Buch lesen: «Тусклый свет электрических фонарей»

Schriftart:

Бездушный холод мрамора

– Мне сегодня опять снился сон… Подожди, подожди…

– Какой сон?

– Вчерашний. Мои пальцы росли, росли…

– Твои нежные пальчики?

– Ну вот, ты опять забыл. Я же тебе рассказывала.

– Нет, я не забыл. Росли, росли…

– И что же дальше?

– И… И выросли.

– Ах ты противный! Ты опять всё забыл! А вот я тебя сейчас подушкой!

– Не трогай подушку… Ой, черт! Ах вот ты как! Ну, моя подушка не хуже твоей!

– Получай, получай! Будешь знать, как забывать!

– Но я же всё помню!

– Ничего ты не помнишь!

– Ладно, не помню. Но зато готов слушать.

– Правда?

– Без сомнения.

– Ну ладно. Слушай опять. Только не вздумай снова забыть!

– Да не забуду, не забуду.

Кати отбросила подушку и расслабленно упала на мраморно-белые простыни, распластавшись по кровати. Я аккуратно сидел в уголке и любовался ее нежным телом, тающим в прозрачных складках тонкой рубашки. Улыбаясь, Кати рассудительно начала:

– Так вот. Пальцы. Они росли, росли, становились мягкими, такими, знаешь, как пухом покрытыми. И вся я становилась такая пушистая и мягкая… Не смейся, подушка у меня под рукой. Сначала я удивилась, что я такая пушистая, а потом поняла, что я – это не я. Ну, что, в общем, какая разница, пушистая я или нет. – Кати внезапно села на кровати и скоро продолжила. – Можно и пушистой быть. Когда я это подумала, мне вдруг почудилось, что я всё могу. Всё-всё. Тогда я встала и пошла к окну. Воздух за окном был такой плотный, что по нему не только летать – ходить можно было. И я бы полетела… Но тут… Да ты спишь!

– Нет, я всё слышу, – очнулся я. – Ты хотела полететь, но почему-то не улетела.

– Я оглянулась. Оглянулась и увидела тебя. Ты был такой смешной и перепуганный. Я засмеялась и…

– И что?

– И проснулась. Видишь, какой ты вредный – не дал мне полетать!

– Я не отвечаю за то, как веду себя в твоих снах.

– А вот и отвечаешь!

Тут я понял, что Кати слишком взбудоражена, чтобы уснуть, а поскольку всё, кроме моей бренной оболочки, дрыхло в потемках моего тела уже не менее часа, ситуация требовала самых решительных действий. Я потянулся к ней, обхватил руками ее расслабленное и в то же время слегка испуганное тело и поймал своими губами ее влажные, нежные и немного дрожащие губки.

Кати заснула на моем плече, а все мои сны, обнаружив свой ревнивый характер, обиженно разбрелись кто куда. Я лежал с открытыми глазами и равнодушно изучал нелепые полосы лунного света на потолке. Суетливые пылинки, так безудержно метавшиеся днем под солнечными лучами, сейчас были аккуратно разложены – каждая на своем месте. Внешняя тишина проникала в мои мысли, которые меланхолично растворялись в ее теплых объятиях. На их место приходили другие, давно забытые, даже не мысли уже, а бесплотные образы. И я представил вдруг весь огромный город, посреди которого я лежал. Темный город, наполненный снами, как затонувший корабль – водорослями и стайками светящихся коралловых рыбок. Сам город не спал, только в его душе возникали, переплетались, исчезали чужие видения, наполняя плоть каменных стен и мостовых ощущениями сбывшихся желаний и первой любви. Казалось, я чувствовал то же самое. Огоньки одиноких окон и ночных фонарей превращали темноту за пределами города в нерушимую пустоту, а сам он повисал в толще Мироздания как большая молчаливая рыба. Тоненькие сети телефонных проводов нервами пронизывали ее тело, и в этих сетях безмятежно спали люди. Их неподвижность не беспокоила паутину, и дневные хлопоты тоже подремывали, готовые встрепенуться в любой миг, лишь только дрожание паутины выдаст существование жертвы. И среди всех этих спящих душ лишь одна ярким светом пробивалась наружу, через прозрачную плоть. Кати…

