Богатство и Драма Семьи Меньшиковых

Часть первая Пропавший

Глава первая

30 апреля, воскресенье

Утренний рейс из Мюнхена приземлился в Шереметьево без задержек. Алла Михайловна Ройсс, в девичестве Меньшикова, летевшая бизнес классом, имела с собой лишь ручную кладь и довольная собой быстро прошла мимо транспортера для выдачи багажа. Алла Михайловна планировала скоро вернуться к мужу и детям, оставшимся в Германии, и не брала много вещей. Не смотря на какие-то три часа лёта, она не могла прилететь на похороны отца, младшая дочка сильно болела, и поездку пришлось отложить.

– Здравствуйте, до Клина, сколько будет стоить?

Таксист слегка удивился, когда прилично одетая дама европейской наружности попросила отвезти ее не в столицу, а совсем в противоположную сторону.

– По Ленинградке? – уточнил таксист, – Четыре тысячи будет стоить.

– Три и поехали, – открыв заднюю дверь машины, сказала Ройсс, вновь почувствовав себя Меньшиковой.

Конец апреля. Средняя полоса России во власти антициклона, и дачники разминают поясницы перед битвой за урожай. Дислокация меняется, ночные заморозки отступают, и рассада с подоконника перебрасывается на дачные участки. Бесконечные автоколонны тянутся из шумной столицы. Сидя в такси, стоящем в пробке, Алла Михайловна с грустью оглядывается по сторонам. Три года назад, в конце сентября, когда умерла мать, она так же медленно двигалась в потоке все тех же дачников.

– Ничего не изменилось, – тихо заметила пассажирка.

– Да, надо было по платной дороге ехать, полдня с вами простоим.

В любой другой день, Алла Михайловна высказала бы таксисту всё, что она думает о его выборе маршрута, но скандал не должен был нарушать благородный траур. Из машины Алла вышла не прощаясь. Проведя в дороге на час дольше, чем в самолете, женщина чувствовала себя утомленной, измученной, раздраженной и абсолютно русской.

Двухэтажный дом с большим участком и садом был обнесен высоким кирпичным забором. Алла нажала на звонок, но калитка оказалась открыта. К дому вела широкая дорожка, выложенная двуцветной плиткой, справа и слева от дороги росли цветы, за которыми начинался газон. Вдоль забора высились плодовые кусты и деревья. Участок выглядел очень ухоженным, на клумбах уже цвели тюльпаны и гиацинты. За всем этим добром зимой и летом следил садовник, живший при Михаиле Ефимовиче. Жена садовника работала поваром, а также следила за порядком в доме. Сначала Меньшиков стеснялся заводить прислугу и только приглашал уборщицу, но разменяв седьмой десяток, решил разбить сад, и пришел к выводу, что в этом вопросе не обойтись без помощи. Семь лет назад Михаил Ефимович познакомился с Иваном Ивановичем, садовником, ставшим своему нанимателю настоящим другом. Когда жена Михаила Ефимовича умерла, супруга Ивана Ивановича готовила поминальный стол, и по прошествии сорока дней, Меньшиков, деликатно переговорив с садовником, пришел к выводу, что всем было бы легче, если и Иван Иванович, и его жена жили бы с ним, перебравшись из своей небольшой квартиры. Так оно и случилось. Домик Ивана Ивановича стоял около ворот. Одна из его стен являлась по совместительству частью забора и окнами выходила на улицу.

– А, это ты, – услышав щелчок дверного замка, в коридоре появился Виктор Меньшиков.

– И тебе привет, – едва улыбнувшись, ответила сестра.

– Как долетела?

– Быстрее, чем доехала, – ответила, Алла, придав все той же улыбке привкус ожидаемого разочарования. – Ну, что расскажешь, Вить?

– Да что говорить, – проходя в гостиную, начал младший Меньшиков, – отец умер, а не ты, ни Машка, не приехали даже на похороны. Любимые дочери.

– Ладно, Вить, не начинай. У меня дочка болеет, а Машка в Америке, у нее съемки. Как это произошло, а то я из звонка и не поняла толком, сердце, да?

