Buch lesen: «Третий (не) лишний»

Пролог

Я благодарна судьбе за то, как сложилась моя жизнь. Конечно, много времени было потрачено не на те дела и людей, много дней упущено…

В весьма маленьком возрасте мне пришлось с головой окунуться в пучину боли, предательства и равнодушия. Всех интересует только своя жизнь. Свои мелкие неудачи и кажущиеся нерешаемыми проблемы, свои заморочки дома и на работе. Где же здесь, в этом водовороте неурядиц, обратить внимание и протянуть руку помощи маленькому ребенку, медленно умирающему от голода?

Я не люблю вспоминать тот период, когда была так чертовски слаба и беспомощна. С тех пор я ненавижу холод. Он всегда навевает мне мысли о тех страшных неделях, что я скиталась по холодному бездушному городу и пыталась найти хоть крохи какой-либо еды.

Тело до сих пор помнит, каково это, когда ледяной ноябрьский ветер упорно пронизывает тебя насквозь и забирается под единственную тонкую кофту, а живот ноет от острой боли, пришедшей вслед за не проходящим голодом. И самое страшное, что до тебя нет никому дела. Все спешат по своим делам, брезгливо или стыдливо отводя взгляд от грязного тельца шестилетнего ребенка.

Сбежав из дома, где пьяная мать хотела меня продать залетным дядькам бандитского вида, я скиталась по заброшенным зданиям и подвалам. Детский разум на тот момент не понимал возможную опасность, но даже такие условия были лучше, чем оказаться купленной за бутылку паленой водки.

Какое-то время я жила среди громких вечно пищащих крыс, спала на куске картона и укрывалась найденными пакетами. В тот момент я не думала, как выбраться из сложившейся ситуации, я просто выживала, не желая возвращаться домой.

Мне было шесть лет, когда я выпрыгнула из окна нашей квартиры на первом этаже и со всех ног унеслась в неизвестность. Но в памяти еще хранились хрупкие осколки счастливых моментов, где был жив папа, где мама не превратилась в запойную алкоголичку.

Все изменилось после того, как нам пришла страшная весть. На шахте, где работал отец, случился обвал, погребя под собой всех людей. Для нас с мамой это стало точкой невозврата. Именно тогда все покатилось вниз по наклонной, и больше не было ни дня, чтобы мама не прикладывалась к бутылке. За год из добропорядочной красивой женщины она превратилась в падшее существо. В нашей квартире караваном сменялись гости, целью которых было напиться и развлечься.

Иногда я пряталась от них в шкафу. Слишком уж маслеными были взгляды в мою сторону некоторых пропойцев. И да, увы, но матери до этого не было дела. Она только кричала, чтобы я скрылась с глаз и не мешала людям отдыхать. А то, что я в этот момент готова была потерять сознание от голода, никого не волновало. И даже вспоминать не хочу какую трепку я раз получила за тайком украденную со стола банку рыбных консервов. Я ее так тогда и не отдала. Давилась слезами от боли во всем теле после порки, но ела, растягивая удовольствие на несколько дней.

Мне хочется сказать, что теперь, став взрослой, мое прошлое не имеет надо мной власти, но это не так.

После счастливого вызволения меня с улицы был следующий этап в жизни.

Детдом.

Но мне и здесь повезло выжить и стать той, кем я есть сейчас.

И пусть я не могу назвать себя безгрешным и добропорядочным человеком, однако, я счастлива и благодарна судьбе, что выплыла с того дна. Мне хватило сил оттолкнуться и сделать все возможное, чтобы сейчас смотреть из окна на теплый океан и изредка с болью в сердце вспоминать былые дни.

– Я рядом, Вероника. И я люблю тебя, – тихо прошептал мужчина за моей спиной, – Хватит вспоминать прошлое.

– Я знаю, родной. И я люблю, – обернулась и подарила ему теплую улыбку.

Мужчина с нежностью посмотрел на меня и привлек к себе, касаясь губами виска.

– Как ты догадался, о чем я думаю?

