Buch lesen: «Настройщик власти»

Эта книга – гиперболический роман. Все герои, места и события либо рождены воображением автора, либо используются в художественных целях. Любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно и непреднамеренно. Сведения обо всех музыкальных орга́нах подлинные.

«Контролируйте музыку, и вы будете контролировать народ»

Платон «Государство». 360 год до н. э.

Пролог

Полковник Сергей Васильевич Трифонов руководил в Комитете госбезопасности отделом паранормальных явлений. Там изучали людей с уникальными способностями, порой пугающими, и использовали опасный дар в работе спецслужб. Талант родителей редко передается потомкам. Исключение составила династия с особым слухом и голосом: Композитор, Вокалиста, Дирижер, Диджей. О них я написал отдельные книги, которые и принес вдове Сергея Васильевича.

Ольга Романовна просмотрела пугающие обложки со знакомыми именами и с грустью поведала:

– После вынужденной отставки Сережа продолжал следить за судьбой подопечных лаборатории. Анализировал, делал выводы, но бывшие коллеги его даже на праздничные юбилеи не приглашали. Единственный раз мужа-пенсионера вызвали на Лубянку в середине девяностых. На встрече присутствовал Борис Абрамович Сосновский.

– Тот самый Сосновский? – удивился я, услышав имя серого кардинала российской политики.

Вдова кивнула и скользнула пальцем по книгам:

– Его интересовало досье на семью Композитора. Расспрашивал об их способностях.

Я напомнил:

– Простите, в девяностые Композитора и Вокалистки уже не было в живых, а Дирижер в те годы жил за границей.

– Он-то больше всего и интересовал Сосновского.

– Почему?

– Потому что Дирижер великолепно играл на орга́не.

– Я не ослышался, вы говорите про музыкальный инструмент?

– Про самый величественный и грандиозный музыкальный инструмент – король всех музыкальных инструментов. Знаете, что мне сказал муж, когда изучил эту тему?

Она посмотрела на меня так, словно готова была открыть великую тайну. Минутная тишина добавила значимости моменту. Ольга Романовна придвинулась ко мне и понизила голос:

– В Советском Союзе власть предала орга́н забвению, за это и поплатилась.

Я был разочарован:

– Где власть, а где органные трубы! Сергей Васильевич пошутил.

Глаза вдовы вспыхнули. Она встала, удалилась в другую комнату и вернулась с потертой кожаной папкой с гербом КГБ СССР. Сдвинула четыре моих книги на столике и хлопнула на их место тяжелую папку.

– Работа полковника госбезопасности не располагала к шуткам. Забирайте досье в обмен на следующую книгу.

Моя рука коснулась потрескавшейся кожи, прижала папку и уже не хотела ее отпускать. Вцепившись в досье, я раскланялся с хозяйкой, поспешил домой и уединился в кабинете. Под светом настольной лампы с зеленым плафоном времен СССР я бережно раскрыл старую папку, разложил листы и погрузился в невероятную историю.

Досье Трифонова послужило толчком к новой работе. Я изучал документы, встречался с выжившими участниками событий, пока сложный пазл не сложился. Картина получилась пестрой и трагичной: возвращение Дирижера в Москву под именем Санат Шуман, тайные ночные концерты для элиты, крушение великой страны, алчная борьба олигархов, взлет во власть Сосновского, жестокие убийства ради борьбы за престол. И главное! Спонтанная, весьма затратная и необъяснимая установка больших музыкальных орга́нов в столице и регионах на рубеже веков, совпавшая с кардинальной сменой власти в России.

На фоне исторических потрясений роль маленького мальчика Марка Шумана поначалу была незаметной, а затем стала решающей. Внук убийцы-чудовища Композитора, сын гения мести Дирижера, племянник невероятной Вокалистки постепенно превратился… Впрочем, я забегаю вперед.

Реальные события как и в первых книгах я дополнил воображением автора и изложил в виде остросюжетного романа.

Ольга Романовна Трифонова прочла рукопись первой. Неделю хранила молчание, потом сказала, как попрощалась:

– Публикуйте, если ничего не боитесь.

