Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии

Отбор перемещенных лиц на практике

Для Австралии решение принять перемещенных лиц после Второй мировой войны стало значительным отступлением от курса, которого она придерживалась раньше. Для страны с населением всего семь миллионов человек иммиграция такого масштаба была ошеломительным явлением, даже если не учитывать фактор культурной новизны. Лига ветеранов приняла ряд постановлений, согласно которым в общественных местах следует разговаривать только по-английски, а все остальные языки запретить. Снова всколыхнулись опасения из-за возможного приезда евреев: эти страхи Австралия уже пережила, когда по итогам Эвианской конференции 1938 года ее вынудили принять определенное количество еврейских беженцев^[163]. Сомнения охватили даже местную еврейскую общину. Что касается русской диаспоры в Австралии, в 1940-х годах она была еще недостаточно организованной, чтобы хоть как-то влиять на решения правительства (в отличие от США, где шло активное лоббирование со стороны различных этнических групп, в том числе и русских). Русская православная церковь в тот момент еще не фигурировала в австралийской демографической статистике, но можно предположить, что она без особого восторга отнеслась бы к перспективе приезда бывших советских граждан, воспитанных в атеизме. Поляки и некоторые другие восточные европейцы были католиками, но католическая церковь в Австралии изначально не оказывала активной помощи в иммиграции своей потенциальной паствы.

Когда Австралия вступила в IRO и стала очередной страной, готовой принимать мигрантов под эгидой этой организации, она, среди прочего, взяла на себя обязательство относиться к перемещенным лицам и беженцам, придерживаясь принципов полного равенства, не делая различия между представителями разных рас и религий^[164]. Никаких явных оговорок, касавшихся национальной принадлежности, не делалось, но очень скоро стало ясно, что у Австралии имеются ярко выраженные предпочтения. Когда Колуэлл побывал в лагерях ди-пи в Германии, из всех, кого он там увидел, наиболее привлекательными показались ему прибалты – бывшие (пусть и недолгое время) граждане СССР, при этом не славяне, а как будто представители «нордической расы». И он настаивал на том, чтобы в первую партию иммигрантов включили только прибалтов, и никого больше^[165]. Считалось, что все прибалты – светловолосые и голубоглазые, одним словом – истинные арийцы. К тому же они слыли довольно культурными и «западными» в своих привычках.

В 1948 году, отвечая в парламенте на вопрос, имелись ли при отборе ди-пи для иммиграции в Австралию какие-либо ограничения по национальному или религиозному признаку, Колуэлл заявил: «Мы заключили соглашение [с IRO. – Авт.], согласно которому мы готовы были отбирать людей без различения их расовой и религиозной принадлежности, и это условие договора мы выполняли». Но затем он как бы в порядке утешения добавил, что до сих пор в Австралию из лагерей ди-пи не прибывали мигранты-евреи^[166]. И действительно, пока действовала эта программа массового переселения, австралийские чиновники последовательно придерживались своей линии: не принимать евреев^[167]. IRO выказывала недовольство этим курсом и всячески пыталась расстроить дискриминационные планы Австралии, однако не смогла заставить ее отклониться от выбранного пути^[168]. В конце концов, нужно же было избавиться хотя бы от части всех этих ди-пи, вывезти их куда-нибудь из Европы. И хотя Австралия, пожалуй, довольно необычным образом проявила свою крайнюю привередливость при выборе «желательных» национальностей, она отнюдь не была белой вороной среди стран, согласившихся принимать перемещенных лиц. Отдельные страны явным образом ограничивали или даже напрочь исключали некоторые национальности из списка приемлемых: первой это сделала Британия, открыв программу набора рабочей силы Westward Ho!^[169], а Бразилия и Канада в разное время запрещали въезд евреям-мигрантам^[170].

Какое место отводилось различным национальным «типам» в иерархической структуре предпочтений Австралии, четко видно по внутриведомственной переписке, и именно на эту иерархию ориентировалась при отборе «кадров» отправленная в Европу миссия. В первые годы ее работы наиболее годными категориями были следующие^[171]:

Июль 1947 эстонцы, латыши, литовцы

Сентябрь 1947 словенцы, украинцы

Январь 1948 югославы, чехи

Май 1948 поляки (только одиночки или бездетные трудоспособные семейные пары)

Июль 1948 венгры

Советские граждане нигде не упоминались, хотя в эту категорию вполне могли бы попадать некоторые из украинцев (те, что до войны жили в СССР, а не в Польше). Еще страннее то, что не фигурировали там и русские – во всяком случае, до августа 1948 года, когда вдруг появилась загадочная новая категория «белые русские». До этого же по лагерям ди-пи ходили слухи, что русским нужно добывать поддельные бумаги, где они значились бы украинцами, поскольку «Австралия и Англия все еще не пускают русских иммигрантов»^[172].