– Сердце. Раз и все. Вроде приступ какой-то, я в этом не понимаю, – махнул рукой Виктор и сел.

Разговор происходил в большом гостином зале, обставленном кожаной мебелью. Стены до середины были обиты деревом, а дальше, до самой лепнины, обрамляющей высокий потолок, шли темные тканевые обои, расшитые золотыми нитками. Стены гостиной украшали картинами, конечно, не Эрмитаж, но подлинники, приобретенные на аукционах в разные годы самим Михаилом Ефимовичем и его предками до революции. Дом был построен в конце позапрошлого века и принадлежал семье Меньшиковых более ста лет. Вся постройка еще издали внушала надежность и говорила о богатстве домовладельцев. На небольшом столике перед диваном, стояла початая бутылка коньяка и одинокий хрустальный бокал.

– Будешь?

– Буду, – присев на диван ответила Алла, – стакан принеси.

Старшая сестра без стеснения относилась к брату как к ребенку, хоть в конце года ему и должно было исполниться тридцать. Она знала обо всех его грехах, даже о тех, что не рассказывал отец. Алла была в курсе, что брат не работает, любит выпить и постоянно берет у отца денег. Вернувшись из армии, Виктор мечтал о финансовой независимости, но ни коммерсант, ни скульптор, на которого он учился, из него не вышли. В итоге, раз заняв денег у отца (чему отец был даже рад, поскольку самому предложить было неудобно) Виктор их не вернул, а отец, из деликатности, и не напомнил. Со временем поводы для займа становились все менее серьезными, особенно после смерти матери. Алла не раз предупреждала отца, что подобная расточительность не приведет ни к чему хорошему, но Михаил Ефимович был как будто глух к ее словам и до последнего не расставался с надеждой, что сын может одуматься и взяться за ум.

Импровизированные поминки прошли тихо. Алла подняла бокал и залпом выпила все содержимое. Коньяк был отечественный, слегка отдавал спиртом и застревал в горле, как таблетка, принятая без воды.

– Так, а что врачи сказали? – поставив стакан на стол, сиплым голосом спросила Алла.

– Да говорят, скорее всего, этот, инфаркт, сердце не выдержало.

– Что значит, скорее всего, заключение есть? Вскрытие же ему делали?

– Не делали ему ничего, зачем вскрытие? – удивился Виктор.

– Почему не делали, должны же были? – возмутилась Алла. Сообщение брата повергло ее в неподдельный шок.

– Что ты так удивляешься? Ему семьдесят лет, почти, и я написал отказа. – Виктор потянулся к столику и плеснул себе еще коньяка.

– Нет, нет. Я этого так не оставлю, его должны были вскрыть, где телефон его врача? – не унималась Алла, ерзая на диване и взывая к брату.

– Не надо никакого врача, отец уже неделю как мертв, что ты хочешь от него?

– Вить, ты совсем пропился? Ты понимаешь, что несешь? Если это врачебная халатность, если диагноз окажется ошибочным? Он же ездил к нам, в Германию, и ему делали операцию на сердце. Витя, это не шутки.

– Пф, – вновь протягивая руку к бутылке, выдохнул Виктор. Брат выражал полное спокойствие, отчасти от того, что бутылка была уже второй за день. – Папа наш, царство ему небесное, – приподняв бокал, начал Меньшиков младший и выдохнул, – покинул нас, так что, не будем искать виноватых. Он бы этого не хотел, тем более это сердце, Алла, сердце.

Полтора года назад Михаил Ефимович действительно прилетал в Германию, где ему была сделана операция по шунтированию и ряд других процедур, связанных с сердечнососудистой системой. Загвоздка была в том, что Алла Михайловна Ройсс, являлась выгодоприобретателем при страховании жизни отца, но получить деньги от страховой компании, могла только предоставив документы с результатами вскрытия. Не менее важно и то, что Алла Михайловна не хотела от слова «совсем» посвящать брата в свои финансовые дела и прочие тонкости.

– Значит так, Вить, – самостоятельно наполнив бокал, женщина продолжила беседу, – как это ни грустно, но придется делать эксгумацию.

