Buch lesen: «Ремонт»

Schriftart:

Автор просит считать случайными совпадения с реальными лицами и событиями

Ремонт

Вначале все дети любят своих родителей; когда становятся старше, начинают их судить; иногда они их прощают.
Оскар Уайльд

1

Мы трое стоим на балконе, держимся за руки и с открытыми ртами смотрим вниз. Снизу всё, наверное, выглядит как банальное подростковое глупое групповое самоубийство. Мы как те две девчонки, про которых писали в новостях: они сиганули с крыши многоэтажки, взявшись за руки, и предупредили об этом непонятно кого заранее в «Твиттере». Нипочём не хотела бы судить их теперь – никто на всём свете наверняка не знает, что́ их туда понесло. Но всё равно они дуры: вдруг из их тупика был выход, а они ни с кем не посоветовались. У них было время!

Я бы посоветовалась с Пашкой, он у нас самый умный. Ему уже восемнадцать, а нам с Чебурашкой по пятнадцать. Но Пашка стоит сейчас и держит нас за руки, и посоветоваться уже не успеть. Слышно, как стучат, звонят и орут за дверью нашей квартиры; громко говорит мужской бас: «Будем ломать!» И наше время из целой жизни вдруг спрессовалось почти до нуля. Этот остаток уходит по секундам, которые я чувствую: они бьют в мою грудную клетку.

Мне приходит странная мысль: мы с Пашкой, если б захотели, могли бы поцеловаться на прощанье над головой Чебурашки, который стоит между нами: такой он у нас маленький. У него, Чебурашки, красивое лицо с длинными тёмными ресницами, голубыми глазами и всё такое, только уши подвели: оттопыриваются и большие, за что он и получил своё прозвище. У нас у всех почти прозвища, кроме девочек и Пашки. Это не со зла и не блатное, просто так удобнее: сразу всем понятно, что ты за человек…

Чебурашка появился в квартире первым. Примерно два месяца назад.

Я тогда узнала, что у меня есть собственная квартира. Случилось это в очередной ссоре с маман.

– Ты никто! – орала я ей. – Никто и звать тебя никак! Ты ходишь в чужих обносках, что тебе приносит тётя Оля! Ты в жизни хоть раз была в парикмахерской или родилась с этим седым шишом на голове вместо волос? Что толку, что я хорошо одета, у меня маникюр, если ты – мой позор?!! Сегодня опять я врала, что ты не можешь прийти на собрание в школу! Училка сказала, ты все четыре года, с пятого класса, ни разу не была на собрании, может, ты миф? Все смеялись. Она не знает, что ты и всю начальную школу не была на собраниях! Даже первого сентября в первом классе ты стояла за забором школы. Ты хоть знаешь, как я ревела тогда??? Уйди с глаз моих! Ты уродище, а не мать!!!

– Люсенька, ты перестань, ты успокойся, – бормотала она.

Обозвала меня словом, которым называли людей в прошлом веке, а теперь издевается. Ещё один мой позор! Все девочки Миланы, Владлены, Евы или хотя бы Даши или Насти, одна я – Людмила! Только маман могла такое придумать! Да ещё переделать потом в кошачье имя Люся.

– Это имя значит «людям милая», – оправдывается каждый раз маман.

– Ага, щас! С этим именем жизнь кончается в пятом классе, когда проходят по литре «Руслан-и-Людмилу»!

Но она не понимает и не верит.

В общем, все наши ссоры с маман проходят по одной схеме. В тот раз я взъелась ещё и на нашу квартиру.

Маман её, конечно, убирает. Ещё бы не убирала – я её тогда бы просто прибила, наверное. Быть такой, как она, да ещё и не убирать, и не готовить суп, и не стирать – ну это вообще край. Но у нас бедно. По-настоящему бедно, а не так чтобы телик не той модели, или комп с маленьким экраном, или нет стеклопакетов. Хотя всё перечисленное, по-моему, тоже бедность.

Я не особо бывала в богатых квартирах, так что тут в описании у меня пробел. Но у нас советская квартира: вот как взяли и перенесли на машине времени из 1980-х годов всю обстановку, и обои даже сохранили. Обои бумажные, линялые какие-то, с цветочками, жалко обведёнными золотым. И вокруг выключателя на обоях сальные пятна от того, что тут, не глядя или в темноте, шарили руками много лет. Телевизор «Садко» с толстым стеклянным пузом показывает три канала чётко, ещё два – сквозь снег. Придётся сказать, хоть это вообще ужасно, что он чёрно-белый. Не знаю, с чем его сравнить. Наверно, с улыбкой заключённого негра. Белое, чёрное и очень грустно. Маман говорит, телик цветной она не успела купить в восьмидесятых, хотя стояла на очереди. Но купила другой предмет прошловековой роскоши – залакированную стенку, которую она называет полированной. У меня глаза на секунду слепнут и им физически больно, когда я натыкаюсь на стенку взглядом. Это крепкое слоноподобное убожество простоит ещё двести лет, когда уже внуки маман сдохнут от бедности. Из крупных предметов есть ещё древний диван с пробоиной в серёдке, как старый корабль, в который попал снаряд (стоит ли уточнять, что по бокам у него лакированные перильца?). На диване сплю я. Маман спит на раскладухе на кухне. Не хочу терпеть её рядом с собой хотя бы ночью. Ещё в нашей общей комнате есть пара стульев с разными спинками и разными протёртыми сиденьями. И лакированный стол, за которым мне полагается делать уроки, – но я забила на это занятие года четыре назад. Прочие мелкие предметы, тщательно выстиранные маман или протёртые тряпочкой от пыли, не скрашивают, а подчёркивают нечеловеческую бедность крупных.

