Зеркало Иштар

Снежана Масалыкина

* * *

Пролог

Родную тётку по матери я никогда не видела. В тот год, когда я родилась, сёстры-двойняшки поссорились и с тех пор не общались. Ссору эту в нашей семье никогда не вспоминали. Молчали и про тётку – известную в нашей стране писательницу Диану Салмаз, автора многочисленных бестселлеров и мистических романов. Сколько себя помню, всегда удивлялась, почему Ди (как звала её бабушка) не покинула наш маленький южный городок на берегу Таганрогского залива и не переехала в Питер с его туманами и тайнами.

Став знаменитой и богатой, Диана Владимировна Хумар (по паспорту) осталась жить в провинции, купила запущенный купеческий особняк в старой части города и переехала в него сразу после окончания восстановительных работ, установки современных систем охраны и высокого забора. Светские мероприятия она не посещала, редко давала интервью, и мало кто мог похвастаться, что видел её вживую.

На фотографиях в глянцевых журналах и популярных интернет-изданиях тётя выглядела всегда очень молодо и поражала меня странной немеркнущей красотой.

Разбирая тётины вещи в тишине и прохладе старинного дома, отписанного мне Дианой Хумар, перебирая её фотографии, я не могла отделаться от мысли, что с этим наследством что-то не так. Но посмертных посланий нотариус при оглашении завещания не передал, барабашки по дому ночами не бродили, а поскольку тётка ещё и денег завещала поровну всей нашей семье, то от особняка я решила не отказываться и переехала в него жить.

К своим тридцати пяти годам я, Аина Дмитриевна Сергеенко, неплохо зарабатывала на удалёнке журналистом и копирайтером, параллельно сочиняла фэнтези и выкладывалась на литпорталах. Публиковалась я везде и всегда под своим именем, но с маминой девичьей фамилией. Аина Хумар – звучало загадочно и необычно.

Последний год мои книги начали пользоваться популярностью, гонорары приятно росли, и я даже стала подумывать полностью переключиться на писательство. Тётин особнячок как нельзя лучше располагал к реализации задуманного.

Единственное, что смущало меня в обстановке, – многочисленные зеркала в тяжёлых резных рамах. Большие и средние, они украшали комнаты и простенки. Ни одного современного, все по меньшей мере из девятнадцатого века. Хотя я в антикваре не разбиралась, и красивые вещицы могли оказаться новоделом. Но рамы явно были ручной работы, резные с замысловатыми узорами. Зачем тётя Ди окружила себя таким количеством зеркал, я не понимала. Мама предположила, что сестра не могла налюбоваться своей нестареющей внешностью, оттого и навешала столько стекла в доме.

Менять в особняке я ничего не стала, перевезла свои пожитки (предварительно разобрав и выбросив кучу ненужностей), выдраила дом от входной двери до чердака и вот теперь, счастливая и довольная, сидела в гостиной в большом кресле с высокой спинкой, перебирала тётины фотографии и бумаги, неторопливо потягивая вино и лениво размышляя о загадочной Диане Салмаз.

Кошка Эдина (шикарный мейн-кун дикой расцветки) запрыгнула на мои колени, едва не задев бокал с вином. Я дёрнулась, пытаясь удержать руку, бумаги с фотографиями съехали на пол, и только толстая тетрадка в оранжевой обложке застряла между ногой и подлокотником. Чертыхнувшись, я поставила фужер на столик, выбралась из кресла, собрала разлетевшиеся карточки и листы и сложила в коробку. Вытащила тетрадь и, перелистав пожелтевшие страницы, залипла на содержимом.

На первом листе размашисто и витиевато красовалось тётино имя «Диана Хумар». Чуть ниже стояло «Рассказы». От этой находки в груди что-то ёкнуло, когда я осознала, что в моих руках оказалась рукопись с первыми историями тёти Ди. Уверена, мир о них так и не узнал, поскольку все романы она писала и издавала исключительно под псевдонимом.

