Buch lesen: «Сюжет в центре»

Вместо введения

В мае 1980 года в квартире космонавта Кубасова зашёл в общем-то необязательный для того времени разговор, что хорошо бы описать с чего всё у нас началось, наш первый проект. Хозяина квартиры тогда с нами не было. Он в это время летел с венгром Фаркашем к станции «Салют-6».

Восстановить эту дату нетрудно, потому что существовала в те годы традиция в отряде гражданских космонавтов – отмечать старт в семье взлетевшего космонавта. Борису Викторовичу Раушенбаху подобная книга виделась вроде «Двойной спирали» Джеймса Уотсона, а мне она казалась похожей на книгу об американском атомном проекте Роберта Юнга «Ярче тысячи солнц». Её названием могли бы стать кодовые слова сообщения об успехе проекта – фотографирования обратной стороны Луны: «Сюжет в центре». Раушенбаху это название понравилось.

Давно это было, и вот теперь, когда откладывать стало некуда, книга написана и так названа, хотя она не о том, о чём тогда говорилось, точнее не совсем о том. Но пусть название останется памятью о былом, о первоначальном разговоре, о людях, начинавших наш первый проект.

«Сюжет в центре»

За год до запуска первого искусственного спутника Британское Королевское Астрономическое Общество назвало возможность космических путешествий «абсолютной чепухой». Тогда же на стол научного руководителя НИИ-1 авиационной промышленности Мстислава Келдыша лёг отчёт сотрудника этого института Бориса Раушенбаха, профессора Московского Физико-Технического института по совместительству, и его аспиранта Евгения Токаря «Об активной системе стабилизации искусственного спутника Земли».

Отчёт не был очередным дежурным исследованием, а скорее руководством к действию по созданию систем управления космическим кораблевождением. В нём, как в семени будущего растения, были и план и детали, и проект, который можно реально осуществить, совершив массу практических шагов.

Должно быть, есть историческая справедливость в том, что история эта началась в бывшем Реактивном институте в Лихоборах, где начинали трудовую деятельность В. П. Глушко и С. П. Королёв, но в котором теперь занимались в основном тепловыми процессами в реактивных двигателях, а на фасаде для конспирации по-прежнему висела вывеска «Институт сельскохозяйственного машиностроения».

Работа Токаря и Раушенбаха сначала считалась инициативной и не укладывалась в тематику института. Лабораторию Георгия Петрова интересовал сверхзвук, любимца Келдыша Виталия Ивлева – атомные двигатели, лабораторию Константина Осминина, где в эти годы и состоял Раушенбах, крылатые ракеты. Однако Келдыш не был традиционным руководителем, что в скором времени сделало его Президентом Академии наук страны. Он разрешил тогда инициативу Раушенбаха по разработке управления будущих космических аппаратов, которых тогда ещё и в помине не было.

Могучие управленческие фирмы и научные школы интересовались этим вопросом, но прикинув весовые оценки проблемы, упёрлись в тупики весов, немыслимых для проектируемых ракет. В отчёте был другой более скромный результат. Отчёт был одобрен. Раушенбаху разрешено было взять на эту тематику несколько человек, и дело пошло.

Когда впервые зашёл разговор об этой книге, Кубасов и Фаркаш летели к станции «Салют-6». Автографы из космоса.

125 лет МВТУ – кадрового родника российской космической отрасли.

Теперь над проходной «Энергии» демаскирующе понимается первая межконтинентальная баллистическая ракета.

Предыстория

Первые упоминания новой космической истории связаны с именем легендарного британского премьера Уинстона Черчилля случаями просто анекдотическими.

Ещё в предыстории немецких ракет, созданных Вернером фон Брауном, сохранился забавный эпизод. В тени каждого гения – пионера идеи века, совершившей технический переворот, есть свой хозяйственный гигант, незаметный в истории, удовлетворяющийся лишь самим процессом создания и масштабом деятельности.

