Buch lesen: «Ревизор: возвращение в СССР»
Глава 1.
Москва, февраль 2023 год. Удалённая от центра города промзона
За почти сорок лет работы мне довелось поработать и автомехаником, и экономистом, и бухгалтером. Пятнадцать лет назад, получив сертификат, я начал работать аудитором.
От обязательного аудита я постепенно отказался. Сегодня поиск недочётов в первичке1 – это не мой уровень.
Основная моя клиентура – это хозяева бизнеса. Они инициируют аудит для выявления в своих компаниях воровства и его масштабов. Моя работа – определение схем и поиск виновных лиц. Как дальше хозяева бизнеса используют полученную от меня информацию меня не особо волнует.
Договора бывают разные. Иногда уходят недели на работу с первичкой, на анализ сумм, списка контрагентов, объемов приобретенных материалов и их соответствие объему выпущенной продукции и т. п.
А иногда всё очень просто. Как в этом случае: одного взгляда на оборотку2 хватило, чтобы понять, где «собака порылась».
Несмотря на то, что этот договор оказался просто халявой, мне не нравилось здесь всё. И ехать на этот объект надо было через всю Москву. Большая промзона с множеством корпусов, построенных полвека назад. Обстановка здесь не менялась с советских времён. Здесь можно экскурсии водить, как по чернобыльской Припяти. Стены отделанные ракушечником. Подвесные потолки. Старые ртутные лампы, две трети из которых не горит. Рисованные вручную плакаты про соцсоревнование. Доска с передовиками производства. Этих передовиков и в живых, наверное, уже никого нет.
Компания, аудит которой я провожу, арендуется здесь уже очень много лет. Небольшое производство, два учредителя. Они с нуля, почти тридцать лет, создавали эту компанию, работали на имидж, заняли внушительную нишу в своей сфере. Наработали клиентскую базу и со спокойной совестью ушли на пенсию, передав руководство наемному директору. Какое-то время всё было нормально. Как вдруг, стабильно доходный бизнес стал не очень рентабельным.
Вот поэтому я здесь.
Для работы мне расчистили стол в бухгалтерии, предоставили доступ к бухгалтерской базе. Главбухом здесь была молодая девушка лет 30–35. Представилась она Светланой, я так к ней и обратился, не скрывая своего раздражения:
– Светлана! Как можно быть такой наивной? Перечислить четырнадцать с лишним миллионов наемному руководителю под отчёт по его устному распоряжению. Какое аудиторское заключение я должен дать вашим учредителям? Что бухгалтер с генеральным прибыль вывели и поделили?
Бухгалтерша смотрела на меня огромными заплаканными глазами! Белокурая, сероглазая как моя дочка.
Как она, кстати, там, во Франции, моя девочка? Больше трёх лет уже не видел её и внуков. Иногда я сожалею, что когда-то дал развод её матери, позволил увезти дочь за границу, не видел, как растет моя девочка.
Я, конечно, не уверен, что мы с бывшей могли бы сохранить семью: уж больно разные у нас были цели и задачи в жизни.
Ну, уехала и уехала. Баба с возу – кобыле легче. Теперь эта женщина – проблема её нынешнего мужа.
А по дочке и внукам я скучаю. У Иришки моей долго не получалось родить. Зато через 11 лет брака она, вдруг, подарила мужу двойняшек: мальчика и девочку. Им уже по 6 лет. До пандемии я регулярно летал к ним, раз в три-четыре месяца. Гостил в семье дочери недели по две-три. Помогал с малышами. Мне очень у них нравилось. Иришкин муж Джозеф, вполне нормальный парень, хоть и художник.
Громкий всхлип бухгалтерши вернул меня в действительность.
– Светлана! Вот, что мне прикажете делать? – раздраженно спросил я это беременное «чудо в перьях».
Всякое бывало в моей работе. И подкупить меня пытались, и угрожали. Даже покушались как-то: по башке настучать пытались. Но меня голыми руками не возьмёшь.
За что люблю свою работу, так это за то, что можно сразу получить и деньги, и удовольствие от решения задачи, и адреналин.
Кстати, с моей подачи было возбуждено немало уголовных дел. Никогда мне не было жаль всех этих хитроделанных махинаторов.
