Глава 38
Брел я, не замечая необычных деревьев, густых лиан и даже зверей, рыкающих и шипящих. По темноте, застывшей между ветвями, я стал догадываться, что скоро надо прятаться на ночь, а скрываться некуда. Если не соврала Беатрис, впереди болота, а это хуже всего. Назад тоже опасно. Жизнь, заметно потускневшая, – все равно жизнь, и надо найти смысл, найти, зачем прямо сейчас я живой: все потеряно, но я-то продолжаю дышать! Раньше хоть работа была, а теперь… вот я аристократ недоделанный! Ни титула, ни семьи, ни работы, даже инструменты пропали.
Я прильнул спиной к дереву и стал медленно сползать вниз, пока не сел на термитник или что-то подобное. Насекомые облепили ноги за несколько секунд и стали прорываться выше. Я же настолько застрял в исступлении, что ни желания, ни сил сгонять тварей не оказалось. Надо отдать им должное – далеко не все кусались. А те, кто отважились, сослужили мне пользу. Пулевое ранение словно нейтрализовалось частыми покалываниями в ногах и руках. Когда укольчиков стало много, я сполз с того места и ощупал ноги – они онемели и не двигались, а та, что была раньше повреждена, в тусклом рассеянном свете казалась синей и каменной на ощупь.
«Помру здесь, на болотах, – охранник и не сыщет. Он, наверное, на холодный мозг не реагирует. Вот бы в поезд сейчас – вино, компания, Стив – подлец, а все равно человек интеллигентный». Меня бросало в жар, потом бил озноб.
В ум возвращались мысли про характер Беатрис: как винодел с ней уживается, надо же?! Наверное, страдает, бедняга, вот даже искать нас не пошел.
Продолжая дрожать, я повернулся и запел песенку про жену-неумеху – куплет, знакомый с детства. Напевая дрожащим голосом, я начал крутиться со спины на бок, потом перевернулся на другой и вдруг увидел цветок. Готов клясться, я не видел, чтобы цветы росли так – просто из земли на ровной травке! Давно, кажется, на «Джелоси Маунтейн», я встречал что-то похожее. Среди зеленого бурелома и неразберихи – аккуратная полянка, цветочек!
Оттого, что смеркалось, я залюбовался нежным цветком, и он слабо засветился, по-настоящему. Вид нежно-голубого чуда отогнал мысли о боли, и я стал плавно погружаться в отстраненное состояние – не сон, не явь! Мысленному взору предстал образ сада, открывающийся с высоты. Нос снова почувствовал тонкие запахи, и я весь перенесся туда; замерцал свет, защебетали птички.
Аромат усиливался, и я вдыхал словно не воздух, а чистый нектар. Стебли кружились перед глазами, а иные гладили кожу лица, щекотали ресницы. Из узоров, выложенных творцом этой красоты, я мысленно достраивал замки, ворота и своды, воображал высокие зеркала и бассейны с лазурной водой. Тени стебельков шептали загадки, которые хотелось держать нераскрытыми. Пестики иных цветков, покрытые ворсинками, будто пухом, в воображении вырастали в страну летящих прозрачных одуванчиков.
Нежность и необычная чистота прошлись исцеляющей губкой по измученным нервам. Я знал, что за границами моей фантазии уже опустилась ночь, но здесь, в мире цвета и пьянящей красоты, дай же я напьюсь сладкого нектара! Дай чистоты, дай мне стать кристальным вовне и внутри: чистота, чистота, чистота! Одно твое касание исцеляет от жара желаний.
Я так ушел в фантазию, что на время позабыл про поезд. Все сделалось абсолютным и девственно величественным, совершенным по самой своей сути.
Ночь не пугала меня, упоенного и успокоенного светом. Я видел сад – он есть, он существует! Теперь в любой миг, когда тяжело, когда хочется поддаться желанию, я стану повторять про себя: я верю в твою силу, сад!
Мысленно я повторял эту фразу – «я верю в твою силу, сад» – и другие воспоминания в себя не пускал. Только одно это: я верю в твою силу, сад! Верю! В пространстве надо мной шелестела крыльями большая ночная птица. Я знал, что в другой раз непременно бы струсил. Должно быть, птица кричала страшным криком, но мне чудилось щебетание – громкое, напористое и счастливое.
«Я верю в твою силу, сад. Верю!» Настал черед сна нести меня на своих крыльях.