Однажды из чистого любопытства я попыталась отыскать транскрипцию псевдонима, а нашла значение имени. Салмаз в переводе с азербайджанского значило «немеркнущая». Чем-чем, а скромностью моя тётя не страдала.

Притащив с кухни бутылку вина, клубнику и воду в графине, я передвинула кресло поближе к окну, выходящему в сад, и уютно устроилась, приготовившись приятно провести вечер. Ветер стих, и на секунду мне показалось, что старый дом замер в ожидании чего-то неизбежного. Но Эдина запрыгнула на подоконник, и волшебство упорхнуло, оставив в душе лёгкое послевкусие тревоги и оранжевую тетрадку на моих коленях.

Глава 1. Когда падают звезды…

К моему удивлению, на второй странице оказались стихи, написанные аккуратным, почти каллиграфическим почерком, подписанные незамысловато «Ди Ху – Птица счастья».

Собственно, наша фамилия по маминой линии – Хумар – переводится с персидского именно так. Что примечательно, персов в роду не было. Когда-нибудь я всё-таки напишу историю, в которую вплету замысловатую историю нашего рода со всеми легендами и сказками, рассказанными бабушкой.

Но сейчас я читала тёткины стихи и будто наяву слышала её неторопливый волшебный голос. Однажды я видела интервью с ней по телевизору и была очарована его тембром. Мелодикой голос Дианы напоминал мамин. Но если мама журчала ручейком, то Ди звучала полноводной горной рекой, непредсказуемой и уверенной в своём величии.

«За все грехи свои я заплачу сама

Без сожаления, раскаянья и страха.

Без оправдания и помощи глупца,

Без трепета – сама взойду на плаху.

И я прощу – любивших не меня.

И пожалею – жалких и несчастных.

И поглотит остывшая земля

Меня саму и всех ко мне причастных.

Я рассмеюсь в лицо пустой толпе,

И палачу я поцелую руки,

И я прощу – доставшихся не мне,

И отпущу – страдающим их муки.

И на колени стану я сама,

И улыбнусь, кладя главу на плаху.

Мне жизнь была дана всего одна,

Но, с ней прощаясь, я уйду без страха.

Ди Ху – Птица счастья».

Задумчиво перевернув страницу, я на несколько секунд выпала из реальности, пробуя на вкус тёткины мысли и чувства. А когда подняла глаза, мне показалось, что в саду мелькнула какая-то тень. Я вздрогнула и отыскала глазами кошку. Но Эдина спокойно спала, свесив лапы и хвост с подоконника. Если бы кто-то пробрался во двор, моя домашняя рысь уже бы выглядывала свою жертву через москитную сетку.

Я отхлебнула вина и продолжила чтение.

«Когда на небе загорается новая звезда, значит, на Земле родился хороший Человек. Когда Звезда падает и, умирая, скользит по Своду Небес, это чьё-то Сердце, обожжённое пламенем Настоящей, но Безответной Любви, отдаёт свой Жар Любимому Человеку».

Часы пробили двенадцать. Тёмное небо за окном было по-зимнему холодным и далёким. Февраль. Алмазы звёзд мерцали ровным светом, даря земле своё холодное сиянье. Вдруг одна из них сорвалась, но не сгорела мгновенно, подобно искре на ветру, а медленно заскользила по сине-чёрному граниту ночи.

«Странно, почему звезда так медленно падает?» – подумала Она, глядя из окна тёмной комнаты на звёздное небо. В открытую форточку острыми морозными иглами врывались звуки ночи.

«Одна минута первого», – мысль возникла ниоткуда. И неожиданно Она поняла, что давно уже не слышно звуков ночного города: глубокая тишина вошла в крохотный мир её комнаты, словно живое существо, заполняя собой пространство.

