Buch lesen: "Дом, которого нет"

«И какой же смысл возводить высокий забор, чтобы он годами стоял проломленным у всех на виду? – провожала Лидия взглядом забор своих соседей, когда-то повредившийся из-за снегового обвала с крыши. Раз за разом, проезжая мимо, она критиковала бездействие его хозяев. – Так и заберутся воры, а через них к нам. Что за беспечность… Кусок жестянки им выправить лень».

Весь день передавали похолодание. Ходили слухи, что к ночи мороз совсем рассвирепеет, и градус резко опуститься до минус тридцати, а может и ниже, от чего все отвыкли. За череду мягких зим одежда перестала быть защитой от сильного мороза и выбиралась теперь по параметрам красоты, да удобства для езды на машине. Лидия прикинула, что по-настоящему тёплой у них была единственная вещь – большой серый ватник, принадлежавший мужу. Хранился он в дальнем углу неотапливаемого хозяйственного помещения как мало востребованный и давно им не пользовались. А теперь случилось так, что их яркие короткие пуховики при ниже минус тридцати не стоили ничего, да и настоящий пух стали заменять разные синтетические наполнители.

Вдоль всей улицы шла узкая обледеневшая дорога, по обеим её сторонам высились баррикады снега. У ворот за целый день тоже изрядно навалило – раскрыть их полностью не удалось. Лидия попробовала въехать, но забуксовала практически сразу. Колёса крутились и крутились на высоких оборотах, однако их держали на одном месте глыбы, растущие после каждой расчистки территории, теснящие въезд. Ей пришлось ползать на четвереньках и подкапывать сбоку заднего правого колеса, вдыхая пары выхлопа, чтобы она смогла сдать обратно и начать заезжать заново.

– Стас! – позвала она в нетерпении мужа, обернувшись на окна.

Крик рассеялся в морозном воздухе. В ожидании Стаса Лидия задержала взгляд на молчаливом ряду домов со снежными крышами. Создавалась видимость, будто в них никого нет: свет ни в одном не горел или был слишком бледен, что с расстояния был незаметным. Родные места когда-то в прошлом, во времена юности, были полны снующих повсюду людей в любую самую неприветливую погоду, в любой день, даже поздний час, а теперь создавалось впечатление, будто объявлен комендантский час.

Не дождавшись помощи, Лидия снова запрыгнула в машину и нажала на педаль газа. Двигатель набирал обороты, ревел, но проклятое колесо опять буксовало на месте.

– Стас! – возбуждённо крикнула она, открыв водительскую дверь.

В окнах её дома свет горел в каждой комнате, однако на зов никто не выходил. С очередной попытки машина рванула с места. Наконец, Рено вкатилось во двор, проложив две свежие борозды на достаточно просторной площадке. Двигатель стих. Возня с воротами всё ещё продолжалась: большие воротины сгребали снежную массу и не хотели примыкать друг к другу плотно – в такие моменты проживание в частном доме начинало Лидии действовать на нервы.

Закончив греметь затворами, Лидия вытащила из багажника несколько сумок с покупками, захлопнула его с раздражением, направилась в дом. С пуховика и шапки полетели брызги оттаявшего снега, когда она стала трясти ими в тамбуре. Всё шуршало: пуховик, пакеты, объёмная сумка с ручками, накалившаяся от мороза. Лидия разулась и затащила часть вещей в тепло, после чего сразу вопросительно уставилась на сидящего за компьютерным столом мужа – он выглядел озадаченным как никогда раньше. Ладони он прислонил к лицу, покрытому чёрной мягкой окладистой бородой.

– Стас, ты не слышал, как я буксую?! – разозлилась Лидия.

Мужчина и ухом не повёл.