– Кати! – я мгновенно проснулся и, не успев еще открыть глаза, повернул голову к окну. Полупризрачная фигурка Кати стояла босыми ногами на холодном белом подоконнике. Она смотрела в прозрачную глубину затаившегося города. Окно было открыто, и сумрачный ветер, пьяный тусклым светом ночных фонарей, фамильярно трепал ее волосы. Я вскочил на ноги и тихо повторил:

– Кати…

Кати обернулась, увидела меня и засмеялась:

– Какой ты смешной! Ну чего так испугался?

«Это сон, – с облегчением подумал я, – просто сон». И в тот же миг, противореча собственным мыслям, я сделал два быстрых шага к окну и крепко обхватил ее колени. Реальность обрушившихся на меня ощущений, казалось, разбила всё мое существо вдребезги. Я почувствовал ступнями ледяной пол, а всей кожей – холод ночного воздуха. Теплое трепещущее тело Кати напряженно и перепуганно окаменело у меня в руках. Я бережно поднял ее и аккуратно положил на кровать. Ее наполненные тьмой глаза не отрываясь смотрели на меня.

– Так это было… Это было на самом деле? – сказала наконец она.

Ответа на этот вопрос не требовалось, и я, не произнеся ни слова, крепко обнял ее.

* * *

В трубке прозвучала незатейливая мелодия из семи нот и длинный гудок.

– Алло.

– Привет, Кати!

– Привет!

– Всё там у тебя нормально?

– Ага.

– Сходила к врачу?

– Сходила. Какие-то таблетки дал. Говорит, что я после них буду как засыпающая рыба. А я не хочу как рыба.

– Ничего, пусть уж лучше как рыба.

– Ты зайдешь сегодня?

– Не знаю. Работы много. Поздно закончу. Но если всё же вырвусь, то зайду.

– Заходи. Я буду ждать.

– Постараюсь. Ну ладно, счастливо. Целую твои пальчики.

– Счастливо.

Я положил трубку и некоторое время неподвижно сидел и смотрел на стол, заставляя себя приступить к работе. Однако, как только я начал, мир исчез вокруг меня. В себя я пришел, только когда всё закончил.

Часы безмолвно сказали мне, что уже давно ночь. Я встал, потянулся, взглянул в окно. Свет фонарей отражался от блестящей глади улиц промокшего города. Надев плащ и шляпу, я спустился к черной блестящей воде асфальта и пошел по ней к Кати, вовсе не ощущая себя богом.

Я шел через улицы, а они проходили сквозь меня. Серпик луны в прорывах облаков потерял уже всякую надежду победить живое свечение ночного города. Я шел без мыслей по знакомым улицам, мимо гаснущих окон. Одинокие ночные автомобили время от времени пробегали мимо, разбрасывая во все стороны искорки брызг. Внезапно холод этих брызг коснулся моего лица, и я понял, что уже несколько минут стою на перекрестке, как бы ожидая кого-нибудь. Оглядевшись, я понял причину замешательства моего внутреннего поводыря. Перекресток, на котором я стоял, был мне незнаком. Беспомощно оглядевшись, я попытался вспомнить, как я сюда вышел. Всё вокруг казалось знакомым, но куда идти в этом знакомом месте, было неясно. Подойдя к темной и влажной, как кора старого дерева, стене, я вгляделся в табличку под разбитой лампочкой. На ней было написано: «улица Нелепая».

Я не знал никаких нелепых улиц. Наверное, самым разумным было бы повернуть назад и попытаться выйти к известным мне местам. Но мне не хотелось терять время, и, понадеявшись на удачу, я побрел вдоль невысоких домов с редкими горящими окнами.

