Buch lesen: «Петроградка»

Schriftart:

* * *

«Ироничные, живые, чуть философские истории о Петербурге и его жителях. Сергей Переверзев умеет замечать хармсовскую абсурдность нашей повседневности и легко об этом рассказывать. С его героями на Петроградке легко прожить все четыре сезона и к осени окончательно влюбиться!»
Наталья Ломыкина,
литературный обозреватель Forbes.Russia

Мечтатели

Введение

Весной птицы возвращаются в Питер довольно-таки поздно. Потому что насекомые тут тоже поздно просыпаются. А те из птиц, которым возвращаться не нужно, галдят очень. Они какие-то у нас не мечтательные.

Мыши и всякие другие мелкие грызуны в Питере весной, наверное, не спят. Мне кажется, они и зимой-то не очень спят. Но уж слишком они пугливы и деловиты – с ними тоже не помечтаешь.

Мой брат как-то поймал дома одну такую мышь и посадил ее в стеклянную банку. Полквартиры ради этого раскурочил, даже шкафы сдвинул. Жуть. А мышь эта молча стояла в банке на задних лапах и только шерсть на башке дыбила, пока я ее на помойку не выпустил. Ну какие мечты с таким существом?

А вот остальные, да. Они мечтают.

Их не так-то много. Собаки, кошки, люди всякие.

Но когда асфальт на Петроградке перестает пахнуть морозом, а начинает натурально пахнуть асфальтом, когда в лужах появляются веселые разноцветные мазутные разводы, а не черные льдины, когда на тротуар выпархивают сотни каблучков – стучать позвончее, а не хлюпать снежной кашей, когда, наконец, проглядывает что-то зеленое среди серых домов, тогда все они и начинают мечтать.

Глава 1
Мечты о любви

Возьмем, например, собаку по имени Пёсдель.

Она – собака, поэтому лежит на боку.

Лапы ее слегка бегут, нос подрагивает, а хвост бьет по полу. В общем, крепко спит.

А рядом спит Семен Апсатович. Кого еще во сне, спрашивается, она могла унюхать. Он лежит на боку, хоть и не собака, и обнимает холодную батарею отопления.

Семен Апсатович во сне ничего не нюхает. Да и нечего под батареей нюхать. Батарея, которую он обнял, холодная из-за весны. Хотя рядом теплая Пёсдель, которая так его любит. А он вот к батарее. Да еще и холодной. Такая маленькая трагедия и повод для Пёсделевой мечты о любви.

Они весь вечер смотрели в окошко. Семен Апсатович попивал что-то из фляжечки. Ждали, когда придет домой девушка Мария Анатольевна. Ее окошко в доме напротив. Через Зверинскую.

Вот у них и сложилась традиция смотреть на ее темное окошко, пока она не придет домой, не включит свет, не увидит Семена Апсатовича с Пёсделью и не задернет сердито занавески.

Сегодня девушка Мария Анатольевна особенно сердита. Она даже расплакалась, как только задернула занавески. Налила себе чаю, уселась за столик на кухне и размазала тушь кулачками по щекам.

Занавеска колышется от сквозняка из форточки. А сквозняк пахнет талым снегом, землей, бензином и древесной корой. В общем, городской весной пахнет, а она плачет.

Нет. Плачет она не из-за дегенерата с собакой в окне напротив. Она плачет потому, что ей нужно было надеть платье в пол и туфельки на высоченных каблуках. А у нее их нету.

Вот и пришлось ей пойти на десятилетие ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс» в джинсах и ботинках. Хорошие джинсы. И ботинки дорогущие. Но все же это не платье в пол. И уж тем более не туфельки. На высоченных каблуках.

Мария Анатольевна нацедила себе еще чаю в чашку с котиком и вдохнула весну из форточки.

А Ритка пришла в платье в пол. И на каблучищах.

Мария Анатольевна совсем разрыдалась. Как говорится, слезинки задрожали на ее ресницах, подсолив чай.

Никто. Абсолютно никто больше этим вечером не смотрел на Марию Анатольевну. Особенно не смотрел тот новенький. Она еще не узнала, как его зовут. С плечищами такой.