Звезда, казалось, не спешила сгорать. Она словно отдавала кому-то свой последний и потому особенно яркий огонь. Как будто пыталась поведать миру свою историю.

Девушке у окна вдруг вспомнилось, что завтра, а вернее, уже сегодня, наступает День святого Валентина. «А пока – и только для меня – ночь Падающих Звёзд», – усмехнувшись, подумала Она и прошептала:

– Здравствуй, Падающая Звезда.

– Здравствуй, девушка у окна, – хрустальными брызгами ворвался в комнату ответ.

– Кто ты? – удивилась Она.

– Я Падающая Звезда, – серебряными колокольчиками отозвался кто-то.

– Ты сгораешь. Почему?

– От любви и во имя любви.

– О, как бы мне хотелось так же, как ты… – выдохнула Она отчаянно, – так же сгореть, отдав всю любовь свою Ему.

– Это так просто для тех, кто действительно любит, – голос Падающей Звезды был нежен и ласков.

Она замерла в ожидании ответа.

– В Ночь Валентинок звёзды не сгорают. Когда-то я так же, как и ты, стояла у окна в такую же ночь. Мне было грустно и одиноко: тот, кого я любила всей душой и болью своего сердца, меня не любил. И тогда я решила: пусть будет так, как есть. А я научусь ждать и стану ему путеводной звездой. И однажды, когда придёт его время, подарю ему волшебство вечной любви, жар и силу своего сердца.

– У тебя получилось?

– Как видишь. В эту минуту Он стоит у окна и следит за мной напряжённым взглядом. С ним рядом его Мечта: та, что разожгла в нём пламя любви. Их желание обоюдно, но они оба боятся сами себя и своих чувств. И я счастлива, что могу исполнить мечту любимого, подарить ему веру в счастливое будущее.

– Тебе не страшно? Ведь ты умрёшь.

– Падающие Звёзды не умирают в эту ночь, но остаются в душах тех, во имя которых сорвались с неба. Настоящая любовь бескорыстна и не требует ничего взамен.

– А если… – девушка у окна не договорила.

– Попробуй. Сегодня волшебная ночь. И если желание твоё велико, а любовь безгранична, ты станешь его путеводной звездой и однажды поведёшь любимого за собой по дороге счастья.

Падающая Звезда скользнула совсем низко, почти задев ночной горизонт. Но огонь её по-прежнему был ярок.

– Прощай, – в последний раз еле слышно прозвенело в комнате.

Звезда мигнула и растворилась, утонув в океане ночи.

– Прощай, Падающая Звезда, – прижав руку к сердцу, прошептала девушка у окна.

Холодный ветер давно выстудил пустую комнату. Еле слышно позвякивали стеклянные льдинки бра над тахтой. В раскрытое окно влетали робкие снежинки. Стекло фотографии, оставленной на подоконнике, заиндевело, причудливой морозной рамкой обрамив чьё-то лицо…

А высоко над землёй в холодном февральском небе засияла новая звезда».

Когда я оторвалась от чтения, южное небо уже мерцало огоньками. «Это ангелы приглядывают за нами с небес», – всегда говорила мама, когда заставала меня летом у распахнутого окна, и сгоняла с подоконника. Отец утверждал, что звёзды – это души умерших людей. И только бабушка ничего не говорила, тихонько хмыкала и пыхтела трубкой.

История о падающих звёздах вызвала во мне какие-то смутные воспоминания, будто всё, что я прочла в рассказе, случилось на самом деле, и я была тому свидетелем. Я сползла с кресла, с трудом поднявшись на затёкшие ноги. Эдина лениво приоткрыла один глаз, тут же закрыла и снова засопела. Я сладко потянулась, всё ещё размышляя над прочитанным. Плеснула воды в высокий стакан и подошла к окну.