Скоро я обратил внимание, что фонарей на улице становится всё меньше. Улица тянулась в бесконечность, пропадая во мраке. И вспышкой молнии этот мрак прорезало белое пятно. На перекрестке, в нише на углу дома, стояла статуя. Единственный фонарь этого перекрестка обнимал ее тело своим нежным светом. Перепрыгнув лужу, я подошел поближе. Мраморная обнаженная девочка, нагнувшаяся к мраморному кувшину, занимала центр этого ночного мира. Темнота вокруг нее поглотила дома, мокрую мостовую, черные листья молчащих деревьев и меня, случайного созерцателя из тени. Холод, заставлявший меня ежиться, не прикасался к ней, замирая в миллиметре от поверхности ее тела. Мраморные глаза блестели тонкой пленкой дождевой воды, и в них звездным небом отражались маленькие огоньки ночного города. Каменные губы мягко улыбались каким-то мыслям, ведомым лишь статуям.

С трудом оторвав взгляд от плавных изгибов ее тела, я посмотрел на слова, выбитые под нишей. Разобрав скрытые темнотой буквы, я прочел неуместную надпись: «В мастерской Бога, как в мастерской любого настоящего художника, царил хаос».

Я долго стоял в темноте рядом с каменным созданием, не обращавшим на меня никакого внимания. Только когда серый рассвет сделал ощутимее холод пространства, я встряхнулся и превратился из статуи в человека. Утренний свет менял всё вокруг, и, свернув на первом же перекрестке, я оказался в знакомом месте. Идти к Кати в такую рань было глупо, но, раз я начал ночью путь в этом направлении, мне хотелось всё же завершить его. Сначала я шел медленно, понимая бессмысленность спешки в пять часов утра. Но чем ближе я подходил к дому Кати, тем сильнее и сильнее мне начинало казаться, что мое ночное приключение имеет какой-то неуловимый, как забываемое сновидение, смысл. Чем пристальнее я разглядывал этот смысл, тем быстрее он терялся среди уверенных и рассудительных мыслей. Я пошел быстрее, и призрачное беспокойство начало нарастать вместе с темпом моей ходьбы. На улицах показались первые заспанные автомобили, и их нервный шум подхлестывал меня. Было уже совсем светло, казалось, ночная тьма перебралась из городского воздуха в мою грудь. Мне оставалось всего несколько кварталов, когда моя тревога выросла в панику и я побежал по лужам, пересекая серые улицы со злыми и равнодушными машинами.

Перед домом Кати я остановился. Темное распахнутое окно на высоком этаже и тело Кати на тротуаре, рядом с черной спокойной лужей. Казалось, что это маленькая блестящая рыбка, случайно выброшенная на берег. И тоненькая струйка крови, растворяющейся затейливыми завитками в агатовой воде. Было слишком поздно. Бездонная лужа выпила всю жизнь Кати.

Рассвет под мостом и человек с растрепанными волосами

Я долго не мог прийти в себя. Время исчезло. Дни сменялись ночами, ночи днями, а я всё жил в сером зябком утреннем сумраке. Я никуда не выходил, только бросил однажды мокрый ком земли на гулкую крышку гроба. Дожди сменились солнцем и ярким небом, поэтому я глухо зашторил окна. Но всё равно просыпался каждое утро в тот момент, когда восходило солнце.

Мое восприятие действительности изменилось, и мне начало казаться, что статуя, найденная мною ночью посреди промокшего города, и смерть Кати связаны между собой. Я вышел к неуместной радости солнца и мрачным призраком бродил по знакомым улочкам, пытаясь найти среди них незнакомую. Однако я и вправду хорошо знал этот район, и в нём не было места для незнакомых улиц.

День за днем я выходил из дому и проходил уже привычным маршрутом. Наконец, осознав бессмысленность подобных блужданий, я задумался. Теперь уже не мои ноги, а мои мысли ходили по кругу, тщетно пытаясь найти приемлемое объяснение. В конце концов я плюнул на весь этот хаос нелепиц и, не в силах больше оставаться в надоевших стенах или бродить по осточертелым переулкам, отправился в противоположную часть города.

Медленно бредя вдоль ограды старого парка, я благодарно впитывал в себя окружающую тишину. Вечерний ветер, пропитанный светом заходящего солнца, с легкостью выдувал из моей бедной головы прошлогоднюю пыль воспоминаний. Оранжевое небо беззаботно играло в ладошки со свежими листьями деревьев. Не было ничего, кроме этой ограды, этих деревьев и этого вечера.