И только к ночи, когда Ритка начала раздеваться, танцуя на столе, и упала лицом в пол – запуталась каблучищами в платье, – а волочь ее до такси было поручено Марии Анатольевне, потому что она не пьет и одета соответствующе, только тогда на Марию Анатольевну тоже все посмотрели.

Ритка всегда была неплохой, в целом, девчонкой. Эта она после развода опустилась.

Сережа из отдела сбыта как-то порвал себе рот чупа-чупсом, вот она и записала его в книжку контактов как «Сережа Чупачупс». Кто ж знал, что муж эту запись заметит и все наизнанку вывернет. Что ей тогда выслушать от него пришлось, просто ужас.

А виновата во всем вообще юрисконсульт Настя. У нее всегда припасено очень много чупа-чупсов самых разных размеров, которыми ее снабжает сожитель. Вот Сережа и взял самый большой, когда она предложила ему угоститься.

А чупа-чупс этот огромный распер ему пасть так, что вытащить невозможно. Как лампочку, если запихать ее в рот. Оставалось только ссосать чупа-чупс до основания.

Сережа попытался накричать на Настю: мол, извращенцы оба – и она, и парень ее дурацкий. От этой попытки у него треснули губы, и он, стоя в слюне и кровавых подтеках, заткнулся. Только усиленно сосал. А Настя объясняла ему, что этот чупа-чупс надо не сосать, а лизать.

Ритка тогда и записала его в книжку как «Сережа Чупачупс». А потом пришлось развестись и начать сильно выпивать. Хотя бы на корпоративах.

Двое пожилых бухгалтеров попытались даже помочь Марии Анатольевне в деле выволакивания Ритки. Надо отдать должное последней, она к этому времени не потеряла присутствия духа и начала петь. На следующий день, когда на кухне офиса ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс» будут вспоминать праздник, Ритка потребует от всех, чтобы они признали, что пела она, как античная сирена, заманивающая моряков. И все признáют. Сейчас же, буксируя поющую Ритку до такси, Мария Анатольевна находила сходство скорее с сиреной полицейской.

А бухгалтеры не смогли помочь Марии Анатольевне. Их сбила с толку Риткина песнь. Услышав ее, они тоже что-то запели, обнялись, как моряки, и ушли в весенний туман, помогая друг другу, а не Марии Анатольевне.

Она, кряхтя, тащила Ритку одна и плакала. И сейчас плачет. Потому что мечтает о любви, а не о физических нагрузках.

И еще о платье в пол мечтает.

И о туфлях на высоких каблуках.

Она даже кота не стала целовать сегодня. И он сидит один на подоконнике, задернутый от Марии Анатольевны занавеской, нецелованный.

Он тоже мечтает, все-таки ведь весна, хоть и ранняя.

Котов, и не к моей это чести, я понимаю так себе. Сидят на подоконниках, глазами мигают. Очень расплывчато все это.

Вот когда весна уже набирает обороты, тогда они выражают свои мысли в песне. Не хуже Риткиной. И тогда, согласен, все предельно понятно.

Но сейчас-то весна ранняя, да еще и в Питере. Вот и смотрит он молча, без песни, через серые лужи темной Зверинской туда, на дом, где живет опасная и большая Пёсдель.

Но мечтает он не о ней.

Там, совсем под крышей, есть окошко. За окошком живут два физкультурника. Тот, который похож на мужчину, на кресле с колесиками зимой катался. А вот у той, которая как бы женщина, живет такая мадамка, ух! Вообще без шерсти, вся голенькая.

Именно в этот момент, кажется, кот мигает глазами. Да-да, прямо на слове «голенькая». Даже не мигает, а жмурится. То ли от страсти, то ли от вожделенья. Кто его знает. Когда жмуришься, думать ведь нормально невозможно. И весна-то еще пока ранняя, он петь не начал, молчит.

Смотрит он, смотрит, значит, на вожделенное окно со всей страстью – и вот наконец она! Выходит, потягивается всем своим розовеньким тельцем. Кошмар какой-то! И тоже на него смотрит. И между ними только голуби на детской площадке в скверике и лужи на асфальте Зверинской. И они смотрят друг на друга и на голубей.

О любви мечтают. Я, во всяком случае, надеюсь на это. И голуби тоже, думаю, надеются именно на это.