Но сейчас. Так жалко стало эту дуреху. Сидит, сопли на кулак мотает…
Похоже старею, в сентиментальность впадать начал.
– Ладно. Сделаем так…
Я подсказал ей, как провести эти миллионы, чтобы самой не сильно подставиться: задолженность директора учесть как займ, начислить ему проценты по ставке рефинансирования и учесть эти проценты как прибыль компании. У налоговой вопросов, при таком раскладе, не будет.
И пусть учредители сами разбираются с этим долгом! Я на него в своем заключении укажу.
– И если что, «Чик-чик. Ты в домике». Поняла? – учил я Светлану.
Она отчаянно кивала головой.
– На сегодня всё. Домой. К мужу. И не реветь!
Она послушно засобиралась домой. Сидя на своём рабочем кресле Светлана с трудом натягивала и застегивала сапоги. Я, конечно, не акушер-гинеколог, но, судя по животику, она уже должна быть в декрете.
Я посмотрел на часы: шёл десятый час. Мы засиделись сегодня допоздна. Ладно я – одинокий волк. Меня дома никто не ждёт. Но она! Глубоко беременная! Куда только смотрит муж? Что за молодежь пошла бестолковая.
Посижу в этой конторе до конца недели, поищу ещё что-нибудь. Надо же гонорар отработать. Но и так ясно, как обворовывал учредителей местный генеральный. А бухгалтершу так поздно больше задерживать не буду.
Пока она одевалась, я подошел к окну и посмотрел на свою ласточку, припаркованную у входа в административный корпус, где мы располагались. Мазда СХ-5. Всего четыре месяца. Пробег 3 тысячи. Включил автозапуск, пусть пока прогревается.
Я вышел в коридор и ждал, пока Светлана выйдет и закроет бухгалтерию.
– Вы на машине? – зачем-то спросил я её.
– На автобусе и на метро.
Только этого не хватало! Выбраться из этой промзоны вечером – тот ещё квест. Да и холодно сейчас на улице. Я сказал ей, что подвезу её к метро.
Лифта в этом старом здании не было, мы спустились со второго этажа по тускло освещенной лестнице. Вышли на улицу, я вдохнул полной грудью холодный февральский воздух. Машина была уже прогрета, я помог Светлане забраться на переднее пассажирское место. Ей далось это не просто: моя машина оказалась для неё слишком высокой.
Мы постояли немного перед шлагбаумом, пока нас заметил вахтер и поднял его. Мы выехали с территории когда-то крупного советского предприятия на вечернюю улицу, ярко освещенную современными светодиодными фонарями.
Ехали молча. Я что-то устал сегодня. И опять не заехал в клинику узнать результаты обследования. Иришка позвонит, опять будет ругаться: еще на прошлой неделе надо было съездить. Не хочется мне туда ехать. Вроде полегчало, сердце уже так не тарахтит.
Мне очень хочется скорее попасть домой. Стоя на светофоре я представлял себя в любимом кресле с рюмочкой коньяка.
Загорелся зеленый, я медленно двинул свою Мазду вперёд. До метро оставалось совсем ничего, всего один перекрёсток, но машин здесь было много, придётся немного потолкаться.
Светлана уже успокоилась, переложила сумку в левую руку, а правую положила на ручку двери, заранее приготовившись выходить.
– Спасибо Вам, Павел Андреевич! – проговорила она.
– Кушай на здоровье, – рассеяно ответил я девушке, соображая, как бы остановиться поближе ко входу в метро и помочь ей выбраться из машины. А то ей прыгать придётся, родит ещё раньше времени.
Вся правая полоса у входа в метро была занята автобусами и маршрутками, протискивающимися к нескольким остановкам, расположенным одна за другой. Автобус передо мной ждал своей очереди высадить у метро пассажиров. Я пристроился за ним в правой полосе. Загорелся красный, а я так и не успел проехать перекрёсток. Слева пошёл поток машин с поперечного направления, ждавших левый поворот. Справа несколько машин перестроились в левый ряд намереваясь объехать меня. И тут справа на крайнюю правую полосу откуда-то выскочило такси и понеслось прямо на нас, точнее, прямо на Светлану.