Таким был в годы войны молодой Д. Ф. Устинов в области вооружения. Таким был у Сергея Королёва A. П. Педант. Таким был и заместитель фон Брауна по коммерческой части Нимвеген.

Полёт фантазии требует определённых практических опор и часто упирается в заурядное – отсутствие средств и определённой технической базы. Необходимым этапом для фон Брауна в Пеннемюнде в 1943 году – Центре конструирования и испытаний немецких ракет ФАУ-2 – стала потребность иметь прецизионные токарные станки. Приказ фона Брауна своему заму по коммерческой части был недвусмыслен: нужны станки, прецизионные, тридцать штук, кровь из носа. Такие станки были в войну очень дефицитными. Распределением их занимался сам рейхсфюрер Генрих Гиммлер, который, как и всё гитлеровское руководство, не оценил возможности реактивного оружия в этой войне, и получить эти станки от Гиммлера фон Браун тогда не смог. И вот предприимчивый Нимвеген с цистерной спирта пересёк всю Германию и очутился в нейтральной Испании. Там он пустился в аферу с одним испанским коммерсантом, связанным деловыми интересами с родственником Черчилля, и обменял свой спирт на 30 нужных станков. Ими снабдили приборный цех Вернера фон Брауна.

Станки эти были ранее приобретены Англией в США для Испании, а реально использовались в войне против Англии. Сам Гитлер считал, что с помощью ФАУ-2 до этого недоступная островная Британия окажется на поле боя «лицом к лицу» с вермахтом и не сможет спрятаться за спасительным «рвом Ла-Манша». Для этого требовалось совершенствование ракет, и слава богу, что времени на это у нацистов не хватило.

«Книга зарождается из разнородных чувств, – писал Стефан Цвейг. – На создание книги может толкнуть и вдохновение, и чувство благодарности; в такой же мере способны разжечь духовную страсть досада, гнев, огорчение…»

Такое можно сказать не только о книгах. В основе любого крупного мероприятия лежат сильные чувства. Они и движут людьми, затевающими его. А какое чувство было в начале советской практической космонавтики? В начале её было удивление.

Семеро смелых

Их было семеро – легендарное, мифическое число. 5 августа 1944 к линии фронта вылетел военный самолёт с семерыми военными. Руководитель группы генерал-майор П. И. Фёдоров, подполковник М. К. Тихонравов (позже его назовут техническим отцом первого спутника), полковник Ю. А. Победоносцев, начинавший с Королёвым и Цандером в подвале ГИРД, майор Н. Г. Чернышов – химик, знаток ракетных топлив, подполковник Р. Е. Соркин, М. Е. Шехтман, звания которого установить не удалось, и переводчик лейтенант Ю. А. Федосюк. О серьёзности задания говорил мандат, подписанный Сталиным.

Группе предписывалось отыскать вещественные доказательства испытаний немецких дальнобойных ракет. Причиной командировки стало секретное послание английского премьера Черчилля маршалу Сталину.

«Имеются достоверные сведения, – писал премьер, – о том, что в течение значительного времени немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше, … что на пути Ваших победоносно наступающих войск… Поэтому я был бы благодарен, маршал Сталин, если бы Вы могли дать надлежащее указание о сохранении аппаратуры и устройств…»

Ракета в те дни казалась многим атрибутом ирреальности, отголоском жюльверновских романов и древних китайских фейерверков. Энтузиасты, правда, собирались лететь на Марс и были попытки запусков первых самодельных ракет, но эффективно использовались в войне только реактивные миномёты, поражающие эффектом залпового огня, да реактивные ускорители кратковременного форсажа самолётов. Однако в ракете таилось большее, и группе Фёдорова было поручено искать следы немецких ракет.