– Твои глаза становятся печальными, а на губах играет легкая улыбка, в которой полно боли. По ней я всегда понимаю, что ты думаешь о нем…

– Это не так, – я повернулась к мужчине, – Просто… сегодня десятое октября… день, когда он… он…

– Не терзай себя, Ника, – он крепче прижал меня к себе и с наслаждением вдохнул легкий аромат духов, – Пойдем прогуляемся вдоль океана?

– Хорошо.

Я бросила последний взгляд в окно, где уходящее солнце рисовало причудливые блики, и несколько раз моргнула, отгоняя кадры своей прошлой жизни.

Глава 1

Начало. 1993 год

Мои скитания по улице закончились внезапно. Еще час назад я ошивалась вдоль рыночных прилавков, пытаясь украсть хоть что-то съестное, а сейчас сижу в мрачном отделении милиции.

Толстый капитан с неприятным выражением лица что-то бурчит в мою сторону, поедая сахарный крендель, а я перед собой вижу только сдобную выпечку, источающую потрясающий аромат. Тарелка с ней стояла на столе у капитана, но тот ее ревностно отодвинул на другой край, проследив за моим взглядом. Захотелось его немедленно пнуть, схватить свой трофей и убежать отсюда.

– Так как говоришь тебя зовут? – недовольно переспросил мужчина.

– Вероника. Иванова Вероника Ивановна.

– И что же ты, Вероника Ивановна, делала на рынке? Где вообще твои родители?

– Папа умер, а мама дома наверное. Она редко выходит из квартиры. Только, когда водка кончается, но обычно к ней приходят уже с бутылкой.

Милиционер покачал головой с такой детской откровенности.

– Ну, а ты что? – задал он непонятный для меня вопрос.

– Я..? Я… кушать хочу!

Сил моих больше не было держаться и я расплакалась. Утирая слезы испачканными ладошками, только и думала о том, что меня теперь ждет. Детей же, вроде, не сажают в тюрьму? Или сажают? Я не хотела в тюрьму, но мысль о том, что там кормят три раза в день, немного примирила меня с возможным будущим.

– Это что здесь за слезоразлив?!

В дверях стоял еще один милиционер и смотрел на нас насмешливым взглядом. От него исходили волны участия и спокойствия. Он даже внешне чем-то напомнил мне папу, от чего я стала плакать еще сильнее.

– Ну-ну, ребенок, ты чего? – он присел передо мной на корточки и с недовольством посмотрел на капитана, – Задуйко, ты зачем ребенка до слез довел?

– А я что? – растерялся толстяк, – Она сказала, что есть хочет и сразу в слезы! Я то что?

– Ну так и поделился бы кренделями или что ты там жрешь! – процедил мужчина.

Через мгновение у меня на коленях стояла полная тарелка с выпечкой, и я уминала их с двух рук, не забыв сунуть по два кренделя в карманы кофты. Откуда-то появилась улыбчивая девушка в строгой форме и поставила на стол щербатую кружку со сладким чаем.

Наверное, я уже год не пила такой вкусный чай! Он казался мне вершиной вкуса. Еще через десять минут та же девушка принесла для меня тарелку с горячим куриным супом и пюре с котлетой. От еды исходил горячий пар и просто умопомрачительный аромат. Я не знала за что хвататься, поэтому чередовала. Сначала ложку супа, потом ложку пюре с котлетой и закусывала кренделем.

– Эй, ребенок, ты хотя бы жуй, а не глотай, плохо ведь станет, – улыбнулся второй милиционер.

Я пристыжено замедлилась и стала тщательно пережевывать все, что ела. Вокруг меня завертелась суета, шум рабочей обстановки. Кто-то куда-то бежал, шумели задержанные, со стопками папок перемещались служащие, но мне было все равно.

Из последних сил я затолкала в себя остатки котлеты и боролась со сном. Меня буквально вырубало на ходу. Сама не заметила, как ложка выскользнула из разжавшейся ладошки и с шумом упала на пол. В тот миг я уже клевала носом, и кто-то подхватил меня на руки, унося в тишину отдельного кабинета.

Даже во сне я понимала, что сегодняшний день круто поменяет всю мою жизнь. И от этого было тревожно.

Мне не удалось поспать долго, но проснувшись от громких разговоров за дверью, я навострила ушки.