А мальчик Сашенька, он живет за стенкой от Марии Анатольевны с котом, записал свои мечты о любви на листке с рисунком, который сам и нарисовал.

На рисунке изображена женщина. Именно женщина, потому что ноги торчат из треугольника. Все остальные детали рисунка, правда, от этой мысли отталкивают. Особенно отталкивают тщательно прорисованные пальцы на ногах с огромными ногтями. Видимо, важно было подчеркнуть, что женщина босиком. Из головы у нее во все стороны льются красные карандашные фонтаны. А неподалеку мужчина в семейных трусах с ромашками и мальчик в пижаме со звездами держатся за животы.

Подпись под рисунком все разъясняет:

«Мама шла ночю за калбасой и ударилась об дверь. Лбом и нагой. И упала. Эта я ни закрыл. Мама нас с папой теперь ни любит, патаму шта мы смиялись.

Пряма в тарец. Эта папа сказал. И смиялся громче миня.

Пусть ана нас снова палюбит!»

Этот рисунок он положит завтра маме под подушку, когда уляжется скандал. И все будет хорошо.

А еще где-то на Петроградке, а точнее – в одном из мрачноватых домов Сытнинской улицы, лежит на диване в наушниках Василий Семенович Подгайкин и слушает музыку. Хороший вечерок у него выдался. Только-только нашел неплохое местечко с приличной зарплатой – и сразу на юбилей компании попал.

Правда, какая-то отвратительная баба напилась и сверзилась со стола плашмя об ламинат. Прямо лицом. Даже нос расквасила.

Он таких не любит. Хватит с него таких. Он даже плечищами передернул.

Ему другие нравятся. Там была одна такая. Грустная. И таинственная. Скромная. И вся… Точеная. В джинсиках в обтяжку.

Надо признаться, Василий Семенович весь вечер тайком на нее поглядывал. А делал вид, что вовсе и не интересуется.

Она вся такая, эх. Весенняя, в общем.

Василий Семенович увеличивает громкость в наушниках, и какой-то мужик поет ему в уши по-английски о том, что если и есть справедливость в мире, то ты, поет, будешь моей девушкой, а я буду твоим мужчиной.

Куда она подевалась? Василий Семенович заметить не успел, потому что его попросили прибрать битую посуду – остатки танца на столе. И незнакомка куда-то исчезла, как и положено всем незнакомкам. Тихо и таинственно. Как птичка вспорхнула с ветки.

Иф дэйес эни джастиз ин дэ волд, ю вуд би май гёл, ай вуд би ё мэн, еээ.

Глава 2
Собственники

Мечтать можно и не только о любви. Тут уж простите, пожалуйста, Петроградка не исключение.

Лежат они в своих постелях, конечно же, и мечтают о всяком. Особенно если любовь уже есть. Что о ней и мечтать-то тогда.

Лежат, кстати, не всегда. Просто по большей части лежат, а иногда могут и сидеть, и даже стоять. А иногда еще идут. Например, по чуть теплому асфальту. Или по слякоти, если асфальта не нашлось. Идут и мечтают.

Если же взять важное из всего того, о чем можно мечтать и что вроде бы не является любовью, то самым постыдным из этого будет, наверное, сребролюбие и всякая там собственность. Так ведь?

Если кто-то мечтает о чем-то еще более постыдном – а я знаю, мечтает, – уж об этом я рассказывать не буду. Лучше расскажу про мечты о собственности.

Возьмем, например, Сергунчика с нашей улицы. Он над Марией Анатольевной живет.

Очень азартная натура этот Сергунчик, несмотря на неполные одиннадцать лет. Вот и мечтает о богатствах. Конкретно, объектом его постыдной меркантильной страсти стал один редкий оловянный солдатик.

Такие раньше у метро «Петроградская» продавались, маленькие, сантиметра три. Я сам недавно свою детскую коллекцию килограммов на восемь у мамы под кроватью обнаружил. А Сергунчик наткнулся на папину.

Солдатик изображал Рэмбо с автоматами в руках. И владел им Жэка. Жэкин папа тоже свою коллекцию приберег, а теперь его наследник вступил в права владения всей этой оловянной массой и начал активно ею управлять.