Я в тот вечер орала, что чёрт с ним, происхождением её денег, пусть только заработает на нормальную мебель и ремонт! У меня никогда, НИКОГДА в жизни не было гостей! Ни на дне рождения, ни в Новый год, ни в десять лет, ни в пять, ни в три – я бы это запомнила! Даже соседские дети не приходили, хотя нормас всех звать, если предков нету дома.

– Почему ты такая дрянь?! – орала я. – Ты испортила мне всю жизнь!!! Ну почему, почему ты такое ужасное ничтожество?

Я не какое-нибудь чмо. Я знаю, что мать надо уважать – это человек, который родил человека или даже нескольких и вырастил их, и всё такое. Но здесь, поверьте, другой случай.

И тут она, пригибая голову от того, как я на неё ору, вдруг говорит:

– Ну не такие уж мы бедные! Не у каждого есть ДВЕ квартиры!

Главная, единственная черта этого существа – слабость. Даже язык свой придержать оказалась не способна!

В тот же вечер я её заставила съездить вместе на загадочную вторую квартиру.

Мы вошли, и я опупела: она оказалась двухкомнатной. Какого фига она пятнадцать лет ругалась со мной в одной комнате – вернее, я ругалась на неё, – если мы могли тусоваться почти отдельно??? Дурнее этой дуры точно свет не видел!

Впрочем, я, наверное, поняла почему. Эта квартира была настоящий бомжатник. Из всей обстановки там стоял диван – корабль намного древнее, чем мой, и с дырой, которую невидимый снаряд пробил уже насквозь. Края дыры обожжены. Вместо стола – треснутая фанера, положенная на два кирпича и застеленная продуктовым пакетом. Этот пакет залит грязной водой, и в лужице плавают окурки. Вынутая сидуха от стула брошена на пол. Всюду: на столе, у ничем не занавешенного окна и даже под диваном – пустые бутылки, наверное, штук пятьдесят. Пол собран из кусков линолеума разных цветов и размеров, прибитых друг к дружке гвоздями. А на полу такой слоище пыли с грязью, что видно: от двери до дивана протоптана дорожка! Как тропинка в лесу, я не вру! Это всё, уточняю, в одной комнате. Во второй был такой вонизм, что, я подозреваю, прежние жильцы и их почтенные гости явно туда заворачивали, если спьяну забывали, где туалет. Чтобы из такой квартиры сделать жильё, надо столько бабла, сколько у нас никогда не будет.

Выяснилось, что тут жила моя бабушка. Материна мать. Не знала, что она существовала на свете. Ясен пень, такого бомжа и алкоголичку даже маман стеснялась. Есть же люди, которые позорят ласковые и невинные слова, как «мама», «бабушка». Эта ба…бомжиха сдохла недавно, вот так маман и получила хату. Тут до меня вдруг дошло, как всё смешно.

– А-ах-хренеть! – ржу я и остановиться не могу. – Так ты, получается, ненавидела свою мать так же, как я тебя???

Она застыла и руки трясутся.

– Неправда! – вдруг как закричит. Я никогда за пятнадцать лет не слышала, чтобы она кричала или вообще чем-то возмутилась. А тут у неё голос стал другой. – Я не такая, как она! Я именно против этого… боролась! Я всё делаю, чтобы у тебя жизнь нормальная была!

Тут уже я возмутилась.

– Нормальная??? ЭТО ты называешь НОРМАЛЬНОЙ жизнью? И это так ты борешься? Ты – говно, плывущее по течению!

Я бы матом на неё сейчас пошла, честное слово, так это было лживо, что она говорит. И вот тут, в запале, мне пришла в голову великолепная мысль. Я даже злиться на неё перестала. Как шарик воздушный, до предела надутый, лопнуть не успел: ниточка развязалась, и он резко сдулся.

– Пошла вон, – говорю я ей спокойнейшим голосом. – Ты тут болтанула, что бабка мне квартиру завещала. Я здесь хозяйка. Так вот, пошла вон. И чтобы я в своей жизни тебя больше не видела. Деньги мне на карточку можешь перечислять. А можешь не давать. Сама заработаю.

– Люсенька, тебе же ещё пятнадцать лет, – гундосит она, и из глаз льётся. Ну, на это она легко способна – за этот артистизм ей деньги и дают.

Я сильно толкнула её и дверь за ней закрыла. Эта амёба постояла и ушла, было слышно, медленными оседающими шагами, как ходят старухи с палками.

У меня есть три-четыре дня, пока до неё дойдёт, что случилось, и она побежит жаловаться тёте Оле. Хорошо бы здесь сделать ремонт.