Широкий подоконник располагался близко к полу, словно кто-то хотел сделать французское окно, но потом передумал. Зато получилась прекрасная ниша для отдыха с книгой: сиденье из мягкого матрасика, обшитого диванной тканью, несколько подушек и обитые текстилем откосы создавали иллюзию кушетки. Прекрасный вид на слегка запущенный сад дополнял антураж писательского кабинета и места для отдыха. Именно здесь тётя Ди создавала свои шедевры: обстановка располагала. Да и прекрасный письменный стол, примостившийся возле другого окна, не оставлял сомнений.

Взглянув на часы, я решила, что звонить маме уже поздновато. Вопросы, возникшие в голове после прочтения звёздной истории, вполне могли подождать до утра. Я подхватила тетрадку и посуду и отправилась готовиться ко сну. По пути в ванную комнату машинально посмотрела в большое квадратное зеркало и остолбенела: тёмное бархатное южное небо загадочно мерцало звёздами внутри стекла. Я зажмурилась и резко распахнула глаза: призрачная поверхность отражала слегка растрёпанную и перепуганную меня. Оглянувшись через плечо, я убедилась, что много читать на ночь всё-таки вредно: за моей спиной ни окна с небом, ни картины с изображением не было.

«Воображение. Это всё моё буйное воображение», – уняв сердце, заполошно токующее в груди, выдохнула я и отправилась по слегка скрипучей лестнице в спальню. Тётя Ди под опочивальню отвела огромную мансарду. И это мне тоже очень нравилось. Тем более что у одного из окон, так же выходящих в сад, разместился небольшой столик, на котором с комфортом разместился мой ноутбук. А рядом встало добротное широкое кресло с высокой спинкой.

Забравшись в кровать, я недолго спорила с собой. «Ещё один рассказ – и спать!» – убедила я сама себя и раскрыла следующую страницу.

«Люблю тебя до умопомраченья,

До черноты в глазах,

До немоты в словах,

До ломоты люблю

Во всём уставшем теле.

Люблю тебя душой, не напоказ.

До коликов в груди,

До темноты в висках,

До судорог люблю

В своей пустой постели.

Люблю тебя до грани, до везенья,

До линии,

Дотла,

До всех глубин люблю.

Люблю тебя.

Люблю до сожаленья,

Что я любить сильнее не могу».

Почему-то после этих слов меня одолело дикое желание отложить тетрадь, укрыться с головой одеялом и уснуть без сновидений. Что я и сделала, послушав интуицию.

Глава 2. Агония сердца

Кошмары меня не мучили, но всю ночь мне снилось бесконечное звёздное небо, равнодушно взирающее на девушку, падающую из окна. И почему-то эта девочка очень напоминала тётю Диану. Ту, какую я помнила на фотографиях семейного фотоальбома. Маленькой я любила сидеть с бабушкой в большом кресле и рассматривать старые фотографии. Иногда бабуля рассказывала мне забавные истории о людях с картинок.

На самом деле Мавия – моя прабабка по материнской линии. Вся семья зовёт её Мавка – за красоту, которую она умудрилась сохранить и в глубокой старости. И за харизму, перед которой до сих пор не может устоять ни один человек, будь то ребёнок или глубокий старец, как и она сама. А уж цвету её глаз – редкого фиолетового оттенка – завидуют все знакомые с ней женщины.

Замерев перед зеркалом в ванной, я вдруг осознала, что у всех барышень нашего рода радужка редкого цвета. У мамы – чистая зелень, которой обладают только два процента жителей земли. У тётки зрачок словно в янтаре застыл. У меня и вовсе гетерохромия: один – зелёный, другой – фиолетовый. Из-за разноцветия меня с детства часто дразнили ведьмой. В юности в сочетании с чёрными длинными тяжёлыми косами это добавляло моему образу шарма и загадочности. Собственно, с возрастом моя внешность только улучшилась, можно сказать, что я только-только вошла в пору прекрасного лебедя.