– Девочка теперь круглая сирота, – произнес незнакомый голос, – По месту их проживания неделю назад была найдена убитой ее мать.

– Как так?

– Зарезал любовник по пьяной лавочке. Повязали его через несколько дней, и сидит у нас пока в пятой камере.

– Вот же, – растерянно пробормотал кто-то в ответ, – И куда девчонку теперь?

– Куда же еще… в детский дом.

* * *

В медицинском кабинете детского интерната беспощадно пахло старыми бинтами, плесенью, покрывавшей большинство местных стен, и дешевыми резкими духами от двух женщин. Одна из них, не поднимая головы, заполняла личное дело кого-то из детей, а вторая осматривала меня, прикладывая к груди холодный фонендоскоп.

Ее беспокойный взгляд серых глаз с жалостью скользил по моим выпирающим ребрам и впалому животу. Я же с настороженностью смотрела на нее в ответ.

Мне не нравилось это место, куда привезли меня милиционеры. Еще на улице, при входе, в глаза бросилась разруха и серость интерната. Покосившийся металлический забор, щербатое кирпичное здание, требовавшее ремонта. По двору бегали такие же дети-оборванцы, как и я. Здесь все кричало о бедности и убогости заведения.

– Ты, главное, не тушуйся, – напутствовал тот дяденька из милиции, напомнивший мне папу, – Тут живут такие же ребята, лишившиеся родителей. Я уверен, что ты заведешь себе друзей, и все у тебя будет в шоколаде. Ну, чего нос повесила?

– Мне здесь не нравится, – я крепче сжала его руку и помотала головой, не желая заходить внутрь, – А вы можете меня не отдавать им?

– А как же ты будешь жить? – мужчина, которого звали Сергей Александрович, присел передо мной на корточки.

– Я могу жить с вами! – обрадовала его, – Мама научила меня прибирать по дому, стирать. Я даже суп умею варить, только нужно, чтобы продукты были дома. Или… ведь моя мама умерла?

Тот кивнул, подтверждая и ожидая череду новой истерики.

– Значит, я могу вернуться в нашу квартиру и жить там одна. Что мне здесь делать?

– Но дети не могут жить одни до восемнадцати лет, Вероника. Тебе нужны будут деньги для оплаты коммунальных услуг, на продукты, – он покачал головой, – Поверь, здесь не так плохо, как могло показаться с первого взгляда.

– Не хочу, – нижняя губа предательски задрожала, и я обиженно отвернулась от мужчины. Не хотелось, чтобы он снова видел мои слезы. Еще подумает, что я плакса.

– Я буду навещать тебя, девочка, – пообещал Сергей Александрович, – Принесу тебе кулек конфет и яблок. Ты любишь яблоки?

Подумав, я кивнула.

– Ну вот, – улыбнулся он, – Жди меня через неделю. Прогуляемся с тобой по детской площадке, и ты мне расскажешь, как устроилась, никто ли не обижает. А если найдутся такие глупцы, то смело говори, что у тебя друг работает в милиции и надерет им уши, уяснила?

– Ага.

– Ну, тогда пойдем.

И вот сейчас я уже проходила медицинский осмотр, после которого мне покажут, где мне придется жить до совершеннолетия.

Состоявшаяся встреча с местной директрисой не произвела на меня положительного впечатления. Дама источала перед строгим Сергеем Александровичем сладкие улыбки, а на меня бросала оценивающие и даже прощупывающие взгляды. Под ними хотелось съежиться или спрятаться за широкой спиной капитана.

– Аллергия на что-нибудь есть? – вывела меня из задумчивости медсестра.

– Не знаю, вроде бы, нет.

– Хорошо, – кивнула та, – Вероника, мы с тобой закончили. Подожди в коридоре, за тобой придет Наталья Борисовна – наша нянечка и отведет тебя к твоей кровати.

– Воспитатель, – строго поправила женщину вторая медсестра.

– Да, Наталья Борисовна – воспитатель, – улыбнулась та, – Скоро будет обед, и она тебе все расскажет и покажет.

– Хорошо, – вздохнула я и с трудом сдержала новый поток слез.