Глава 39
– Итак, мы в Зоне неподчинения, и ты, повинуясь примитивной природе, полагаешь себя особенным! У тебя есть непокорная мысль, ты мнишь, что прошел так далеко и все еще цел, не убит и не съеден зверьми. Неоднократно я тебя убеждал, что эта идея вредная. Посмотри правила и найди там, что такое мышление люди величают «свободой»; и ты думаешь, что твое теперешнее состояние – не свобода. Ты в заточении, и неволя обрела в твоей голове образ – это мой образ, охранника, защищающего от неповиновения. Ты так мыслишь, но говорю: образ неверный, ты ошибаешься. Свобода в противоположном – слушаться команд и исполнять команды. Припомни, все шло нормально, пока ты не ослушался, не повелся за дикаркой, – и тебя сразу укусила змея!
Вторая ошибка – стремление ускользнуть из-под присмотра и потом надеяться, что выходка пройдет незаметно и безнаказанно. Опрометчивая надежда! Моя роль – следить за исполнением твоей задачи, я санитар джунглей. В действительности то, что ты здесь делаешь, делаю я с твоей небольшой помощью. Это моя работа, но никак не твоя. Ты следишь за логикой?
– Какая логика? Ни разу не видел… – я потер ушибленное ребро, которое теперь добавляло в голос присвист, – чтобы ты работал. Есть здесь логика или нет, я говорю, что знаю!
– Нелогично, поэтому неправда. Люди – фантазеры, придумали себе наркотик и представляют себе в голове разное, упиваются небылицами. Есть правда и ложь, и между ними – ничего! Это логично?
Я открыл рот, чтобы возразить, но схлопотал палкой по другому боку. На лице цербера не было злобы или мстительного настроя, ничего. Воистину, машина наказания преподает урок с наглядными примерами!
– Боль от удара, она логична? Конечно! Есть удар и реакция нервной системы, это логика. Согласен?
Я неубедительно вздохнул – в полную грудь дышать было невыносимо.
– Моя задача и в том, чтобы следить за тобой, и в том, чтобы считать все сделанное тобой своим. Не надо рассуждать об этом, все всецело логично!
Голова шла кругом, и эта утренняя драма походила на допрос с пыткой. Парадокс заключался в том, что у меня выпытывали мое мнение.
– Если тебе все логично, то при чем здесь я? Какая разница, логично в моей голове или нет, – я делаю дело, и ты считаешь это своим, пускай будет так! Но до моего мнения… до него кому какое дело?
– Размышление твое, раб, непоследовательно и коренится в непослушании. Ты много раз читал правила, но так и не дошел до смысла.
– Там все коротко и ясно…
– Но тебе неясно! Наркотик фантазии замутняет ясность. Очнись и избавься от зависимости. Ведь суть правил одна и никогда, никогда не была другой.
Охранник сделал паузу:
– Суть правил – их исполнение. Это все, другой сути нет, и не надо искать. Формулировка эта логична и безупречна. Настолько же, насколько логична и безупречна боль от удара.
Последовал показательный удар по плечу, после чего я стал склоняться к точке зрения надзирателя.
– Когда есть непонимание, надо немедленно спросить. Ты ни разу не спрашивал, в чем суть правил, но все время старался их нарушить – это нелогично. Правильная последовательность: прочитать, понять и восполнить непонимание вопросом – это логично! Но прочитать, не понять, затем не спросить и вдобавок действовать как взбредет в голову – это против всякой логики.
Возражать, чтобы получать удары, не хотелось: цербер мыслил линейно и не сворачивал со своей прямой ни на миллиметр.
– Я так не могу думать. Никто меня не учил: раз, два, три – и все правильно!
– Вздор! Это лень и фантазии. Ты сам сказал: раз, два, три. Ты ведь не стал считать обратно от трех к одному?! Значит, зачаток логики присутствует, следовательно, есть семя рациональности, и ты способен следовать правилам. Следовательно, можешь чувствовать, что эту работу делаю я, а ты только исполнитель. Логично?
Мне нужна была другая тактика. Его дурно написанная программа – это пластинка с царапиной.
– Знаешь, санитар джунглей, есть граммофоны такие. Песни играют с пластинок. Пластинки стареют и… ну, плохо работают. Это логично, ведь так? Дойдет до определенного места пластинка, игла соскакивает и возвращается обратно, играет один и тот же участок, и так сто раз, тысячу раз!