У неё буквально вывалилось из рук всё содержимое в ответ на его бездействие. Да и вообще она сегодня слишком устала за длинный рабочий день, ещё эта расчистка у въезда, после которой её худенькие ручки, свесившиеся вниз, просто ныли от напряжения. Женщина подошла вплотную, наблюдая за отсутствием какой-либо реакции с его стороны. На мониторе одиноко светилась вбитая с начала первой строки дата: 24. 01. 1942. Что она означала Лидия знала, только не считала нужным говорить о ней: спрашивать, дискутировать, заостряя на этой дате ещё больше внимания, чем, по её мнению, та заслуживала.

– А? – Стас наконец-то зашевелился, перевёл с экрана взгляд на жену.

Неожиданное возвращение жены заставило его прервать, так сказать, медитацию перед монитором. Крупным своим торсом он навалился на расшатанную спинку большого компьютерного кресла с облезлой в некоторых местах обивкой, отчего кресло издало отвратительный щелчок где-то в механизме соединения. Стас давно мог его наладить: разобрать, подкрутить и смазать как следует, чтобы больше не щёлкало, но руки не доходили, несмотря на то что они у Стаса были поистине золотыми – починить он мог даже безнадёжно сломанную вещь. Только в последнее время в доме не чинено было многое, потому как он зациклился на одном – самом сложном, необычайном, самом исключительном деле (для Лидии самом безнадёжном и бессмысленном). Это дело на нём заметно отразилось, особенно за последние пару лет Стас сильно изменился: осунулся, утратил былую свою круглолицесть, а борода скрывала скулы и просевшие щёки. Волоокие карие глаза, которые смотрели сейчас вопросительно на жену, говорили об очередной бессонной ночи – выдавала это появившаяся в них краснота. Нарушение режима сна и бодрствования для мужчины под пятьдесят с периодическими рецидивами тех или иных недомоганий было сравнимо с миной замедленного действия. За недельное отсутствие жены в доме произошли изменения: раковина донельзя была завалена горой немытой посуды, мусор явно ни разу не выносился, на столах и кроватях выстроились колонны из бесчисленных папок с некоей информацией, понятной лишь их владельцу. Кстати, эти выстроенные колонны – единственное, что более-менее было организованно и напоминало хоть о каком-то порядке. На полу, прямо на проходе, стояло несколько распахнутых чёрных органайзеров с различным содержимым: всяким инструментом и мелкими деталями, из которых муж собирал своё уникальное устройство. Чуть в сторону от них были отброшены технические журналы, ксерокопии и книги научного содержания с заложенными между страниц первыми попавшимися под руку предметами, выполнявшими роль закладок. Роль закладок выполняли как плоскогубцы, так и медицинские маски – изобретатель клал между страниц, чтобы не потерять место, всё без разбору.

– Здесь невозможно находиться! – возмутилась Лидия и открыла окно. – Апокалипсис! – Комната сразу наполнилась морозной свежестью. – За неделю ни разу не удосужился прибраться! Ты даже со своего любимого блока пыль никогда не смахиваешь!

– Блок не трогать! – насторожился он.

Лидия пришла в замешательство от ответа на вполне естественное замечание по поддержанию порядка в доме, на какие её муж обычно реагировал пустословными обещаниями всё исправить.

– Вообще не трогать! – требовательно уточнил он.

– Да я и не трогаю… – обиделась она, пожав худыми плечами. Затем повернулась к мужу спиной и стала поочерёдно вытягивать из сумки одну за другой упаковки с продуктами, сопровождая последующие слова раздражённым хлопаньем дверей холодильной и морозильной камер, громыхая ящиками и створками отсеков. – Я предлагаю по нему пройтись тебе! Тряпкой! Хотя бы раз за всю историю его сотворения! А то, не дай бог, заклинит в самый ответственный момент… во время перемещения в какой-нибудь сорок второй!.. – Лидия с пренебрежением в очередной раз хлопнула дверцей холодильника. Раздался шорох складываемых пустых пакетов, а следом за ним скрежет вилки о выскабливаемую посуду: в мусорное ведро полетели остатки заплесневевшего обеда.