Так себе человек, этот Жэка. Нет, Сергунчик, конечно, ничего не хотел сказать плохого про Жеку, больно уж он здоровый, блин, Жэка этот, но один Рэмбо в обмен на шесть колес от наполеоновской пушки – это перебор. Шесть!

И главное, ни лафеты, ни стволы ему нужны. Колеса только. Спицы, видишь ли, поломались.

А где ему столько колес набрать?

Вот почему на маминой плите, в отсутствие самой мамы, появилась мамина эмалированная кастрюлька с цветочками. Кастрюлька в мирное время предназначалась для приготовления каш, но сейчас была перепрофилирована для изготовления колес и наполнена проволокой, вовсе не маминой, а изъятой с места ремонта трансформаторной будки во дворе. А электрическая плита со стальными конфорками была готова выступить домной.

Способ изготовления оловянных деталей Сергунчик вычитал в одной книжке. Там было сказано, что надо воткнуть в пластилиновый брусок четыре бортика из спичечных коробков, расположив их квадратиком. Между ними воткнуть в пластилин плашмя солдатика или что там еще до середины фигурки. И все это надо залить гипсом. Опа! – и у вас половинка формы.

Потом форму надо намазать маслом. Приделать по бокам такие же бортики. Положить в нее солдатика и снова залить сверху гипсом.

Опа! – ликовал коллектив авторов книжки, и вот у вас готова вторая половинка формы.

Теперь всего лишь надо ножичком прорезать в готовой форме горловину для залива олова и воздуходувы, растопить олово в кастрюльке и залить в форму.

Не беритесь голой рукой за край кастрюльки, предупреждала книжка, только тряпочкой. Чтобы не обжечься.

Хорошо, что у Андрюхи из «Б»-класса мама художник и что он боится ударов в нос. У него очень чувствительный нос, из которого удивительно легко идет кровь. По поводу и без повода. Тут повод был. И вот трехлитровая банка гипса легла в основу первой половинки формы.

Масло, правда, Сергунчик пожалел. Даже не пожалел, а сам съел. Поэтому первые две слипшиеся половинки гипсовой формы пришлось разбить папиным молотком, чтобы достать такое редкое и столь ценное колесо от пушки.

Но потом жирное сливочное маслице все же пошло в ход, и форма с прорезанной горловиной ожидала, как говорит один мой знакомый мартеновец, залития сырья в ея нутро.

Потом сгорела тряпочка. И не тряпочка, а полноценная тряпка. Мамина любимая, как выяснилось впоследствии.

Да еще стало очевидно, что алюминиевая проволока – вовсе не оловянная. Она не плавится на электрической плите. Точнее, плавится, но примерно в тот же момент, когда плавиться начинает и раскаленная докрасна кастрюлька. Очень удобная кастрюлька. С длинной ручкой, как у ковша. Из такой кастрюльки сподручно было бы наливать олово в форму. Тоже мамина любимая, как позже было сказано Сергунчику. И тоже алюминиевая под эмалью, как и проволока.

Но что поделаешь, в любом производстве без потерь не обойтись.

Кстати, вместе с кастрюлькой Сергунчик и его папа чуть не потеряли маму. Папа молодец, остановил этот цирк.

Он строго пообещал сдать маму в психиатрический стационар имени Скворцова-Степанова, если та продолжит искать свою долбаную, как он выразился, кастрюленцию.

Куда делась кастрюлька, никто не знал. Сергунчик предпочитал думать, что ее и не было.

И вот наконец новая стальная безликая кастрюля, наполненная оловянной проволокой, – то, что оловянной, а не алюминиевой, Сергунчик вместе с бомжами проверили на костре за сквериком у Сытного рынка, – греется на многострадальной конфорке. И кривая форма, восьмая по счету, потому что кто ж знал, что воду с гипсом надо смешивать в пропорции, а иначе все рассыплется, открыла утробу в ожидании смеси.

Конфорка светится красным, вселяющим в сердце ужас светом. Расплавленные ошметки любимой маминой тряпки прилипли к конфорке и топорщатся из-под кастрюли. По телевизору оперный певец натужно нагнетает какое-то завывание, поддерживая ладошками живот.

