Buch lesen: «Севастопольский журнал»

Севастопольский журнал

… Я понял, что параллельно с нашим существуют другие, неведомые нам миры, и ни один учебник не может объяснить, какие они и откуда взялись. Думаю, что лучше всего забыть, что они есть. Если, конечно, удастся.

Стивен Кинг

«Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были б ни я, ни Достоевский»

Л.Н.Толстой

Глава 1

11 июля 1840г. Северный Кавказ, 41-я верста к юго-западу от крепости Грозная.

… Перед глазами словно блеснула молния. Уклонившись от удара горской шашки, я встретил следующий клинком своей, зазвенела сталь. «Наверняка тоже гурда, по звуку похоже» не к месту промелькнуло в голове, но рука уже крутила мой любимый финт, который показал мне однажды старина Монго, а тому в свою очередь наш дядя Афанасий. До совершенства я довёл его в кавалерийской школе. Там мы с моим приятелем Мартыновым любили попрактиковаться с саблями, и вот пригодилось …

      Вылетевший из руки чеченца клинок сверкнул на солнце. Куда он улетел смотреть было некогда – горец не растерялся и, мгновенно вырвав из ножен кинжал, словно дикий барс, с криком «Алла!» прыгнул на меня, целясь своим оружием в грудь. Старый приём – быстро разорвать дистанцию и поразить противника коротким клинком, сабля и шашка при этом бесполезны – враг слишком близко, а для этих видов оружия нужно пространство. Ну, это если считать оружием только острые лезвия, а рукоять на что? И, увернувшись от кинжала, который всё-таки слегка, как мне показалось, задел мундир, я ударил своего врага в висок пяткой эфеса шашки. Удар оказался довольно силён, и чеченец рухнул на камни. «Скоро очнётся», – пронеслось в голове, – «Надо бы добить – в войне с горцами не до сантиментов. Этот джигит дорезал бы меня, не задумываясь».

Я огляделся – сражение подходило к концу. Горцы, подхватив своих раненых товарищей, отходили к лесу. Сил преследовать их у нашего отряда не было. Вокруг лежали окровавленные тела, раздавались стоны и мольбы о помощи на двух языках. Даже не на двух – неподалёку лежал в позе ребёнка в материнской утробе молодой прапорщик в окровавленном мундире и звал эту самую маму, по-французски. Я прислушался – у мальчика был хороший гувернёр, скорее всего француз из бывших пленных двенадцатого года.

В глазах помутилось и всё вокруг заволокло пеленой будто туманом и закачалось, словно я опять плыву на той лодке из Тамани …

– Вашбродь! Что с вами? Вы ранены?

Казак из моего отряда, соскочив с коня, подхватил меня под локоть.

– Эко вас!

Пелена спала с глаз, и я осмотрел себя – мундир на груди был вспорот, на сукне проступили кровавые пятна. Сняв его с помощью казака, я увидел, что всё не так уж и плохо – кинжал лишь слегка поцарапал грудь и, хотя из раны сочилась кровь, но всё могло статься гораздо хуже, если бы не … мой фамильный талисман, тот самый портрет, что в нашей семье называли образком. Это изделие неизвестного мастера передал мне отец в один из своих редких визитов в наши Тарханы. Бабушка не любила эти отцовские наезды, и всегда они заканчивались ссорами. Повзрослев, я понял причину этой вражды – в смерти своей дочери и моей матери бабушка почему-то винила отца. Ну да бог ей судья.

Так вот, однажды отец мне и передал реликвию, сказав, что это фамильный талисман клана ЛермОнтов, древнего шотландского клана, обедневший представитель которого поступил на службу к Русскому царю ещё в семнадцатом веке.

Реликвия сия представляла собой портрет весьма привлекательной дамы в изящной оправе из светлого серебристого металла. Металл тот не был серебром – гораздо легче и очень прочный. Острие вражьего кинжала из отличной стали кубачинских мастеров (я рассмотрел оружие, доставшееся мне трофеем – это был тот самый легендарный «старый базалай») не смогло полностью пробить образок и оставило только небольшое отверстие в самом углу портрета. Возможно этот чудесный металл смог бы когда-нибудь остановить и пулю из кухенрейтера, ведь площадь острия кинжала гораздо меньше диаметра пули, и законы физики дали бы шанс выжить одному благородному, но глупому дуэлянту … Однако, к чему это я?