Отмерев и закончив утренние процедуры, я погрузилась в продуманный хаос своей жизни: кофе, проверка почты, выкладка проды, отправка статей, зарядка эндорфинами (её величество королева Эдина не даст забыть о своей особе), соцсети. Привычная жизнь привычно текла под стук клавиш ноутбука, пиликанья сообщений и арийских мелодий от входящих звонков.

Несколько раз я проходила мимо зеркала, в котором накануне вечером мне привиделось звёздное небо. И каждый раз я заглядывала в него, задержав дыхание: а вдруг?.. Как выглядит этот «вдруг», я не понимала, как и то, зачем он мне нужен. Но сердце сжималось маленьким котёнком и начинало дрожать непонятно отчего. Перед глазами вспыхивала оранжевыми бликами обложка тетрадки, и я с трудом сдерживала желание бросить всё и усесться за чтение.

Глубоким вечером, переделав все рабоче-личные дела, я наконец уместилась с блокнотом в кресле у окна. Чтобы лишний раз не отвлекаться, на столике рядом разместился на подставке с подогревом пузатый стеклянный чайник с моим любимым напитком – фруктовым не-чаем, тарелка с сыром, овсяные печеньки и плитка тёмного шоколада с орехами. Погладив Эдину, умастившуюся на моих коленях, я раскрыла тетрадку и утонула.

«Ты когда-нибудь видел, как мучительно умирает солнце в волнах вечернего моря? Как отчаянно обнажённые кроваво-рубиновые лучи цепляются в последнем усилии за облака, птиц, небо?

Агония сердца длится быстро, но так неоправданно долго. Парадоксально, не так ли?

Там, на горизонте, возле самой кромки, где сливаются в одно небо и вода, море похоже на жадное, ненасытное чудовище, которое всасывает, втягивает в себя горячее сердце небес.

Там темны и полны крови морские волны, тягучей и густой кажется морская плоть.

Там слышится и тяжёлое холодное размеренное дыхание морских глубин.

Там даже волны, весело бегущие днём, надменно и грузно несут себя к берегу, чтобы обрушить свою мощь на обожжённые камни.

Подобно солнцу обжигала любовь к тебе мою душу, озаряя мир вокруг яркими лучами. Буйным цветом прорастали во мне неведомые ранее мысли и чувства.

Ты был моими небесами, птицами, облаками. Воздухом.

И так же, как солнце, поглотило море отчаяния и безнадёжности пылающее любовью сердце, оставив кроваво-чёрные полосы на жизни.

Мир по-прежнему ярок. И я живу в нём. Одна. Тот факел страсти превратился в маленький, ровно мерцающий вечный огонёк.

И если сердце небес – солнце – каждое утро возрождается, подобно Венере, из глубин морских, то моё умерло в день, когда истина постучала в дверь: НАВСЕГДА.

Последним лучиком надежды – заката – и первым лучиком веры – рассвета – живёт во мне несмолкающая музыка любви. И я молю жизнь несущее солнце и небеса даровать тебе счастье и уверенность в том мире, который строишь Ты».

Послевкусие после рассказа оседало на душе холодными каплями вечерней росы. Я зябко повела плечами и спустила ноги на пол. Меня безудержно тянуло к зеркалам, но я сдержалась, задумчиво глядя в окно. Густые тени окутали сад, отголоски заката измазали деревья чёрно-красными мазками, причудливо вплетаясь в ветви, одушевляя темноту, делая её живой. В какой-то момент мне даже показалось, что в плетёном кресле возле раскидистого куста белой розы кто-то сидит, неторопливо попивая что-то из хрустального бокала. Иллюзия была настолько яркой, что я отчётливо видела блики тусклого света, вспыхивающие на гранях, когда фужер подносили к губам.

– Тётя Ди? – непроизвольно прошептали губы, и я замерла, настороженно ожидая ответа.

– Мр-р-мя-ыв!

Что-то холодное ткнулось мне в руку, и я вскрикнула:

– Эдина, чёрт тебя побери! Так и до инфаркта довести недолго!