Короче, все готово.

Сергунчик даже язык закусил, наливая раскаленное олово в форму…

Когда он выкидывал всю эту хрень на помойку, он был, по выражению классика, мрачнее тучи. Все выкинул: и жижу эту оловянную, и форму, и пластилин, и остатки проволоки.

Вот и мечтает теперь Сергунчик Рэмбу этого выкрасть. Он и раньше презирал собственность и собственников этих, а теперь вообще ненавидит.

Немудрено.

После стольких-то страданий.

А дядя Дима с Кронверкского проспекта, наоборот, собственность очень даже уважает. Именно он вручил сыну Женечке свою детскую коллекцию солдатиков – и, само собой, того солдатика с двумя автоматами в руках. И именно он рассказал сыну и его другу Сереже о том, какой ценный это солдатик и с каким трудом он его в свое время выменял на четырех уланов с конями.

Рассказал, когда покупал ботинки на Горьковской. Он всю жизнь покупает ботинки. Он ее, жизнь эту, и меряет ботинками. Скажешь ему что-нибудь про девяносто третий год, а он и не помнит ничего, пока не определит, в каких тогда был ботинках. После этого любые детали этого года доложит тебе в красках.

Это, кстати, очень верно – измерять жизнь ботинками. Я вот не помню, когда какие шаги делал, а ботинки помню. Особенно если они жали.

Дядя Дима ботинки очень ценит и покупает их каждый раз, когда что-то идет не так. У них с Женькой дома и есть всего только что солдатики да ботинки. Очень много ботинок.

Он даже людей оценивает по ботинкам. Если ботинки чистые, значит, человек зажиточный – на машине ездит.

Развитие кредитования и арендного бизнеса, правда, сломало дяде Диме всю логику, но он все равно остался ей верен. Даже поломанной и неверной. Только ввел запасное правило: если в мороз человек идет в туфлях-лодочках на тонкой подошве, значит, точно богат. Парчи и жемчугов не надо, этого признака достаточно.

Это тебе не «казаки» и мотоцикл, тут все солидно.

Вот из-за этого правила дядя Дима и стал мечтать о машине. Купить в кредит он ее не может. Это выглядит как обман. Ведь все будут думать, глядя на его чистые ботинки, что он сказочно богат, а он всего лишь кредит взял. Дядя Дима – честный человек. Это и по делам его видно: четырех уланов за Рэмбу – развели его как лоха, если не врет.

Вот и остается ему лишь мечтать.

Дяде Диме на эту тему зимний сон стал сниться один и тот же. Даже сейчас, весной, когда тепло и светло, и в чистеньких лодочках нет-нет да и можно пройтись по улице. Аккуратненько так пройтись. Не отходя далеко от дома. А сон снится, и все тут.

Он во сне одет в лаковые, на тонюсенькой подошве черные туфли. Идеальные ботинки богача. В таких ботинках неважно, во что человек одет, поэтому в каждом новом сне одежда на нем разная.

Сегодня, например, это синий деловой костюм с галстуком. Костюм должен быть шерстяным, но, судя по тому, как дядя Дима замерз, где-то в этот костюм добавлена синтетика. Процентов девяносто ее в этом костюме, думаю.

И идет он в таком наряде зимой, по морозу. Даже не по морозу, а по лютейшему морозищу. Брюки к волоскам на ногах прилипают.

Ботинки на тонкой подошве оставляют мокрые следы на снегу, потому что ноги внутри еще теплые. Но проходят минуты, и мокрые следы исчезают, а подошва замерзает настолько, что перестает гнуться. И Дмитрий, идя, как на копытцах, думает лишь о том, чтобы не упасть и не сломать себе ноги, потому что тогда он всплывет только поздней весной вместе с осенней, назовем ее так, грязью.

И вот наконец машина. Его машина. Стоит и ждет его.

Он ковыляет к ней против ледяного ветра, а она стоит и радостно его ждет. Даже подмигнула ему, когда он кнопочку «открыть» нажал закоченевшими пальцами на ледяном брелоке. Что это за машина, непонятно – очень уж снег с ветром бьют в лицо, и очки, сначала запотев, покрылись ледяной коростой. Но главное – это его машина. О ней он мечтает.