Внезапно возникшая калитка заставила меня повернуть голову и бросить взгляд в глубину парка. Там, на темном фоне деревьев, стояла маленькая светлая фигурка.

– Кати… – прошептал я и, ничего не соображая, помчался сквозь шелест листьев к такому знакомому силуэту. Но уже через несколько шагов силуэт этот распался на отдельные пятна: на блики солнца, упавшие на песчаные дорожки, на белые стволы берез. Я остановился, удивляясь безумию своей радости, и в этот момент знакомый тихий смех раздался за моей спиной. Оглянувшись, я увидел Кати – так близко, что в ее существовании уже нельзя было обмануться. Она стояла, пронизанная последними лучами, смотрела на меня и смеялась. Струны солнечных лучей дрожали в такт этому смеху, и ее тело трепетало вместе с ними. Не в силах смириться с абсурдом реальности, я зажмурился и закрыл глаза ладонями. Но нежный смех Кати уже звучал со всех сторон и, казалось, даже внутри меня. Как стихает ветер, смех этот стал слабее, а затем исчез. Я открыл глаза. Солнце зашло. Кати нигде не было.

* * *

– Садись, чего стоишь?

– Я не могу сидеть! Представляешь, я бродил около парка и вдруг увидел…

– По крайней мере, не маячь перед глазами.

– Ладно. Остин, это очень важно!

– Ну хорошо, кого ты там увидел?

– Кати!

– Успокойся. Ты сам понимаешь, что тебе всё это померещилось?

– Как померещилось! Да я видел ее, как тебя сейчас!

– Может, тебе всё приснилось? Разве то, что ты видел, казалось тебе реальным?

– Мне и сейчас то, что я вижу, кажется нереальным.

– Ох, господи! Прямо не знаю, что тебе сказать. Пропавшее тело не повод…

– Что?!! – окружающий мир плавно тронулся под моими ногами, как поезд, уходящий прочь от перрона к чуждым и таинственным странам.

– А, чёрт! – выругался Остин. – Я забыл, что ты не знаешь.

– Чего не знаю? – поезд вселенной всё набирал скорость, и я уже с трудом удерживался на ногах. Остин молчал, глядя в пол. Я не знал, что сказать. Наконец выдавил:

– Не молчи!

– Сядь всё-таки. Сейчас я тебе всё скажу. Подожди.

Я сел, не в силах стоять. Железные колёса в моей груди гулко стучали по железным рельсам. Наконец Остин произнес:

– Тело Кати исчезло. Тебе не говорили, потому что… Ну… Потому что…

– А гроб?

– Гроб был пустой.

– Не может быть!

– Успокойся.

Я закрыл глаза. Мир достиг своей крейсерской скорости. Меня уже не так трясло, только сердце равномерно постукивало на стыках рельс. Остин еще помолчал, а потом сказал, странно-спокойно:

– Пойдем на кухню. Я тебе чаю дам. Хороший чай. Тебе понравится.

– Я равнодушен к чаю, ты же знаешь. Лучше расскажи всё.

– Рассказывать-то и нечего. Пойдем-пойдем. Всё, что знаю, – скажу…

Вспыхнувший под потолком свет неяркой лампочки сотворил маленькую пещерку кухни. Остин привычным мановением руки чиркнул спичкой, зажег голубое пламя и уютно расположил над ним чайник. Я сидел у стола и ждал.

– Рассказывать действительно нечего. Тело Кати пропало. Непонятно даже, в какой момент. Но смерть к этому моменту уже была установлена. Надеюсь, ты не веришь в живых мертвецов?

– Призраков не существует, – равнодушно сказал я.

– Вот видишь. Не бери в голову. Вот и чайник закипел.

Некоторое время я наблюдал, как Остин возится с чаем и прочей ерундой.

– Знаешь, Остин, я понимаю, что выгляжу полным идиотом. Когда я говорил про Кати в парке, я склонен был думать, что у меня начались галлюцинации. Но когда ты сказал про пустой гроб…

– Ну хорошо, допустим, видел ты что-то… Тебе сколько сахара?.. Но это событие никак не может повлиять на твою жизнь. Понимаешь, оно ничего не меняет. Занимайся своим делом и живи, как жил раньше.

