Buch lesen: «Homo sensum (человек смыслопорождающий)»
Введение
В середине XVIII века биологи придумали для человека название «Homo Sapiens». Его автором считается шведский естествоиспытатель Карл Линней. Это название должно было подчеркивать животное происхождение и машинообразность человеческого существа. Пока главенствовала позитивистская наука, такой подход к человеку не вызывал сомнения. Но с возникновением в конце XIX века психологии как особого научного направления (В. Вундт) постепенно начал выкристаллизовываться другой подход. Сегодня мы можем его назвать экзистенциально-гуманистическим или экзистенциально-деятельностным, если принять во внимание, что культурно-деятельностная психология Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева близка по своим методологическим (принципиальным) основаниям экзистенциально-гуманистическому подходу.
В связи с возникновением такого нового взгляда на человека ученые разных направлений затеяли занятную игру, основной задачей которой стало переименование линнеевского термина в свете новых подходов. В эпоху позитивизма антропологи в основании своих классификаций разместили исключительно чувственно воспринимаемые качества человека. Так появились Homo neanderthalensis (1856) («Человек неандертальский») и Homo heidelbergensis (1897) («Гейдельбергский человек»). В XX в. эта тенденция была продолжена Эрнстом Майром (1940): Homo erectus («Человек прямоходящий»). После открытий кенийского палеоантрополога Луиса Лики появляются термины Homo habilis (1960) («Человек умелый») и Homo ergaster (1975) («Человек работающий»). Наконец, в конце XX в. появляется Homo sapiens idaltu (1997) («Человек Идалту /старейший/»).
Однако, в 30-е гг. всеобщее внимание привлек термин, предложенный голландским культурологом Й. Хейзингой (1938) Homo ludens («Человек играющий»). Уже в начале XXI в. израильский ученый Юваль Харари (2015) предложил термин Homo Deus («Человек Божественный»). Появление этих терминов трудно не сопоставить с переходом науки в свою постнеклассическую парадигму (В.С. Степин), что, в свою очередь, связано с появлением нового экзистенциально-гуманистического подхода к человеку. Если в условиях позитивно ориентированной науки попытки размещения человека в системе природных объектов предпринимались, прежде всего биологами, то с появлением концепции Хейзинги классификационный вектор сместился в направлении философско-психологического осмысления специфики человеческого существования.
Автор этого сборника на протяжении нескольких десятилетий с большим интересом занимался познанием замечательной психологической теории, созданной отечественными исследователями. Основателями этой концепции являются Л.С. Выготский и А.Н. Леонтьев, хотя можно было бы привести множество имен их последователей не только в СССР и современной России, но и во многих других странах. Неожиданно для себя я обнаружил, что культурно-деятельностная психология подводит нас к совершенно новому взгляду на человека, ко взгляду, в соответствии с которым человек – существо, главной функцией которого является порождение новых смыслов. Соответственно, логика нашего исследования естественным образом заставляет продуцировать новый термин, характеризующий человека – Homo sensum, т. е. Человек смыслопорождающий.
Я решил, что было бы не вредно предложить читателям XXI века несколько своих работ, расположенных в хронологическом порядке. Эти работы последовательно обращаются к основным концептам авторов культурно-деятельностной психологии и подводят нас к новому видению человека. Разумеется, этот замысел далек от своей завершенности. Это – скорее, пунктир, позволяющий наметить новый путь не только исследования человека, его внутренних составляющих и тенденций дальнейшего становления. Но, как мне сегодня представляется, именно здесь – в уходе от позитивистского взгляда на человека и в переходе к экзистенциальному его осмыслению – лежит магистральный путь к развитию современной цивилизации, к ее уходу от тех опасностей, о которых сегодня так много говорят и пишут.
За исключением отдельных технических поправок, тексты всех приведенных в этой книге работ оставлены без изменений. Список использованной в работах разных лет литературы выведен отдельно в конце сборника. Исправлены замеченные опечатки.
Я с радостью приму отзывы и замечания, которые читатели отправят мне по адресу stanmor@yandex.ru
С.М. Морозов, 2018 г.
Смыслообразующая функция психологического контекста1
В последние годы возрос интерес психологов к проблеме значения в ее новом аспекте. Если в работах Л.С.Выготского и А.Н.Леонтьева категория «значение» занимала достаточно почетное место, но ее психологический статус был завуалирован другими проблемами, то сегодня именно наполнение понятия «значение» психологическим содержанием становится главной целью целой группы исследователей (см. Байрамов, Мухтаров, 1978; Мухтаров, 1981; Петренко, 1983; Шмелев, 1983). Попытка психологического рассмотрения значения неизбежно приводит исследователя к необходимости рассмотреть проблему контекстности, т. е. проанализировать условия, требующиеся для перехода психологического значения в психологический смысл.