Мне некуда было деваться. Всё, что я смог – это рвануть налево и подставить такси задницу.
– Держись! – только успел закричать я. В мою дверь тут же влетела Газель, а в задницу такси. Раздалось несколько громких хлопков. Сработали подушки.
В глазах потемнело. Боли не было. Откуда-то издалека слышался женский истеричный визг. Прости меня, Светка! Я не хотел. Наступила тишина.
В полуобморочном состоянии я чувствовал, как кто-то бьёт меня по щекам. Отстаньте все. Я сплю.
Не знаю, сколько я был в отключке. Очнулся от того, что руке стало больно: кололи вену. Где-то рядом кто-то громко сказал:
– У нас остановка! Адреналин!
И я опять провалился в пустоту.
Святославль, февраль 1971 год. Река Славка.
Пришёл в себя я от обжигающего холода. Легкие раздирал жуткий кашель. Я просто захлебывался им. Меня охватил животный страх. Неужели скорая, что меня эвакуировала с места ДТП, в реку сорвалась? Я в ужасе открыл глаза.
Передо мной на коленях стоял мокрый молодой милиционер. Именно милиционер! Он был в шинели, с которой ручьем текла вода. Милиционер тяжело дыша сел, стянул с себя один сапог и вылил из него воду. Я лежал на боку тоже мокрый насквозь и никак не мог прокашляться. Было очень холодно. Я сел. Милиционер вылил воду из другого сапога и, больно ударив меня в плечо, агрессивно спросил:
– Какого чёрта ты прыгнул?! Совсем свихнулся?! Идиот!
Он обулся и встал. Я, наконец прокашлявшись, тоже встал и молча разглядывал этот сюр.
Мы стояли на берегу не очень широкой, но полноводной реки, замерзшей вдоль берегов. Чуть в стороне над нами высокий мост на бетонных опорах. На мосту с открытыми дверями стоял допотопный жёлто-синий милицейский уазик. К нам под мост бегом спускались с дороги люди. Первым бежал ещё один милиционер в допотопной шинели. Он был старше, выше и полнее того, что стоял рядом со мной.
– Живой! – констатировал он, подбегая к нам. Я разглядел у него погоны старшего сержанта. – Молодец, Николаев! Вытащил. Давайте бегом наверх в машину. Не май месяц.
Меня чуть не пинками погнали наверх из-под моста. Немолодой мужик в ватнике и ушанке, который спускался под мост вслед за милиционером, остановился на полпути и, когда мы поравнялись, воскликнул, глядя на меня:
– Ты что ж это удумал!? Паскудник!
– В тепле разбираться будем, – ответил за меня старший сержант.
Мы поднялись к машине.
– Давайте, на злодейские места оба. С вас течет, как из ведра, – распорядился старший сержант, и Николаев бесцеремонно затолкнул меня в отсек для задержанных и сам уселся рядом. Завыла сирена, и мы помчались по ночному городу.
Я ни с кем не спорил и ни о чём не спрашивал. Я никак не мог придумать рационального объяснения происходящему. Я помню аварию на перекрёстке, помню, что отключился.
Может, это галлюцинации? Так бывает после наркоза. А что? Допустим, мне сделали какую-нибудь операцию, и сейчас я таким образом прихожу в себя. Может быть? Может.
А раз это галлюцинации, то пусть будут. Я посмотрю и повеселюсь. Хотя было так холодно, что совсем не весело.
Зубы у меня громко стучали, я весь трясся и, пытаясь хоть немного согреться, стал тереть ладони друг об друга. Николаев выглядел не лучше. Причём его замерзшие руки, похоже, были в крови. Я немного напрягся, но интересно посмотреть, что будет дальше.
Я наблюдал сквозь решётку в дверях за проносящимися мимо одноэтажными домами частного сектора. Улицы освещались фонарями с тусклыми желтыми лампами накаливания. Света от них было не больше, чем от луны. После ярко освещенных московских улиц контраст был особенно заметен.
– Ты чей будешь-то? Как твоя фамилия? – спросил вдруг старший сержант через решётку между злодейским отсеком и остальным салоном уазика.
Я промолчал: мои галлюцинации? Мои! Хочу – отвечаю, хочу – молчу.