– Пример, не сообразный с ситуацией.
– Это наглядный пример. Ты ведь бьешь меня нещадно, все показываешь пример. Вот и я стараюсь показать, как умею, демонстрирую словом.
– Нет связи: пластинка, царапина, сто раз, тысячу раз. Нарушена последовательность. Вложи себе в голову такое: пластинка должна работать – воспроизводить звук. Если она не работает и имеет царапину, значит, она не исполняет своей функции; следовательно, должна быть:
а) исправлена;
б) если неисправима, уничтожена.
Совершенно глупо играть ее сто раз, не говоря уже о тысяче.
– Опять двадцать пять!
– Раб, ты говорил о ста! Двадцать пять – это четвертая часть от ста, где последовательность? Запомни, наконец: все неприятности происходят из-за того, что в тебе нет последовательности. Ты получаешь удары от меня. Эти удары – звенья последовательности, которую запустил ты сам, понятно? Хотя ты думаешь о моей злобе или ненависти, при чем здесь эти отжившие способы?
Говорить что-нибудь поперек было глупо, некоторые тумаки я и вправду заслужил, и пусть это будет ценой за билет на поезд, в котором я прокатился.
– Ты думаешь, – продолжал цербер, – вина, то есть, по сути, еще одна фантазия, стала сейчас поводом для моей дисциплинарной корректировки. «Провинился», «грешник» – это пустые фантазии. Нет греха, есть непослушание. Чувство вины – это фантазия, наркотик, которым ты глушишь боль от непоследовательности и ее результатов. Что является результатом непоследовательности?
– Другое непосл…
– Верно! Сейчас правильно, – без всяких эмоций промолвил охранник.
– Но невозможно в каждую минуту думать такими цепочками…
– Вранье! Все лень и фантазии.
– Никакая не лень! У меня нормальная человеческая голова. Ее устроили так, а не иначе…
– Полагаешь, и здесь я следую твоей логике, что твою голову кто-то сделал. Следовательно, кто-то вложил туда много неправильных мыслей. И последнее следствие: этот кто-то должен понести наказание. Логично?
Это становилось чересчур:
– Я будто беседую с автоматом для разлива воды, и он поучает: поставь стакан, опусти монету, нажми выбор, дождись, пока остановится струя воды, возьми стакан, выпей, переверни стакан, надави им на спредер, вымой стакан, убедись, что стакан чист. Но если лимонад не попал в стакан по причине самого автомата, то все заново: возьми вымытый стакан, опусти монету…
– Еще более неблагоразумный пример. Не стоит на нем задерживаться, пример ошибочный. Итак, субъект, который вложил в твою голову неверные мысли, – он виноват? Он должен понести наказание?
– Если по логике, – отчаялся я, – то да!
– Поскольку ни в каком обозримом пространстве творца твоих неверных мыслей нет, но мысли рождались в твоей голове, кто должен нести наказание?
– Никто!
– Ты. Пластинку можно или исправить, или выбросить. Если тебе достался неисправный ум, ты должен или по мере сил стараться его исправить, или выбросить.
– М-м-м…
Пролетела птица, похожая на ворону, громко закаркала, и я сбился с мысли.
– Как действующий в тебе, я могу принять решение выбросить твой ум! – провозгласил охранник.
– Ну, это пожалуйста, он только вот не отделяется, не вынимается, я хотел сказать.
– Нелогично, поэтому неправильно. Все кем-то сделанное можно разобрать. Ты сказал, что твою голову сделали. Совершенно точно, что все собранное можно разобрать!
– Тогда выходит, что я абсолютный, если во мне все точно. Если голова запросто откручивается, детали оттуда можно вынимать и менять. То есть, меня можно бесконечно совершенствовать?…
– Если следовать логике, да! Ты ценен тем, что тебя можно улучшить. Из-за непослушания ты оттягиваешь процесс, но я знаю свою работу!
Последний удар был мощным и швырнул меня в упругую стену из лиан на метр. Охранник быстро подошел, поставил меня на ноги, положил руку на плечо и…
Глава 40
Вж-ж-жик! Я невольно протянул руку к подбородку и укололся пальцами о щетинки. Челюсть была свернута вправо.
– Непослушание лечится так, если ты не понимаешь на словах, – слышался голос мучителя.