Стас щёлкнул по клавиатуре, как виртуозный пианист, и затронутая женой дата исчезла с монитора. Она заметила детали, но ещё не догадывалась о настоящих его намерениях, считала, что эта дата гипотетическая и не несёт в себе ничего существенного. Завтра он снова зависнет над своими цифрами и будет размышлять о ещё каком-нибудь календарном дне, грезить о положительных результатах своего немыслимого эксперимента, который день изо дня пополнял теоретическую его часть, а практически не двинулся дальше постоянно растущих папок в бумажном и электронном виде, и также сборки уловителя-преобразователя – дурацкое название, придуманное им самим. Уловитель-преобразователь тот должен был, со слов его создателя, преобразовывать одну энергию в другую – бог знает, что за функцию нёс в себе этот его блок. По мнению Лидии муж занимался бессмыслицей, бредовой затеей, самообманом. Пока она посвящала большую часть времени реальной работе в крупной проектной организации, он растратил не один десяток лет на одну единственную цель – прорваться сквозь время, совершить скачок в прошлое, причём был абсолютно уверен, что это ему удастся. Началом его мании послужил сон из разряда кошмаров, который приснился Стасу лет двадцать назад – вот после того самого сна начали происходить изменения в доме, что со временем превратило обстановку в хаос. Каждый раз жена, возвращаясь из города, пыталась повернуть процесс превращения дома в первобытную пещеру обратно, чтобы вернуть ему облик нормального человеческого жилья, но все её улучшения вскоре снова куда-то девались.

– Хочу поставить тебя в известность… – заговорил он с сигаретой в зубах, нарушив воцарившееся молчание. Сигарета щёлкнула еле слышно, когда он её коснулся, задымила – эта штука была новейшим достижением, чудо-изобретением, правда, не авторства Стаса, выпускаемая в помощь людям, кому было сложно отказаться от вредной привычки. Она практически во всём имитировала настоящие сигареты. Белые клубы дыма медленно и хаотично начали расползаться по направлению к жене. Лидия сморщилась по старинке, несмотря на то что дым этот не был едким, не вызывал никакого раздражения и не приносил здоровью вреда.

– И заметь: не спросить разрешения, а поставить в известность, – картавил он, удерживая дымящуюся псевдосигарету зубами за самый краешек – казалось, что он вот-вот уронит её изо рта. – Я собираюсь провести практический опыт. Сегодня. Поэтому насчёт сорок второго… эти твои колкости, насмешки – сегодня я положу им конец.

Поначалу Лидию забавляли разговоры о переносе в прошлое, с течением времени стали надоедать, а сегодня она восприняла их как угрозу суицидального характера. Тем более муж затевал что-то на ночь глядя, когда она была вымотанной и уставшей, и жила с одной лишь мыслью: доползти до кровати. Меньше всего ей нужны были сейчас наблюдения за тем, как он будет экспериментировать, за попытками переноса чего бы то ни было в другое время и пространство, но муж сообщил ей о своём решении с настолько серьёзным и уверенным видом, что ей стало не по себе. Лидия опустилась на диванный подлокотник, освободила шею от горловины белого свитера, будто ей не хватало воздуха при открытом окне, с пренебрежением в голосе переспросила:

– Чего ты собираешься сделать?

Стас глубоко в очередной раз затянулся, прикрыв глаза. В её сторону он смотреть опасался, возможно из страха, что она сможет отговорить его от этой затеи, и он вдруг возьмёт и передумает. Он уже всё решил – теперь его ничто не должно останавливать. Он просчитал каждую мелочь и сегодняшнюю ночь определил в разряд особенных по многим критериям для того, чтобы совершить скачок на восемьдесят лет назад. Он прекрасно осознавал, что риск огромен: с одной стороны, испытуемый, то есть сам создатель сомнительного устройства, как его называла жена, Станислав Кураев, впервые задействовав этот прибор и совершив скачок, мог, благодаря непредвиденным отклонениям или погрешностям там и остаться, с другой – весь многолетний труд, которому он посвятил уйму времени, с огромной долей вероятности мог оказаться напрасным, и несостоявшееся перемещение в прошлое его уничтожит морально.