– Это Пашка Ивлев, – подсказал ему Николаев. – Я его знаю. Мы с одной улицы.
– Какой ещё Ивлев?! – не выдержав, спросил я каким-то чудны́м голосом. Поразился, как непривычно он звучит.
Уазик резко затормозил, и мой вопрос остался без ответа. В свете фар я разглядел крыльцо с колоннами и вывеску «Святославская городская больница».
Старший сержант быстро вышел из машины и, взбежав по ступенькам, начал молотить кулаком в высокую двустворчатую дверь. Николаев выволок меня из машины и подтолкнул к крыльцу. В темноте я успел разглядеть двухэтажное здание, похожее на помещичью усадьбу.
В ближайших окнах загорелся свет. Из-за двери послышался женский голос:
– Кто там?
– Это Ефремов. Открывай, Марин! Ихтиандра недоделанного привезли.
Двери больницы открылись. В полосе света в дверном проеме появился четкий силуэт женщины-медика в медицинском халате и колпаке.
– Почему недоделанного? – спросила она, выходя на крыльцо.
– Потому что живой, – ответил старший сержант. – Хотя, крыша у него протекла: фамилию свою не помнит.
Я все еще не мог опомниться. Для галлюцинации ощущения были слишком реалистичны. Хотя мне трудно было судить, раньше галлюцинаций у меня не было. Может так и должно быть?..
Мы всей толпой вошли в больницу. В просторном холле под высоким потолком ярко светила большая люстра с закрашенными белой краской плафонами. Пахло хлоркой и мочой. Как говорится, бедненько, но чистенько. Каменные мозаичные полы, местами, заметно вытоптаны. Стены до половины выкрашены в грязно-желтый цвет, а выше – побелены.
Очень меня впечатлили старые, тысячу раз покрашенные, застеклённые деревянные межкомнатные двери и оконные рамы. Окна даже были заклеены от сквозняков полосами белой ткани. Потрясающие декорации!
Хотя я снова поймал себя на мысли, что для галлюцинаций это все как-то слишком натурально. И почему Советский Союз? Мое подсознание зачем-то от стресса меня решило в детство закинуть?
– Стойте у входа! – приказала врач нам с Николаевым. – Засрете сейчас здесь всё.
Наконец, я обратил внимание на эту женщину: она была молода, с красивыми чертами лица, очень строгая и уставшая. Русые волосы сзади выбивались из-под белого колпака. Она была очень стройной. Даже белый халат унисекс не мог скрыть её красивую фигуру. Какая свежая, естественная красота! Давно такой не видел. Я с удивлением и восхищением смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями с надписью «Прием неотложных пациентов».
Николаев стянул с себя сапоги и начал стаскивать с себя мокрую шинель.
– Раздевайся! Что стоишь? – рявкнул он на меня.
Я, на всякий случай, начал расшнуровывать свои потрепанные ботинки.
– Алексей Вениаминович! – обратился Николаев к старшему сержанту. – Я шапку форменную из-за него в реке утопил. Что мне теперь будет?
– Расстрел, Николаев! Расстрел, – ответил Ефремов.
Николаев из кармана форменной рубахи достал удостоверение. По его растерянному виду я понял, что оно потекло. Младший милиционер молча протянул свое удостоверение старшему.
– О! Тут расстрелом не отделаешься! – обрадованно заявил Ефремов, – Тут поляна! Не меньше.
Вернулась Марина с пожилой полной санитаркой в белом халате и с белой косынкой на голове. Они принесли две заношенные полосатые пижамы и безразмерные кожаные тапки без задников.
– Переодевайтесь, – распорядилась врач.
Было не очень комфортно раздеваться перед всеми догола, но я смотрел, как и что делает Николаев и повторял за ним. Мы переоделись и сразу стало тепло. Мокрую одежду и обувь мы побросали тут же на полу.
Санитарка притащила покоцаный эмалированный таз, покидала туда наше мокрое барахло и утащила куда-то. Вернулась со шваброй, с ведром и принялась старой мешковиной подтирать за нами. Полоскала и отжимала тряпку она голыми руками! Я немного зазевался и больно получил деревянной шваброй по косточке голеностопа. У меня слёзы брызнули из глаз! А санитарка даже не ойкнула. Только глянула на меня сердито.