Как правило, проблема контекста рассматривается в русле языковедческих направлений. Сама этимология слова «контекст» указывает на источник его происхождения. Текст, некоторое языковое выражение является тем объективным явлением, по отношению к которому употребляют обычно это понятие. В данной статье мы хотим показать, что свойство контекстности не является исключительным достоянием языковых реалий, но релевантно деятельности человека, включающей в себя, как известно, наряду с языком, множество других форм своего проявления.
Общепризнанной является интерпретация контекста как смыслообразующего фактора. Вместе с тем, зачастую при рассмотрении этой функции контекста не делается разведение понятий «значение» и «смысл». Эти термины употребляются через запятую – так, словно за ними стоят абсолютно тождественные реальности. Правда, такое формальное описание иногда вступает в противоречие с содержательно проводимым разведением данных категорий. Например, А.Ф.Лосев (1982) утверждая, что «всякий знак получает свою полноценную значимость только в контексте других знаков» (там же, с. 59), не может не отметить, что «даже если мы возьмем знак в его полной изоляции от его контекста…, то и в этом случае знак… тоже будет иметь свое значение» (там же, с. 61). Таким образом, следует различать значение знака, всегда ему присущее, и «полноценную значимость», которую знак приобретает лишь в контексте. Именно эту последнюю мы называем смыслом знака.
Разумеется, для человека осмысленными являются не одни только речевые знаки. Любое реальное явление может считаться личностным образованием лишь постольку, поскольку оно приобретает для данного субъекта смысл. Смысл некоторого явления по определению является характеристикой любого субъективного (личностного) образа, представления. Осмысленными являются понятия, идеи, убеждения – любое проявление субъективной реальности.
Каковы же те условия, которые позволяют тому или иному явлению стать осмысленным? Во-первых, необходимым условием формирования смысла является существование некоторого целостного образования, частью которого является данный объект. Предметы и явления, с которыми соотносится смыслозадающий объект, образуют его контекст, уточняют его значение, т. е. способствуют формированию смысла.
Какую бы сферу человеческого бытия мы ни рассмотрели, везде обнаруживают себя контекстные характеристики объектов. Так, например, человек, взаимодействующий с предметом труда, не может не учитывать особенности более широкой ситуации, в которую входит данный предмет: трудно представить себе летчика или космонавта, который ориентировался бы только на показания данного конкретного прибора и не учитывал бы при этом остальные характеристики управляемого объекта. В процессе общения мы неизбежно опираемся на сложившуюся систему отношений в данном коллективе и к данному индивиду. В ходе обучения новые факты и закономерности обязательно должны усваиваться обучаемым как элемент целостной системы научных знаний, функция контекста в сфере искусства общепризнанна и не требует доказательств.
Важное значение имеет не только непосредственный контекст (то, что непосредственно изображено на картине, в скульптуре, описано в книге, окружает предмет), но и отдаленный контекст, казалось бы не связанный с адекватностью усвоения объекта. К такому отдаленному контексту относятся, например, особенности личности художника, исторический колорит эпохи, в которую создавался тот или иной предмет, орудие труда, информация, на первый взгляд лишь косвенно связанная с функционированием объекта.
Такое объект-объектное взаимодействие является необходимым, но не единственным контекстуальным фактором. Еще одним таким фактором является внутренний мир субъекта, его система («структура») личности. Вступая во взаимодействие с субъективной реальностью, образующей личность, психические образования приобретают неповторимый смысловой оттенок, характерный для данной личности. Такое субъект-субъектное взаимодействие, т. е. взаимодействие «элементов» данной личностной (смысловой) системы, играет ведущую роль в придании смыслу уникальности.
Роль субъект-субъектного взаимодействия ярко проявляется при восприятии произведений искусства. Автор вкладывает в свое творение содержание, соответствующее авторскому пониманию рассматриваемого в произведении объекта. Искусство, являющееся процессом проявления и выражения авторских смыслов, содержит в своих произведениях настолько размытое значение, что это дает повод говорить даже о том, что самому автору неясен смысл произведения, и (в отношении литературы) «всякое литературное произведение не существует без читателя: читатель его воспроизводит, воссоздает, выявляет» (Выготский, 1968, с. 345). Поскольку в художественном произведении зафиксирован смысл его автора, возникает проблема, по терминологии Л.С.Выготского, «двух невыразимостей» (там же, с. 356/. Первая – это невыразимость самой идеи художественного произведения, «ее неуловимость для слова». Вторая – это «невыразимость собственного впечатления» интерпретатора: читателя, зрителя, слушателя и т. д. «Две невыразимости» накладываются одна на другую, приводя иной раз к существенным расхождениям в интерпретациях художественного произведения самим автором и сторонним наблюдателем. Существование таких расхождений, разночтений иногда служит в качестве основания для утверждений, будто понимание произведения автором «есть не больше, как одно из… множества возможных, нисколько не обязывающее» (там же, с. 343/. Разумеется, произведение искусства является носителем авторского смысла, но это не значит, что интерпретатор (читатель, зритель, слушатель) обязан понимать произведение так, как это делает автор. Даже если авторское понимание произведения близко пониманию интерпретатора, смысл произведения для последнего всегда индивидуален, личностно окрашен.