Я ушел от нее с рукописью и лишь дома обнаружил заметки в конце каждой главы, подписанные ее инициалами на латыни: ORT. Так она выразила свои эмоции, подумал я, но лишь к концу текста убедился, что заметки написаны рукой другого человека – реального прототипа моей книги. Я долго думал, как с ними поступить – и оставил, как есть. Даже в художественном произведении читатель должен услышать голос живого человека.

Перечитывая обновленный роман, я разгадал аббревиатуру ORT из трех слов на латыни. Но решил, что точнее будут два других IT. Их перевод вы уже знаете.

Глава 1. Январь 1987. Пассау, Германия.

Поздним январским вечером 1987 года к Кафедральному собору святого Стефана в Пассау подъехал бежевый «мерседес»-такси. Из машины выбрались трое: органист Санат Шуман, его жена Лия и пятилетний сын Марк. Мальчик задрал голову и открыл рот. Белые стены огромного собора устремлялись в темнеющее небо так высоко, что кресты над зелеными шапками башен были едва различимы. Скульптура женщины с младенцем в руках, застывшая на краю крыши, заставила Марка вцепиться в руку матери. Сын божий смотрел вниз и пристально разглядывал входящих в храм.

Однако прихожан холодным вечером не наблюдалось. Высокие парадные двери собора были закрыты, и семья просочилась в храм мимо божьего взора через боковой придел.

Взволнованный Санат Шуман объяснял на ходу:

– Лия, здесь самый большой в Европе орга́н. Инструмент с невероятными возможностями. Марк, ты запомнишь этот день.

В соборе оказалось ненамного теплее, чем на улице, но отец тут же снял куртку и облачился в плиссированную черную мантию с капюшоном. Глаза Марка засияли – папа стал похож на загадочного волшебника. Правда мальчик не понимал, для кого собирается играть папа, ведь в главном нефе собора со скамьями для зрителей не было ни души. Чтобы «увидеть» пустой зал Марку не требовалось туда заглядывать, достаточно было прислушаться. Пусто. Даже сквозь стены он услышал бы шаги, голоса или дыхание людей.

Всепроникающий слух передался мальчику от отца, а музыкальные способности от обоих родителей. До рождения Марка они выступали дуэтом: мама солировала на электроскрипке, папа играл на синтезаторе. В Германию семья бежала из Советского Союза, сменив фамилию Шаманов на созвучную, но немецкую – Шуман. Получить гражданство ФРГ помогли в спецотделе министерства культуры. Немцам требовался органист со знанием русского языка. Тогда это казалось улыбкой судьбы. Спустя годы улыбка превратилась в гримасу.

Санат Шуман быстро освоил сложный инструмент и стал выступать как органист на закрытых концертах для избранной публики. Там присутствовала творческая элита, успешные бизнесмены и видные политики. Периодически его посылали с тайной миссией в советскую Москву.

Марк оставался с мамой. Тщедушный мальчик не интересовал сверстников. Когда дети азартно играли, Марк опускал большие глаза и слушал. Для зрения в окружающем мире масса преград, а услышать новое и интересное можно даже запертым в темной комнате. Обычным мальчишкам такое не втолковать. Ну и ладно! Поэтому у Марка не было друзей, а у его родителей не было родственников в Германии, чтобы доверить им сына. И Санат Шуман часто брал семью с собой на концерты.

К пяти годам Марк освоил пианино, музыкальную грамоту, а главное проникся обаянием и силой классической музыки. Наиболее полно энергия музыки проявлялась в храмах, где величественные орга́ны подавляли и очаровывали одновременно. Тысячи труб, подвластных движениям пальцев музыканта, выплескивая палитру эмоций между адом и раем, изображенными тут же на фресках и старинных полотнах.

В Кафедральном соборе отец переобулся в специальную обувь с узкой колодкой и замшевой подошвой для игры на педальной клавиатуре. Потопал, проверяя удобство, и нервно размял пальцы рук.