У согревшегося Николаева стали сильно кровоточить руки и кровь с ладоней обильно стала капать на пол.
– Что с руками? – устало спросила Марина.
– Об лёд порезался. Боялся, что нас под лёд утянет, когда этого шизика доставал. – оправдывался Николаев, показывая врачу ладони. – Река только с краёв замёрзла, а посередине такое сильное течение! Я шапку из-за него форменную потерял в реке. И ксиву испортил.
Произнеся это, Николаев вдруг покачнулся и начал заваливаться на сторону. Ефремов живенько подскочил к нему и подхватил под руки. Врач помогла усадить Николаева на стул, осмотрела его глаза, поинтересовалась, не болит ли голова и не двоится ли в глазах. Получив отрицательный ответ, чему-то кивнула мысленно и сказала, показав на руки:
– Тут шить надо. Сестру позову.
А потом добавила:
– В больнице вас пока оставлю. Понаблюдаем. Похоже, что помимо порезов на руках, у вас еще небольшое сотрясение мозга. Завтра на обходе главврач посмотрит и все решит.
– Держи руки над тряпкой! – рявкнула недовольная санитарка и бросила мокрую мешковину под ноги Николаеву. Он, как ни в чём не бывало, послушался.
– Ты и меня не помнишь? – между тем спросил меня Николаев. – Я с твоей сестрой в одном классе учился.
Я пожал плечами и отвернулся к окну. В отражении я увидел юного парнишку среднего роста, субтильного, большие глаза, нос с горбинкой. И лопоухий до безобразия. В огромной пижаме не по размеру он похож был на Пьеро. Только колпака не хватало.
Я усмехнулся про себя: не просто будет ему с такой внешностью девчонок кадрить.
А кто это, собственно? Я почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы.
Где-то на лбу неприятно саднило, я машинально дотронулся до головы.
Паренёк в отражении сделал то же самое.
Глаза у него начали ещё больше округляться. Я подошёл ближе к окну. И отражение приблизилось ко мне. Я помахал рукой отражению, и оно помахало мне в ответ… Сомнений нет: там, в окне – я.
Глава 2.
Среда, 10.02.1971 г. Святославская городская больница
Я стоял в полной прострации перед окном, глядя на своё отражение. Ещё полчаса назад я был шестидесятилетним дядькой. Как я мог оказаться этим прыщавым юнцом? Может, всё-таки, это галлюцинация?
Но все ощущения просто вопили о том, что это реально. Хотя этого просто не может быть! Убежденный рационалист и прагматик внутри меня упорно твердил, что всему происходящему есть разумное объяснение, и вот-вот ситуация прояснится, надо просто еще немного подождать. Однако минуты текли, а ничего не прояснялось, ситуация не менялась. Я все более отчетливо понимал, что произошло нечто необъяснимое, и я действительно нахожусь в теле этого молодого паренька, а время откатилось на несколько десятилетий назад.
Вернулась Марина и привела с собой медсестру средних лет и возрастного доктора – высокого, крупного, седого мужчину в роговых очках и с лысиной на макушке.
Марина с медсестрой увели Николаева в процедурную. Санитарка подтерла за ним капли крови на полу и ушла. Старший сержант беседовал с пришедшим доктором. Они долго шептались у меня за спиной. Краем уха я разобрал слова милиционера:
– Да точно Вам говорю! Он сам прыгнул.
Они ещё какое-то время постояли, обсуждая мою персону, а потом вдвоём подошли ко мне и встали на небольшом расстоянии сзади. Я уже подумал, что они сейчас набросятся на меня и свяжут как буйного психа.
Я все ещё находился в полнейшем ступоре от происходящего, не успел выработать стратегию своего дальнейшего поведения и продолжал стоять лицом к окну, наблюдая за ними в отражении.
– Ивлев! – обратился ко мне старший сержант. – Объясни нам с доктором, с какого перепугу ты сиганул с моста.
Я повернулся к ним, решив идти в несознанку:
– Не помню.
– Вот. Он даже фамилию свою не помнит, – сказал Ефремов.
– Он в воду упал? Не мог он там обо что-нибудь головой удариться? – уточнил доктор и подошёл вплотную ко мне. Он уверенно убрал мою руку от моего же лба.