В глухом лесу неподалёку от польской деревни Близны, стёртой немцами с лица земли и превращённой в ракетный полигон, группой был найден радиопередатчик английского производства. Должно быть прежде за запусками наблюдал английский разведчик, которого, видимо, спугнул приблизившийся фронт. У испытаний этих была своя предыстория. С 1936 года на острове Уездом, в Пенемюнде работали немецкий ракетный научно-исследовательский центр и завод, изготовлявший ракеты. Англичане, разгадав опасность производства ракет, массированным налётом в августе 1943 уничтожили немецкий ракетный центр.

После этого немцы рассредоточили ракетное производство по стране и создали испытательный полигон в Польше. ФАУ-2 собирались на заводе в скале, неподалёку от городка Нордхаузен. Семидесяти метровая толща скальных пород защищала цеха от бомбёжек.

Ракетные заказы фон Брауна выполняла вся Германия. С 1942 года пионером ракетного вооружения было развёрнуто массовое производство баллистических ракет.

По словам местных жителей после каждого запуска немцы оцепляли район падения ракет и вывозили обломки. Как ни тщательно это делалось, группе Фёдорова удалось отыскать отдельные детали ракетных устройств и даже камеру сгорания ФАУ-2 с соплом. Находки были доставлены в НИИ-1, где группа авиаконструктора генерала В. Ф. Болховитинова в составе будущих руководителей советской ракетной отрасли: А. М. Исаева, В. П. Мишина, Н. А. Пилюгина, Л. А. Воскресенского и Б. Е. Чертока – принялась реконструировать по обломкам ракету. Результаты оказались удивительными.

Камера сгорания с соплом ФАУ-2 смотрелась чудом из чудес. Масштабы поражали специалистов: в сопло можно было влезть по пояс. К Болховитинову на демонстрацию трофея ходили, как на престижную выставку. Чудо немецкой ракетной техники сделали её приверженцами многих из любопытствующих.

Словно палеонтологи, реконструирующие древний организм по найденному зубу или обломку кости, сотрудники Болховитинова воссоздали немецкую ракету. Расчёты показали, что тяга её двигателя равнялась двум с половиной тоннам. Это было серьёзное современное транспортное средство. В последующие годы С. П. Королёву удалось взвинтить небывалый темп и превзойти всё сделанное до него. Однако послевоенная советская ракетная техника началась с удивления.

«Могила, вырытая трудами учёных»

Послевоенная наука пережила свой пик особого внимания. Успех учёных-атомщиков, этих невзрачных очкариков, книжников, сумевших извлечь апокалипсический эффект из практического ничего, поразил современников. В глазах общества физики стали новым сословием, достойным, престижным, несколько таинственным, опровергающим установившийся привычный здравый смысл и настолько успешным, что к ним тотчас устремились потоки подрастающего поколения, а заодно и в смежные наукоёмкие дисциплины, как правило, засекреченные.

Молодость притягивает таинственное, и после школы я поступил на загадочный факультет, обозначенный в институтском перечне лишь буквой «Н» – факультет боеприпасов артиллерии. Специальностью его были взрыватели – маленькие, хитроумные части зарядных устройств, придававшие огромным телам снарядов, бомб и торпед как бы мыслящую голову. Они смотрелись бижутерией из мира автоматики, хвостом, вертящим собакой, как и выходит в невесомости, но невесомость, спутники, космос не были ещё сакральными в эти дни. Ходили слухи о ракетах, но больше как о залповой артиллерии, прославившейся в войну.

Мистика Гитлера включала и сверхоружие. И хотя к действительному сверхоружию вело открытие Отто Гана, в те дни реальнее казались ракеты Вернера фон Брауна, сулившие реальный эффект преодоления пространства.

Не верьте тем, кто воспевает долгую жизнь. Жизнь коротка. Она промелькнула перед глазами, точно в окошке скорого поезда. Годы МВТУ. Грозный Арустамов. Зал «Детали машин». Студент, согласно анекдоту в день зачёта без разрешения вошедший в зал и остановленный Арустамовым на ковровой дорожке зала. Арустамовские слова: «96 шагов назад», отсчитав которые, злосчастный студент очутился снова за дверью зала «Детали машин», в котором студенты обычно снимали кроки учебных деталей, исходные для чертежей.

