Buch lesen: «Лезгинка по-русски»

«Окончится война, все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание русских людей. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим верить в них. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своим масштабам трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.

Из литературы и искусства мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников – отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубине народных масс.

Литература, театр, кино – все будет изображать и прославлять так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, – словом, всякую безнравственность. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху.

Честность и порядочность будут осмеиваться и станут никому не нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом».

Ален Даллес,

Руководитель политразведки США в Европе

с 1942 по 1945 год, с 1953 по 1961 год директор ЦРУ.

Из докладной записки конгрессу США,

декабрь 1944 года.

ПРОЛОГ

– Осень в горах очень красива, – сказал высокий сухопарый человек, на короткий миг отрывая взгляд от дороги. Но долго рассматривать горы он позволить себе не мог, поскольку дорога приковывала к себе все его внимание и естественный инстинкт самосохранения призывал к сосредоточенности. Человек был опытным водителем, но он не привык ездить по таким трассам. И вообще он любил ездить быстро, а здесь подобная езда грозила крупными неприятностями, потому что машину в любой момент могло выбросить в сторону, а понятие «сторона» в существующих условиях означало длительное и красивое падение с большой высоты. И без того уже человек много раз чувствовал, что руль отчего-то не слушается его рук. После очередной выбоины колеса, видимо, зависали в воздухе, несмотря на то что нелегкая машина была ко всему прочему еще и полностью загружена, и управление терялось. Скорость приходилось срочно сбрасывать, и оттого создавалось впечатление, что водитель плохо дружит с машиной. То есть, попросту, ездит еле-еле, как новичок. Это было неправдой, и водитель желал оправдаться в глазах своих пассажиров, но снова и снова попадал в ту же историю.

– К этим бы горам добавить нормальные дороги…

Последнее было просто мечтанием, и водитель сам понимал это.

– Если, господин полковник, построим американскую базу, может быть, и дорогу сделают… – сказал пассажир с левого заднего сиденья. – У вас, кстати, новостей по этому поводу нет?

Пассажир говорил по-английски с непривычным для американцев ярко выраженным кавказским акцентом, но понять его можно было почти без напряжения. К тому же изучал он когда-то не американский вариант английского языка, а, скорее всего, оксфордский курс, то есть классику.

– База меня мало касается, – сказал полковник, – хотя иметь здесь хорошую дорогу иногда тоже хочется – даже при том, что она вредна для нашей работы. Где хорошая дорога, там большое движение. Большое движение предполагает присутствие лиц, которым здесь делать вообще нечего. Впрочем, и дорога меня мало касается, поскольку я не планирую доживать здесь остаток дней своих. А к моему родному дому дорога ведет хорошая. Она всегда была такой, даже когда я был еще ребенком… Дороги типа вашей у нас даже на карте не отмечаются, потому что их, по большому счету, таковыми считать нельзя. А то вполне можешь в неприятность попасть. Если на внедорожнике едешь, еще ладно. А если на простой, скажем, машине, то на карту глянешь и подумаешь, что сможешь проехать. Заберешься и никогда уже не выберешься, потому что здесь нет ни одной автомастерской, а что такое эвакуатор – здесь никто и никогда не слышал…

В этих словах звучало не просто превосходство, в них сквозило даже откровенное презрение; тем не менее человек, к которому они были обращены, только согласно кивнул и вздохнул. Сам он никогда в США не был, но знал по разговорам, что там даже дети умеют водить машину. А детям по такой дороге, что ложилась сейчас под колеса армейского «Лендровера Дефендер» с грузинским номером, проехать будет явно сложно. Впрочем, разговор пока шел вовсе не о детях и, по большому счету, не о дорогах.

– База касается нас всех, – все же заметил человек с кавказским акцентом, чтобы показать свое право голоса, но не более. Спорить он не собирался. Он прекрасно чувствовал отношение к себе американских специалистов, внутренне, случалось, даже вскипал от такого отношения, но тем не менее не заострял вопрос и не обострял ситуацию. Подполковнику грузинской специальной службы внешней разведки Элизабару Мелашвили требовалось не отношения выяснять, а выполнять приказ, и при этом не забывать о собственных интересах, а они становились день ото дня все более весомыми. И потому он старательно гасил в себе гордость горца, пропуская мимо ушей частные и нередко нелицеприятные высказывания.