Мне было абсолютно понятно, что жизнь здесь не будет легкой и безбедной. Вся моя детская чуйка кричала о том, что я попала в еще худшие условия, чем были дома. Хотя это с какой стороны посмотреть.

– Ты любишь пряники? – еще раз улыбнувшись, спросила медсестричка.

– Люблю. Мама когда-то покупала их, и мне нравились.

Женщина потянулась к своей облезшей потрепанной сумке и выудила на свет настоящий тульский пряник в коричневой бумаге. При виде лакомства в сахарной глазури у меня увеличилось слюноотделение. Наверное, это на подсознательном уровне, ведь по факту я не была сейчас голодной, но мне до чесучки в руках хотелось надкусить сладость и припрятать ее на «черный день».

– Держи. Но не ешь сейчас весь пряник, а то перебьешь себе аппетит и не станешь обедать супом.

– Стану, – важно пообещала я и схватила лакомство, – Спасибо!

– Тебе так никакой зарплаты не будет хватать, если станешь подкармливать каждого голодранца, – недовольно поморщилась вторая медсестра. Она с неодобрением смотрела на свою коллегу и подаренный ею пряник, – И так платят копейки, а ты еще раздариваешь деликатесы направо и налево. Неудивительно, что твой муж на тебя вечно орет и грозится уйти к Катьке. Думать же надо!

– От одного пряника я не обеднею, Ольга, а ребенку хоть какая-то радость, – холодно ответила женщина, – Посмотри на нее – кожа да кости! Все, Вероника, шагай в коридор и жди Наталью Борисовну.

Я спрыгнула с кушетки и вышла за дверь. Сладкий трофей приятно грел держащую его руку и душу, в отличии от грязных светло-серых стен коридора. Облупившаяся штукатурка, отвалившиеся пласты краски и деревянный пол, выкрашенный в коричневый цвет. Так можно было описать весь интерьер всего здания.

Единственное, что мне понравилось, это – низенькие широкие подоконники, нависающие прямо над чугунной батареей. Взобравшись на один из них, выглянула во двор.

Старая почти доломанная детская площадка с несколькими каруселями, грязь, перемешанная с подтаявшим снегом, и голые мрачные деревья. Посреди этой «красоты» бегали полуодетые дети примерно моего возраста. Ребята постарше собрались группками у забора и кирпичной стены. Чем они там занимались, мне не было видно, но я точно не горела желанием хоть с кем-нибудь из них знакомиться. Возможно, я просто боялась их?

Жизнь на улице показала мне, какими жестокими и злыми могут быть мои сверстники. Не один раз компания вот таких беспризорников грубо выгоняла меня взашей из облюбованного теплого подвала, где не было крыс. Мои наивные предложения дружить всегда были жестоко осмеяны самыми нахальными мальчишками.

Поэтому сейчас я с опаской ожидала, когда мне придется знакомиться с местными детьми. Было боязно, что не смогу дать отпор или, что придется драться за свое место под здешним колючим солнцем.

Маленький откушенный кусочек пряника немного отвлек меня от грустных мыслей, но тут же пробегавший мимо мальчишка, как раз из тех, что играл во дворе, запнулся, пробегая мимо по коридору, и посмотрел в мою сторону. Наверное, его что-то задело, и он заметно рассердился. Свои эмоции, не придумав ничего лучше, мальчик решил сразу выместить на том, кто оказался рядом. На мне.

– Эй ты! Чего тут расселась?

На вид ему было лет семь или восемь. Худенький, в тощей куртейке на рыбьем меху, и мужских ботинках, которые были ему заметно велики. Неудивительно, что споткнулся и упал. Растрепанные рыжие волосы стояли торчком, а грязный нос постоянно утирался рукавом пятнистой куртки. И только маленькие глазки смотрели на меня со злобой.

– Где хочу, там и сижу. Тебе то что?

– А ты чего мне хамишь, малявка? – тут же завелся он и весь нахохлился, показывая свою решимость.

– Сам ты малявка, а я здесь новенькая.

– Новенькая? – протянул он, – Так, значит, ты еще не знаешь местных непреложных правил?

– Каких-каких правил?

– Непреложных!

– Не знаю, что это значит, – дернула плечом, – И вообще, что ты ко мне пристал? Беги, куда бежал, а я воспитательницу жду.