Проблема психологического контекста не ограничивается лишь указанными факторами. Сами по себе перечисленные контекстные формы не могут привести к построению смысловых образований. Формирование смысла возможно только при условии взаимодействия субъекта с объектом, т. е. в процессе деятельности. Причем субъектно-объектное взаимодействие не только само по себе является условием формирования смысла, но и необходимо для того, чтобы смогли осуществиться объект-объектное и субъект-субъектное взаимодействие.
Деятельность выступает в качестве процесса саморазвивающегося по внутренне присущим ему закономерностям. В процессе деятельности субъект отражает признаки и свойства объектов и явлений. Совокупность действий, направленных на определенное явление (объект, событие) образует «узор» деятельности, которым как бы кодируется в деятельности данное явление. Причем этот «узор» строго индивидуален, поскольку он определяется взаимодействием всей совокупности факторов окружающей среды. Этот индивидуальный, единственный «узор», посредством которого объект кодируется в деятельности, и является смыслом данного объекта. Это – смысл явления для субъекта или «для-себя-смысл».
Смысл всегда субъективен. В процессе своей актуализации в деятельности он должен объективироваться и таким образом превратиться в значение. «Для-себя-смысл» в процессе деятельности превращается в объективированный «в-себе-смысл» (в значение), а значение приобретает форму объекта в субъекте. Иными словами, значение в отношении субъекта выступает как «вещь в себе», а смысл – как явление «вещи в себе» субъекту. Можно сказать, что в отличие от индивидуального смысла, значение является «интегральным системным качеством» (см. Кузьмин, 1982б).
«Узор» деятельности, несущий данный смысл, отражает не только опыт субъекта и окружающий его во время взаимодействия мир. Разумеется, взаимодействие в большой степени определяется самим объектом, и эта «объективная» часть «узора» – его стержень, ядро, на которое наслаиваются линии, связанные с субъективным опытом и воздействиями среды. Объект является субъекту теми или иными своими сторонами и в форме явления фиксируется в деятельности субъекта. Но во всех проявлениях объекта содержится его сущность, составляющая большую или меньшую часть явления объекта субъекту. Следовательно, в деятельности наряду с изменчивым, «являющимся» должно фиксироваться и неизменное, сущностное объекта. Если бы сущностным аспект объекта не фиксировался, не существовала бы деятельность, адекватная глубинным, существенным качествам предметов. Являясь носителем сущности, значение выступает в виде «общего для всех» содержания смысла.
Всеобщность значения вовсе не следует понимать в метафизическом смысле, как показатель абсолютной неизменности значения. Скорее можно говорить об абсолютной его изменчивости. Но в данном случае нас интересует другой аспект, который проявляется посредством отмеченной характеристики значения. Дело в том, что всеобщность непосредственно связана с социальной природой значения. Если бы жизнедеятельность осуществлялась бы внеобщественным индивидом, то значение как носитель всеобщего не существовало бы. Только социальная сущность человека требует выделения всеобщего в форме значения. Если бы каждый человек обладал абсолютно индивидуальными смыслами конкретных объектов, т. е. если бы смыслы одного и того же объекта у субъектов не имели бы ничего общего, то эти два субъекта не смогли бы осуществить общение друг с другом в отношении данного объекта. Для общения необходимо определенное взаимопонимание. В свою очередь понимание требует наличия общих компонентов в составе соответствующих субъективных образований. Такие общие компоненты обязательно присутствуют в индивидуальных «узорах» деятельности и представляют собой значение данного объекта. «Возможность передавать другому свой опыт и свои мысли предполагает, что у него уже были подобный опыт и мысли, которые теперь мы представляем ему в иной взаимосвязи и задаем ему связать таким способом, какой мы ему указываем; эта возможность предполагает способность в самих себе вызывать такого рода деятельность, которую описываем мы ему» (Гегель, 1970, с. 203).
Отсюда становится понятно, почему категории «значение», «смысл», «контекст» традиционно рассматриваются в качестве лингвистических понятий. Ведь значение, как сказано выше, является «продуктом» общения. Главным же средством общения для человека служит речь. Вместе с тем, речь – далеко не единственный способ общения. Для человека такими способами могут служить мимика, пантомимика, жестикуляция. Велика в этом отношении роль предметной деятельности (в первую очередь труда). Все это говорит в пользу расширенного толкования рассматриваемых понятий.