Дверь не открывается. Дернуть сильнее. Пальцы не держат. Ботинки скользят. Сильнее. Открылась.

Теплой пока еще спиной к ледяному сиденью. Ключ в зажигание. Не вставляется. Руки дрожат. И весь он дрожит крупной дрожью. Вставил.

Включить фары. Сосчитать до десяти. Выключить фары. Выжать сцепление до упора. Пальцы на ногах исчезли, он их не чувствует. Ключ на старт. Пальцы на руках опять не слушаются. Стартер ноет, но не крутит. Еще разок. Медленно, как во сне, двигатель начинает шевелиться. Еще разок.

Очень неровно, вибрируя, мотор заработал. Вот выровнялись обороты, урчанье стало радовать слух привычным звуком. Дмитрий отпустил сцепление, обороты провалились, но ненадолго. Машина ожила.

Он теперь слушает рокот греющегося мотора, а не вой ледяного ветра. Включает подогрев сиденья. Еще холодно, он дрожит, но знает, долгожданное тепло уже близко. Температура двигателя ползет вверх. Аккумулятор заряжается. Все это придает уверенности, ощущение надежности.

Заработала печка. Тепло, как обычно, сначала передалось ладошкам, поднесенным к печной решеточке, потом стало отдаваться в спине, прижатой к подогреву кресла, потом потянулось к ногам. Они хотя бы появились.

Он снимает пиджак, включает радио.

Здесь, внутри, теперь тепло, сухо и музыка. И диджей несет какую-то уютную чушь сонным голосом. А мороз и ветер там, за тонким стеклом.

С каким превосходством он теперь может наблюдать за несчастным бесполым созданием в туфлях на тонкой подошве, которое, кутаясь в бесформенное холодное пальто, пытается скользить против ветра навстречу метели и прячет лицо в шарф, как бы тараня ветер тонкой вязаной шапочкой. Прямо как он десять минут назад. Видимо, еще один идиот ищет свою машину в мороз.

От этого зрелища ему становится хорошо.

Так хорошо, что он просыпается. Кутает голые ноги в одеяло, потому что весна, и он открыл форточку, а в Питере весной с открытой форточкой голые ноги очень мерзнут во сне.

Да, о какой бы вещи они ни мечтали, мечты всех собственников, по сути, одинаковы. Им нужны трудности в ее добывании. Иначе грош ей цена.

Вот и мама Аня пригорюнилась у окна, смотрит во двор. Она тоже мечтает о новенькой собственности.

О новой плите. Вот о чем она мечтает.

Их старую-старую плиту кто-то испортил. А новую-старую плиту, испортила сама она, мама Аня.

Где-то с месяц назад она начала замечать, что конфорки старой-старой плиты, видимо, перегревались. Рифленка на них спеклась, появились пощелкивания внутри. А с какого-то момента на одной из конфорок появился даже след от припекшейся к ней кастрюли.

У мамы Ани, кстати, куда-то пропали две кастрюли. Она не смогла их найти. Не говоря уж о тряпке, изготовленной из футболки мужа. Он эту футболку носил целый год после свадьбы. Любимая тряпка, между прочим.

А плиты она стала бояться.

«Не взлететь бы на воздух с такой плитой», – даже как-то сказала она мужу. Раз восемнадцать сказала. А ему хоть кол на голове теши – говоришь, говоришь, пока не разорешься.

Вот так у них появилась новая-старая плита.

Эту подержанную плиту муж купил у какого-то мужика, живущего на Зверинской через два двора, и нес ее домой на спине, наклонясь вперед, как бурлак на Волге. Мама Аня с Сергунчиком ему помогали – они шли рядом, а иногда впереди. Изредка они с двух сторон пытались его как-то поддержать, но он просил их хотя бы пальцы не трогать.

А потом он новую-старую плиту подключал к электричеству, и они ему тоже помогали – мама Аня переспрашивала, когда уже можно будет ее включить, а Сергунчик спал у себя в комнате. Потому что уже наступила ночь.

И вот наконец ей показалось, что разрешение включить новую-старую плиту получено.