На время вступительных экзаменов зал «Деталей машин» превращался в общежитие абитуриентов страны. Здесь жили, поступая одновременно со мной, не выделяясь из общей массы, мои ровесники, будущие коллеги по королёвскому ОКБ – Олег Макаров и Слава Дудников. В зале готовились к вступительным экзаменам и каждый вечер при отбое устраивали балаган. Нескольким сотням «будущих Ломоносовых» нравилось это вечернее выступление. «Хватит. Гасите свет,» – раздавались голоса, а когда гасили свет, те же голоса требовали его включить.

Это было прощание с вольницей, потому что у тех, кому удалось поступить, в том же зале «Детали машин» начиналась сложная трудовая жизнь.

Наша молодость пришлась на знаменитые шестидесятые. Наш выпуск МВТУ (аббревиатуру которого мы расшифровывали между собой не иначе, как «Могила, Вырытая Трудами Учёных» или «Мы Все Тут Умрём») состоялся в 1957 году. Все, кто учился рядом, анонимно ковали затем «щит и меч» Родины и создали знаменитую технику нынешних вооружений, а будущие коллеги по космосу бегали где-то рядом по институтским коридорам и сдавали курсовые проекты и лабораторные.

МВТУ гордился ещё старой школой, заложенной Н. Е. Жуковским и С. А. Чаплыгиным. Кафедры черчения, сопротивления материалов считались лучшими не только в стране, и в мире. Были отличные учёные и на закрытых кафедрах. Самым ярким на нашей кафедре М-5 был профессор Кирилл Петрович Станюкович. Он был из таинственной плеяды физиков и об его таинственном статусе говорили шутливые стихи:

«Я – гений Станюкович

Я к трудностям привык.

Передо мной Зельдович

Склонился и поник».

Он занимался тогда в основном теорией взрыва. Хотя увлекался многими необычными делами.

У Станюковича был совсем не профессорский вид. Он стригся «под бокс», оставляя без волос половину головы. По-молодому стремительный в движениях, он и в профессорской среде обходился без принятого политеса и отвечал ярко и остроумно, чем наживал себе немало врагов, казалось, на ровном месте. Его прокатывали на выборах в Академии Наук, лишая признанных званий и бенефитов, которые в своей многогранной деятельности он несомненно заслужил. Его это задевало и в повседневных отношениях он становился более резок и остёр.

Никто не знал, что творится в его маленькой головке? Известно, что великие идеи не зависят от размеров головы. И в стриженной голове Станюковича возникли одновременно идеи теории относительности и гравитации и авантюрные проекты поисков снежного человека. Как позже выяснилось интерес к ним был спровоцирован искусственно. Тогда США беспокоили старты китайских ракет и в горах Гималаев намечалась установка регистрирующих датчиков. А участившиеся экспедиции на соседние вершины мира логично было оправдать поисками снежного человека.

Учёба в техническом вузе включает массу чернового труда, связанного с черчением, лабороторками, обязательными заданиями. Отделяются зёрна от плевел. Ленивые сразу отбраковываются. Но при всей зажатости и заорганизованности существовали у нас и родники внутренней самодеятельности. На так называемой «Красной площади» – вузовском пятачке вывешивались местные «Окна Роста» – рисованные плакаты с талантливыми карикатурами и стихами на тему и рядом были свои изюминки в виде профиля высокогрудой девицы и её слова-стихи:

«Мне это всё давно приелось

Мол, все нужны и все важны.

А мальчики – какая серость

На всех широкие штаны».