– Это что за шишак? Синяка еще нет, только ссадины. Травма свежая. – констатировал он.
– Юрий Васильевич, честно сказать, я не видел, как он упал, – оправдывался старший сержант. – Там, куда он сиганул с моста, река не замерзла, это точно. Об лёд он удариться не мог. Если только под водой что-то было. Или там опоры бетонные у моста, его течением как раз на них потащило. Может и врезался. У него что, эта? Как её? АмнЕзия?
АмнЕзия! Цирк! Но легенда для меня сейчас оптимальная. Пока не пойму, что здесь происходит, будет очень удобно все казусы объяснять потерей памяти.
– Не знаю. Будем наблюдать, – ответил доктор. – Полежит у нас недельку. Может, вспомнит, что его на этот «подвиг» толкнуло. Да? Ивлев!
Я молча кивнул. Мне сейчас передышка ой как нужна.
– Еще пригласите мне его родителей, – попросил доктор старшего сержанта. – Как, значит, его зовут?
– Вроде, Пашка. Николаев мой точно скажет. Он его знает, на одной улице живут.
– Хорошо. Пойдём, Ивлев, – сказал доктор, бесцеремонно развернул меня за локоть и, пихнув ощутимо в спину, подтолкнул меня в сумрачный коридор, в который Марина увела Николаева.
Мы прошли мимо нескольких закрытых дверей и подошли к открытой двери с надписью «Процедурная». Доктор уверенно зашёл туда. Я вошёл за ним и скромно встал у входа.
Николаеву, по-видимому, уже зашили порезы на ладонях. Лицо его было очень бледным. Сестра бинтовала ему правую руку, левая была уже забинтована.
– Противостолбнячную сразу поставь ему, – сказал доктор Марине.
– Хорошо.
– Что тут?
– Переохлаждение. Шесть швов на правой руке, четыре на левой. Первое время даже ложку держать не сможет ни той, ни другой рукой. И еще у него головокружение довольно сильное. Возможно, ударился головой.
– Так, и этот тоже с ушибом головы! Возможно, и правда в реке там что-то есть. Ну ничего! До свадьбы заживёт! Но недельку пусть полежит, понаблюдаем.
Сестра задрала Николаеву пижаму, и Марина уколола его простым многоразовым стеклянным шприцем под лопатку. Лицо милиционера сморщилось, как будто он раскусил лимон.
Мне стало жаль его. Как я понял, он спас меня, вытащил тонущего из реки. Рисковал, можно сказать, собой! И пострадал в итоге.
– Марина, положи их. – распорядился Юрий Васильевич. – Ихтиандр не помнит, как его фамилия, но твой больной его знает, уточнишь у него, когда карту заполнять будешь. Я пошел к Ефремову.
– Хорошо, – ответила Марина. – А куда их? В Терапию?
– В Хирургию.
– Хорошо.
Медсестра прибиралась на процедурном столике. Марина что-то записывала в толстом журнале.
Николаев встал с табурета, на котором сидел, и остался стоять, пошатываясь. Лицо его еще больше побледнело, его резко повело в сторону. Я бросился к нему и подставил ему плечо, чтобы он оперся на меня, как на костыль.
Женщины всполошились, усадили его обратно на табурет, сунули под нос ватку с нашатырем. Я встал сзади и поддерживал его.
Через некоторое время Марина спросила Николаева, как он себя чувствует и предложила ему перейти в палату и лечь. Вместо ответа, он кивнул головой и сделал вторую попытку встать. Я сразу подставил ему плечо и попросил врача дать мне с собой ватку с нашатырем, на всякий случай.
Так мы и побрели за Мариной по сумрачному коридору.
Если это галлюцинация, то уж очень реалистичная и детализированная. До мелочей, до запахов, до болевых ощущений. Что-то тут не так.
Мы прошли через холл в противоположный коридор. Хирургия располагалась на первом этаже. Было поздно, больница спала. Только из приоткрытых дверей единственной палаты падал в коридор свет. Я догадался: нам туда. Там нас ждала уже знакомая санитарка.
– Тётя Вера, положи их. Я за картами, – сказала Марина и вышла.