Пассажиры «Лендровера» хорошо понимали, что имеет в виду полковник Мелашвили. Присутствие американской военной базы в стране рассматривалось большинством государственных и военных чиновников, особенно молодых, как гарантия безопасности со стороны России. И грузинам иметь эти базы на своей территории хотелось даже больше, чем американцам. Более того, от американского присутствия они сами себе казались сильнее и думали, что могут больше себе позволить, хотя в действительности позволяли себе только то, что разрешали им те же американцы. Вопрос о базе поднимался многократно, но решение так и не было принято, а сейчас, когда вместо базы в этих местах построен другой военный объект, уже и смысла вести подобный разговор не было. Тем не менее разговор о ней время от времени все же возникал. Кто-то настойчиво доказывал, что построенной лаборатории требуется серьезное силовое прикрытие. Но и этот вопрос пока висел в воздухе.

– Быть базе или не быть – решать будем мы, – холодно заметил полковник, имеющий свой взгляд на проблему, – как и вопрос о функционировании лаборатории. А лаборатория и база – вещи несовместимые. Да и местные… Они уже не очень хотят эту базу видеть. Ситуация изменилась.

Местные – это не грузины, хотя и живут на территории Грузии. Это несколько чеченских сел, лежащих вдоль границы с Россией, причем заглядывать в эти села не решались даже грузинские пограничники. Когда Россия активно воевала в Чечне, эти населенные пункты использовались боевиками в качестве «зимних квартир», и постоянно была угроза бомбардировки или ракетного обстрела с российской территории. По крайней мере, такие угрозы звучали из уст и российских военных, и политиков самого крупного масштаба. Именно тогда и поднимался вопрос о строительстве американской военной базы. И местные чеченцы были чуть ли не инициаторами. Когда же обстановка нормализовалась, чеченцы уже выступали против. Они привыкли жить своим укладом и не любили, когда им мешали посторонние. А военная база – это уже очень много посторонних, которые были не в состоянии понять чеченский уклад жизни.

Тем не менее небольшую лабораторию здесь все же построили. Вернее, только ее корпус – функционировать на полную мощность она еще не начала. Но вскоре должны были завезти основное оборудование, и тогда дело должно было пойти. Пока же десяток сотрудников – и грузин, и американцев – проводили отдельные эксперименты. Но время у ученых еще было. А вот у военных, которые эту лабораторию строили, оно было уже лимитировано. Вернее, военные были даже ни при чем, хотя официально лаборатория считалась военным объектом. Ее строило ЦРУ, как объект особой секретности. Естественно, вести хорошую дорогу к объекту никто не собирался – без нее подобные учреждения живут спокойнее.

Примерно по тем же причинам полковник не желал и присутствия рядом военной базы. Это вовсе не база Центрального разведывательного управления. На военной базе служат люди совсем иного склада мышления и уровня осознания своего места в чужой стране. И позволить таким людям общаться с сотрудниками своей лаборатории полковник не мог. Подобное общение в состоянии обернуться крахом и международным скандалом. Полковник же привык быть профессионально осторожным человеком.

* * *

Машину полковника Лоренца охрана, конечно же, хорошо знала, и потому внешний скрытый пост на нее не среагировал. Но сам Лоренц тоже знал, где находится пост, и потому, притормозив за очередным крутым поворотом, опустил в дверце стекло и вопросительно высунул голову. Из-за камня поднялась в приветствии рука. Лоренц удовлетворенно нажал на акселератор. Здесь останавливать и проверять документы и не должны были – только рассмотреть машину, сообщить на следующий пост и блокировать дорогу, если это потребуется. Здесь, в горах, любая дорога блокируется элементарно – одной гранаты хватит, чтобы создать завал и перекрыть путь. Более того, в некоторых местах над дорогой были специально выложены камни, чтобы при необходимости создать завал или обрушить их на какую-то машину. Правда, местные жители – те самые чеченцы – предупреждали, что весной эти камни сами по себе обязательно свалятся вместе с подтаявшим снегом, и, может быть, именно в тот момент, когда внизу будет проходить машина. Но инженерные специалисты ЦРУ посчитали такую вероятность незначительной, а полковник Лоренц предпочитал больше верить своим специалистам, чем этим чеченцам. Что они, темные необразованные горцы, кроме своего вонючего овечьего сыра и автомата Калашникова, ничего в жизни не знающие, вообще могут понимать в инженерных сооружениях?