Мальчик прищурил глаза и всем видом показывал, как ему не понравились мои слова.

– А ну, слезай с подоконника. Буду учить тебя нашим правилам! И первое из них – левой жрачкой всегда нужно делиться со старшими. Вот ты пряник хомячишь, отдавай половину!

Он даже подпрыгнул от нетерпения вплотную ко мне и протянул свою испачканную конечность за сладостью. За что тут же получил по ней ощутимый шлепок. Я не собиралась делиться, когда меня так нагло разводят.

– Ах ты, мелюзга противная, – заверещал он.

И как по команде на его крик из-за поворота вылетела ватага мальчишек. Увидев нас, они замерли, но уже через мгновение присоединились к своему дружку и громко выкрикивали тому слова поддержки. Все банально сводилось к тому, что меня следовало проучить «за неуважение» и «жадность».

Я и опомниться не успела, как рыжий стянул меня за ноги с подоконника и уселся сверху, дергая за волосы.

– Надо было сразу делиться, козявка! – победно ухмыльнулся он, откусывая от моего пряника.

Его друзья улюлюкали и смеялись надо мной, выкрикивая обидные шуточки. А мне хотелось расплакаться. Не успела еще даже оформиться в детдоме, как уже завела себе врагов. Ну как это возможно?

Изловчившись, я тоже умудрилась пнуть обидчика, попасть кулаком ему по носу и укусить за ухо так, что у него аж кровь пошла. Забыв, что я девчонка, я дралась так отчаянно, как не могла себе представить.

Клубок из наших тел катался по полу, периодически врезаясь в ноги толпы. Теперь группа поддержки разделилась, и кто-то откровенно поддерживал меня, а кто-то оставался верен своему другу.

К тому моменту у меня уже была разбита губа, саднила щека, и кофта свисала лоскутками с плеча.

Все прекратилось внезапно. Просто кто-то из подошедших ребят резко оттащил от меня рыжего и сам как следует ему вмазал по наглой физиономии.

– Еще раз полезешь к девчонке, и я тебя отделаю так, что мама родная не узнает. Ты меня понял? – прорычал незнакомый долговязый мальчишка.

– А тебе до нее какое дело? – жалобно пропищал рыжий, вытирая кровь с уха, – Она вообще тут новенькая. Надо было научить ее нашим правилам! Вот я и объяснил ей…

– Объяснил? – ухмыльнулся защитник, – По-моему, это она тебе пару раз «объяснила» и чуть не откусила ухо. Ты теперь будешь, как Ван Гог, с одним ухом.

Толпа насмешливо заулюлюкала. Чувствую, новая кличка теперь надолго привяжется к рыжему (забегая вперед, так оно и оказалось).

– Вечно тебе больше всех надо, – заныл нападавший, – Чего пристал, дел других больше нет что ли? Шел бы ты, Демьян, на…

– Заткнись, пока я твое ухо совсем не оторвал, – ласково перебил мальчишка, – Пшшел отсюда. И вы все расходитесь, нечего тут стоять, разинув рты.

Ребятня обижено загудела, но спорить не стала. Полминуты и в коридоре уже никого не было, только две головы медсестричек опасливо выглядывали из-за двери кабинета. Демьян бросил на них презрительный взгляд, в котором читалось все, что он о них думал, и повернулся ко мне.

Я как раз пыталась встать с колен. Было очень больно, обидно и жалко себя. Новая одежда, которую мне пожертвовали в отделении милиции, пришла в негодность, серые трикотажные колготы оказались порваны, а от туфелек отлетел бантик. Да еще и длинные волосы растрепались. С косичек, в которые они были заплетены, рыжий сорвал резинки, и сейчас копна волос вьющимся водопадом легла на спину и плечи.

У меня были очень длинные густые волосы, ниже попы. Цвета расплавленного золота. Так любила когда-то мама говорить.

Мальчик, все еще стоявший передо мной, на секунды замешкался, провожая взглядом каждую прядку, но после очнулся и протянул мне руку.

– Встать можешь? Давай осторожнее.

– Вроде могу, – прихрамывая на правую ногу, прокряхтела я, – Спасибо, что помог!