– Я окончательно принял решение: пора переходить к испытаниям. Каждый день я задаю себе вопрос: работает ли оно? Есть ли смысл в дальнейших моих изысканиях? Почему бы не проверить, собственно говоря, что мне мешает? – В нём сидела детская нетерпеливость, азарт, жажда к действиям. Не дожидаясь от неё какого-либо одобрения, он завёлся от собственных слов: – Ты можешь представить какой это будет прорыв?

Лидия с размахом хлопнула себя по коленям и вернулась к наведению порядка.

– Ты тронулся рассудком!

– Да, я тронулся! – Стас вскочил с места и начал энергично прохаживаться из угла в угол. – И очень давно, если ты не заметила. – Он остановился у стола и небрежно повторным щелчком потушил курительное устройство. – Думаю, тебе известно, что по ходу истории были далеко не единичные случаи, когда великое открывалось людям в снах… И я – один из таких людей, на кого снизошло видение. Спрашивается – откуда? – Он навис над женой, склонившейся над мусорным ведром, и по-деловому скрестил на груди руки.

– Откуда нам вдруг во сне приходит то, чего мы даже представить себе не могли? – вопрошал он, взметнув указательный палец ввысь. – Чего мы не видели никогда, чего не видели наши предки – не описывали ничего подобного в своих трудах! – Взгляд Кураева пребывал в пограничном состоянии между азартом и безумием. Заканчивал он речь, перейдя на шёпот: – Внеземные цивилизации – вот откуда!

Маньяк, слушая думала она, одержимый фанатик, не поддающийся лечению, тронувшийся рассудком. Считает себя избранником, отмеченным неким внеземным разумом, решившим, что он особенный. Сон ему, видите ли, приснился… Никому до сих пор не снился, а ему там что-то показали, причём такое, чего он даже не в состоянии объяснить – что именно ему приснилось, какая такая технология. Ей стало интересно, и она будто бы согласилась с первой частью, что во сне человеку может прийти какое-либо вдохновение, поэтому она сказала – это вылетело само собой: «Ну, допустим…» Он уставился на неё с удивлением, потому как приготовился к долгой обороне, к полемике на одну только тему снов. Его рука с оттопыренным пальцем вяло свесилась вниз.

– Что ты этим хочешь сказать? Что значит это твоё «ну, допустим»? То есть, ты всё-таки допускаешь…

– Стас, – перебила она, сообразив, что без чьей-либо поддержки ей с этим психом не совладать. – Так не делается – в одиночку не делается! Приглашается кто-нибудь для участия в опыте, наблюдатели… Твой Вишняков, например, раз он в теме. И вообще, это страшный риск! Твои внеземные цивилизации показали тебе идею через спящий разум, я хотела сказать: через спящий мозг, а дальше им всё равно, твоим цивилизациям… Дальше ты один под свою ответственность копаешься земными своими человеческими ручками в сомнительном земном устройстве и надеешься, что оно себя покажет в космических масштабах! Да может это путь в один конец, даже если оно и работает! И ладно бы в будущем зависнуть, а то в прошлом: в голоде, в холоде… тиф, холера, примитивные лекарства, отсутствие всей этой электроники, к которой ты так привык!

– Насчёт предпочтения будущего прошлому ты проявляешь неосмотрительность. Что значит: тиф, холера? У Вишнякова, между прочим, заболела жена – сейчас, в нашем времени, да так заболела, что холера с тифом отдыхают.

Изобретатель сомнительного устройства сделал видимость, будто успокоился и полез в холодильник, давая понять, что наконец-то проголодался, хотя на самом деле его по-прежнему морило не чувство голода, а одержимость – это она клокотала в пустом животе, взывала к получению желаемого. Он достал из холодильника сыр и ветчину, неаккуратно распаковал батон, начал его распиливать непредназначенным для этой цели коротким кривым ножом.