Как и другие подобные программы, австралийская программа массового переселения предлагала избранным мигрантам бесплатный проезд с ограниченным объемом багажа. Однако соглашение IRO с Австралией отличалось от ее соглашений с другими странами в двух важных пунктах. Во-первых, это была государственная программа и потому (в отличие от американской) не предполагала, что добровольные организации будут подыскивать спонсоров для отдельных мигрантов. Во-вторых, в отличие от других стран, Австралия предоставляла мигрантам жилье в специальных лагерях и общежитиях, а также предъявляла им обязательное требование – отработать два года там, куда пошлет их правительство Австралии. Это делалось для того, чтобы вернуть в казну средства, затраченные на перевозку мигрантов, и обеспечить рабочими руками предприятия, нуждавшиеся в них в первую очередь: гидроэлектростанции на Тасмании и в Снежных горах, различные объекты строительства, железные дороги и тому подобное. Колуэлл очень гордился пунктом об обязательных отработках. «Это была моя идея», – писал он позднее и объяснял, что так можно было заодно решить проблему острой нехватки жилья, обозначившуюся в Австралии после войны. Новоприбывших просто заселяли в бывшие армейские лагеря. По мнению Колуэлла, это соглашение давало определенные преимущества и самим мигрантам: «На два года они получали гарантированное трудоустройство, на два года обеспечивались жильем и в течение этих двух лет могли изучать язык и обычаи принявшей их страны, и у них было время подумать о том, где бы поселиться потом»^[173].

Однако пункт об обязательных отработках подорвал популярность вербовочной программы Австралии в лагерях ди-пи, где это условие восприняли как требование кабального труда. Вызвал он и суровую критику со стороны Советского Союза. По мере того как холодная война набирала обороты, советская сторона открыто стала называть это требование Австралии явным доказательством того, что вся затеянная западными союзниками программа переселения – просто способ украсть советских граждан (и заодно граждан восточноевропейских стран) и использовать их как рабскую силу в собственных колониях^[174]. Некоторые представители австралийского профсоюзного движения придерживались похожей точки зрения: независимый политик Джек Лэнг критиковал правительство лейбористов за то, что они ввезли в страну «массу рабов под видом иммигрантов» с явным намерением использовать их в дальнейшем, чтобы «раздавить профсоюзное движение»^[175].

Поскольку у Австралии не было в послевоенной Германии своего гражданского представительства, было решено, что назначенная австралийским министерством иммиграции комиссия для отбора мигрантов будет действовать под общим надзором австралийской военной миссии в Берлине^[176]. Джордж Винсент Гринхалг, чиновник миграционной службы Британского Содружества в Берлине, возглавлял отборочную комиссию, которая поначалу состояла из двух сотрудников иммиграционной службы, одного военного врача и сотрудника армейской разведки и с октября 1947 года была развернута в германском Бад-Пирмонте в британской зоне оккупации^[177]. Члены комиссии были новичками: они ничего не знали о Европе вообще и о перемещенных лицах в частности, и им приходилось всецело полагаться на помощь переводчиков (обычно из числа самих ди-пи)^[178]. Их опросник коряво перевели на немецкий. При принятии решений об отборе кандидатов комиссия уже зависела от IRO, которая предварительно отбирала заявки тех ди-пи, с кем предстояло провести беседы^[179]. Колуэлл рассказывал:

Австралия нуждалась в первую очередь в «тружениках с мозолистыми ладонями». Спрос на людей свободных профессий был крайне ограничен, и возникали сложности с признанием университетских степеней и прочие подобные проблемы. Мы ни в коем случае не собирались брать торговцев и всяких лавочников^[180].