От услышанного Виктор едва не протрезвел. Вначале ему даже показалось, что он ослышался, но в ответ на его вопросительный взгляд сестра кивнула, дав понять, что она не шутит.

– Ты, это, совсем что ли? Зачем ты собираешься… – Виктор сделал паузу, собираясь с духом. Слово "эксгумация" выходило слишком пугающим, и он старался заменить его, – выкопать папу?

– Чтобы получить документы, где будет написана причина смерти. Ты что, Вить, дурачок совсем? Мало ли что. У нас там всех вскрывают, это закон, чтобы избежать врачебной ошибки. Что если врачи, которые ему операцию делали, забыли там что-то или напортачили? Это же серьезное дело.

– Напортачили? Ты его за бугор возила, чтобы ему там напортачили? Ты в своем уме? У меня аж мороз по коже от твоих идей, – Виктор слегка дрожал, европейские идеи сестры плохо приживались на поле его русской мысли.

– Факт, Вить, остается фактом, заключения у нас нет, а без заключения причина может быть…

Алла не успела договорить, как брат перебил её.

– Что ты мне про факты всё свои, какие факты! Отец мертв, сердце остановилось, отмучился человек. Из-за того, что ты на похороны не приехала, его теперь на бис что ли хоронить? Это наш отец, ты представляешь, как мне было тяжело? Я здесь один, похороны, о-о-о-о, – Меньшиков младший схватился за голову, – и ты приезжаешь, родная дочь, и такое хочешь устроить, такое!

– Витя, я все сказала, заключение я добьюсь.

Глава вторая

3 мая, среда

Первая волна майских праздников захватывала конец пасхальной недели. Вокруг царила особая атмосфера теплых выходных дней, преисполненных семейными, а также массовыми в меру культурными мероприятиями и развлечениями на свежем воздухе. Набухшие в середине апреля почки под порывами юго-западного ветра прорвались и уже во всю ласково шелестели мелкой зеленой листвой. Единственным местом в городе, где зима не хотела сдавать позиций, был участок, примыкавший к судебно-медицинскому моргу. В тени здания еще кое-где виднелись чудом сохранившиеся грязные наледи, таившие в себе остатки холода. Под солнцем вовсю зеленела трава, по которой тут и там осторожно вышагивали извечные сторожа старого здания – вороны. Какая сила тянула их сюда. Ходили слухи, что в конце девяностых, один из санитаров морга подкармливал их кусками человеческой плоти и внутренностями, выставляя ведро с останками у запасного выхода. Кровь привлекала ворон, черными стрелами, слетавшимися со всего Клина. Птицы даже прогоняли собак, пытавшихся помешать их трапезе. Нападали единым облаком и обращали в бегство четвероногих тварей. По той же легенде судьба санитара оказалась трагичной. Он несколько дней не появлялся на работе и не отвечал на телефон, а позже был найден в одном из холодильников морга, с проломленной головой и выколотыми глазами.

Рассказ о санитаре, кормившем ворон человеческим мясом, не более чем городская легенда, но в пользу ее реалистичности говорит то, что в районе судебного морга, полностью отсутствуют бродячие собаки, а птицы так и не покинули когда-то отвоеванную территорию.

Яков Моисеевич Брянский, придя на работу пораньше, как обычно начал утро с чашечки кофе и быстрого просмотра газеты, купленной по дороге. По долгу службы патологоанатом не раз читал о тех новостях, к которым сам имел некое отношение. Подобные статьи носили криминальный характер или были связаны с несчастными случаями. Купальный сезон еще не был открыт, но ко Дню Победы жди первых утопленников. Весна – время находок. В апреле, когда сходит снег, в лесополосе или около железной дороги нередко находят подснежники. Вот только речь идет не о белых колокольчиках из сказки про двенадцать месяцев, а о перезимовавших трупах, скрывавшихся под толстым слоем снега. Вскрытие пролежавшего тела – не самая приятная процедура, труп подвергается гниению, кишит живностью, разваливается на куски и издает крайне неприятный запах.