В груди гулко и часто колотилось сердце, вызывая гул в ушах и жар в щеках. Я прижала ладони к лицу и глубоко задышала, пытаясь успокоиться.

– Так, Аина, хватит выдумывать на пустом месте мистику. Не настолько уж страшны рассказы, чтобы тебе всякая жуть мерещилась, – произнесла я вслух в надежде, что звук собственного голоса успокоит расшалившиеся на пустом месте нервы.

Ни один ужастик давно не приводил меня в такое состояние, и я тихо начинала злиться сама на себя за непонятную реакцию на тётины истории, на летний сумрак, на кошку, которая продолжала тыкаться в меня, мурча и легонько потягивая за платье.

– Ну что? Что ты хочешь, моя дорогая? – подхватив крупное пушистое тельце своей красавицы и заглянув в её глаза, поинтересовалась я. – Кушать? Ну пошли, положу тебе печёночки, вымогательница.

Эдина, не мигая, вглядывалась в моё лицо, словно хотела что-то в нём разглядеть. От её взгляда мне снова стало не по себе, и я крепко прижала к себе мейняшку, поцеловав в уши и лоб.

– Ну всё, всё, отпускаю! – улыбнулась я, опустив мейн-куна на пол.

Задрав хвост и не оглядываясь на меня, Эдина уверенно двинулась в сторону кухни. Я неторопливо пошла за ней, угомонив сердце и выровняв дыхание. В голове звучала приписка, небрежным тётиным почерком сделанная после рассказа.

«Не хочу ни любви, ни почестей:

– Опьянительны. – Не падка!

Даже яблочка мне не хочется

– Соблазнительного – с лотка…

Что-то цепью за мной волочится,

Скоро громом начнёт греметь.

– Как мне хочется,

Как мне хочется —

Потихонечку умереть!»

Цветаевские строки бились в висках в такт моим шагам. Я снова утонула в мыслях: что такого в этих рассказах? Самых первых и местами наивных, но так цепляющих разум и душу.

«Вымысел это или правда? Вот в чём вопрос!» – кто-то прошептал в голове, и я сбилась с шага, остановилась и нахмурилась, стараясь удержать ускользающую мысль. Когда подняла глаза, оказалось, что стою напротив зеркала, рама которого с самого начала меня завораживала. По всему овалу расположились сердца в огне, умело спрятанные в завитках, похожих на волны.

– Мр-р-мыр-мяф. – Громкий зов с кухни напомнил мне, куда я шла.

Спохватившись, я мельком глянула в зеркало и пошла на голос Эдины. Выложив рыбу в кошачью тарелку, я достала из холодильника холодной воды, напилась прямо из бутылки. «И когда ты научишься пить из стаканов?» – мамин укоризненный голос в голове вызвал у меня привычный тихий смешок.

– Так вкуснее, – поставив кружку на стол, жизнеутверждающе произнесла я, погладила Эдину и отправилась в гостиную, намереваясь прочитать ещё один рассказ и отправиться спать.

«Желательно без сновидений», – мелькнуло в душе желание, пока я торопливо проскальзывала мимо зеркал в коридоре.

Умостившись в кресле, я задумчиво раскрыла тетрадку и перелистнула страницу.

«О, как нам часто кажется в душе,

Что мы, мужчины, властвуем, решаем.

Нет! Только тех мы женщин выбираем,

Которые нас выбрали уже.

Николай Доризо

Странно, почему именно ТЕБЯ и именно в настоящем я вспомнила именно СЕЙЧАС, когда моя жизнь нашла своё место в пространстве?

Постепенно наладился быт. Появился свой бизнес. И вдруг вчера – первое стихотворение (так, ни о чём – о прошлом), и – о тебе. Впервые за два года.

Или о нас.

Впрочем, «нас» нет. И никогда не было.