Значения составляют содержания языка человека, слов. Когда мы вступаем в процесс общения, мы выражаем в слове смысл, т. е. предполагаем, что произносимое или записанное нами слово полностью отражает весь деятельностный «узор» данного субъективного смысла. Однако на деле слово «пробуждает» у собеседника его собственный, индивидуальный смысловой «узор», в котором общей с нашим смысловым «узором» является та его часть, которую мы назвали значением. Таким образом, каждый из общающихся индивидов выражает в слове и вкладывает в воспринятое слово свой смысл. Но в двух смыслах общающихся лиц есть общая часть – значение этого слова, – и только благодаря наличию такой общей части мы понимаем друг друга. И в этом случае носителем значения можно считать слово. «Так как язык есть произведение мысли, то нельзя посредством него выразить ничего такого, что не есть всеобщее. То, что я только хочу сказать, то, что мнится мне, есть мое, принадлежит мне, как этому особому индивидууму; но если язык выражает только всеобщее, то я не могу сказать того, что только мне мнится» (Гегель, 1974, с. 114). В этом плане процесс понимания аналогичен переводу с одного языка на другой, понимаемому как «процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения» (Бархударов, 1975, с. 11). На этой основе раскрывается общность таких проблем, как машинный перевод и разработка диалоговых систем «человек – ЭВМ», их психологическая идентичность. Очевидно, обе проблемы предполагают решение вопроса о контексте. Конкретным проявлением указанного соотношения между смыслом и значением является, например, известный опытным лекторам факт, состоящий в том, что «аудиторию способны увлечь идеи, а не слова, мысль, а не фраза» (Агитатор…, 1978, с. 142).
Важным моментом в представленной интерпретации значения и смысла является вопрос о соотношении их объемов. В контексте предлагаемого подхода можно утверждать, что значение является частью смысла. Не вызывает сомнения, что контекст уточняет, специфицирует значение, благодаря чему последнее приобретает свойства смыслового образования. Вопрос, однако, состоит в том, чтобы уяснить, в чем состоит подобная спецификация. Могут существовать два типа спецификации. С одной стороны, можно провести уточнение путем указания на часть некоего целого, путем выделения такой части. Вторым способом спецификации является конкретизация, т. е. присвоение психическому образованию дополнительного содержания. Именно таким образом некоторое значение приобретает статус смысла. Смысл является поэтому более широким психологическим образованием – ведь посредством контекста он вступает в новые отношения с большим количеством других психологических образований. Как отметил Л.С.Выготский, «значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте какой-либо речи, и притом зона наиболее устойчивая, унифицированная и точная» (Выготский, 1956, с. 369).
В заключение следует уточнить терминологический аспект данной проблемы. Понятие «контекст» имеет давнее языковедческое происхождение и прочно устоявшееся содержание. Предложенная в данной статье интерпретация контекстности сушественно расширяет привычные представления – расширяет настолько, что, пожалуй, требует введения нового термина. По крайней мере, следует различать обычный лингвистический термин «контекст» и тот психологический контекст, о котором шла речь в данной статье.
Диалектика Выготского: внечувственная реальность деятельности
Предисловие
Судьба психологических идей Льва Семеновича Выготского была и остается, как известно, непростой. Он прошел не только «огонь» и «воду», но и «медные трубы» – сейчас, пожалуй, не найти – и не только в российской, но и в зарубежной психологии – другого столь обильно (и обычно более чем сочувственно) цитируемого ученого. Литература о Выготском множится из года к году, и с каждым годом, к сожалению, научный облик Л.С. становится все более расплывчатым – каждый автор лепит этот облик по собственному образу и подобию, вырвав для этого отдельные мысли и высказывания Льва Семеновича и не обращая внимания на систему этих мыслей и ее внутреннее развитие.
С.М.Морозов поставил перед собой задачу, которая – в свете сказанного – сейчас стала особенно актуальной: вернувшись к самому Выготскому, раскрыть свойственную ему методологию психологического анализа (и онтологию предмета психологии). Мне представляется, что эта задача в книге решена, и решена успешно. Автору удалось обеспечить в своем тексте необходимую степень «остранения», объективизации, и поэтому в то, что он пишет о Выготском, охотно веришь.
У книги С.М.Морозова есть и еще одна особенность, в чем-то объединяющая его – horribile dictu – с самим Выготским. Это способность абсолютно спокойно, уверенно и профессионально оперировать материалом различных отраслей знания (впрочем, без такой способности за книгу о Выготском, наверное, не стоило и садиться).
Как мне кажется, книга Морозова очень полезна для студента-психолога, стремящегося не просто «выучить», а понять Выготского. А таких студентов становится все больше и больше.
Хотелось бы, чтобы то же можно было бы, наконец, сказать и про тех, кто пишет о Выготском…
А.А.Леонтьев