В кабинете Якова Моисеевича пахло кофе. Открыв высокую створку окна, уходившего под самый потолок, и заканчивающегося полукруглой рамой, врач вернулся за стол, и к аромату бодрящего напитка, примешалась свежесть весеннего утра. Не хватало разве что птичьих трелей, но из пернатых вокалистов в распоряжении морга, были только вороны, чьи оперные партии совсем не отличались изысканностью.

Тень, быстро поднимавшаяся от окна по паркетному полу, прошла половину пути до двери, когда тишину кабинета нарушил стук раннего посетителя.

– Да, да, – оторвавшись от недавно приобретенного медицинского справочника, врач перевел взгляд на двери. Придавленная опустевшей кружкой, рядом лежала только что прочитанная газета.

Дверь распахнулась и в комнату вошла женщина. На вид даме было около сорока, роста выше среднего, отчасти благодаря каблукам. Горделивая осанка и дорогие украшения бросались в глаза, давая понять, что женщина имела высокое положение в обществе. Приятное лицо со свежим загаром ровным, южным, не имеющим ничего общего с искусственным, полученным от крема или солярия. Как опытный хирург Яков Моисеевич сразу заметил вмешательства в природную красоту посетительницы, и по достоинству оценил коллег, работающих с живой плотью. Женщина на ходу поздоровалась и прошла прямо к столу.

– Здравствуйте, присаживайтесь, – врач приподнялся из кресла и указал рукой на стул перед рабочим местом.

– Меня зовут Алла Михайловна Меньшикова, я дочь Михаила Ефимовича Меньшикова, он умер двадцать четвертого апреля.

– Соболезную, – слегка опустив глаза, тихо сказал Брянский. В голосе врача чувствовалось истинное сопереживание, от чего само слово уже не казалось таким дежурным.

– Благодарю, – едва кивнула Меньшикова и поспешно продолжила. – Дело в том, что, я была за границей, похоронами занимался брат. Я только прилетела и вот узнала, что он написал отказ, и отцу не делали вскрытия.

Речь гостьи была немного нервной.

– И, что же привело вас ко мне?

– У меня на руках заключение о смерти, где просто указана острая сердечная недостаточность. Да, у отца были проблемы с сердцем, полтора года назад ему в Германии делали операцию, но проблема в том, что без вскрытия – это заключение – просто бумажка.

– А сколько было лет вашему отцу?

– Шестьдесят восемь лет.

– В медицинской карте у него были записи о проблемах с сердцем?

– Нет, его контролировал наш семейный врач. Он наверняка вел какие-то записи, но в поликлинику мы не обращались.

– В таком случае, все-таки странно, что вашего отца не подвергли вскрытию, хотя, знаете, я ничему не удивляюсь. Он ведь дома умер? – Брянский откинулся на спинку кресла, скрестив на груди руки.

– Да, брат говорит, что нашел его лежащим на полу около дивана. Рубашка на груди была расстегнута.

– Следов насильственной смерти не обнаружено?

– Нет, его осмотрели и наш врач и в морге, куда его доставили.

– Так что же вы хотите от меня, Алла Михайловна?

– Мне необходимо произвести эксгумацию тела отца…– говоря эту фразу, Алла Михайловна будто слушала себя со стороны.

Едва откинувшись на спинку кресла, Яков Моисеевич сменил позу, положив руки на стол и подавшись вперед всем телом.

– Что вы хотите?

– Я..

– Вы вообще, как представляете себе эту процедуру? – едва ли не впервые в жизни перебив женщину, спросил патологоанатом. – Я знаю, что такое эксгумация, но для неё должны быть очень веские основания. Вы подозреваете насильственную смерть или ошибку вашего семейного доктора?

– Это может быть не наш семейный врач, а ошибка немецких специалистов. Никто не давал гарантии, но прошло всего полтора года. Это очень мало, и, может быть, в этом кроется какая-то причина?

– О причинах мне у вас спрашивать надо, – покачал головой врач, про себя добавив, – а так хорошо утро начиналось. Вы были в полиции?

– Я была, но сами понимаете, праздники, и меня встретил только дежурный, советовал зайти в судебно-медицинский морг, как начнется рабочая неделя, и вот я пришла. Помогите мне.