– Я не могу ничем сейчас заниматься.

– Ну, тогда ходи по кладбищам и разыскивай своего несуществующего призрака!

– Ты это серьезно? – я оторвал взгляд от омута недопитого чая и удивленно взглянул на Остина.

– Более-менее. Ну если ты ничем не можешь заниматься, то действительно поброди по кладбищам. Ночи сейчас холодные, когда ты совсем замерзнешь или, еще лучше, простудишься, то поймешь наконец, что Кати уже нет.

– Нет, ты серьезно хочешь, чтобы я бродил ночами по кладбищу? – у Остина была вредная привычка время от времени чрезмерно удивлять меня.

– Нет, почему ночами? Ворота в другой мир открываются в сумерки.

– Почему в сумерки?

– Ну, как тебе сказать… Есть день, есть ночь. А сумерки – ни то ни сё. Ни силы света, ни силы тьмы не владеют ими. Поэтому именно в сумерки и легче всего пройти в другой мир. Вообще, любое «ни то ни сё» куда-нибудь да ведет. Берег реки (не зря ведь тролли под мостами жили), сумерки, кладбищенская ограда, Хеллоуин, когда одно время уже закончилось, а другое еще не наступило. Или смех, например…

– Смех-то здесь причем?

– Смешно то, – с готовностью начал Остин, – что содержит в себе парадокс. Два образа мысли, которые противоречат друг другу. А между этими мыслями есть пространство, которое не принадлежит ни одной из них, и именно там есть проход в нечто иное. Тебе нужно быть веселее, друг мой. С таким выражением на лице ты уж точно ничего не найдешь!

– Ты сейчас говоришь правду или хитришь?

– Я говорю правду, даже когда хитрю, – улыбнулся Остин.

* * *

Я ступил на мост и почувствовал, как он вздрогнул. Проносящиеся автомобили заставляли этого железного монстра трепетать, как трепещет юная девушка, открывающая неожиданное письмо. Я поежился от ночного холода. Луна уже спряталась где-то там, за пределами города, и почти сразу же облака затянули ставшее бесполезным небо. Я медленно брел сквозь металлические колонны и растяжки. Огни моста делали его похожим на большой уставший пароход, плывущий по волнам светящегося планктона. Подойдя к перилам, я взглянул вниз. Темная неспокойная вода поглощала всю стройную и продуманную систему огоньков, превращая их в беспорядочно суетящиеся искры. Оглядевшись, я увидел наконец то, что искал: квадратный люк с холодной железной ручкой. Приподняв тяжелую крышку, я, тщетно стараясь не испачкать плащ, спустился вниз. Ночная тишина города притворилась тишиной замкнутого пространства. Я нашел в кармане фонарик, вытащил его и бросил сонный кружок света к своим ногам. Мост снова вздрогнул, но всё же разрешил мне ощупать светлым пятнышком свою душу.

Ничего неожиданного не оказалось в этой душе. Ржавая пустота, металлические балки, тонкая жесть под ногами. «Совсем с ума сошел, – подумал я о себе. – Неужто и вправду я ожидал увидеть под мостом троллей?» Я попытался прочувствовать всю нелепость этого предположения, но не ощутил внутри себя вообще ничего. Только ржавчина и пустота.

Луч фонарика неожиданно зацепился за край еще одного люка. В недоумении я открыл его и увидел далеко под собой черную рябь речной воды. Было полным безумием спускаться в это отверстие, но это безумие также оставило меня безучастным. Я сел на край дыры, спустил ноги и попытался нащупать хоть что-нибудь твердое. Неожиданно просто это удалось. Впрочем, если здесь есть люк, то как-то предполагалось через него спускаться. Довольно скоро не только мои ноги, но и все остальные части моего тела оказались подвешенными в железной паутине над равнодушно текущей рекой. Усевшись поудобнее на сплетении труб, я взглянул на свои ботинки, легкомысленно болтавшиеся на фоне искрящихся отражений, и холод железных конструкций проник через мою одежду и сковал в неподвижности мое тело ледяными иголками. Металлические кружева моста сплелись с холодной сетью внутри меня. Мост сделал меня своей частью, и проехавший грузовик заставил трепетать не только его, но и мое тело.