– Дай я сначала уберу со стола, – вмешалась Лидия. – Присядь. Не наводи ещё большего бардака. Смотри – крошки посыпались на пол. А что с ней?

– С кем?

Лидия застыла на месте, глядя на него в упор.

– С Вишняковой!

– Австралийский вирус, что же ещё… Ты забыла из-за чего у нас карантин?

Несколько минут оба молчали.

– В будущем зависнуть… – сменил он тон энтузиазма на ворчание. – Эффективных лекарств от него вообще-то никаких пока не придумали. Ты уверена, что так блистательно в твоём этом будущем? Там могут быть такие эпидемии-и-и… – обхватил он голову, демонстрируя масштабы всемирной трагедии, – что, благодаря моему изобретению, впору сваливать в прошлое.

– Ага! Особенно во вторую мировую – здорово придумал!

– Ты хочешь в первую? – он удивлённо захлопал глазами, опёрся о край стола, ловя взгляд жены и мечтая поймать момент, когда она признает его дальновидность.

– Я никуда не хочу! – вышла она из терпения.

За стол пара усаживалась в очередном молчании под упоительное завывание северного ветра, который будто играл на струнах – проводах, что протянуты были между столбом и постройками. Иногда ветер устраивал целый оркестр, и тогда с грохотом тряслись отливы окон. Ветер проникал в мельчайшие щели под откосы, отчего в доме создавалось ощущение сквозняка, хотя он был достаточно хорошо утеплён. Кураев так же молча жевал бутерброд, кроша им на стол, взгляд его, обиженный и неудовлетворённый, задержался на освещённой внутренней стороне забора, затем сфокусировался на переднем плане, на отражении в стекле профиля жены.

– Ну хочешь ты испытать, отправь туда кого попримитивнее, только не людей, – вернулась к разговору Лидия. – Проведи первый эксперимент сначала на животных.

– На морской свинке? – Кураев на её предложение среагировал моментально – в его словах звучала ирония. – На коте? Или кого ты там предлагаешь?

– Да хоть на обезьяне! – вспылила она.

Изобретатель сомнительного устройства сделал вид, что задумался, на самом деле он ухмылялся в душе над её наивностью, злился, что она не понимает простых, в его понимании, вещей.

– Ладно. На минуту представим, что я приволок сюда эту подопытную обезьяну – взял напрокат у циркачей. Возможно, её даже обучат нажимать на пульт обратного хода – профессиональный дрессировщик обучит, и мы получим обезьяну назад. Ты не смейся, не смейся… Что ты улыбаешься? Я пока не сказал ничего смешного. Сочтём, что это возможно. М-да. Может тогда эта обезьяна расскажет нам заодно: где она побывала, чего повидала… Или ты думаешь мне хватит и того, что эта обезьяна где-то тупо была? – Кураев театрально взмахнул рукой. – Может её переместило не в прошлое, а на другую планету, но итог нашего эксперимента будет, что обезьяна где-то была, неважно где, главное была! Эксперимент прошёл успешно: обезьяна-первооткрывательница по кличке… ну это неважно, совершила великое перемещение неизвестно куда и набрала миллионы просмотров! Давайте взрывать шампанское!

– Стас, да успокойся ты! – Лидия пыталась его унять. – Обвесишь свою макаку камерами и увидишь, где она побывала.

– Послушай, дорогая… – перебил в свою очередь изобретатель, – твой мозг на секунду способен себе представить, что животное, испытав шок, внезапно оказавшись в незнакомой обстановке, вместо того, чтобы повторить отрепетированную команду, первым делом решит драпануть куда глаза глядят? Обвешенное камерами будущего. К немцам, например, к противнику прямой наводкой – обезьяны не разбирают к кому надо бежать, тащить высокие технологии. Или ты считаешь, что дрессировщик её научит куда конкретно надо драпать в случае чего? Давай к ней в рюкзачок заодно подложим мобильный телефон и ноутбук последней модели. Я уже представляю, как она ковыляет по снегу на кривых своих лапах в полной экипировке.