Очень распространено было предубеждение против «интеллектуалов, специалистов и студентов». Генерал-майор Фредерик Галлеган, глава австралийской военной миссии, занял ту же позицию и предупредил ди-пи, что «здесь не будут предоставлять ни малейших привилегий» представителям этих групп^[181]. Под словом «здесь» он, вероятно, подразумевал Германию, однако по-настоящему речь шла об Австралии. У профессионалов из числа ди-пи старались отбить желание переселиться в Австралию уже на этапе подачи заявок: ведь требовалось согласиться на отбывание двухлетней трудовой повинности по направлению австралийского правительства. Кроме того, Австралия выставляла повышенные требования к уровню физического здоровья будущих иммигрантов. Члены австралийской отборочной комиссии отвергли больше кандидатур по медицинским показаниям, чем комиссии других стран: более 50 % кандидатов, прошедших собеседование, получили отказ по причине выявленных небольших недостатков – таких, например, как «малый рост». Отбраковывали и перемещенных лиц с протезами ног или их дефектами, потерявших глаз. Не желала Австралия принимать людей с варикозным расширением вен, конъюнктивитом, дерматитом и испорченными зубами, потому что считалось, что мигранты часто используют подобные недуги как отговорки, чтобы бросить тяжелую работу и поскорее вернуться в город^[182].

Оказалось, что найти достаточное количество мигрантов, пригодных для тяжелого ручного труда, намного сложнее, чем думали в Австралии поначалу. Это стало понятно, когда в конце 1947 года на борт парохода «Генерал Стюарт Хейнцельман» взошла первая группа из 844 мигрантов – латыши и прочие прибалты из числа ди-пи. Первая трудность состояла в том, что эти люди уже привычно лгали о своем происхождении, когда отвечали на вопросы отборочных комиссий; вторая заключалась в том, что и сами австралийцы пренебрегли рекомендованными правилами отбора и отдавали предпочтение тем кандидатам, кто хоть немного знал английский, – то есть тем самым образованным специалистам, которых Австралия как раз и не желала брать. Таким образом, среди пассажиров «Хейнцельмана» почти не видно было «тружеников и тружениц с мозолистыми руками», о каких мечтал Колуэлл. А за время плавания многие из них претерпели удивительные метаморфозы и к моменту прибытия в порт назначения превратились из пролетариев в образованных представителей среднего класса.

Из мужчин, взошедших на борт парохода, 586 человек были записаны рабочими и 142 – крестьянами (более или менее в соответствии с изначальными рекомендациями), а среди женщин-мигранток насчитывалось 77 домашних работниц и официанток, 32 машинистки и 6 младших медсестер. Ни один мужчина, ни одна женщина не значились в списках как квалифицированные специалисты^[183].

А вот по прибытии встречавших корабль сотрудников иммиграционной службы приятно удивило, что очень многие мигранты говорят по-английски и вообще, оказывается, «очень приличные» люди (то есть благопристойного вида, с правильной речью, явно из среднего класса). У одной из «официанток», как выяснилось, имелся диплом историка, она окончила Рижский университет и работала археологом в музее; другая изучала медицину в Гейдельбергском университете, а третья когда-то преподавала теологию. Мужчины тоже, как обнаружилось, были в прошлом юристами, дипломатами и оперными певцами^[184].

Невидимые русские, нежеланные евреи

Отсутствие «русских» или «советских граждан» в номенклатуре австралийской отборочной комиссии отражало общую практику, которой придерживались и международные организации, занимавшиеся беженцами, и западные оккупационные режимы в Европе. В удостоверения перемещенных лиц редко вписывалась национальность «русский» или «гражданин СССР», ведь Советский Союз требовал насильно репатриировать всех этих людей. Не вполне понятное обозначение «украинец / украинка» впервые начали вносить в удостоверения ди-пи в марте 1947 года, и то лишь после жарких споров среди западных союзников о том, можно ли такое писать, ведь нет же такого государства – Украина^[185].

Однако украинское лобби в Северной Америке оказалось очень напористым, и к тому же имелся обнадеживающий прецедент: в США уже признали существование национальности «еврей», хотя еврейское государство появилось на карте мира только в 1948 году. И между властями западных стран возникла рабочая договоренность: не различать украинцев польского (то есть западноукраинского) и советского происхождения. На практическом уровне это означало, что бывшие советские украинцы не подлежат репатриации – наравне с выходцами с Западной Украины. Неясно, хорошо ли разобрались австралийские иммиграционные чиновники в этих тонкостях и желали ли они вообще в них вникать; возможно, они просто думали, что все украинцы до войны были гражданами Польши. В любом случае, если IRO направляла к ним кандидатов на переселение, которые в документах значились украинцами, никто не пытался это оспорить.