Следующий пост был уже на самом перевале, и полковник сразу отметил недочет в системе охраны. Согласно положению, разработанному самим Лоренцом, охрана на этом открытом посту должна носить форму грузинской армии, поскольку с более высокого перевала – с другой стороны границы – этот пост можно было рассмотреть с помощью хорошей оптики. Если, конечно, погода позволит. И охрана носила грузинскую форму. Беда была том, что один из охранников был афроамериканцем, как в самой Америке давно уже зовут негров, считая последнее слово оскорбительным прозвищем. Его потихоньку убирают даже из словарей, а из обихода оно уже почти вышло и осталось лишь в качестве ругательства. Но в самой Грузии афроамериканцы и даже негры не считаются коренными жителями, что полковника Лоренца, как и многих американцев, когда-то сильно удивляло. И потому вид солдата в грузинской военной форме, но имеющего шоколадный цвет кожи, может привлечь ненужное внимание к посту со стороны наблюдателей российской разведки или пограничников. Присутствие в лаборатории американских специалистов лучше было не афишировать, поэтому сам полковник Лоренц носил здесь только гражданскую одежду, к чему обязал и всех своих сотрудников. Впрочем, для офицера ЦРУ это было привычным даже в стенах здания в Лэнгли,¹ и потому ни у кого не вызывало неудобств. Что же касается непосредственно штатных сотрудников лаборатории, то они – хотя некоторые и имели воинские звания – форму не носили вообще никогда и даже стремились категорично отрицать свою связь с военными кругами, тем более с ЦРУ.

Часовой на верхнем посту вышел навстречу машине, хотя, конечно, узнал ее, как и самого полковника. Коротко, чисто по-деловому козырнул.

– Все в порядке? – спросил Лоренц.

– Да, сэр.

– Кто-то уже проезжал?

– Да, сэр. Но мало. За весь день ваша машина только третья. Утром была заправочная станция, уехала полтора часа назад. Два часа назад прошла машина с научными сотрудниками и каким-то грузином, очень толстым, просто великолепно толстым. Ему бы сумо² заниматься… Все пропуска подписаны лично вами.

– Да, я жду их. Два часа назад, говоришь?

Полковник кивнул, отпуская часового; тот сделал шаг назад, и Лоренц плавно двинул машину к спуску с перевала. И только в последний момент увидел два спаренных пулемета, смотрящих из бетонированной бойницы черными отверстиями стволов в лобовое стекло «Лендровера». Конечно, стрелять в них никто не собирался, но испытать неприятное шевеление в области спины полковнику все же пришлось. Он не любил находиться под прицелом, пусть это даже пулеметы его подчиненных. И от вида этих стволов где-то там, под рубашкой, словно бы тараканы забегали. Ощущение это было знакомо давно и преследовало полковника с того случая, когда его машину и в самом деле обстреляли из пулемета. Случилось это на Ближнем Востоке, причем стреляли потенциальные союзники с поста, выставленного израильскими силами самообороны. А Лоренц тогда ехал с палестинских территорий. Был убит водитель, ранен сопровождающий офицер израильской разведки, а сам полковник, хотя и не получил никаких ранений, с тех пор не может равнодушно смотреть на любой наставленный в его сторону ствол, даже не пулеметный, и чувствует начальную стадию паники. И потому старается не подставляться…

Сам спуск в долину тоже доставлял мало удовольствия с точки зрения сохранения режима секретности, потому что верхняя его часть просматривалась с российской стороны. Правда, на второй половине пути гора закрывала территорию Грузии от взглядов с севера. И там уже дорога не столько спускалась, сколько шла вдаль, прямо по долине и почти без спуска, потому что дно ущелья впереди постепенно поднималось. И так до группы холмов. Там, в конце, располагалось здание лаборатории. Дорога уходила и дальше за лабораторию, но обрывалась у разрушенного моста через ущелье. Дальше пути не было, как не было и встречного движения. Это успокаивало. Кто не любит публики, тот с удовольствием устраивается в тупиках…