Следующий удар вернул челюсть в исходное положение, и сразу же следом я почувствовал охлаждающую мазь на висках и щеках. Запахло новыми бинтами.
Философ и мастер кулака теперь работал медсестрой и тщательно устранял последствия нанесенных им же самим побоев.
«Все логично – сам сделал, сам исправляй!» – металось в моей неспокойной голове.
– Прошлая зона нехороша для тебя – слишком много лени и потакания желаниям. Здесь не будет скверных поездов! Приступай к заданию прямо сейчас, думать здесь особенно не нужно.
Охранник передал мне конверт. Соглашаться или возражать было больно, равно как что-либо вообще сказать. Я показал пальцем на свою челюсть и услышал только:
– Лень и фантазии!
«Непонятно, – думал я, бессмысленно шаря глазами по строчкам задания, – такой конкретный дядя: логика, последовательность, послушание. Но предложи я взятку, он возьмет. Да, возьмет и сделает все так, как его попросишь! Но ведь потом опять шлепнешься в его ловушку. Как я теперь понимаю, в этом-то и подвох. Парень все продумал: захотелось тебе за пределы джунглей – пожалуйста. Плати золотом, монетами, синими камнями – и ты за пределами. Но дальше-то что? Кто знает, может, за пределами еще хуже – какой-нибудь всепожирающий огонь или исполинский охранник-монстр. Начнет несчастный бороться с силами запредельного и быстро сообразит, что в джунглях было лучше. Вот как я: выскочил из поезда и сразу пожалел! Там тебя и кормят, и поят, и жена с сыном. А здесь? Побои и унижения, да зеленая униформа джунглей из края в край.
За пределами та же ситуация – стоит туда попасть, как потянет назад. Вернулся, и тебя встречает охранник, все по новой».
Глава 41
Голова, оказывается, – разборный механизм, и эту мысль мне хотелось с кем-то обсудить.
– Есть здесь люди? – мой голос заглох в пустотах между деревьями. Страшно хотелось общения, надо было высказать свое мнение о логике, поспорить. Вокруг стояла тишина, и я собрался было заниматься поисками контурной трубы, когда внезапно услышал слабое жужжание. Такое не могло принадлежать гидравлике и больше походило на звук миниатюрного электродвигателя. Взглядом я стал искать источник звука. С высоты около четырех метров на меня смотрел… окуляр. Я сначала не понял, что это за черный кружок, но, приглядевшись, разобрал объектив видеокамеры. Это она жужжала, поворачиваясь вслед за моими движениями. Кому, как не охраннику, нужна такая слежка? Ему нужны доказательства моих проступков.
Зачем-то церберу понадобилось собирать на меня компрометирующие материалы. Я занервничал, а потом решил проверить догадку.
– Знал бы ты, абсолютный мучитель, – заговорил я в голос, – что без «фантазий» этот мир не переваривается. Джунгли в рот не помещаются и не проходят в горло! Жить здесь нельзя – и точка, это не человеческое место, скверная земля. Я читал, что воображение – это мир сам по себе и этот мир подлинный и существует высоко в душе у каждого человека.
Невольно я запрокинул голову кверху. Как и везде, небо было крепко зарешечено густыми ветвями. Проникал только слабый рассеянный свет.
– Вот судьба, – пугал я себя вслух, – никогда и не доведется посмотреть на небо. Здесь шестая зона, да, кажется, шестая, и, если это Семизонье, значит… где-то после седьмой, где-то рядом… Но что, если за этим безобразием и восьмая, и девятая – они просто без названия! Вот, положим, я вообще бы не родился, забыли меня сделать! Были бы тогда эти джунгли? Для кого? Для охранника? Ха-ха! Кто тогда будет для него работать, да так, чтобы негодяй потом утверждал, что вся работа – его рук дело? Друг Май? Допустим! Но если и Май бы не возник на этом свете?
Оттого что стоять было невыносимо, я побежал. Перед глазами замелькали джунгли. Никакого поезда, вообще никого, с кем бы я состязался, но хотелось мчаться во всю силу. Вперед меня гнала мысль о беспощадном будущем – оно наступает, ни на миг не сбавляя оборотов. Поэтому надо жить, бежать, потому что, пока двигаюсь вперед, я живу. Но когда замру, меня накроет волнами прошлого и будущего. Дабы пребывать в настоящем, я бежал!