Однако к появлению еще менее понятного обозначения «белый русский» в качестве национальности IRO уже не имела отношения. По-видимому, оно возникло стараниями самих ди-пи – белорусов, которые осаждали австралийскую отборочную комиссию требованиями включить их в список предпочтительных национальностей. Белоруссия граничит с Украиной, и обе они прилегают к России у западной ее границы, история раздела Белоруссии между Советским Союзом и Польшей очень напоминала историю Украины. Само название Белоруссия, Белая Русь, вводило в заблуждение, потому иногда его переводили на английский буквально – как White Russia, и белорусов соответственно называли White Russians – белыми русскими. Эта закулисная борьба белорусов была частью их общего стремления добиться для себя такого же признания отдельным народом, какое украинцы, тоже не имевшие отдельного государства, уже получили в 1927 году. Галлеган передал требования белорусов в Канберру, добавив от себя, что это «очень хорошие ребята», и посоветовал включить их в список приоритетных национальностей, хотя сам он и не вполне понял, кто они такие. «Эти самые белые русские, – писал он, – по-видимому, белые русины или белорусы». («Русины» здесь – просто подхваченное без понимания слово: его любили использовать сами белорусские националисты, стремившиеся к международному признанию белорусов как отдельной нации.) Канберра поддалась на уговоры и внесла в свой список «белых русских». Но тут была одна загвоздка: так уже называли русских эмигрантов первой волны. Естественно, вскоре возникла путаница, а потом оказалось, что именно так чаще всего и трактуется это выражение. В июне 1949 года министерство иммиграции, говоря о белых русских без гражданства как о группе, внесенной в список приоритетных национальностей для массового переселения в Австралию в августе 1948 года, имело в виду отнюдь не уроженцев Белоруссии, а именно довоенных эмигрантов^[186].

Из-за того, что русские эмигранты первой волны покинули родину задолго до Второй мировой войны, международные организации по делам беженцев относили их именно к беженцам, а не к перемещенным лицам. И как таковые они официально не могли претендовать на опеку и содержание UNRRA и уж тем более на участие в программе переселения. И все-таки многим из них как-то удалось попасть в лагеря ди-пи, находившиеся в Германии и Австрии. Хотя у IRO полномочия были шире и ее забота распространялась не только на перемещенных лиц, но и на беженцев, Австралия, заключая соглашение с IRO, договаривалась о приеме мигрантов лишь из числа ди-пи^[187]. Несмотря на это, понятно, что русские эмигранты все-таки въезжали в Австралию в рамках программы массового переселения под эгидой IRO. Менее понятно другое: замечал ли это тогда кто-нибудь в Австралии? Русские обеих категорий – и бывшие советские граждане, и бывшие эмигранты – часто приезжали «под чужими флагами», что делало их невидимками в официальных бюрократических реестрах. Конечно, их могли опознавать именно как русских сотрудники иммиграционной службы, которые сталкивались с ними лицом к лицу, но, вероятно, эти чиновники помнили о насильственной репатриации 1945 года и не имели никакого стимула разоблачать обманщиков. Один такой служащий, работавший в отборочной комиссии в Германии в 1949 году, позднее вспоминал:

В ту пору мы вытаскивали из-за железного занавеса людей почти всех национальностей… Очень многие заявляли, что они венгры или чехи, но вполне может быть, что их родиной была матушка-Россия, только дознаться до правды не было никакой возможности, и я думаю, никому особенно не хотелось в этом копаться. UNRRA представляла их… как семью или как группу такой или иной национальности. А мы просто принимали эти слова на веру^[188].

Готовность Австралии закрывать глаза на въезд русских и советских граждан шла на пользу мигрантам еще и по другой причине, а именно потому, что далеко не все советские граждане (которых часто собирательно называют русскими) были славянами и вообще могли быть с уверенностью отнесены к европейцам. Советский Союз был многонациональным государством, где официально признавалось существование множества народов. В их числе были и многие мусульманские и азиатские народы – татары, калмыки, буряты и так далее. Сторонники иммиграционной политики «Белая Австралия» наверняка устроили бы переполох, если бы осознали, что возможен въезд в страну представителей всех этих народов. В этом смысле США оказались более подкованными, чем Австралия, и американские чиновники, встревожившись, провели ряд совещаний, чтобы решить: как быть с явными неевропейцами из числа советских граждан? В итоге они постановили, что просто всех их будут считать европейцами, чтобы не вносить лишние сложности в иммиграционный процесс^[189].