Брянский развел руками. Вся происходящее было ему крайне неприятно. С одной стороны, все было сделано по закону. Сын покойного написал отказ от вскрытия. Несмотря на отсутствие записей в медицинской карте, семейный врач все-таки мог подтвердить все собственными бумагами, да и следы насилия на теле не обнаружены. Под пристальным взглядом патологоанатома женщина не выдержала и потупила глаза. Весь образ говорил о наличии скрытой, еще не озвученной причины ее появления. Ошибка заграничных хирургов всего лишь предлог. Потратив круглю сумму на операцию, Михаил Ефимович вряд ли бы стал отказываться от курса реабилитации и прочих процедур, выявивших дефект на ранней стадии. Немецкие клиники слишком дорожат своей репутацией, чтобы напортачив, запросто выпустить пациента из своих рук.

– Знаете, Алла Михайловна, если вы кого-то подозреваете, то идите к следователю и настаивайте на уголовном деле. Я в свою очередь, могу вам сказать только одно, – Брянский вздохнул, и вновь откинулся на спинку кресла, – как это ни банально, но подумайте, очень хорошо подумайте, это вам не картошку копать.

– Я понимаю, – кивнула посетительница и встала, направляясь к двери, – до свидания.

– Всего доброго. Надеюсь, обойдется без свиданий, – добавил патологоанатом, когда дверь кабинета закрылась. – Вот уж точно, у богатых свои причуды.

Глава третья

Участок и дом, принадлежащие фамилии Меньшиковых относились к шестому отделению полиции города Клина. Туда и направилась Алла Михайловна, выйдя из морга. Погода стояла прекрасная, и если до морга, Меньшикова ехала на такси, то до отделения решила прогуляться пешком и предаться легкой ностальгии, которая, впрочем, ей была совсем не свойственна. Со смертью отца Алла Михайловна внезапно осознала, что она, как старшая дочь, становилась теперь и старшей в семье. Несмотря на то, что и у отца и у матери были братья, сестры и племянники, причем многие из них носили такую же фамилию, Алла Михайловна главной ветвью семейного дерева считала собственную.

Асфальт в городе независимо от того, лежал он на тротуаре или на проезжей части, перевидал на своем веку десяток зим, оставивших глубокие морщины. Весной быстрые ручейки, заполняя трещины, стремились к редким водостокам, застывая с ночными заморозками, как остекленевшие вены. "Твою мать, ностальгировать лучше в кроссовках", – к такому выводу Алла Михайловна пришла в три раза быстрее, чем к отделению полиции, и решила поймать машину.

Записавшись у дежурного, женщина поднялась на второй этаж, где располагался кабинет следователя. Едва Меньшикова постучала и приоткрыла дверь, как из кабинета раздался суровый мужской голос.

– Подождите.

Женщина поспешно притворила дверь и опустилась на стул, стоявший около кабинета. Оставшись наедине, Алла вновь погрузилась в размышления о предстоящем разговоре с полицией, но не смогла надолго сосредоточиться и сбилась.

Дверь кабинета открылась и по коридору застучали высокие шпильки, отлично дополнявшие стройные женские ноги. Меньшикова проводила взглядом их обладательницу, сама до конца не осознавая, что могло заставить ее повернуться.

– Вы ко мне? – следом за женщиной на каблуках, на пороге кабинета возник высокий мужчина в штатском.

– Мне нужен следователь Борисов, – Меньшикова едва успела закончить, как мужчина отстранился от двери и жестом пригласил войти.

– Присаживайтесь.

Пройдя внутрь Алла опустилась на стул аналогичный стоящему в коридоре. Почувствовав, что сидение еще не остыло от ягодиц предыдущей посетительницы, Меньшикова поспешно одернула дорогой жакет от спинки и сместилась на край.

Обойдя стол, полицейский опустился в потертое кресло радостно скрипнувшее, почувствовав хозяйский зад. Следователя звали Борисов Евгений Иванович. Ему было тридцать четыре года и именно на столько он выглядел. Это вечное соответствие возрасту ничему не удавалось замаскировать. Небритость, усталость, легкий алкоголизм, тяжелый бодун, штатское или форма, не имели значения, Евгений выглядел ровно на тридцать четыре так же уверенно, как на тридцать три год назад.