В институте я начал вести дневник. В зелёной общей тетради я приписал на обложке, что тетрадь не общая, а моя и начал его в январе 1954 года цитатой Ленина: «Нужно иметь свою голову на плечах, чтобы в каждом отдельном случае уметь разобраться». Записи тетради заканчивались в феврале 55 года, хотя оставалась чистыми треть листов, потому что состоялось печальное событие, сохранившееся лиловой окраской различной степени большинства листов.

Дело в том, что мой первый дневник хранился под кроватью в общежитии, в фанерном чемодане с замком. Я, собираясь на каникулы домой, купил в Елисеевском магазине бутылку «Хванчкары», по слухам любимого вина Сталина. Я был наивен и не знал, что нельзя хранить в тепле этот благородный напиток. И он взбунтовался. Пробку выбило и вино окрасило и мою одежду и дневник и оставило читабельными только средние части листов. Что-то можно было прочесть в лиловой размытой рамке, но далеко не всё.

На похороны Сталина мы отправились с однокашником Костей Черевковым. Мать его отговаривала нас совсем не зря. Это было ужасное мероприятие. От Трубной площади начиналось столпотворение. Вдоль Страстного бульвара оставлен был узкий проход по тротуару между стенами домов и выстроенными грузовиками. Мы сразу же потеряли друг друга.

Всю ночь мы двигались в давящейся толпе и дошли лишь до Козицкого переулка, где предстояло вскоре решиться моей судьбе. Под ногами мешались потерянные галоши и была масса задавленных людей, которых солдаты с грузовиков вытягивали из общей давящейся массы. За ночь были пройдены какие-то сотни метров. В 10 утра открыли, наконец, свободный ход прощающихся сначала в сторону площади Маяковского, затем с разворотом к Колонному залу. И вот когда барьеров больше не осталось, я вдруг передумал и дальше не пошёл. На этом закончился мой поход на похороны.

Архитектурно МВТУ представлял тогда странный симбиоз исторического здания и нового сталинских времён, выходящего фасадом на Яузу. В самом его углу приютилась секретная кафедра М-5. Секреты здесь были старинные, времён минувшей войны и только хоздоговорная тематика выводила кафедру за стандартный горизонт. «Бог минувшей войны» отходил уже в историю, уступая место технике ракет, чей факультет «РТ» – «Ракетная техника» располагался выше этажом.

На старших курсах нам читались специальные лекции. Профессор Соловьёв спустился к нам не только с вышележащего этажа, а, казалось, из иного мира. Он говорил забавные вещи. По его словам в войну поражали подводные лодки не с противолодочных катеров, а с самолётов. Вражеская подводная лодка лучше наблюдалась с высоты, на мелководье. Обнаруженная лодка спешила уйти на глубину, а самолёт производил бомбометание. Эффективность поражения была невелика. Глубинные бомбы не взрывались в возникавшей кавитационной каверне. Так я впервые услышал о кавитации.

Рассказ профессора меня поразил. При быстром движении, оказывается, вода рвётся и возникает полость пустоты. Профессором Бернулли, выдающимся механиком и математиком, более двух столетий назад было выведено уравнение, связывающее давление и скорость струйки воды. Чем больше скорость, тем меньше давление. При определённой скорости вода закипает и образует паровую полость – каверну. Кавитационные каверны схлопываясь разрушили в начале века винты скоростных судов – океанских лайнеров «Мавритания» и «Лузитания». Паровые мешки возникали и вокруг падающей в море бомбы. Гидростатический взрыватель бомбы, настроенный на заданную глубину, в каверне не срабатывал, и бомба уходила глубже, не причиняя лодке вреда.

Кавитации показалась мне загадочной. Я проводил время в Ленинской библиотеке, читая труды Н. Е. Жуковского и Л. Прандтля. Кавитация, паровые области в воде, аварии «Мавритании» и «Лузитании» – всё выглядело необыкновенно романтично, и я заболел кавитацией.