Похожую проблему представляли и русские иммигранты из Китая, и именно они, наверное, натолкнули сотрудников австралийской иммиграционной службы на мысль, что дело тут нечисто. Среди забайкальских казаков, многие из которых приезжали в Австралию через Китай, было значительное количество бурятов – представителей монгольской этнической группы. Служащие, занимавшиеся иммигрантами, не могли не заметить, что это азиаты, их внешность сразу бросалась в глаза. Впрочем, в бюрократических документах это никак не отразилось – возможно, как раз потому, что кандидатам в иммигранты с азиатскими чертами лица просто сходу отказывали без объяснения причин.

Предварительное условие, требовавшее, чтобы австралийские иммигранты принадлежали к «чистой европейской расе», принималось за аксиому^[190]. Однако официальным заявлениям о том, как надлежит на деле применять эту политику, недоставало ясности и последовательности, и обычно они выпускались в ответ на конкретное обращение, а не в порядке формулирования общих правил. Согласно резолюции 1947 года об иммиграции в Австралию из стран Ближнего Востока, армяне (многие из которых были выходцами из СССР) были отнесены к неоднозначной категории неевропейцев (нецветных), однако их разрешалось впускать при условии, что они найдут себе поручителей-австралийцев и будут обладать профессиональными навыками, востребованными в Австралии. Приняла Австралия и нескольких крымских татар (советских мусульман), оказавшихся в Египте, – «по доброте сердечной», несмотря на их «довольно темный цвет кожи». Отдельные обрусевшие татары тоже въезжали в Австралию без особых помех, а вот кочевникам калмыкам (чья принадлежность к европейцам стала предметом споров и в американской комиссии по иммиграции) попасть в Австралию не посчастливилось, хотя они и проявляли интерес к такой возможности. По-видимому, результат во многом зависел от капризов конкретных чиновников в конкретный момент. Например, сотрудник австралийской иммиграционной службы, работавший в Берлине в 1950 году, был «настроен против беженцев испанского происхождения, мусульман и – на тот момент – армян»^[191].

Сотрудникам австралийской иммиграционной службы в Европе было затруднительно определить, можно ли считать того или иного кандидата европейцем. Изначально, как вспоминал один сотрудник, они нацеливались брать только «чистокровных европейцев», затем критерии были смягчены: годились уже соискатели «с преобладанием европейской крови» (75 %), а позже отбор велся уже почти по принципу паб-теста: «Если этот человек пройдет по улицам Канберры, или Мельбурна, или Сиднея, за кого его примут местные – за европейца или неевропейца?» Таким образом, решение часто принималось исходя из субъективных соображений, и сотрудники иммиграционной службы оказывались в незавидном положении, отчего сами испытывали явную неловкость.

[Был] один молодой человек, очень хорошо сложенный, симпатичный, очень темный… Этот парень был очень темнокожим цыганом с курчавыми черными волосами, и хотя он вызывал у меня симпатию, я просто на секунду представил, как он идет по Мартин-плейс и все на него пялятся… Я часто думал: «Ну, почему бы не рискнуть?» Но тут – ради Австралии и ради него самого – я отказал^[192].

В отношении евреев позиция Австралии была гораздо тверже, хотя формулировалась она закулисно: чем меньше евреев приедет в Австралию в рамках программы массового переселения, тем лучше. Удручающая история попыток Австралии не пускать к себе евреев из числа перемещенных лиц после Второй мировой войны рассказывалась уже не раз, и все-таки обойти ее стороной мы не можем^[193]. Министр иммиграции Артур Колуэлл сам не был антисемитом и как мог старался помочь еврейским беженцам. Но очень скоро выяснилось, что австралийское общество ожидает вовсе не этого. Прибытие в декабре 1946 года корабля «Хуа Лянь» из Шанхая с 300 беженцами-евреями, за провоз которых заплатил Американский еврейский объединенный распределительный комитет (нью-йоркская благотворительная организация, больше известная как «Джойнт»), вызвало бурные протесты и в австралийской печати, и в парламенте. «Мы не собираемся принимать людей, которых не желают видеть нигде в мире, ни по ооновской, ни по чьей-либо еще указке», – бушевал отставной военный Генри (Джо) Галлетт^[194].