Жена прикрыла глаза ладонью; смех не давал ей закончить ужин, понадобилось время, чтобы успокоиться, прийти в себя. Кураев, напротив, расписывал проведение эксперимента со всей серьёзностью, лишь приподнятые уголки рта, не покрытого бородой, говорили о том, насколько его забавляет шутливый, придуманный им, план.

– Ну тогда ты обвесишь камерами себя и отправишься сам в какой ты там выбрал – сорок второй, двадцать четвёртое… – Она смотрела с грустью; слёзы радости преобразовались в слёзы печали; глаза говорили: даже не пытайся, никуда я тебя не отпущу.

– Эх-х-х, дорогая моя… Если бы я мог выбирать куда отправлюсь… – Он снова расположился за монитором и надел миниатюрные очки в тонкой оправе, вносящие дисгармонию в пропорцию по отношению к массивности его лица и тела – эти очки он одевал лишь в случаях мелкого шрифта. – В далёком будущем, я уверен, будут вбивать любую дату, как я сейчас, и отправляться куда душа пожелает, а у меня вариант один: двадцать девять тысяч двести дней обратного отсчёта. Так что… если я отправлюсь не сегодня, а скажем завтра, то попаду в двадцать пятое января, если послезавтра – в двадцать шестое.

Лидия взялась за мытьё посуды; в данный момент оба продолжали диалог спина к спине. Он не видел, как её всю трясёт. Вода хлестала в кастрюлю, переполняла через край, стекала каскадным водопадом на тарелки, скопившиеся ниже, и уходила клокающей воронкой в канализацию, когда Лидия печально вглядывалась в собственное отражение на стекле кухонного окна. Минус за окном крепчал – об этом говорил висящий на улице термометр. Похоже, она сегодня проехала по улице последней, и теперь наверняка все заперлись по домам – в такой мороз страшно было кого-то представить идущим по улице в ночи.

– Я бы на твоём месте так и поступила – отправилась бы несколькими месяцами позже, а лучше несколькими годами, когда война закончится, – высказала она своё мнение.

– Так в этом-то и весь смысл! – Он блеснул очками, повернув к ней лицо. – Я не зря твою мать, нашу свет Анну Викторовну, её сиятельство, пытал всё лето, душу из неё вытряс – где и что находилось на вашем участке в те времена: где старый дом стоял, где располагались сараи, какая территория была ничем не занятой…

– Ей-то откуда знать? Она младенцем была в твоём сорок втором! В люльке качалась. Зато помнит: где у нас дом стоял!

– Старый дом сносили значительно после войны, когда в люльке качался твой двоюродный брат. А мать твоя застала снос будучи девицей – как она может не помнить? Они тогда строили этот, – постучал он пальцем по столу, – вернее тот на этом месте, что мы с тобой достраивали и перестраивали.

– А-а, ну ты, я смотрю, действительно обзавёлся информацией.

– Пошли, – вскочил он с места, – я тебе сейчас покажу!

Он потащил её на улицу. Стас шёл напролом, толкая одну за другой двери и крепко сжимая руку жены. По щекам обоим ударил колющий морозный ветер. Пара прямо в домашних тапочках оказалась перед лицевым фасадом дома на запорошенной отмостке, что его огибала. Лидия съёжилась от холода, но изобретателю казалось жарко, в нём пыл только нарастал.

– Вот это место, – остановился он в позе оловянного солдатика на заметённой снегом клумбе, где осенью обильно цвели посаженные тёщей цинии.

– Дом стоял там, – указал он в сторону забора, – вот так, вдоль палисадника. А это место было пустым – отсюда я и начну свой старт.

Он смотрел на неё с лёгкой грустью, словно вымаливал разрешение на отправку в прошлое, ждал, что Лидия отнесётся к его затее серьёзно, что благословит его. Она в свою очередь ёжилась от мороза, крепко обхватив себя, и ждала, когда же закончиться эта пытка, когда же они вернутся в тепло. Затем она переоденется в просторную пижаму, включит телевизор и устроится в кровати под одеялом с миской орешков.