Просто осень в год моего тридцатилетия выдалась тёплой. На редкость бархатной. Время спокойной любви, неги и безоблачного счастья.

В ту осень мне было… дай Бог памяти. Двадцать два? Двадцать четыре?

2000 год. Август.

Мы познакомились в лучшую пору моей жизни. Я поступила в университет. Начала работать в газете. Молодая перспективная журналистка. Газетчик. Полная радужных надежд (я изменю мир!) и мечтаний барышня.

Встретила тебя.

Но даже сейчас, когда я совершенно точно знаю, что моя (заметь, именно моя, а не наша) история ни при каких обстоятельствах не могла закончиться благополучно, я говорю тебе: «Спасибо».

Спасибо, ибо благодаря тебе моя душа узнала, что такое Любовь. Пускай неудачная, неразделённая, с болью и кровью. Пускай коварная и иссушающая, безобразная в своей красоте и слабая в своей безжалостной силе. Но она была, и потому – спасибо тебе.

Спасибо, ибо я узнала, что слова в книгах не просто сказки и писательский вымысел. На край света, босиком по раскалённым углям… Звучит банально? В то время я так умела. Ради тебя. Во имя тебя. За тебя. Вопреки всему.

Спасибо тебе за это.

Спасибо за вулкан страстей, что взорвал все мои ледяные дворцы, вековые заносы снега и нагромождения неприступных каменьев, ослепительного в своей первозданной нетерпимости к чувствам мрамора.

Спасибо тебе. За то, что ушёл от меня. Бросил жестоко. С фарсом. В новогоднюю ночь.

Спасибо.

Мне нечего тебе прощать. Я прошу прощения – у тебя.

За то, что выжила. Выздоровела. Ожила. Прости… Тебе было важно знать, что разум мой принадлежит тебе, несмотря ни на что.

За то, что уже не твоя – ни душой, ни телом.

За то, что не люблю тебя больше как Бога. Больше, чем Бога.

За то, что вот уже два года, как перестала беречь тебя и молить за тебя Спасителя.

За ошибки твои неразумные. За гордыню твою. За мучительную любовь к тебе другой женщины. За убитых тобою (руками врачей) не рождённых ею твоих детей.

Но знаешь, я до сих пор верю: и на камнях могут расти цветы.

Пусть душа моя сейчас холодна, а на сердце легко и пусто. Пусть радуга не такая яркая и не играют радостью краски. Наступит день – и робкие ростки любви и счастья пробьются на поверхность. И в мёртвых садах моей души буйным цветом расцветёт разнотравье чувств. Забьют фонтаны эмоций и разольётся полноводная река нежности.

Я верю: так будет и с тобой.

Прощай. Будь счастлив.

Не твоя».

Я зависла над последней строчкой и не сразу заметила приписку, сделанную карандашом: «Le coeur a ses raisons que la raison ne connais pas». И если в латинском, коим увлекалась в юности, я была достаточно сильна, то французский оставался за гранью моих способностей. Отложив тетрадь в сторону, я с трудом слезла с кресла. Ноги затекли от долгого сидения и не желали разгибаться. Пока я разминалась, приводя конечности в порядок, в голове крутился вопрос: открыть ноут и поискать в интернете перевод фразы или забить на всё и лечь спать? Дилемма… Но Эдина решила за меня.

Спрыгнув с подоконника, где она всё это время благополучно то ли спала, то ли наблюдала за ночной жизнью сада, кошка подошла ко мне, потёрлась о ноги и муркнула, намекая на поздний ужин. Разогнувшись и потоптавшись на месте, я кинула задумчивый взгляд на тетрадку, заманчиво раскрытую на последней прочитанной странице, и решительно двинулась в сторону кухни. Проходя мимо зеркал, я, не зная почему, старательно делала вид, что они не висят на стенах, а тени в их тяжёлой глубине ни разу не живые, а всего лишь плод моего воображения.