Позднее Колуэлл писал: «Я не сознавал, что в нашем обществе так много озлобленных людей, страдающих ксенофобией». В то же время он чувствовал, что на него оказывают чрезмерное давление международные еврейские организации-спонсоры, которые желали, чтобы все места на зафрахтованных ими пароходах были зарезервированы исключительно для пассажиров-евреев. А Колуэлл опасался, что если пойдет навстречу этим настойчивым просьбам, то это «вызовет огромную волну антисемитизма, а для лейбористов обернется катастрофой на следующих выборах»^[195]. Поэтому он оговорил, что на последующих рейсах, в том числе при отправке мигрантов в рамках программы IRO, евреи должны составлять не более 25 % от общего количества пассажиров на борту каждого судна^[196]. (При этом «еврейство» явным образом определялось как расовая, а не религиозная категория^[197].) И это было лишь начало, затем последовало целое множество новых ограничений. В июле 1947 года Колуэлл сообщил британским сотрудникам Союзнического контрольного совета в Берлине, что «хотя ранее он и говорил о 25 % мест для евреев на каждом отдельно взятом корабле, он хотел бы, чтобы в первых двух партиях перемещенных лиц евреев не было вовсе»^[198]. В ноябре того же года из Франции пришел пароход «Дерна» с таким количеством евреев на борту, которое значительно превышало оговоренную квоту в 25 %; австралийские чиновники выразили недовольство, последовали публичные разбирательства, выставившие их в весьма неприглядном свете^[199]. Несмотря на то, что пассажиры-евреи прибыли в Австралию под эгидой IRO, они не были участниками программы массового переселения, а явились как «мигранты с правом на высадку», что означало, что их перевозка не была бесплатной и что каждому такому мигранту был заранее найден гарант, ручавшийся за его дальнейшее обустройство в стране. Очевидно, реагируя на это нарушение, австралийские власти потребовали, чтобы «никакие – повторяем, никакие – средства из фондов IRO не тратились на иммиграцию в Австралию отдельных лиц с правом высадки»^[200].

В ноябре 1948 года министерство иммиграции сообщило, что евреев допустимо включить в программу массового переселения при одном условии, что они согласятся отправиться на тяжелые работы в отдаленные районы; и хотя в июне 1949 года это ограничение было снято, многие работники иммиграционной службы не знали об изменении еще несколько месяцев^[201]. Ноэля У. Ламидея, главного представителя австралийской миграционной службы в Лондоне, часто консультировавшего австралийскую военную миссию в Берлине, раздражало, что IRO постоянно настаивала на том, чтобы мигрантов для массового переселения отбирали «без какой-либо дискриминации по расовому и религиозному принципу», и высказывал подозрения, что в ряды этой организации «внедрились евреи». Секретарь министерства иммиграции Тасман Хейс был более осмотрителен, хотя тоже считал, что иммиграцию евреев следует ограничивать. «Следите за тем, чтобы запреты на въезд евреев в страну получали как можно меньше огласки», – такое конфиденциальное замечание оставил он на одном документе^[202].

Намерение Австралии ограничивать въезд евреев совершенно ясно; не столь ясно, как именно это намерение претворялось в жизнь. Австралия постоянно наталкивалась на сопротивление Общества помощи еврейским иммигрантам (Hebrew Immigrant Aid Society) и Джойнта, а также – за кулисами – IRO^[203]. Если в одних отчетах указывается, что количество евреев, въехавших в Австралию в рамках программы массового переселения, составляло всего несколько сотен, то Колуэллу специалист по статистике из министерства иммиграции сообщил, что в действительности их было 6 260 человек и вдобавок вдвое или втрое больше было евреев-беженцев, прибывших в Австралию в качестве мигрантов с правом высадки. Опираясь на эти данные, можно заключить, что в период с 1945 по 1951 год общее количество прибывших в страну евреев составляло от 22 до 23 тысяч человек – и это не считая тех мигрантов, которые въезжали в Австралию как представители других национальностей, не раскрывая своего еврейства (а таких, вероятно, тоже было немало). Эти показатели означали, что доля евреев среди перемещенных лиц, достигших берегов Австралии (возможно, около 10–12 %), все равно была существенно ниже, чем доля евреев в общей массе ди-пи, оказавшихся в Европе (составлявшая, как считается, около 22–24 %)^[204]. С другой стороны, подавляющее большинство евреев из числа ди-пи хотели уехать в Израиль – страну, куда с 1948 года было довольно легко въехать евреям, зато нельзя было въехать ди-пи других национальностей; потому логично было бы ожидать, что доля евреев в миграционных потоках, направлявшихся в другие страны, соответственно уменьшится^[205]. В случае Австралии это уменьшение было настолько незначительным, что можно предположить, что тайные, но чрезвычайно энергичные попытки австралийцев отбить у евреев всякое желание иммигрировать в их страну в послевоенные годы в итоге оказались почти бесплодными. Несмотря на все введенные ограничения, считается, что Австралия заняла второе место в списке стран, принявших наибольшее (в расчете на душу населения) количество евреев, переживших холокост. Возглавлял этот список, конечно, Израиль, зато Австралия обогнала США и Канаду^[206].