По пути было необходимо проехать через старое чеченское село с тремя каменными ветхими башнями, устроившимися на склоне. Полковник всегда смотрел на эти башни с легким недоверием, считая, что они могут рассыпаться от одного энергичного взгляда, и некогда был очень удивлен, узнав, что им уже несколько веков. Он вообще относился к местным чеченцам так же, как американцы относились когда-то – и относятся сейчас – к своим индейцам. Это афроамериканцы со временем сумели заставить белых с собой считаться. Индейцы к этому уже давно не стремятся. Тем не менее полковник Лоренц, чтобы сохранить с местными жителями добрососедские отношения – а его предупредили, что с ними лучше не ссориться, иначе быть беде, – согласился взять на работу в лабораторию несколько человек. Естественно, работа была такой, какой эти люди, по мнению полковника, были достойны. В основном все сводилось к уборке территории; с другими обязанностями справлялись специалисты и солдаты…

Последний пост был при въезде на территорию. Здесь полковнику уже пришлось выйти из машины, иначе проехать во двор было невозможно. Изометрический замок на воротах требовательно подмигивал красным глазком, предлагая положить на внутреннюю сторону своего пластикового клюва указательный палец. Полковник послушно сделал это, и тогда ворота раскрылись. При попытке проехать на территорию без прохождения изометрического контроля автоматическая скорострельная пушка-робот расстреляла бы любой транспорт с броней слабее танка «Абрамс».³ Если бы потребовалось проехать какой-нибудь машине, не имеющей допуска, то ворота могли открыть отпечатком своего пальца только шесть ответственных лиц, включая самого полковника Лоренца. Эти же шесть лиц несли персональную ответственность за тех, кого они привозили с собой. Впрочем, сразу за воротами машина попадала в ангар, где документы у всех прибывших – естественно, кроме собственного командира, – досматривали военнослужащие.

Меры по сохранению режима секретности были достаточно серьезными. Впрочем, на многих объектах ЦРУ они считались естественными, а здесь, вдалеке от своих границ и вблизи границ России, были жизненно важными. А необходимость забираться в самую глушь грузинских гор, так близко к российской границе, была очевидной. Деятельность лаборатории не должна была иметь контроля. Дикие чеченцы, живущие вдоль границы, серьезной угрозы представлять не могли, если с ними, как предупреждали, не ссориться. Конечно, если сделать это, неприятности возникнут обязательно. Об этом также предупреждали заранее. С грузинской стороны сюда могли заглядывать только те, кого полковник Лоренц сам пожелал бы увидеть, да и то проехать к лаборатории они могли бы только с сопровождающими. А уж что на самом деле можно показать, а что показывать нельзя – это решать полковнику.

Лоренц понимал, что в случае раскрытия и придания огласке его действий международный скандал будет такого уровня, что отдельных офицеров ЦРУ, возможно, будут даже судить, и сами Соединенные Штаты постараются отмежеваться от проблемы. И возглавит список людей, подлежащих наказанию – причем даже по американским законам, – именно он, полковник Зигфрид Лоренц…

* * *

Лабораторный корпус был двухэтажным, широким, если посмотреть со стороны, и имел, в дополнение к внешнему, внутренний двор, спрятанный под общей крышей. Кабинет полковника Лоренца находился на втором этаже и был угловым, что давало возможность смотреть через бронированные зеркальные стекла окон в две стороны. Полковник почему-то всегда любил угловые кабинеты, имеющие окна на разные стороны. Более того, даже дома его рабочая комната была спланирована по такому же принципу.

Входная дверь, что вела в тамбур, открывалась персональной пластиковой карточкой, имевшей собственный код. Пока полковник входил в тамбур, готовились к открытию те двери, в которые, кроме него и еще нескольких человек, войти не мог никто. В первую очередь компьютер выводил из ниши изометрический замок. Приложенный к замку палец дверь еще не открывал, а только выдвигал объектив, в который следовало посмотреть любым глазом. Компьютер проводил идентификацию по рисунку сетчатки глаза, которая, как известно, еще более индивидуальна, чем отпечатки пальцев. И только такая двойная идентификация давала доступ в лабораторный корпус.