Так мы и глядели вместе на неторопливую воду. Из-за поворота реки показалась баржа и, светя неяркими огоньками, двинулась в нашу сторону. С неторопливостью верблюда она приближалась к мосту, неся на себе свое бремя – горб то ли из песка, то ли из чего-то столь же бесполезного. Совершенно незаметно она вдруг оказалась прямо подо мной: сначала эта гора со спящими на ней птицами, а потом и огоньки, придававшие всей этой громаде иллюзию осмысленности. Фонарик, воспользовавшись тем, что мои пальцы утратили всякую бдительность, вырвался на волю и, вращаясь, плюхнулся в воду сразу за кормой судна. Несколько мгновений он пытался светить из-под воды, а затем, оставив бесплодную затею, погас.

Холодный ветер засвистел в ажурных конструкциях, и мост радостно принял его в себя. Потом ветер стих, и капли дождя покрыли реку узорной вуалью. Лишь под мостом вода осталась такой, как была. Дождь усиливался и наконец полил как из ведра. Тяжелые капли, падая в реку, подбрасывали вверх мелкие брызги, поднимающиеся лживым туманом почти до парапета. Я был благодарен железной ладошке, укрывающей меня от потопа. Вскоре дождь стал слабеть и вдруг отпустил обиженную реку. Небо посветлело, ночные облака медленно расходились, освобождая чистое небо. Последние звезды выглянули попрощаться с городом и живущим собственной жизнью мостом. Легкий холодный туман ласково закрыл обнаженное дождем тело реки, но, увидав восходящее солнце, выглянувшее из-за туч, тактично исчез, давая темной воде возможность согреться. Под взглядом красного, неумытого светила я почувствовал, что отчаянно замерз. Неуклюже поднявшись на ноги, я стал аккуратно переступать с балки на балку, стараясь не глядеть вниз. Добравшись до люка, я, окончательно перепачкавшись, забрался в закрытое от ветра и потому теплое нутро и, сожалея о потерянном фонарике, спотыкаясь побрел к выходу.

Пустынное раннее утро насмешливо смотрело на мою ссутулившуюся фигуру. Хотелось спать, а ненасытная пасть подземки еще не приступила к своему завтраку. Желая как-то провести бесполезный час, я укрылся в ближайшем парке. Солнце, недовольное тем, что его разбудили так рано, всё время пыталось завернуться в теплые облака, но те, проявляя неожиданную для них черствость, постоянно старались улизнуть. Мокрые после дождя листья роняли прозрачные капли на бесстыдно обнаженную после соития с небом землю. Пользуясь слепотой своих глаз, холодные статуи спали на каменных постаментах. Одна из них мне показалась знакомой. Мне почудилось, что тогда, на Нелепой улице, я видел именно ее. Я остановился, затем подошел поближе и прилежно вгляделся в неживое лицо. Но нет, не она.

Разочарованно отвернувшись, я увидел человека в мокром светлом плаще. Он брел по шуршащим листьям, и, казалось, все статуи на аллее при виде его просыпаются и тут же замирают в каменной неподвижности. «Господи, – подумал я. – Откуда летом столько листьев на земле?» И тут же усомнился в своей памяти – действительно ли лето сейчас? А человек неторопливо приближался ко мне в почетном карауле каменных богов. Его светлые растрепанные волосы почему-то делали его похожим на каменное изваяние, не склонное приспосабливать внешний вид к требованиям моды и людских мнений. Подойдя вплотную, человек остановился и вопросительно взглянул неожиданно живыми глазами. Мне нестерпимо захотелось что-то сказать, но я молчал, подбирая слова. Незнакомец терпеливо ждал, пока я соберу мысли.

– Я искал вас! – наконец произнес мой голос.