– Да не за что, – отмахнулся он, – Меня, кстати, Демьяном зовут.

Мальчик был симпатичным. Черноволосый, голубоглазый. Нескладная вытянувшаяся фигура и висящие мешком на нем вещи. Видно, что с чужого плеча.

Он пытливо смотрел на меня и не убирал свою руку, помогая дойти до подоконника.

– А меня зовут Вероника, – наконец, представилась, – И да, я здесь новенькая.

– Да я уже понял, – залихватски усмехнулся он, – Новенькая, а такая буйная, что отдубасила Ван Гога.

– Ему идет эта кличка, – серьезно кивнула я, – А отдубасила за дело!

– Погонялово, если на нашем сленге. Не кличка, – поправил Демьян.

Немного подумав, я кивнула:

– Да, такое слово я слышала, пока сидела в отделении милиции.

– Да ладно? – восхитился он, – А за что тебя повязали? Расскажи. И знаешь, давай переместимся в столовую. Обед уже начался, а здесь нельзя щелкать клювом, иначе будешь ходить голодный.

Я серьезно на него посмотрела, сделала кое-какие выводы и согласно кивнула:

– Веди.

Мне понравился Демьян. Чувствовалось, что он здесь всех и все знает и сможет помочь мне обжиться в новом незнакомом месте. Кто знает, вдруг, сегодня я обрела настоящего друга? Вместе же всегда легче.

Глава 2

Жизнь в детдоме оказалась ужасной.

Настолько, что в первый месяц я дважды сбегала оттуда и направлялась куда глаза глядели, лишь бы подальше от двухэтажного серого здания. Я слонялась по улицам с котомкой, набитой нехитрым комплектом вещей и воровала в магазинах еду, стараясь делать это так, чтобы меня не заметили и снова не поймали за руку, как тогда на рынке.

В первый свой побег проблему с жильем я решила очень просто – вернулась в родительскую квартиру. Ключей у меня не было, поэтому под покровом ночи пришлось натаскать под окно на первом этаже несколько ящиков и с горем пополам влезать через открытую форточку. Свалившись кубарем вниз, я поморщилась. Запашок стоял тот еще.

Здесь и я провела два дня, просидев в своей комнате и разглядывая наши фотоальбомы. Их было два, еще со времен, когда папа любил снимать на камеру каждое значимое событие.

Несколько особо любимых фотографий я вытащила из альбома и спрятала в свой рюкзак, позаимствованный в кладовке отца. Возможно, тогда я чувствовала, что за мной придут. Так и оказалось. Скоро на пороге стояли уже знакомый мне Сергей Александрович из милиции и директор детского приюта Жанна Алексеевна.

– Я же говорил, что эта кнопка попытается вернуться в родительский дом, – с облегчением на лице улыбнулся капитан.

– Да, так многие из детворы поступают, у кого остался дом, – сухо подтвердила женщина, – Вероника, ты понимаешь, что из-за твоего побега в тюрьму могут сесть абсолютно невиновные люди? Мол, не досмотрели и ребенок удрал. А если бы с тобой что-нибудь случилось и ты погибла? Для шестилетней девочки ты очень не осмотрительно себя ведешь!

– Я не хочу возвращаться туда, – мой взгляд исподлобья совсем их не пронял, скорее даже разозлил.

– Вероника, к сожалению, так сложились обстоятельства, что ты должна жить в нашем учреждении до своих восемнадцати лет. Я в этой жизни тоже много чего не хочу, но не сбегаю никуда, доведя воспитательницу и меня, в том числе, до предобморочного состояния, – резко возразила Жанна Алексеевна.

– Кнопка, у нас же был с тобой уговор, – расстроенно протянул капитан, – А ты так меня и не дождалась.

– Собирайся, Вероника. По возвращению в наш дом ты будешь наказана. Ничего серьезного, – тут же отреагировала директор на вскинувшегося Сергея Александровича, – Поработает несколько часов в день на кухне. Посудомойщица как раз жаловалась, что помощница на неделю укатила домой, а одна она не справляется.

Стоит ли говорить, что через две недели после возвращения в приют я снова убежала?