За дверью располагался небольшой холл со шкафчиками для переодевания в лабораторную одежду. В этот холл полковник, как и еще пять старших офицеров лаборатории, мог провести своих гостей. Дальше он уже никого провести не мог, если человек не имел доступа. Но из холла можно было пройти в небольшой конференц-зал, или зал для заседаний, как его называли грузины, – и полковник соглашался, что это более правильное название, поскольку никаких конференций здесь проводиться никогда не будет. Этот зал специально предназначался для приема гостей. Чтобы попасть туда, даже переодеваться не следовало. Поэтому из всех прибывших переоделся только сам полковник Лоренц. Он распахнул дверь, приглашая приехавших с ним грузинского подполковника и трех американских офицеров разведки.

– Проходите. Я буду через пять минут. Если хотите, вам принесут кофе. Принести?

– Я бы от чая не отказался, – сказал подполковник Мелашвили. – У меня от кофе сердце зажимает…

– Остальным – кофе! – решил за всех американский майор.

Лоренц нажал на стене кнопку переговорного устройства.

– В конференц-зал три кофе и один чай.

– Две минуты, сэр, – ответил кто-то.

– Ждите…

Кивнув, полковник открыл пластиковой карточкой еще одну дверь в стене. И снова попал в тамбур, из которого проходить дальше следовало с вышеописанными процедурами опознавания.

* * *

В кабинете полковник, не садясь за стол, включил компьютер, и пока тот загружался, подошел к окну, чтобы осмотреть территорию. Смотреть-то было, по большому счету, не на что, поскольку двор был голым и пустынным, и зеркальная пленка, покрывающая стекло, делала вид сумрачным и унылым. Забор, как его поставили при строительстве, так же ровно и стоял, украшенный поверху, в дополнение к лазерной системе сигнализации, еще и спиральной пружинистой лентой, заменяющей обычную колючую проволоку. При разрезании эта лента начинала раскручиваться с бешеной силой, и сталь, тонкая и острая, как лезвие бритвы, разрезала чуть не пополам любого человека, что оказался бы в этот момент на стене. Угол двора занимал корпус гаража, но со двора туда вела только одна-единственная бронированная дверь, обеспечивающая высшую степень защиты. Без прохождения идентификации ни войти в гараж, ни выйти из него не мог никто. Выездные ворота выходили за пределы базы и тоже были снабжены системами защиты. Кроме того, в гараже находился постоянный пост охраны.

В противоположном углу двора, невидимый из окон полковника Лоренца, стоял одноэтажный корпус казармы. Но там, где находится казарма, всегда должно быть спокойно, потому-то полковник и выбрал для своего кабинета именно угол.

* * *

Компьютер загрузился. Сначала Лоренц подключился к камере в конференц-зале, посмотрел, как скучно и молча проводят время приехавшие с ним люди, потом перешел на камеру гостевой комнаты. Там – два офицера: один из них тоже из грузинской специальной службы внешней разведки, Лоренц забыл его фамилию; второй – американец, из агентуры, и потому раньше с Лоренцом не сотрудничавший; и с ними – гражданский, вальяжный и весь заплывший жиром, отчего страдал одышкой. Они молча сидели каждый на отдельном диване. Только один толстяк поглядывал по сторонам и вел себя спокойно, почти по-хозяйски. Офицеры были сосредоточены, словно знали, что за ними наблюдают. А может быть, изображали сосредоточенность друг перед другом, чтобы произвести впечатление, понимая, что если судьба свела их в этой комнате, то дальше они, скорее всего, будут работать вместе… Это тоже бывает. Тем, кто собирается работать вместе с другими, хочется произвести при первой же встрече солидное впечатление.

Только после этого, отключившись от камер, Лоренц набрал логин, пароль и открыл «папку» с предназначенными для него документами, впрочем, хорошо и давно изученными, в том числе и им самим подготовленными, и потому он только мельком пробежал глазами по тексту. Да, все правильно, и дальше откладывать дела не стоит. Пора начинать разворачиваться…

Полковник нажал кнопку переговорного устройства, вделанную в стол, и сказал в микрофон, который был невидим для постороннего глаза и вмонтирован прямо в столешницу:

– Солтон, сгоняй всех в конференц-зал. Я готов.