Она торжественно разбудила Сергунчика. Сонного вывела его из темной спальни на свет кухни, где глава семейства что-то доковыривал отверткой в теле плиты. Отодвинула руку мужа с отверткой, повернула ручку и сказала Сергунчику: «Смотри».

Этот случай принес их семье несколько неудобств.

У лидера семейства, например, подгорела борода. А ведь такая пышная была. Рыжая. Издалека видна была, когда он вышагивал по Зверинской. Даже когда он, согбенный, нес плиту, она красиво топорщилась в стороны с должным напряжением.

Мама лишилась новой-старой плиты.

А кот и пес приготовились умереть обнявшись. Но не умерли.

Плюсы тоже были.

Сергунчик получил впечатление и полезный урок на всю жизнь. Особенно он запомнил, что надо сохранять спокойствие и, когда орут «Вырубай свет!», не выключать свет на кухне выключателем, а обесточивать помещение. Хорошо, что мама все-таки догадалась это сделать со второго раза.

Она очень суетится в таких ситуациях. Бегает, лопочет что-то. Вот Сергунчик – другое дело: он стоял, как оловянный солдатик, и смотрел. Смотрел на отца, который прыгал над всполохами в темноте, как шаман, и что-то выкрикивал. Смотрел, как мама бегала по квартире и выключала свет во всех комнатах и в прихожей. Даже заметил, как обнялись пес с котом.

Отец потом пальцем пытался прижать к плите выпавшую лампочку, чтобы прилипла, пока горячая, но не смог и обжег палец. Очень ойкал.

Мама тоже не осталась внакладе – она получила, не сразу, а по прошествии времени, когда все успокоились и залечили раны, по-настоящему новую плиту, которая и обрела название новой-новой. Так они ее еще много лет будут называть.

Отец, так сказать, семейства сбрил бороду. Ввиду ее обугливания. Без бороды ему лучше, чем с бородой. Поэтому отнесем это к плюсам.

И только кот и пес не получили ничего хорошего от этого инцидента. Пес даже получил по шее. Потому что был отправлен котом что-то выяснять на кухне.

Два раза получил. На входе и на выходе.

А ведь и эти двое тоже мечтают. И очень даже. Особенно когда спят. И о собственности размышляют. Куда ж без нее.

Возьмем, к примеру, кота.

Он спит на спине с сигаретой во рту. Сигарету ему в рот вставил Сергунчик. Потому что Сергунчику это показалось смешным. Лапы его растопырились, голова свесилась немного набок. В принципе, если б не развратная поза, ни дать ни взять курильщик в сигарном клубе на Патриарших в Москве. Хотя нет, поза тоже похожа. Я двоих таких там видел.

Мечтает он о том, чтобы все убрались от него в даль туманную. Чтобы не было ни здоровенного этого мужика, ни жены его дурацкой, ни Сергунчика, ни даже пса. Пес еще туда-сюда, но он вонючий и фамильярный. Лижет прямо в морду, даже в рот языком попасть может. Уму не постижимо!

А если их всех не будет, он сможет делать что хочет. Особенно воровать. Если их всех не будет, это и воровством-то не назовешь. Так, просто взял ножку куриную вон из той тарелки и пошел себе.

Коты не признают собственности. Хотя пока и мечтают о ней. Они, получается, коммунисты.

А с собаками проще.

По форме их мечты очень похожи на кошачьи, но с небольшими отличиями.

Та же поза, но без сигаретки и не на кресле, а на полу.

Та же цель, но исчезнуть должны все, кроме хозяина. Потому что собственность без хозяина будет скучать, а она очень не любит скучать. Она любит с ним гулять, играть и вообще общаться всячески. И кушать она любит тоже, когда хозяин кушает.

Вот и снится псу, что все исчезли, даже Сергунчик. И не нужно ни с кем бороться за внимание.

И тогда хозяин залезет на велосипед, а поводок будет держать в руке. А пес сможет тащить его, пока не устанет. А он устанет нескоро, потому что он очень полезный пес. И они будут самыми первыми, даже если, кроме них, никто никуда не бежит и не едет. Всех обогнать – это важно.

В отличие от котов-коммунистов, собаки, получается, за капитализм. Только видят они себя средством производства. Или чем-то похожим, поди пойми их эгоизм.