– Мне доверили четвертую ступень. Впервые! – промолвил он по-немецки.

Марк привык, что папа даже дома переходил на немецкий, когда волновался.

– Ты справишься, – по-русски успокоила его мама.

– Я не видел нот. Играть придется с листа! – оправдывался на немецком папа.

– Выше нос, Дирижер! Ты лучший! – мама по-дружески пихнула папу в плечо.

Для Марка, родившегося в Германии, русский и немецкий языки были одинаково родными. Марк не знал, почему мама называла папу Дирижером. Это было связано с их прошлой жизнью в Советском Союзе, о которой родители не рассказывали. Там они попали в беду, из-за чего вынуждены были тайно бежать на Запад. Каждый раз напоминание о прошлом преображало папу. Он распрямлял плечи, уходил в себя, становился жестче и сильнее. Пугающая сила чувствовалась в его голосе, даже если папа говорил тихо.

– Четвертая – вершина Пирамиды! – с леденящим пафосом сказал отец, настраивая себя перед выступлением.

Марк прижался к стене. Он ничего не понял про Пирамиду, ее пугающую вершину и четвертую ступень, которую предстояло исполнить папе. Но догадался, что это нечто особенное и таинственное, раз папа обещал, что он запомнит этот день.

Отец надвинул на лоб капюшон и открыл внутреннюю дверь прохода в собор. На входе в боковой неф хмурый верзила в строгом костюме пропустил отца и вцепился в руку мамы.

– Вам сюда нельзя, фрау. Ждите в комнате.

Пока мама переспрашивала, маленький Марк прошмыгнул за отцом. Мама повиновалась охраннику. Каждый из родителей посчитал, что сын под присмотром другого, а Марк испугался, что страшный верзила погонится за ним, и юркнул в узкую дверцу. Отец поднялся к органной кафедре, Марк затаился в темноте за дверцей.

Охранник не заметил мальчика, но на этом страхи Марка не закончились. Он услышал, как к дверце подходят двое мужчин. Марк попятился. Даже для тщедушного мальчишки проход оказался узким, слева и справа угадывались ряды вертикальных труб разного диаметра, уходящих в темноту. Мальчик нащупал деревянную лестницу и по-собачьи взобрался по ней вверх до упора.

Вспыхнул свет. Дверь открылась. Мальчик сжался, но любопытство пересилило, и он приник к щели между трубами. Марк оказался на уровне третьего этажа внутри акустической камеры орга́на. Повсюду теснились ряды музыкальных труб. Двое вошедших называли себя Густав и Генрих и были похожи, как братья – вытянутые лица, пшеничные усы, светлые волосы до плеч и схожая манера говорить и двигаться.

Впоследствии Марк узнает, что они и есть братья Фоглер из династии Королевских настройщиков. Их предки помогали настоящим королям, отсюда и почетное звание. В эту тайну посвящены немногие. Королевские настройщики всегда в тени и передают секреты мастерства из века в век строго внутри семьи.

Братья разобрали инструменты.

– Густав, займись язычковыми трубами, а я настрою духовые, – скомандовал старший брат Генрих, обладатель более пышных усов.

Трубы зазвучали так громко и неожиданно, что Марк вздрогнул и отшатнулся. Это папа за органной кафедрой включил инструмент и стал нажимать одну клавишу за другой. Марк хорошо знал, как работает орга́н. Меха под полом бесшумно нагнетали воздух в короба под трубами. При нажатии клавиши открывался соответствующий клапан и ряды труб одного регистра протяжно звучали. Звучали как обычно. Но дальше началось действо похожее на колдовство.

Братья Фоглер переходили от одного ряда труб к другому и меняли звучание. Трубы были разными. Густав подкручивал рычажки, которые удлиняли или укорачивали колеблющуюся часть язычка. Генрих специальным инструментом острым как пика с одной стороны и воронкообразным с другой развальцовывал тонкие трубы или наоборот сужал их, повышая или понижая звук.