– Ну хорошо, я поняла. Начнёшь отсюда, – дрожала она. – Давай вернёмся в дом.

Стас не двинулся с места. Ветер трепал его густую чёрную шевелюру во все стороны, снежные искры поблёскивали на стёклах очков. В зимнем полумраке в нём угадывалось сходство с цыганским бароном, что-то в нём было и от индуса, а может дело обстояло в бороде, сбрей которую, и всё сходство сразу исчезнет.

– Я поняла, поняла – с этого места начнём старт.

Она сказала: «начнём». Это было равносильно, как «приступим», как «вместе поучаствуем в эксперименте». Возможно, то было сказано под пыткой мороза, но Лидия в любой момент могла вернуться в тепло одна, оставив Стаса дальше утверждать свою отправную точку. Тут она выдвинула ультиматум:

– Давай договоримся так: если тебе удастся переместиться, я буду ждать тебя здесь… И в дом не вернусь пока не явишься обратно, – пригрозила она пальцем. – Буду ждать до последнего, до окоченения. Согласен на такой расклад?

Несмотря на шантаж с её стороны, Кураев с этой минуты почувствовал себя не одиноким в главном событии не зря прожитой жизни, у него появился напарник. Изобретатель сомнительного устройства принял требования напарника, и они вернулись в дом, уже не хлопая, а припирая за собой двери с бережливостью.

– В сорок втором… – говорил Кураев теперь, как он считал, своей ассистентке, – в вашей деревне было вполне спокойно. Немцы по ней прошли только в сорок третьем и угнали часть населения в лагеря. Теперь ты понимаешь почему нельзя туда соваться позже?

– Это тебе тоже мама рассказала – когда немцы прошли?

Стас наполнил водой в прошлом прозрачный, а теперь белый от накипи электрический чайник. Послышалось шипение, которое нарастало по восходящей. После этого он взял кружку с надписью: «Лидия», погрузил в неё два болтающихся на нитке пакетика, чтоб было покрепче, сыпнул ложку сахара.

– Нет. Это мне рассказывала твоя бабка, царствие ей небесное. Я любил её послушать, она мне много чего рассказывала. Квартиру, в которой они жили до войны, разбомбили при налёте. Она тогда взяла в охапку твою мать, старшенького, на тот момент двух лет отроду, и прямо из бомбоубежища отправилась сюда, к своей матери: в деревне на тот момент было безопаснее и прокормиться было проще. Хотя… Голодали они тогда сильно, и ещё раньше голодали – в тридцатые. Последние семейные реликвии выменяли на мешок пшена.

– У нашей семьи были реликвии? – встрепенулась Лидия. – Сроду не знала. А что за реликвии? Старинные украшения?

Кураев повернулся к ней и произнёс:

– Ты, конечно, подумала: драгоценности! – воскликнул он. – Что же ещё, как не рубины, изумруды, бриллианты… Ан нет! Дворян в вашем роду не встречалось, насколько мне известно. Это всего лишь ордена с первой мировой. Интересно, почему я знаю столько подробностей о твоей семье, а ты ни сном, ни духом?