На этот раз решила не соваться в родительскую квартиру, а вообще уехать из нашего уральского городка. Но это путешествие продлилось еще меньше. На следующий день моя одинокая фигура на остановке вокзала привлекла внимание двух стражей. И в приюте я оказалась уже к ужину.

Демьян с этого лишь посмеялся, ведь получилось все именно так, как он и говорил. Обидно!

– Не понимаю я, что тебе не нравится? – возмущался мальчик, – Крыша над головой есть, кормят более менее съедобно. В остальном же свобода! Здесь всем на нас плевать! Отучился с утра на нескольких уроках и гуляй, как ветер. Мы вот с пацанами умудряемся даже деньги зарабатывать днем. Главное к ужину возвращаться, чтобы воспитательница Наталья Борисовна не подняла кипиш, а после ужина снова сбегай хоть на все четыре стороны. Никто ведь не проверяет по ночам наши кровати.

– Тебе легко говорить! – плакала я, – Ты здесь с трех лет и уже привык. А меня здесь все шпыняют, потому что я новенькая.

Это действительно было так. Ежедневно мне приходилось отстаивать для себя возможность съесть полученную еду в столовой, отбиваться от девчонок соседок, которые были старше меня на один-два года и которым я с первого взгляда не понравилась. Терпеть издевки от злых мальчишек, которым было все равно на кого нападать и злословить – лишь бы задеть больнее. И помимо всего этого я умудрялась почти каждый день схлопотать новое наказание от воспитательницы или Жанны Алексеевны. Они как специально делали вид, будто я одна виновата в очередной потасовке. Хотя, честное слово, я ни разу не начинала первой ни одну драку!

– Правильно, они проверяют тебя, – воскликнул Демьян.

– В чем?!

– В том, насколько тебя можно прогнуть и сесть на шею. Будешь ли ты отдавать им свою порцию компота, котлеты, булки. Станешь ли ты за девочками из твоей комнаты застилать постель.

– Но я не хочу всего этого делать! И пока получается, что я только чуть ли не каждый день дерусь с очередной задирой. Мне это все не нравится и я хочу домой, – еще горше заплакала я.

– Ты уже дома, Ника! – жестко произнес Демьян, – Нравится тебе или нет, но это так. Теперь здесь твой дом и только от тебя зависит, как ты проживешь оставшиеся двенадцать лет до выпуска. Как бы это смешно ни звучало, но после того, как ты поколотила Ван Гога у тебя уже есть определенный авторитет среди наших. А твои девчонки из комнаты, зная это, пытаются намеренно тебя прогнуть под себя, чтобы не была лучше их. Плюс ты дружишь со мной, а это тоже добавляет тебе веса. Они просто завидуют. Так поставь их на место, прогни под себя и живи спокойно. Если хочешь, я помогу тебе.

– А взамен что?

Прожив несколько недель в детдоме, я растеряла всю свою наивность и знала, что здесь никто и ничего не делает друг другу просто так.

– Взамен? Да ничего, – пожал плечами Демьян, – Захочешь, можешь вступить к нам в группу, и вместе будем зарабатывать деньги. Много, конечно, не получишь – большую часть себе старшие забирают, но на конфеты и бантики всякие хватит.

– Не нужны мне никакие бантики, – нахохлилась я.

– А зря, – вдруг улыбнулся мальчишка, – У тебя красивые волосы, ни у кого таких не видел. Пожалуй, я сам подарю тебе большой бант. Хочешь красный? Или голубой?

– Раз сам решил подарить, то сам и решай какого цвета, – буркнула в ответ.

В тот момент я всерьез думала о словах Демьяна на счет того, что теперь это мой дом. Ко мне далеко не сразу пришло это понимание…

* * *

Бант мне Демьян все-таки подарил. Атласная небесно-голубая ткань приятно обхватывала волосы и служила предметом зависти всех девчонок. Они завистливо косили взглядом, что-то шипели вслед, а некоторые даже пытались его выменять, предлагая мне разную ерунду. Среди предлагаемых трофеев были и остатки губной помады, украденной у воспитательницы, и небольшое зеркальце с мультяшным героем на крышке.