– Всех, сэр? Научных сотрудников тоже? – переспросил капитан.

– Всех, как я и приказывал. Пусть пока оставят работу. У них будет время наверстать…

Он выключил компьютер, осмотрел свой кабинет, словно проверяя напоследок, все ли здесь на месте и везде ли порядок, и только после этого пошел к лестнице в холл и открыл еще одну дверь, ведущую напрямую в конференц-зал.

* * *

– Мое вступительное слово будет коротким, поскольку все вы хорошо знакомы с проблемой, – начал свое выступление полковник Лоренц. – Все вы, здесь собравшиеся – по крайней мере большинство из вас, – знаете, для чего вы приехали сюда, что должны сделать здесь для своей страны и для упрочения ее положения в мире. Мы – люди полностью или частично военные и несем за Соединенные Штаты точно такую же ответственность, какую может нести солдат, воюющий под нашим флагом. В нескольких километрах от нас лежит граница, а по другую ее сторону – обширные пространства, заселенные народами, которые не хотят жить с нами в мире и согласии. Пусть не стало Советского Союза – с этим мы смогли благополучно справиться. Но осталась еще Россия с ядерным потенциалом того же СССР. И это наша постоянная головная боль, вечная угроза миру и демократии. Более того, Россия стремится и к экономическому господству, причем в том мире, на том рынке, где все сферы влияния уже давным-давно поделены, где не слишком будут жаловать новичка. К чему может привести желание одних и нежелание других, объяснять никому не нужно. Политики говорят много лестных слов в адрес друг друга, но мы все понимаем, что такое политика, и понимаем, что, помимо всего этого, существует еще и реальность. Когда говорят о мире, думают о войне. Так, кажется, Бисмарк сказал. И наша обязанность постоянно о ней думать, не допуская усиления потенциального противника. Что это такое – не допускать усиления? А это значит, что ослабление потенциального противника до того, как он окреп, в состоянии обеспечить безопасность нашей с вами стране…

Полковник обвел глазами зал и сам себе удовлетворенно кивнул. Собравшиеся молчали и ждали продолжения:

– Мы наконец-то вышли на завершающий этап своей операции. Завтра привезут недостающее лабораторное оборудование, и мы сможем работать на полную мощность, в разумных пределах совмещая функции исследователей и производителей. Но даже на уже имеющемся оборудовании мы произвели опытные образцы, и сегодня они будут переданы оптовому продавцу, который берется обеспечить нам сбыт. Он сидит здесь, среди вас, и, хотя не знает английского языка, тем не менее знает другое, не менее важное – свою экономическую выгоду. Цены его очень даже устраивают, а наши цели его не касаются. Его трогает, повторяю, только выгода. И потому такое сотрудничество мы расцениваем как перспективное. Российские органы наркоконтроля, как все вы знаете, начинают обучаться работать против поставщиков афганского героина и пытаются выставлять кордоны. Изредка они добиваются успеха. Мы исследовали этот вариант в качестве основного инструмента операции и нашли его излишне дорогостоящим для наших налогоплательщиков и рискованным для нас, потому что в такой работе замешано слишком много посторонних сил, не слишком хорошо относящихся к Соединенным Штатам. Я имею в виду, как вы понимаете, талибов, которые контролируют большинство путей транспортировки героина внутри Афганистана. Потому мы вынуждены были искать собственный путь, и такой путь нашелся. И именно поэтому все мы собрались здесь. На этом я свое короткое выступление завершаю и предоставляю слово подполковнику Спрингфилду, нашему крупнейшему специалисту в области токсикологической химии. Кто еще не знает, могу сообщить, что он официально утвержден научным руководителем проекта «Хиросима». Итак, Джефф, прошу вас… Можете не вставать.

Сухощавый и молчаливый, мягкий в общении и обладающий манерой говорить весомо и внушительно, хотя и негромко, профессор Джефферсон Спрингфилд положил обе руки на папку с какими-то документами, что привез с собой, но не раскрыл ее, потому что содержание своих бумаг и без того знал хорошо.