Лидия отвернулась к окну. Поздно было кого-то винить в плохой осведомлённости о семейном прошлом спустя стольких лет. Или винить её, Лидию, что задавала слишком мало вопросов о жизни бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек, потому как её, действительно, не сильно эта тема привлекала. Или винить предков, которых уже нет, за недостаток информации, потому что была такая у них в семье черта – всё скрывать, и почему-то никто и никогда не изъявлял желания рассказать пусть маленькую, но всё же историю из семейного архива. Только сейчас она осознала, что действительно её никогда не посвящали в подробности семейной биографии, ни слова о войне, будто не было её вовсе, а бытие предков по умолчанию подразумевалось посредственным: шло своим чередом, скучно, обыденно, без значимых событий и в то же время не хуже, чем у других. Возможно, таким способом взрослые старались оберегать несформировавшийся детский мозг от негативных эмоций, не вспоминали в её присутствии о бедствиях, пережитых семьёй. Кто знает, может в планах у них было заводить подобные беседы со взрослой Лидой, которая к тому времени многое будет понимать. Она не сразу вспомнила как звали прабабку – имя крутилось в голове, редкое такое имя… Кажется Алевтина. Жила она в том, снесённом где-то в шестидесятых, деревянном доме – от избы осталась небольшая впадина, где под полом находилась яма. Лидия свою прабабку не застала и имела плохое представление о том, как она выглядела. Похоронена она была на местном кладбище – Лидия знала где – там раньше стоял остаток от деревянного креста в виде небольшого столбика, который затем убрали, чтобы захоронить Лидиного дядьку, умершего четыре года назад, приходившегося Алевтине внуком. Лидия слышала разговор краем уха, что, когда выкапывали могилу дядьке, наткнулись на останки прабабки, и землекопы эти фрагменты костей сложили в пакет, который затем в дядькиной могиле и захоронили. На фотографиях, что хранились у старшей двоюродной сестры, Алевтины не встречалось, не считая одного кадра, где она сидит вдалеке на скамье, повёрнутая боком. Её муж и сын ушли на фронт в самом начале войны и не вернулись, но осталась единственная дочь – родная Лидина бабка.

– Она тащила на себе тяжёлый узел с вещами, – продолжал Стас свой рассказ о Лидиной бабке, – и двоих детей на руках от самой Ольшанки. Это километров двадцать – двадцать пять. Осень, слякоть, ноябрь, дети капризничают, особенно твоя мать в кульке, но идти им больше некуда – здесь их ждал родительский дом.

– Почему ты хочешь переместиться именно здесь? – спросила Лидия. – Почему не выберешь место с историей? Дался тебе наш старый дом…

Изобретатель достал с верхней полки карту Черноземья и торопливо развернул перед ней.

– Куда ты предлагаешь переместиться? Ткни! Ну давай, давай, ткни!

Она вытянула шею, глаза её засновали по бумаге: по бесформенным пятнам лесных массивов, по извилистой паутине рек и названиям городов, знаменитых и неизвестных.

– Да хоть куда!.. Есть усадьбы, соборы, парки…

– М-да уж… Только парков нам не хватало…

Кураев снова двинулся по дому с заложенными за спину руками.

– А теперь представь: выберу я полянку, перемещусь, а в этой точке восемьдесят лет назад стояло толстенное дерево. Это только в фильмах пришельцы из прошлого-будущего сваливаются, как ком с горы, из коридоров времени… и живы-здоровы дальше себе идут. Спрыгнут куда попало, отряхнутся и бегут себе дальше как ни в чём не бывало. А у нас подобный шаг может закончиться весьма плачевно. В нашем случае я окажусь в самой сердцевине ствола: моё тело, точнее то, что от него останется, втиснется, разопрёт древесину с треском, или та будет с силой сжимать его в древесных своих тисках – расплющит голову, раздробит кости… Я буду напоминать зуб мудрости, болезненно прорывающий ткань десны и сам же от этого разрушающийся. А быть может я окажусь прямо под гремящей гусеницей немецкого танка… да любого танка, чего говорить… который проезжал по этому месту восемьдесят лет назад.

– Ты сам выбрал военное время, – ввернула Лидия.

– Хорошо – не танка! Не танка! Под колёсами грузовика… – он снова эмоционально повысил тон, – везущего в мирное время бидоны с молоком. Под копытами лошади с санями с сеном! В конце концов я могу до смерти напугать местных жителей своим внезапным пришествием, если таковые находились в тот самый момент в зоне прибытия.

– А бабушку мою до смерти пугать можно!

Изобретатель сомнительного устройства остановился в центре мохнатого ковра и неспеша снял очочки – по-другому назвать их язык не повернётся. Он осторожно убрал их в нагрудный карман, всунул руки в карманы брюк, закачался по-деловому на пятках.