Но я ни за что на свете не отдала бы свой бант. Он теперь был дорог мне, как подарок от непрерывно смущающегося мальчика. От Демьяна.

После того, не побоюсь назвать его судьбоносным, разговора что-то неуловимо поменялось во мне и в нашем общении с другом.

Я стала меняться, вливаться в реальность и принимать выпавшие на мою долю условия. Мне нужно было выпустить коготки, чтобы выцарапать себе место среди этих ребят. Стать одной из них, чтобы перестать быть изгоем, на которого без зазрения совести каждый норовит плюнуть или обидеть.

Было сложно, тяжело и больно. Морально, а порой и физически. Домашней воспитанной в любви и ласке (за исключением последнего года) девочке, которой я себя считала, пришлось давать отпор и завоевывать уважение по сути хулиганов, сорванцов и маленьких змеюк.

С поддержкой Демьяна я быстро научилась ставить других на место, не бояться, ругаться плохими словами и решительно, без промедления, бить прямо в нос.

Если бы был жив мой папа, он не поверил своим глазам, увидев дочь спустя несколько месяцев жизни в приюте. Драная, порой откровенно грязная одежда, взгляд исподлобья на каждого, кто не входит в круг так называемых «близких».

В какой-то момент я поняла, что теряю себя. Становлюсь дикаркой, для которой ничего не значат слезы обидчиков, которой плевать достанется ли еда младшим в приюте – главное взять себе столько, чтобы хватило. Я могла с легкостью оговорить любого ради своей выгоды.

И когда я это поняла, мне стало страшно. Ведь, по сути, мне было все равно. Ну стала и стала. Зато больше никто не будет лезть ко мне, никто не ударит больно исподтишка.

К тому моменту я уже имела определенную репутацию и большинство ребят, даже старшие, предпочитали обходить меня стороной. Даже воспитательница и местный персонал закатывали глаза при упоминании моего имени. Они до сих пор еще помнили, как всем обитателям приюта пришлось отмывать столовую после «маленькой» забастовки воспитанников. Стихийно организованной с моей подачи.

А что? Мы целую неделю питались одними лишь склизкими макаронами. Без всего. Только макароны и несладкий едва заваренный чай. В то время, как Жигули Жанны Алексеевны каждый вечер нагружались до отказа разными разносолами, которые привозили для детдома. Там была и сгущенка, и конфеты, сосиски с мясом, и даже виноград!

– Да она всегда самые вкусности увозит к себе домой, – объяснил Демьян, – Вовка говорил, что видел, как ночью наш сторож помогал ей складывать в машину пожертвованные игрушки. Там были прикольные зайцы, тетрисы и прочая лабуда. А через пару дней эти же игрушки уже продавались на рынке в лавке Ахмета. Тут так часто бывает. Что хорошее – персонал всегда себе захапает, а нам – шиш без масла.

Говоря это, Демьян засовывал в мои карманы настоящие шоколадные конфеты. Немного смущаясь, он пояснял:

– У меня было немного денег. Решил вот тебе купить. Ты же любишь сладкое, а я такое не ем.

Все чаще я стала проводить время вместе с ним. Даже пожаловалась мальчику, что стала слишком злой и боюсь этого. Ведь раньше я не была такой противной. Но здесь нельзя было расслабляться и давать себе слабину. Сожрут и не подавятся.

Демьян на мои переживания лишь весело расхохотался.

– Ты и злая? Не верю!

– Но это так.

– Ника, я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой здесь, и честно говорю, что ты не злая. Теперь ты умеешь за себя постоять, не дать себя в обиду. Это не считается, что ты злая. Для меня ты очень хорошая! – воскликнул мальчишка.

– Да? А так? – разозлившись, что он надо мной смеется, толкнула его локтем под ребра и довольно улыбнулась, услышав сдавленное кряхтение.

– И так тоже. Все равно хорошая, – симулируя скорую смерть, простонал этот свинтус.

– Да ты в меня влюбился, раз я для тебя по всякому хороша!

– Еще чего, – надулся Демьян, – Только девчонке могла придти в голову такая дурь! Ты мне как друг. Из тебя получился бы отличный пацан. Давай лучше после обеда сбегаем прогуляемся? Покажу тебе наши хлебные места.