– А образок то, – Семён, тот самый казак, что помогал мне, протянул уважительно, – видать то-о-очно заколдованный.

А потом встрепенулся и весело добавил, – вашбродь, а ловко вы чеченца то, того … угомонили! Ухватку такую впервой вижу, надоть запомнить, сгодится!

– Коли сгодится, то хорошо, – я начал приходить в себя и надо было начать командовать своим отрядом, который мне достался от поручика Дорохова, моего приятеля, даже, возможно, друга.

– Семён! Что там с нашими? Потери есть?

– Неа! Господь миловал! Тока Федюха пулю словил, гы-гы, – вашбродь, не могу сказать, звиняйте, в то самое место, на коем в седле сидят.

– В ж…у, что ли?

– Точно так вашбродь! В енту самую – ж…у!

– Ну так и говори, я не барышня какая. Кто ещё?

– Дак это, Галуб, кунак ваш, чуток без башки не остался. Чечена того я успел подстрелить, но он тако-ой живучий. Сам при смерти, а всё-равно шашкой Галуба достал – только папаха и спасла. Хо-орошая у него папаха. Обещал мне такую же новую подарить. Говорит «коли не твоя пуля, аман моя башка была бы». А больше никого, вашбродь. Все живы здоровы. Бог миловал, а Галубу – аллах евоный. А ентого разбойника куда девать? Шуволится уж. Можа добить?

– Нет, Семён. Чеченец наверняка не из простых будет. Видишь, какой кинжал?

– Да уж. Базалайка. Дорогая вещь

– А шашка, что вон там валяется …

– Вашбродь, ужель гурда?

– Она самая. Забирай себе. Ты моего кунака спас, которому я сам жизнью обязан.

– Благодарствую, вашбродь! А вона и сам он идёт!

К нам подошёл Галуб – мой кунак. Сам он чеченец, но служит в моём отряде. Кое-что случилось в его судьбе, и ему теперь все абреки кровники лютые. Однако никто не знает той причины, кроме Дорохова и теперь вот меня. А секрет тот романа достоин, может и напишу я его когда-нибудь. Случилось так, что влюбился горец наш в казачку. По-настоящему влюбился – до смерти. Почему-то все считают, что пылкая страсть есть удел только высших слоёв общества, а любовь дикого горца и простой казачки – это так … не достойно внимания. По моему мнению – достойно.

Так вот, против такой любви, естественно, воспротивились и семья казачки, и родня горца. Но горец если любит, то готов сам Эльборус свернуть, да и наши казАчки не хуже – без характера в горах не выжить. Так что решили они сбежать и от тех, и от других. Через Тамань в Крым и затеряться. Не получилось. Чеченская родня банду абреков наняла. Те выследили и в погоню. У Галуба и его невесты кони хорошие были, и они почти ушли, но шальная пуля не пощадила казачку. Скрывшись в лесу, Галуб увидел, что его любимая еле держится в седле, и кровь сочится из раны. Она умерла у него на руках …

      Семья Натальи – так звали казачку – поначалу хотела повесить Галуба, когда он привёз тело девушки в станицу, но, увидев, как он сам горюет, простили его – наш русский человек по натуре отходчив.

И с тех пор он состоит в нашем отряде и … мстит. Узнав, что его родня абреков наняла в погоню за ними, отрёкся и от семьи, и от своего народа. Такую историю мне поведал Дорохов.

Дорохов. Он, пожалуй, единственный, кто по-настоящему понимал меня, хотя сам и прослыл бретёром, да и вообще по мнению многих, был человеком несерьёзным. А по мне, так вполне себе серьёзный, коли из стольких дуэлей живым вышел – я в том немного понимаю. Это он мне шашку подарил. Гурда-а … Отличный клинок. Только по моей просьбе кузнец в Пятигорске на ней гарду соорудил – так мне, гусару, привычнее, поскольку все мои фехтовальные навыки под саблю заточены, как говорил один мой знакомец. Когда та глупость с Барантом приключилась, он, каналья французская, для поединка шпаги выбрал, а моя рука то к сабле более привычна. Ну и сломал я шпажонку ту хрупкую – ведь не сабля же, так – игрушка. Ну, а когда пистолеты взяли, понял, что не за что мне француза убивать – самому нужно за языком следить. Ну и пальнул на воздух.