Следователь кивнул, поймав взгляд Аллы.

– Рассказывайте.

– Меня зовут Алла Михайловна Меньшикова, я дочь Михаила Ефимовича Меньшикова. Двадцать четвертого апреля мой отец скоропостижно скончался, я в это время была за границей, похоронами занимался младший брат, сын покойного, – уточнила женщина, – и вскрытия не делали.

Следователь встряхнул головой, стройный рассказ внезапно оборвался, но Алла, заметив это быстро поправилась.

– Понимаете, отцу было шестьдесят восемь лет, слабое сердце, а полтора года назад ему делали операцию в Германии, – Алла начала сыпать все факты в одну кучу. – В итоге нет заключения о причине смерти, подтвержденного вскрытием.

– В каком итоге? Стоп, давайте по порядку, – покачала головой Борисов и начал самостоятельно пересказывать услышанное. – У вас умер отец, соболезную.

В этот раз соболезнования были явно дежурными, но вежливость требовала вежливости, и Алла поблагодарила полицейского.

– Он умер дома или в больнице?

– Дома.

– Ваш брат, сын покойного, написал отказ от вскрытия на основании того, что у отца давно наблюдались и фиксировались проблемы с сердцем, и не было обнаружено следов насильственной смерти?

– Не было.

В словах следователя сквозила ледяная рассудительность, возводившая барьер между финансовыми интересами Меньшиковой законными правами на них.

Подавшись вперед всем корпусом, следователь спросил:

– Вы кого-то конкретного подозреваете? В противном случае об эксгумации не может быть и речи. – Борисов не стал ходить вокруг да около, почувствовав истинный интерес посетительницы.

– Да, – неожиданно для самой себя выдала Меньшикова, встрепенувшись и гордо откинув голову. Подобная поза придала решительности всему её образу.

– Кого? – еще больше наклонившись вперед, спросил Борисов, моментально скопировав манеру общения собеседницы. Нависнув над столом, Евгений вонзился немигающим взглядом в женщину. Со стороны они походили на разноименные части магнита, подрагивающие от близости полей и обменивающиеся волнами невидимой, но четко осязаемой энергии. Стоило одному из них отвести взгляд, моргнуть или дернуть скулой и прежнюю связь восстановить было бы невозможно.

– Брата, – одними губами прошептала Алла, после чего они оба как по команде синхронно откинулись каждый на спинку своего посадочного места. Кресло скрипнуло, магниты разъединились, и, несмотря на шокирующее обвинение Меньшиковой, общая напряженность в кабинете пошла на убыль.

Алла до последнего не знала, что ответит именно так. Всем своим видов она старалась выказать веру в подобное происшествие. От пристального взгляда следователя ей стало не по себе. Обвинение родного брата в убийстве отца, подозрение на близкого родственника, высказанное не абы кому, а следователю уголовного розыска, полицейскому. Краска залила лицо женщины, Борисов вновь придвинулся к столу и взял ручку.

– Я должен вас предупредить, что по закону вы не обязаны свидетельствовать против близких родственников, но ваше устное заявление, ввиду его серьезности, нуждается в проверке.

Отступать было некуда и Меньшиковой ничего не оставалось, как, придать лицу максимальную невозмутимость.

– Нет. Я сболтнула лишнего, – женщина поджала губы и прерывисто задыша, – вы так это все сказали, так подействовали на меня. Боже упаси, мой брат тут абсолютно не при чем.

– Пф, – отбросил ручку Борисов, вновь откидываясь на спинку, – женщина, если вы пошутить пришли, то выбрали неудачное место, у нас не цирк.

– О, это все моя трагедия. У меня определенно что-то с рассудком, мне срочно нужно домой, извините, – качала головой Меньшикова, направляясь к двери.

Алла Михайловна еще не успела взяться за ручку, как дверь сама распахнулась. Стоявший за порогом сначала сделал шаг, но затем, заметив женщину, остановился, пропуская Меньшикову в коридор. Алла выскочила на улицу, и первой попуткой поспешила домой.