Диплом я делал с подачи Соловьёва в специальном КБ, где занимались и глубинными бомбами. Конструкторы трудились в общем вытянутом зале, а впереди на месте классной доски сидел руководитель, который мог подсказать и проконсультировать в любой момент. Я проектировал глубинную бомбу, которая не боялась кавитации. Руководителем диплома у меня был необыкновенный талантливый человек. Изобретатель нового оружия, лауреат пяти сталинских премий, увлечённый в то время созданием оружия с изогнутым стволом, из которого можно стрелять из-за угла. Человеком он был крайне осторожным и нерешительным и, можно сказать, трусливым. И на мою защиту диплома он побоялся прийти из осторожности.

Весной 1957-го наш выпуск факультета «Боеприпасов» получил наконец новенькие дипломы. По окончанию институтской учёбы нас двоих (меня и Олега Антоненкова) оставили в МВТУ на кафедре М-5. При кафедре была создана проблемная лаборатория с тематикой взрыва.

Так получилось, что сначала, числясь на кафедре, я угодил в вычислительную Мекку – Вычислительный Центр Академии Наук. Там работала редкая по тем временам вычислительная машина «Стрела», и прикомандированные инженеры с разных концов страны в зрительном зале Центра учились программировать, а затем и решать свои вычислительные задачи, предварительно доказав их особую исключительность. Я программировал там задачу доцента кафедры Ионова о попадании бомбы в защитное перекрытие, который воспользовался тем, что на кафедре появился я – пока ещё не загруженный «негр», которого он добился загрузить своей задачей.

Здесь в зрительном зале Центра трудились разные люди: наивные и увлечённые, из разных учреждений, привлечённые новыми вычислительными возможностями. Меня, например, сразу познакомили с первой финансовой пирамидой – возможностью якобы быстрого обогащения с рассылкой писем с рублями по почте.

Задачи пошагово расписывались на специальных листах бумаги, а затем набивались на картонки-перфокарты, которые считывала машина. Процесс перевода задачи на перфокарты был достаточно длинным, и «переводчики» то и дело проверяли карты на просвет, накладывая на них специально раскрашенные поверочные перфокарты. Процесс программирования двигался ни шатко – ни валко, пока в какие-то наперёд заданные дни в зале не появлялись ведущие академики страны и проводился семинар директора Вычислительного Центра академика Анатолия Дородницына.

Ведущие академики и члены-корреспонденты рассаживались в зале, в первых рядах, перед грифельной доской, которую очередной претендент на научное открытие исписывал формулами доклада. Теперь, дожив до седых волос, я считаю, что ничего более интересного и остроумного, как изложение и обсуждение этих докладов, я в своей жизни не слыхал.

Обсуждавшие были выдающимися и неординарными людьми, выступающие со всем присущим их ярким фигурам блеском. Здесь был и огромный краснолицый Лаврентьев, мотавшийся в эти годы между Москвой и создаваемым им Сибирским научным Центром; и молчаливый красивый Келдыш, с виду иногда сонный, но не пропускавший мимо внимания ничего; и слепой, но более зоркий, чем иные, Понтрягин, тогда ещё член-корреспондент. Седов, Ишлинский, создатель квантовой теории поля Фок. Здесь в обсуждениях встречалось всё: и острое словцо, и замечание мимоходом, переворачивающее доклад с ног на голову, и скрытые интриги синклита Академии Наук.

Мы – прикомандированные и аспиранты Вычислительного Центра и института Стеклова располагались в следующих рядах, жадно внимали и впитывали, а затем жарко обсуждали услышанное в обед по дороге в столовую ВЦСПС, куда ходили обедать многие сотрудники окрестных академических институтов. Дорога шла среди мешанины невзрачных домишек, пока к визиту последнего шаха Ирана Мухаммеда Реза Пехлеви и шахини Сорайи их разом не снесли и не проложили широкий Ленинский проспект, которому предстояло вскоре стать дорогой встречи столицей космонавтов.