Марк разглядел у каждого настройщика маленькую сумочку на поясе – старинный поясной коше́ль. Однако вместо монет сумочки были наполнены миндалем. Настроив очередной регистр, братья забрасывали в рот по орешку и медленно разжевывали. В это время Генрих делал пометки на страницах нотной тетради. Нотный стан был заполнен от руки каллиграфическим подчерком. Размеренный процесс походил на ритуал.

Марк тайком подсматривал за работой необычных настройщиков, но большую часть информации улавливал на слух. Результаты настройки его удивляли. Органная музыка сопровождала мальчика с рождения. Он слышал разные орга́ны и знал, как должны звучать трубы – мощно, чисто и правильно. Сейчас звучание тоже было мощным, чистым, но НЕПРАВИЛЬНЫМ. Звуковые волны окрашивались загадочной дополнительной вибрацией.

Марк высунулся, чтобы рассмотреть процесс получше, может он чего-то не расслышал. И тут его заметил Генрих.

Усач взлетел по лестнице, схватил мальчика за шкирку и сдернул вниз. Он придавил его коленом к полу, поймал перепуганный взгляд и показал инструмент с острой пикой. Настройщик кольнул им перепуганного мальчишку в шею и угрожающе зашипел:

– Ты что здесь делаешь? Почему прячешься?

Марк не мог дышать и давился слезами. Его пугали сверкающие глаза, усы, похожие на мохнатых гусениц, но больше всего страшила пика, приставленная к горлу.

Разгневанный Генрих продолжал наседать:

– Подсматриваешь, сученок! Кто тебя послал?

Подошел Густав:

– Генрих, малец перепуган, убери штиммхорн.

Пика под подбородком уколола больнее. Злобный взгляд Генриха вспыхнул и поостыл, он убрал руку. Марк смог дышать. Теперь он знал, как называется страшный инструмент настройщика с каплей крови на остром кончике. Его крови.

Густав пытался отстранить брата:

– Это ребенок, он ничего не поймет. Оставь его.

– Нас тоже детьми начали учить. Отец с нами не церемонился!

Густав помог мальчику подняться.

– Как тебя зовут?

– Марк Шуман, – пролепетал мальчик, утирая сопли.

– Сын органиста, – догадался Густав.

– Больше сюда не суйся! Голову оторву! – предупредил Генрих.

Он резко хлопнул мальчишку ладонями по ушам и вышвырнул за дверь. Оглохший Марк растянулся на полу, потрогал раненную шею, слизнул кровь с пальца и размазал по щекам слезы обиды. Возвращаться к маме мимо грозного охранника было боязно. Отвлекать отца во время подготовки к выступлению запрещалось. Мальчик пробрался за колонами по боковому нефу и спрятался на лавке в крайнем ряду.

Произошедшее в недрах орга́на его жутко напугало и заинтриговало. Неправильный звук для чего? За какие секреты злые настройщики готовы пытать и истязать случайного свидетеля?

Постепенно слух возвращался к Марку. Он переборол страх и тайком вслушивался в работу настройщиков. Процесс был долгим, что объяснялось размерами музыкального инструмента. Пять клавиатур под руками отца, плюс педальная под ногами, сотни регистров, тысячи труб. Но особое внимание настройщики уделяли трубам с низким звуком. Самыми басовитыми трубами управляла педальная клавиатура. Наконец узкие туфли отца перестали метаться по плашкам, вернулись друг к другу и замерли. Орга́н затих, настройка закончилась.

Братья Фоглер вышли в центральный неф. Марк распластался на деревяной скамье. Он не видел, но слышал, как Генрих Фоглер поднялся к отцу, раскрыл чехол из мягкой кожи и извлек переплетенную пачку листов. Зашелестела бумага, пальцы отца перебирали страницы.

Та самая нотная тетрадь, в которой настройщик делал пометки, догадался Марк. Отец изучал ноты и мысленно проигрывал незнакомую мелодию. Марк вспомнил загадочные слова – четвертая ступень Пирамиды. Какой Пирамиды? Он знал про каменные пирамиды в Египте. Это единственное из семи чудес света, сохранившееся до наших дней. Или не единственное?

