Buch lesen: «Темная сторона медали»

Пролог

Две недели до начала осады

– Мы такие, какие мы есть, – сказал граф, наливая себе вина. – И это никому не под силу изменить. Я не верю в свободу выбора.

– А я верю, – сказал я. – Если не верить в свободу выбора, во что же тогда вообще верить?

– В судьбу.

– Вы фаталист, – сказал я.

– Я реалист, – сказал он. – Хотя вполне допускаю мысль, что это одно и то же. Я слишком долго живу на этом свете и хорошо понял, что так называемая «свобода выбора» всего лишь иллюзия. Мы становимся такими, какими нам суждено было стать от самого рождения.

– Может быть, для нас с вами это и так, – сказал я. – Вы, в конце концов, потомственный аристократ и так далее, о себе вообще умолчу… Из скромности. Но, к счастью, мир населен не только такими, как мы. Давайте поговорим о простых людях.

– Простых людей нет, – сказал граф. – Каждый человек, когда-либо топтавший эту землю, считает себя центром вселенной.

– Он и является центром своей маленькой вселенной, – сказал я. – И в этой вселенной он сам себе хозяин.

– Такое представление о реальном мире мало соотносится с действительностью, – сказал граф.

Солнце село быстро, как это принято в наших широтах, и сразу стало прохладнее. Я запахнул теплый плащ, поднялся с кресла и подошел к стене. Широкие бойницы обеспечивали прекрасный обзор.

Расстилающаяся вокруг равнина была спокойна и пустынна, лишь ветер шелестел невидимой в темноте травой.

– Значит, вы полагаете, что свобода выбора – это иллюзия? Миф? – уточнил я. Это был наш старый спор с графом, который начался чуть ли не в день нашего знакомства, и мы никак не могли убедить друг друга переменить свою точку зрения.

Жизненный опыт свидетельствовал в пользу графа. Последние годы я постоянно ощущал себя марионеткой в чужой игре.

Но разве можно судить о таком глобальном и основополагающем понятии, как свобода, опираясь только на одну мою жизнь? Мне уже лет семь дико хотелось верить, что у других людей и жизнь складывается по-другому.

– Конечно, миф, – сказал граф. – Течение жизни каждого человека обусловливается многими факторами, взаимодействующими друг с другом, но свободы выбора в их числе нет. Есть лишь иллюзия выбора, тешащая людское самомнение, хотя на самом деле решение, принимаемое индивидуумом в тот или иной момент, предопределено заранее.

– Любопытное заявление, – сказал я. – Вы можете подтвердить его примером?

– Извольте, – сказал граф, делая глоток из хрустального бокала. Из-за отсутствия освещения темно-красная жидкость в бокале казалась черной. – Человек идет по улице и видит на мостовой кошель, плотно набитый золотыми. Для него существует два варианта последующего развития событий: он может либо взять деньги, либо пройти мимо. Согласны?

– Допустим, – уклончиво сказал я, хотя мог бы предложить и третий вариант: например, схватить кошелек и заорать на всю улицу: «Эй, пацаны, кто тут бабло потерял?!» Однако боюсь, что нормальному человеку такое в голову не придет.

– И от чего зависит то, как он поступит?

– Это вы мне расскажите, граф.

– Для чистоты дискуссии надо рассматривать каждый конкретный случай, – сказал граф. – Допустим, человек этот беден. Он нуждается в деньгах, у него большая семья, больная мать, плохая работа или ее вообще нет, и кошель с золотом ему совсем не помешает. Более того, для него этот кошель – чудо, единственная надежда выжить. Конечно же он возьмет деньги, ведь у него нет выбора. Вы можете представить хоть один вариант, при котором наш парень пройдет мимо?

– Бедняк мимо не пройдет, даже если он видел, как этот кошель выпал из руки человека, умирающего от чумы. Ну а если наш прохожий – богач?