У нас на кафедре вдруг появился изобретатель с украинской фамилией Ловля и идеей использования жидкого взрывчатого вещества. У меня двойственное отношение к украинцам. С одной стороны я согласен с дизайнером и продюсером Борисом Красновым, приведшим в телевизионной беседе с ним слова знаменитого режиссёра Ивана Пырьева, поработавшего на Украине перед войной, что украинцы в большинстве своём переболели менингитом и больны головкой, но с другой я не могу не замечать, как много нового выдающегося пришло в мир из Украины в разных областях. Одесский юмор и инкубатор выдающихся литераторов разных времён, сварка Патона, ракеты Янгеля, кибернетика Глушкова, и, наконец, выходцами из Украины были Глушко и Королёв. Как говорится, может и нужно быть капельку чокнутым, чтобы удивить человечество?

Изобретатель заинтересовал Министерство Обороны, и оно подрядило нас для проведения поисковых работ, и всё лето на полигоне в Нахабино раздавались пробные взрывы жидкого взрывчатого вещества, взрывалась пропитанная ракетным топливом почва.

Прикладная наука всегда вынуждена выбирать между практической необходимостью и желанием разработать красивый математический аппарат, приносящий эстетическое удовлетворение исследователю. Поиск в науке сродни шахматным задачам и поиску грибов. Он в основе исследовательской человеческой натуры. Но на безденежье не приходится выбирать. Война была для страны кровоточащей раной, и после горького опыта её начала, деньги щедро тратили после лишь на задачи обороны.

Творец в искусстве может выбрать принять ли ему заказ власть имущих и сопутствующие деньги или отклонить его, оставшись в гордом одиночестве. А современной науке выбора не остаётся, потому что для развития науки необходимы гидродинамические бассейны, аэродинамические трубы или синхрофазотроны. И поиграть при этом в незаинтересованность художника или композитора не получится, науке требуются полигоны и лаборатории.

Проблемная лаборатория факультета боеприпасов МВТУ была только что построена. Она создавалась под будущие заказы и жаждала их. Идея Ловли заключалась в нетрадиционном использовании топлива ракет. Ракеты часто взрывались на первых порах при запусках. И предлагалось со взрывами не бороться, а использовать их в частности для проделывания танковых проходов в минных полях. В то время неизменно мерещилась грядущая атомная война, в которой по заражённому атомным взрывом полю боя должны были пойти в атаку танки. Но против танков эффективны минные поля, и тральщики с жидким взрывчатым веществом должны были проделывать в них проходы. Идея укладывалась в стратегию ведения атомной войны, и Министерство обороны согласилось субсидировать её исследование.

На полигоне в Нахабино, где четверть века назад состоялись пуски первых отечественных ракет, начались взрывы жидкого взрывчатого вещества. Для меня они стали первым ракетным крещением, знакомством с химией ракетных топлив, лейблом причастности к миру ракетной техники. В ходе работ сложилась небольшая команда, в которой я стал руководителем, а разнорабочим был бывший чемпион СССР по боксу Юрий Бочаров.

Моё знакомство с гидродинамикой было продолжено. Снимая как-то дробление жидкой струи, я случайно заметил, что видеть дробление струи можно не только с помощью высокоскоростной цейтлупы, но и невооружённым глазом. При фотографировании струи в темноте, мгновенную картину её дробления фиксировал и глаз. В свете короткой вспышки он видел остановившийся кадр, тогда как при свете дня струя сливалась в сплошной сверкающий поток из-за наслаивающихся кадров. Когда я увидел детали дробления струи, я почувствовал себя богом. Я видел то, чего до этого не видел никто. Я начал строить математические модели, и был увлечён. Я был недоволен тогда обязательными занятиями со студентами по обычному вооружению, отвлекающими меня от творчества. И тут появился Аркадий Звонков.