Притом что многие иммигранты-евреи из Восточной Европы наверняка хотя бы немного говорили по-русски, большинство происходили из Польши, а уроженцев России (и довоенных эмигрантов, и бывших советских граждан) было относительно мало. Родившиеся в России Иосиф и Фаня Фаундиллер, жившие когда-то по соседству с моей семьей в мельбурнской многоэтажке, где прошло мое детство, были эмигрантами первой волны и в межвоенные годы находились во Франции и Польше, затем перебрались в Палестину, где обменяли нансеновские паспорта на палестинские, а потом, в мае 1947 года, уехали в Австралию. Григорий Сальников – один из немногих советских евреев, за чьей судьбой мне удалось проследить, иммигрировал в Австралию вскоре после окончания войны и почти всю свою взрослую жизнь считался там русским. После службы во французском Иностранном легионе и периода, проведенного в европейских лагерях перемещенных лиц, он прибыл в 1948 году в Мельбурн, но через год опять уехал: сначала в Британию (остается непонятным, как ему это удалось), а затем добровольно репатриировался в Советский Союз^[207]. Как ни странно, из всех иммигрантов-евреев, что приезжали в Австралию, наиболее крепкую связь с СССР чаще всего сохраняли польские евреи, которым выпало провести военные годы в Советском Союзе в качестве эвакуированных или депортированных лиц или воевать в рядах Красной армии. Среди этой примечательной группы переживших холокост, лишь сравнительно недавно привлекшей внимание историков, было много таких людей, кто имел возможность покинуть СССР после войны и затем попасть в Австралию через лагеря ди-пи в Германии и Австрии. Уроженцы Польши Сэм Фишман и Северин Пейсахович оказались в Австралии после того, как бежали во время войны из родных мест на восток и отслужили в Красной армии. В 1948 году двадцатидвухлетний Фишман пугал других пассажиров, находившихся на борту «Дерны», тем, что дерзко носил гимнастерку и распевал советские песни^[208].

Проблемы безопасности

Я спросил сотрудника службы безопасности, пытаются ли коммунисты внедряться в лагеря перемещенных лиц. «Кое-кто пытался, – ответил тот, – но это очень рискованное дело. Обитатели лагерей сами сильно настроены против коммунизма». Недавно один псевдополяк проник за железный занавес, явился в Гамбург и подал заявку на получение статуса ди-пи. Сотрудники допросили его, проверили правдивость его рассказов и выяснили, что он лжет. Тогда тот человек сознался, что он русский и что его подослали шпионить. Но сам он не хотел быть шпионом! Он хотел эмигрировать в Америку, Австралию или еще куда-нибудь. «И как, взяли его?» – спросил я. – «Да боже упаси!» ^[209]

Это одна из историй, рассказанных австралийским автором путевых очерков Фрэнком Клунсом о его коротком визите в транзитный лагерь ди-пи в декабре 1949 года. Конечно, было и много других «псевдополяков», и, разумеется, не все они были советскими шпионами. Большинство из них так никто и не вывел на чистую воду, они оставались в лагерях перемещенных лиц и могли стать австралийскими иммигрантами. Двое настоящих шпионов, поставлявших сведения на Лубянку, после войны перешли из советской зоны оккупации в британскую и объявили себя беженцами. Получив статус перемещенных лиц, они оказались в лагере украинских ди-ди, где всем заправляли ярые украинские националисты-эмигранты. Без ведома местного представителя UNRRA они проводили собрания, где чтили память «павших борцов с большевизмом» и предлагали помочь шпионам избежать репатриации, для чего тем следовало назваться вымышленными именами и объявить себя западными украинцами, имевшими до войны польское гражданство^[210].