– Я, господа, постараюсь быть не более многословным, чем полковник, или даже более кратким. Итак, сразу обозначаю нашу задачу. Мы находимся здесь, в горах Грузии, с тем, чтобы не только наладить производство синтетического наркотика фенциклидина, но и выработать наиболее простые и дешевые способы его производства, – вплоть до того, чтобы научить людей, знающих только основы химии, производить его на кухне собственной квартиры. Существующие на сегодняшний день технологии производства все же требуют лабораторного подхода, и нам следует их максимально упростить. При этом нас не должна волновать потеря качества и чистоты препарата. Чем он будет примитивнее, тем хуже для тех, кто станет его применять. Мои коллеги, которых здесь большинство, прекрасно знают, что такое фенциклидин. Я объясню только для военных, которые вовсе не обязательно знакомы с этим веществом. Этот препарат избирательно воздействует на зрительные центры головного мозга. За счет увеличения спектральной чувствительности глаза человек после принятия наркотика вдруг начинает видеть даже в полной темноте. При повторном применении появляются зрительные галлюцинации. Длительное и постоянное применение фенциклидина может доводить человека до экстатического состояния. Еще одна важная особенность наркотика – угнетающее подавление силы воли. После принятия даже минимальной дозы человек уже не в силах сопротивляться внушению. А таковое, как мы все знаем, обрушивается на него с разных сторон через газеты, радио, телевидение, Интернет и так далее.

Но все наши усилия были бы бесполезными, если бы мы просто производили здесь фенциклидин и пытались реализовать его, пусть и по самым бросовым ценам. Мы, во-первых, просто не в состоянии произвести его столько, сколько требуется для выполнения поставленной задачи. А, во-вторых, этот процесс постепенно перешел бы в аналог распространения героина, и все… И опять соответствующие спецслужбы успешно или неуспешно боролись бы с этим явлением, а наши усилия проросли бы минимальными результатами. Но планы у нас другие, и не случайно операция называется так – «Хиросима». Россия должна получить удар точно такой же силы, если не более мощный, как и взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки, отразившиеся на здоровье многих поколений японцев; точно так же работа нашей лаборатории должна отразиться на здоровье жителей России.

Но как достичь такого результата? Это я могу объяснить. Среди нас сейчас находится шесть великолепных специалистов, профессоров с международным именем, и никто не знает, что они уже несколько лет заняты в программах, разрабатываемых Центральным разведывательным управлением. Лекции этих ученых ценят в разных странах, в том числе и в России. Конечно, мы не вправе загружать таких светил науки мелкими лабораторными работами. Это наша задача – разработать технологии для, грубо говоря, кухонной лаборатории, где каждый студент-химик сможет произвести фенциклидин. И свои разработки мы будем передавать нашим прославленным преподавателям. Передавать с тем, чтобы они во время своих лекций или семинаров, во время встреч со студентами из России, где всегда не хватает финансирования научных разработок, смогли легализовать сделанное нами. Просто между делом, как о чем-то обычном и малозначительном, но, естественно, только в приватной беседе, а не с кафедры, рассказали бы, как сами финансировали свои работы, сделав и продав фенциклидин. Это будет не навязыванием, не пропагандой. Это будет маленьким секретом молодости знаменитых ученых. А все дальнейшее просчитали уже наши специалисты-психологи. Уровень жизни населения России таков, что практически все испытывают недостаток в средствах. И из сотни человек разве что один по моральным принципам откажется от возможности заработать. Сначала хотя бы чуть-чуть, на насущные нужды. Дальше пойдет цепная реакция, которая охватит всю страну. То есть «радиация Хиросимы» расползется по всей России. И это будет означать, что наша лаборатория свою работу сделала качественно и нам есть за что себя похвалить. Кстати, на фенциклидине зацикливаться тоже не стоит, потому что существует еще множество препаратов, которые вполне возможно изготовить в домашних условиях. Например, есть множество вариантов обработки эфедрина. Это тоже тема перспективная, и у нас есть специалисты по данному вопросу. Инициатива в нашей работе не возбраняется… У меня все.