– А кто откажется стать еще богаче, не прикладывая к этому никаких усилий? Богатый человек не был бы богат, если бы упускал такие возможности. Поднять потерянный кем-то кошелек – в этом поступке нет ничего аморального, ничего противоестественного, ничего незаконного. Узнать, кто этот кошель уронил, и вернуть его потерявшему практически невозможно. В такой ситуации любой человек возьмет деньги. Это предопределено.

– Не любой.

– Хорошо, – сказал граф. – Допустим, не любой. Конечно, наш прохожий может оказаться монахом какой-нибудь секты, исповедующей аскетизм. Он не возьмет денег, но и в этом случае у него тоже нет выбора. Ибо он даже не способен помыслить присвоить найденный кошелек. Золото для такого человека – это зло, грех и искушение. Итак, я хочу сказать, что выбор человека в каждый отдельно рассматриваемый момент будет обусловлен всей его предыдущей жизнью, воспитанием, представлениями о морали, чести и достоинстве, жизненными нуждами, а также давлением сиюминутных обстоятельств, поэтому можно считать, что выбора нет.

– А можно считать, что вы привели не совсем удачный пример, – возразил я.

– Таких примеров множество.

Я посмотрел на часы и сказал:

– Думаю, что остальные примеры мы обсудим чуть позже. Вам уже пора отправляться.

– Вы знаете, что я предпочел бы остаться здесь, милорд.

– Нет, – сказал я. – Я вполне способен решить данный вопрос самостоятельно.

– Это может быть опасно, – сказал граф.

– Не так уж опасно, граф. По крайней мере, для меня.

– И все же…

Настал момент бить графа его же оружием.

– Что вы там говорили о свободе выбора? – спросил я. – У вас-то ее точно нет. Являясь моим вассалом, вы обязаны выполнять мои распоряжения.

– Да, милорд, – чуть более официально, чем обычно, сказал он, поставив на столик пустой бокал, поднимаясь на ноги и расправляя свой плащ. – Мне действительно пора.

– Удачи вам, граф.

– Удачи нам всем, милорд, – сказал он, шагнул с башни в пустоту и растворился во тьме.

У него всегда это здорово получалось. Никто не способен растворяться в ночи столь же эффектно, как граф. Научиться подобному трюку нельзя, с такими способностями рождаются.

Если это можно назвать рождением. Даже я так не могу. Похоже – могу, но так, как это делает граф, – ни черта.

Я сел в кресло, закурил сигарету и закрыл глаза. Сегодня у меня образовалось часа два свободного времени, а это сейчас – непозволительная роскошь. Война на носу, черт побери.

Но вопрос с башней надо было решать, и, хотя сделать это можно было и без моего участия, я считал свое выступление необходимым с точки зрения правильного пиара.

Дело следует делать не только эффективно, но и эффектно.

Дозорная башня вряд ли являлась достойным памятником архитектуры, хотя лет ей было немерено. Но если вы видели хоть одну дозорную башню в Бескрайней Степи, то можете считать, что видели их все.

Выглядит она таким тридцатиметровым каменным наростом, торчащим на сером теле равнины. Камень, из которого она сложена, настолько стар, что покрывается трещинами и рассыпается в пыль от хорошего удара каблуком, так что о ее способности противостоять тарану речи не идет. Башня имеет около десяти метров в диаметре, внутри нет ничего, кроме винтовой лестницы, с обеих сторон зажатой стенами и ведущей на смотровую площадку.

Подобные сооружения обычно способны вместить в себя гарнизон до пятидесяти солдат, но я не видел смысла держать здесь больше десяти. И только в качестве декорации.

С тех пор как я призвал Рамблера и подчинил его своей воле, всякая необходимость в дозорных башнях как в средстве наблюдения за происходящим на границах моего влияния отпала. И те десять солдат, точнее, восемь солдат, маг связи и офицер, командующий гарнизоном, служили вывеской, дающей понять любому случайному путнику, что у меня все под контролем и граница все еще на замке. Дань традиции, черт бы ее побрал.