Я огляделся. Сама палата была небольшой, но высокий потолок делал её просторной. В палате было одно большое окно с широким подоконником. Из мебели только пять панцирных коек, вместо тумбочек, высокие табуреты с полкой и у каждой койки в ногах стоял стул.
На одной из коек тётя Вера, пыхтя, натягивала простыню на матрас, целиком сшитый из подкладной резинотканевой клеёнки.
Под каждой койкой стояло судно. Около стены стоял эмалированный таз с красной надписью масляной краской «Для рвоты». Слава Богу, пустой.
Две койки были уже заняты. На одной лежал щупленький дедок, с любопытством рассматривающий нас. На второй кто-то пытался спать, отвернувшись к стенке и завернувшись с головой в одеяло.
– Ты ложись туда, а ты – туда, – приказным тоном распорядилась тётя Вера, показывая нам на койки в разных концах палаты.
– Тётя Вера. Товарищ милиционер из-за меня сильно руки повредил. Ему может помощь потребоваться. Можно мне с ним рядом койку? – включил я талант дипломата. На самом деле, мне не хотелось лежать непонятно с кем, отвернувшимся в стенку.
– Ладно, уговорил. Ложись рядом, – согласилась тётя Вера. – Наволочку, на, надевай.
Подушка тоже была из клеёнки. Я не очень представлял себе, как можно спать на такой постели. Но делать было нечего, я надел наволочку на свою подушку.
Тётя Вера молча кинула в меня второй наволочкой, кивнув в сторону второй койки для Николаева. Я послушно натянул наволочку на вторую подушку и сам застелил простынь на своей койке. Тётя Вера ушла, шаркая тапками по полу.
На стуле рядом с койкой Николаева лежали еще две простыни. Я одну взял себе. Свободных одеял нигде не было. Не май месяц! Как без одеял?
Николаев молча лёг на свою койку и с облегчением вытянулся.
– Коновалы… – только и сказал он.
Я присел на свою койку. Дедок на средней койке приподнялся на локте.
– Сынки! Курить есть? – с надеждой спросил он.
– Извини, отец. Утопил сегодня всё, что было, – Ответил Николаев.
Дедок вопросительно уставился на меня.
– А я не курю. Наверное, – помедлив ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям: курить совсем не хотелось.
– Жаль, – разочарованно пробормотал дедок. – Я Митрич. А ты, правда, милиционер? – спросил он Николаева.
– С утра был милиционером, – пробурчал Николаев.
– Как звать тебя, фараон? – спросил с сарказмом Митрич.
– Иван.
– Ванька, стало быть. А ты кто будешь? – обратился дед ко мне.
– Понятия не имею, – раздраженно ответил я. Этот допрос начинал меня доставать. Невооруженным взглядом было видно, что этот Митрич не так прост, как хочет казаться.
– А ты не дерзи старшим! – притворно ласково произнес дед.
– Я не дерзю. Я не помню, – сказал я примирительно.
– Пашка его зовут, – разрядил обстановку Иван.
– А как это не помнишь? – заинтересовался Митрич.
– Не помню и всё.
– А что не помнишь?
– Всё не помню.
– А что-нибудь помнишь?
– Помню, как Иван чуть в обморок не упал в процедурной, – решил я сменить тему.
– Ага! Тебе бы наложили столько швов наживую, – огрызнулся тот.
– Попросил бы обезболить… – неуверенно начал я.
– Кувалдометром по башке! – заржал Митрич.
– Да, хотя бы спирта налили бы, – обиженно сказал Иван. – Изверги.
Я сидел и помалкивал. Разговор в палате плавно перешёл на водочку под огурчики с картошечкой жареной на сальце. А потом также плавно вернулся к куреву.
– Слышь, Пашка, – позвал меня Николаев. – Сбегай в холл, глянь, может Вениаминыч еще не отчалил. Попроси у него курева. Скажи, для меня. Давай бегом!
Я не привык, что со мной так разговаривают. Хотел было послать, но вспомнил, что я дохляк-подросток и встал с койки. Надо как-то вживаться в новую реальность. Мысленно я для себя решил, что отпущу ситуацию и посмотрю, к чему все пойдет. Повлиять я, пока, все равно ни на что не могу. Чего дергаться лишний раз?!