Трудно сказать, сколько длилась эта гонка за временем – полчаса или полтора; в конце я упал. Шлепнулся и заплакал, как ребенок, – так сильно не хотелось снова встречаться с беспокойством, обитающим во временных стихиях.
Глава 42
Окажись я на далекой звезде, и там, среди песков и минералов, обнаружилась бы Норма. В момент моего бегового изнеможения она оказалась тут как тут: дразнила и хихикала, оборачивалась ко мне задом. Я чувствовал себя ослабевшим и не сердился. Несмышленая обезьяна, она, по крайней мере, не обременена идеями о долготе жизни.
Я скорчил умоляющую физиономию, будто просил о помощи, но своим ответным взглядом она показала, что не надо было использовать ее как извозчика!
– Ты, это… прости, что ли, – мой голос звучал неубедительно и даже с упреком, – тебе все равно, а я ночью боюсь. Дикая здесь ночь. Да что тебе рассказывать…
Макака изображала, что занята вычесыванием подмышек, но боковым взглядом я видел, что она то и дело стреляла глазами в мою сторону.
«Она ведь может мне отомстить! На что ее соображения хватит – предаст, расскажет охраннику правду или выдумает небылицу. Может, за ее спиной та непонятная камера…
Будто в ответ на мою мысль Норма прыгнула в мою сторону и быстро дернула конец узелка на голове, так что слетела повязка. Меня охватило негодование.
– Хе-хе-хе, чур-бачок.
– Держись у меня, – я стал рукой нащупывать что-нибудь поблизости. Попалась кривая палка, которая тотчас же полетела в проказницу, но Нормы и след простыл. Палка провалилась в заросли. Сразу за этим оттуда медленно выползла змея. Между нами было метров тридцать, но кобра зигзагами устремилась в мою сторону и быстро сокращала расстояние. Я онемел, лишившись способности двигаться. Когда нас разделяло шагов пять, я, наконец, преодолел себя и кинулся прочь, глубже в джунгли, в чрево зеленого плена. Столько, как в тот день, я в жизни никогда не бегал. Мне мерещилось, что змея не отстает, но убедиться в этом не позволял страх. Моим испуганным рассудком управляли ржавые шарниры, которые забыли, где лево, где право. Норма ловко меня обгоняла, и я заподозрил, что со змеей все подстроила она, хотя и для нее это был немалый риск.
– Зачем, зачем так вредить, чего ты этим добьешься?! Да что там… у нее извилин нет, и она пакостит по глупой своей природе. С такими существами никогда не ужиться. – Внутри все клокотало, и градус беспокойства был на пределе, когда я, наконец, понял, что так сильно меня тревожит. Такое бывает, когда во внутреннем диалоге замечаешь посторонних гостей, словно ко мне забрели мысли какого-то другого человека. Беговое откровение объясняло мне, что всякому делу я устанавливаю временные рамки: за сколько нужно обработать контур, к какому часу закончить, сколько времени займет пройти все Семизонье и много других временных ограничений. Сроки достижения своих задач я не раскрываю себе явно, не объявляю охраннику, и только моя потаенная часть знает и держит под контролем намеченный день и час. Если случается, что я запаздываю и не успеваю все к отведенному сроку, нападает беспокойство. Как ни странно, но такое же беспокойство приходит, и когда я заканчиваю раньше срока. Эта догадка освободила меня от сковывающего страха, и я осмелился повернуть голову.
Сзади качались заросли, потревоженные моим пришествием. Змеи не было, и можно было не убегать. Трава казалась необыкновенно мягкой, и место, куда меня занесло, отличалось от остальных; овальная площадка, окруженная деревьями, была свободна от упавших веток, кустарника и древесных побегов. Стояла там только трава высотой по пояс. Я сел, над головой сомкнулась зелень, и сразу сделалось темно и тихо. Я мог смотреть перед собой, не моргая:
– Боже, убереги от призраков ночи и от суеты, разъедающей мой рассудок! Всю дорогу меня донимают тревоги. Спаси меня от них, прошу, спаси! Окаянное прошлое подбирается к моей памяти, а потом, не спросив, заходит. Когда молчит прошлое, я помимо воли тороплюсь в будущее, но и там не находится ничего дающего покой. Мне нужен мир внутри; утоли мою жажду покоя!