Сегодня утром я эвакуировал гарнизон. Его командир никак не мог взять в голову, почему надо эвакуироваться, а не принимать бой, тем более что на место событий прибыл сам я, великий и ужасный. К счастью, его служба никоим образом не связана со способностью понимать мои тактические решения.

После ухода графа я остался на башне один. Возможно, мне следовало использовать оставшееся время с большим толком, заняться планированием, просмотреть какие-нибудь отчеты или просто помедитировать. Но я никогда не умел распоряжаться свободным временем рационально и просто сидел, ждал и курил. И мысли мои плавно текли по течению.

Привычка табакокурения, завезенная с соседнего континента, весьма пагубно отражается на здоровье. По крайней мере, существует такое мнение. Лично у меня мало шансов подтвердить или опровергнуть его.

Как выяснилось не так давно, я имею в виду, не так давно для меня, остальные знали об этом гораздо раньше, среди восьми поколений моих предков мужского пола не было ни одного человека, который умер бы от какой-то болезни или от старости. Естественной смертью для мужчин моего рода всегда была смерть в бою.

Возможно, что табак убивает человека. Но в моем случае гораздо быстрее это делает старая добрая традиция.

Я курил и ждал. Мне ничего не хотелось делать, и никакие эмоции по поводу предстоящего меня не тревожили. Прошло время эмоций, простите. Существует работа, которую надо сделать и которую никто не сможет сделать лучше меня.

Моя работа появилась на полчаса раньше, чем я ожидал.

Они пришли из темноты. Они были быстры и бесшумны, словно их породила сама степь. Я вряд ли обратил бы внимание на темные тени, выскользнувшие из окружающей башню травы и бросившиеся к дверям старинного укрепления, если бы вышеупомянутые двери не были бы столь стары. И если бы их хотя бы иногда смазывали.

Видимо, стоило бы попенять командиру гарнизона на недостаточно тщательный уход за вверенным ему фортификационным сооружением, однако скрип старых петель отвлек меня от моих мыслей и заставил подготовиться. Я подтащил кресло поближе к люку, ведущему на смотровую площадку башни, закурил очередную сигарету и стал ждать.

Подъем по винтовой лестнице занял у них десять минут. Вдвое больше, чем потратил бы на это одноногий старик, страдающий близорукостью. Очевидно, они никак не могли взять в толк, что яростного сопротивления, которого они ожидали, не будет.

Зато потом они увидели меня. Это произвело странный, но вполне просчитываемый эффект. Не думаю, что кто-то из этих парней мог видеть мое лицо раньше, однако все они сразу поняли, кто я такой. И что я такое.

Смерть.

Осознав сию нехитрую мысль, они остолбенели. Передние ряды не решались идти вперед, а отступить назад им не давали те, кто напирал со спины и еще не вышел из-за поворота, поэтому и не видел, с кем свела их злодейка-судьба на узкой лестнице. Некоторое время никто ничего не предпринимал. Противостоящие стороны замерли в пространстве, как на картине, написанной неведомым автором, и оценивающе разглядывали друг друга. Потом их оторопь частично прошла, а может быть, они просто решили, что терять им нечего, и двое индивидуумов бросились на меня с отчаянием камикадзе. Они пытались пронзить меня мечами, но не особенно надеялись на успех и прекрасно понимали, что обречены.

Я пошевелил указательным пальцем, и оба смельчака умерли прямо в движении. На таком расстоянии сделать это мне было совсем несложно. Тела их по инерции совершили еще по два-три шага вперед, потом ноги подкосились, мечи выпали из ослабевших пальцев, и трупы скатились к ногам их пока еще живых товарищей.

Я потушил сигарету и встал.

– Джентльмены, – сказал я. – Позвольте принести вам извинения за этот маленький инцидент. И за следующий маленький инцидент тоже. На данный момент вы не сделали мне ничего плохого, поэтому я не питаю к вам враждебных чувств и не стоит расценивать мои следующие действия как направленные лично против вас. Просто вам выпала плохая карта, а мне надо работать на свой имидж.