Тапки, которые мне выдали, были огромного размера, слишком просторные для моих худых ног. Я старался не отрывать ноги от пола, чтоб не потерять их при ходьбе, получалось передвигаться как на лыжах, издавая характерные шаркающие звуки. Вот почему у них тут так вытоптаны каменные плиты на полу.
Я брёл по сумрачному коридору. Проходя мимо одной из дверей я увидел надпись «Туалет». О! То, что надо.
Я зашёл в местный санузел. Запах стоял невероятный! Хотя, вроде, чисто. Три толчка вдоль стены, разделенных между собой перегородками. А дверей нет. И бачки сливные висят высоко, почти под потолком. Чтобы слить, надо дёрнуть за верёвочку. Какой-то шутник привязал к концам веревок клизмы вместо ручек. Такой раритет я видел только в далёком-далёком детстве. На подоконнике лежала частично разорванная газета. Я машинально взял ее в руки, вспомнив, что, когда я был маленький, туалетной бумаги у нас не было. Как раз газетами и пользовались.
Я крутил в руках газету «Труд». Такой раритет! Правда, выглядит она, как свежая.
Прочитал дату: Вторник, 9 февраля 1971 год.
Да ладно!
Ещё раз перечитал: 1971 год.
Ну, так-то всё становится на свои места.
Вспомнив, зачем сюда пришёл, занялся делом. Потом дёрнул за клизму, из бачка наверху слилась вода. Толчок по уши зарос коричневым мочевым камнем. Он-то и воняет. Вот, жили!..
Надо идти. Я вышел в коридор и побрел дальше. Моё шарканье гулко отдавалось под сводами высокого потолка. В холле никого не было. Тускло горела только дежурная лампочка над входной дверью. Проходя мимо окна я заметил милицейский уазик у крыльца больницы. Значит, старший сержант был ещё где-то здесь.
Свет был только в приемном, я направился туда. До уровня моего роста стёкла в двери были закрашены белой краской. За дверью слышалось какое-то похрюкивание и позвякивание. Я постучался.
В приемном резко всё затихло. Я постоял немного и постучался ещё раз. Вдруг дверь резко распахнулась, и передо мной оказался старший сержант Ефремов.
– Тьфу! Это ты! Жертва аборта! Напугал! – гаркнул он, залепил мне увесистый подзатыльник и пошёл обратно к столу, за которым сидел доктор Юрий Васильевич.
Что я сделал-то?! Может, они бухали тут? Но я не заметил ничего подозрительного. На девственно чистом столе перед доктором стоял только металлический штатив с двумя рядами пробирок.
– Чего тебе? – раздраженно спросил меня доктор.
Я замялся, не знал, что сейчас курят, сигареты или папиросы. Но вспомнил, как в палате говорили «курево».
– Меня Николаев прислал. Он просил узнать, нет ли у вас с собой курева. А то он своё утопил.
– Есть, – сказал Вениаминович. – Иди в машине возьми, в дверце.
И он сел за стол, не обращая больше на меня никакого внимания. Они с доктором взяли по пробирке со штатива, чокнулись ими и залпом выпили. Доктор сделал такое лицо!.. Всё понятно. Занюхав рукавом, он посмотрел на меня, так и стоящего в дверях.
– Ну, что тебе ещё? – спросил он.
– А ключи?
– Какие?
– От машины.
– Иди отсюда! – погнал меня старший сержант. – Ключи ему.
Я вернулся в холл. Ничего не понимая, направился к выходу на улицу. Дверь была заперта на засов. Я отодвинул его и вышел на крыльцо. Стояла тихая морозная ночь. Редкие тусклые фонари освещали только небольшое пространство вокруг себя, выхватывая из темноты частные дома. Картина эта напомнила мне онлайн-открытки с похожими сюжетами: вечер, уютный деревенский домик в снегу, свет в окошке, дымок из трубы и надпись «Позвоните родителям!».
Стоя в пижаме на голое тело и в тапках без задников на босу ногу я моментально замёрз. Торопливо подошёл, стараясь не потерять тапки, к милицейскому уазику и дёрнул водительскую дверь. Она открылась. Ефремов не запер машину.