– Ты слишком настырно нас искал, – голос собеседника и его манера обращаться на «ты» создавали иллюзию давнего знакомства. – Ты назойливо появлялся во всех тех местах, которые нам были нужны. И при этом сущности этих мест не понимал – для тебя они были лишены смысла.

– Простите, – я опустил голову.

– На самом деле это мы виноваты перед тобой. И ты имеешь право получить ответы. Видимо, это единственное решение.

Незнакомец замолчал, ожидая вопросов. И я спросил:

– Из-за вас погибла Кати? – исподлобья взглянув на собеседника, я увидел кивок его головы и задал второй вопрос: – Зачем?

– Если бы не она, умер бы кто-то другой.

– Но почему именно она?

– Мы так решили. Или ты хотел бы сам принять подобное решение?

Светлые растрепанные волосы шевелил ветер. Еще одна несуразица – мокрый плащ и сухие волосы.

– Эта неизвестная улица… Улица и статуя. Они ведь имеют какое-то отношение к ее смерти? – пользуясь случаем, я хотел выяснить всё.

– Эта улица и статуя – для тебя. Твоя любовь всё время защищала Кати. Ты мешал нам. Тогда мы дали тебе статую, в которую ты мог бы влюбиться. Нескольких минут такой любви было достаточно.

Я слушал этого человека, отвратительно спокойно рассказывавшего об убийстве моей возлюбленной, и уже готов был разбить его лицо о каменные колени изнеженных нимф со слепыми глазами, но вспомнил о неизвестной пока части правды.

– Недавно, – сказал я, – я видел ее.

– Это была не она.

– Но я же видел…

– И всё же это была не она. Призраков не существует.

Я вздрогнул, услышав знакомую фразу. То ли осенний, то ли летний утренний ветерок добрался до моей кожи на спине, и я понял, что спрашивать мне больше нечего. Мой собеседник тоже это понял. Он несколько секунд еще смотрел на меня, затем, отворачиваясь, сказал неожиданно:

– Мне очень жаль.

Я попытался понять, насколько реальнее всё стало вокруг после таких ответов, но сразу после восхода солнца я обычно соображаю не особенно быстро.

– Если у меня еще возникнут вопросы…

Незнакомец опять взглянул в мое лицо. Затем запустил руку в карман и вытащил оттуда потертый трамвайный талон.

– Вот, возьми. Он счастливый. Это всё, что я могу тебе дать.

Передав бумажку, человек отвернулся и сделал несколько шагов в сторону.

– Ты и ты, – ткнул он пальцем в сторону двух статуй, – пойдем со мной.

Статуи не спеша выпрямились и сделали неуклюжий шаг со своих постаментов. А незнакомец уже уходил по аллее куда-то в глубину парка. Потянувшись, чтобы размять окаменевшие мышцы, две мраморные девушки неторопливо отправились за ним. Я смотрел им вслед – человеку и двум камням грациозной формы, – пока они не скрылись за поворотом. Потом устало сел на холодный опустевший постамент. Невыносимо захотелось спать, и, пытаясь отрезвить измученный ум, я тупо прочитал слова на пустом постаменте напротив, не без труда находя в них смысл: «Сморщенный ком глины давно уже умер от жажды, распахнув в последнем вздохе сухие пасти трещин».

Der kostenlose Auszug ist beendet.

Genres und Tags

Altersbeschränkung:
16+
Veröffentlichungsdatum auf Litres:
09 Juli 2021
Schreibdatum:
2018
Umfang:
110 S. 1 Illustration
Rechteinhaber:
Автор
Download-Format:
Audio
Durchschnittsbewertung 4,2 basierend auf 210 Bewertungen
Entwurf, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,8 basierend auf 60 Bewertungen
Entwurf
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 8 Bewertungen
Entwurf, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,8 basierend auf 148 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,6 basierend auf 611 Bewertungen
Entwurf
Durchschnittsbewertung 4,7 basierend auf 32 Bewertungen
Entwurf
Durchschnittsbewertung 4,8 basierend auf 264 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,6 basierend auf 159 Bewertungen
Audio
Durchschnittsbewertung 4,7 basierend auf 1565 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 5 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 0 basierend auf 0 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 3,7 basierend auf 12 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 3 Bewertungen