Через некоторое время в соборе появились слушатели. Марк удивился – всего трое. Судя по звуку шагов один был толще и выше остальных. Зрители сели в центре зала на места с лучшей акустикой.

Заиграл орга́н. Музыкальные волны оживили пространство собора, освежили воздух, словно наполнили пустой аквариум живительной влагой. Марк разбирался в музыкальных формах. Он слушал в органном исполнении знаменитые токкаты, вальсы, сонаты, марши. На этот раз отец играл неизвестную фугу. Музыка была сложной, полифонической, энергично накатывающей и отступающей подобно морским волнам. Присутствовала общая тема, которая повторялась вновь и вновь на разных регистрах. Регулярную палитру звуков смазывал низкий тембр, которого добились настройщики. Трубы звучали иначе, чем обычно – странно и неправильно.

Марк высунулся, чтобы рассмотреть слушателей. Запомнил высокого толстяка с большой залысиной. Крупный дядька слушал сосредоточенно. Поначалу органная музыка властвовала и подавляла. Но по мере исполнения энергия труб передавалась слушателям, меняла их настроение, разум и даже внешний вид. Как сухое дерево пропитывается влагой, становясь гибким и мощным, так и слушатели пропитывались музыкальными волнами и внутренне оживали.

Фуга продолжалась и продолжалась. Марк устал, растянулся на скамье и заснул. Проснулся мальчик от тишины. Были слышны лишь легкие шаги отца, покинувшего кафедру. Необычный концерт только что закончился, но аплодисментов не последовало. Слушатели пребывали в благоговейном трансе. Мощные трубы стихли, однако порожденная ими энергия проникла в зрителей и продолжала властвовать над ними.

Так длилось четверть часа. Потом со скамьи поднялся лысый толстяк. Казалось, он стал крупнее и выше. Взглянул на товарищей, те встали и заняли место оруженосцев – так показалось Марку. Еще он услышал, что трое зрителей, прослушавших фугу, покидали собор другими людьми. Даже звуки шагов у них стали тверже и четче.

Через несколько дней Марк снова увидел всех троих. На этот раз в новостях по телевизору. В центре возвышался лысый толстяк. Сразу чувствовалось, что он тут главный, даже через телевизор от него веяло силой и величием. Двое других радовались и поздравляли своего вождя. Возбужденный диктор вещал, что партия Гельмута Коля победила на выборах в Бундестаг и взяла власть в стране. Гельмут Коль снова будет канцлером ФРГ.

Родители тоже смотрели телевизор. Мама обняла папу и шепнула на ухо:

– Ты справился, Дирижер.

Отец промолчал и посмотрел на Марка. От Саната не укрылось, что сын прослушал фугу и видел Гельмута Коля в соборе, но вряд ли догадался о сути четвертой ступени Пирамиды. Этой тайной владеют лишь сильные мира сего. А также те, кто их обслуживает: горстка музыкантов и семья Королевских настройщиков Фоглер.

Следующий раз Марк оказался в том же соборе святого Стефана на обычном концерте для рядовых зрителей. Трубы звучали классически без неправильного тембра. Марк поглядел на дверцу, ведущую в недра орга́на, вспомнил манипуляции настройщиков, острую пику под горлом, удивительное звучание, преображение лысого толстяка, и понял, что прикоснулся к тайне. Смертельно опасной тайне.

Отец оказался прав, тот день Марк Шуман запомнил на всю жизнь.

ORT. Детский страх способен сделать из ребенка маньяка или гения. Пика в руке настройщика пугала и манила Марка. Спустя годы он с ней не расставался, а однажды вонзил в человека.

Глава 2. Июнь 1987. Москва.

Долгий июньский день неспешно поглощала серая ночь. Для Бориса Абрамовича Сосновского день выдался не только долгим, но и унылым, как вчера и позавчера. Да что там день, все последние месяцы Сосновский пребывал в безрадостном настроении. Доктор наук, заведующий лабораторией научного института осознал, что теряет профессиональную хватку, проигрывает конкуренцию молодым ученым. Его жизнь в науке завершается, выше по служебной лестнице он не вскарабкается. И что дальше? Ставить препоны талантам, втираться в соавторы, цепляться за должность, топить конкурентов и ждать пенсии.

А дождешься ли? Основы государства и общества стремительно разрушаются. Лидер страны объявил перестройку и гласность, насаждает некое новое мы́шление. Меняет фундамент, надеясь сохранить здание. И жили не так, и думали не о том, и кумиры не те. Того гляди памятники начнут сносить и улицы переименовывать. Да хоть вот эти!

Сосновский за рулем серой «Волги» обогнул памятник Дзержинскому перед главным зданием КГБ и поехал по проспекту Карла Маркса. Автомагнитола крутила кассету с записью оркестра Поля Мориа. Заиграла легкая пленительная «Токката». Сосновский увеличил громкость. Раньше красивая мелодия помогала ему расслабиться, привести в порядок мысли, нацелиться на новое. Но не сегодня. Он чувствовал себя высохшим деревом, смятой бумажкой, пустым колодцем. Что же делать? Залить пустоту алкоголем?

Сосновский миновал Большой театр, здание Госплана и свернул направо на улицу Горького. Взгляд заскользил в поисках освещенных витрин ресторанов и кафе. Опять неудача! Двенадцатый час ночи – все заведения закрыты. Борис Абрамович в раздражении газанул, заметил что-то белое впереди, ударил по тормозам, услышал лязг столкновения и чуть не ткнулся лбом о стекло.

Секундный страх трансформировался в гнев – какой идиот выскочил на машине из переулка ему под колеса!

– Глаза разуй! Куда прешь? – возмутился Сосновский, вылезая из машины.

Его «Волга» угодила железным бампером в заднее колесо белой «Вольво». Иностранный автомобиль предполагал высокий статус владельца. Борис Абрамович умерил пыл. Из «Вольво» высунулась худая элегантно одетая женщина аристократического вида. Лишь открытая шея выдавала ее возраст – около шестидесяти.

– Извините, я очень спешу. Что-нибудь серьезное? – Дама держалась за руль и явно собиралась продолжить путь.

Сосновский посмотрел на надломленное колесо «Вольво», скривился в улыбке.

– Приехали, барышня. Выходите, будем разбираться.

– Как приехали? Да что ж такое! Я опаздываю! – сокрушалась дама.

Она вышла из машины. По изящной горделивой стати Сосновский узнал прославленную балерину Майю Воланскую, продолжавшую солировать на сцене Большого, несмотря на почтенный возраст. Он сделал акцент на ее вине:

– Давайте без эмоций. Вы выезжали на главную улицу и должны были мне уступить.

– Вы про деньги? Потом-потом, – отмахнулась балерина. Ее явно волновало что-то другое. – А ваша машина на ходу?

У «Волги» был смят угол бампера. Сосновский пожал плечами:

– Вроде бы, да.

– Подвезите, очень прошу. Тут недалеко.

Бесцеремонная просьба смутила Сосновского. Так действуют хозяева жизни считающие, что все им обязаны. Ему бы такое самообладание.

Он уточнил:

– Вы балерина Воланская?

Дама кивнула:

– Сегодня даже цветы не взяла. Танец не шел. Я прима, и всегда была прима! А девочки из кордебалета так и лезут на мое место. Вы понимаете меня?

Сосновский прекрасно понимал. Расстроенная балерина взмахнула гибкой рукой.

– Мне нужно вдохновение.

– Мне тоже, – вырвалось у Сосновского.

Выразительные глаза балерины округлились. Она оценила интеллигентный вид лысеющего незнакомца, его неплохой костюм, затянутый галстук, твердый воротник сорочки и спросила:

– Вы кто?

– Сосновский Борис Абрамович, доктор технических наук, зав лабораторией научного института.

– Сегодня выпивали?

– Не успел.

– Тогда поехали! – приказала балерина и первой села в «Волгу».

Сосновский подавил изумление и подчинился. В салоне продолжала играть кассета Поля Мориа.

– Токката, – узнала Воланская. – Но не та.

– Я с фирменного диска записал.

Балерина снисходительно улыбнулась:

– Только живая музыка дает вдохновение. Поехали! Я покажу.

Сосновский привез Майю Воланскую к Концертному залу имени Чайковского и указал на неосвещенный парадный вход:

– Полночь. Закрыто.

– Еще пять минут. Успели! – радостно возразила балерина.

Она потащила Сосновского за угол, на улицу Горького, вдоль припаркованных «Волг» и иномарок, торопливо объясняя:

– Ночью зал арендует посольство ФРГ. Они привозят своего органиста. Советско-немецкая дружба и всё такое.

– Концерт, – догадался Сосновский. – Но почему через служебный вход?

– Особый концерт для особенных! – отрезала балерина и помахала кому-то рукой.

К неприметной двери спешил мужчина с седыми бакенбардами. Сосновский узнал знаменитого художника Илью Уханова. В прошлом году его персональная выставка в Манеже вызвала небывалый ажиотаж. Две недели толпа народа закручивалась спиралью вокруг огромного здания и часами ждала очереди, чтобы лицезреть картины мастера.

Знаменитости поздоровались.

– Кажется, мы последние, – заметила балерина, выуживая из сумочки открытку с памятником Пушкину.

– Чтобы быть первыми, – помахал такой же открыткой художник.

Он передал ее контролеру и прошел внутрь. Балерина взяла Бориса Аркадьевича под руку и тоже предъявила открытку. Контролер принял пропуск и вопросительно посмотрел на Сосновского.

– Товарищ со мной, – пояснила балерина.

– Найн! Один билет – один персон! – возразил контролер и по-военному выпятил грудь, загородив проход. Немец явно служил в охране посольства и четко выполнял инструкции.

Воланская отчаянно помахала кому-то за спиной охранника.

– Господин Хартман!

Подошел иностранец в элегантном костюме с белым платком в нагрудном кармашке. Цепкий взгляд из-под фирменных очков изучил Сосновского. Иностранец представился:

– Андреас Хартман – атташе по культуре посольства ФРГ. – И потребовал: – Ваше имя, должность, место работы.

Воланская уже прошла через заветную дверь. Борису Абрамовичу очень хотелось оказаться рядом с известной женщиной среди особенных. Он перечислил должность, ученое звание, институт и даже монографию, умолчав, что книга написана в соавторстве. Атташе по культуре оценил горячее желание и просительный тон доктора наук, сделал пометку в блокноте и пропустил Бориса Абрамовича.

В полночь в Концертном зале имени Чайковского собрались около ста человек. Среди них было много знаменитостей. Сосновский уже не удивлялся, замечая известных писателей, поэтов, художников, режиссеров, композиторов и даже чемпиона мира по шахматам. Между собой гости не разговаривали, сидели в креслах и настраивались на предстоящий концерт. В зале царил полумрак, на сцене никого не было.

Балерина усадила Сосновского рядом с собой и шепнула:

– Выкиньте хлам из головы. Откройте душу, внимайте музыке и вожделейте вдохновение.

У Бориса Абрамовича вертелись вопросы, но, глядя на молчаливую публику, он догадался, что слова здесь неуместны, а вскоре понял, что и посторонние звуки запрещены.

Вместо привычных аплодисментов публика встретила вышедшего на сцену исполнителя мертвой тишиной. Вид у музыканта был интригующий. Высокий сутулый мужчина в плиссированной черной мантии с капюшоном, накинутым на голову, в обуви на мягкой подошве скользил по сцене бесшумно. Он шел опустив голову, его лицо невозможно было разглядеть.

«Колдун», – подумал Сосновский. И вздрогнул, когда музыкант неожиданно остановился и что-то извлек из-под мантии.

ORT. Прицельный выстрел из автоматического оружия многое изменил бы в этой истории. А может, и в истории самой большой в мире страны.