Я щелкнул пальцами, и лестницу залил поток бушующего огня.

Эта история – одна из многих, повествующих о вечном противостоянии между силами Добра и Зла, Света и Тьмы, Порядка и Хаоса. Это рассказ о локальном Армагеддоне.

Это сага об эпохе великих свершений, о политике и войне, дружбе, любви и предательстве, отваге и чести, о древних пророчествах и забытых легендах, о великом союзе между людьми, гномами и эльфами. Здесь будут действовать отважные герои с магическими мечами, древние волшебники, наделенные великими знаниями и мудростью, могучие армии, затмевающие пространство от горизонта до горизонта. Здесь будут фигурировать зачарованные клинки и могущественные зловещие артефакты. Здесь будет действовать боевая магия и реками литься кровь. Драконы снизойдут на землю с заснеженных горных вершин и примут участие в великом сражении. И могучая армия бросит вызов толпам зомби, ордам орков и легионам демонов.

Словом, все как всегда.

Есть только одно небольшое отличие.

Потому что рассказ поведу я. И вы впервые сможете взглянуть на, казалось бы, привычные события с другой стороны.

Со стороны Тьмы.

Часть первая
Игра наследника

Семь лет до начала осады

Глава 1

Это было просто восхитительно.

По крайней мере, это было восхитительно первые пятнадцать минут. А может быть, и все двадцать. Не знаю, как все, но я в такие моменты на часы не смотрю. В любом случае это было восхитительно ровно до тех пор, пока не раздался стук в дверь.

Стук был властный и настойчивый. Это был стук человека, уверенного в себе. И еще уверенного в том, что он попал именно туда, куда собирался. К вышеизложенному я бы добавил, что это был стук человека нетерпеливого. И может быть, даже несколько разозленного. А что самое обидное – стук не смолкал.

– Опа, – сказал я.

Горничные так не стучат. Они осторожно скребутся в дверь. Горничные не работают по ночам.

– Это мой муж, – сказала Светлана.

Это уж наверняка, подумал я. Шампанского в номер мы не заказывали, так что это и не официант. И вряд ли это ночной портье пришел спросить, все ли нас устраивает и не желаем ли мы чего-нибудь еще. В такое время суток подобные визиты просто бестактны. Особенно если пара снимает номер на ночь.

– Откуда бы тут взяться твоему мужу? – поинтересовался я.

– У него везде свои люди, – сказала она. – Он же префект этого района, ты забыл? И криминальный авторитет к тому же.

– Что будем делать?

– Может, прыгнуть в окно? – предположила она.

– Пятый этаж.

– Спрятаться в шкаф?

– Это банально. Туда он посмотрит в первую очередь.

– Под кровать?

– Туда – во вторую.

– Что же делать? – спросила она.

– Не знаю, – честно сказал я.

– Ты мужчина. Придумай что-нибудь.

– Как-то в голову ничего не приходит.

– Он тебя убьет, – сказала она. Можно подумать, такие заявления способствуют ускорению мыслительного процесса.

– Только меня?

– Ага. Меня он слишком любит. Кроме того, он мой муж и государственный чиновник. Плохая пресса ему не нужна.

– Если он твой муж, – парировал я, – так ты что-нибудь и придумывай.

За дверью послышались новые шаги. Чей-то голос угодливо осведомился, чего соизволит уважаемый товарищ. Уважаемый товарищ соизволил, чтобы ему открыли дверь. Голос пообещал, что скоро вернется, и отчалил за ключом. Не думаю, что он будет торопиться.

Если репутация отеля будет замарана убийством, парню может влететь от руководства.

– Знаешь, – сказал я, – у меня возникла одна очень интересная мысль.

– Лучше одевайся!

– Я и так одеваюсь, – заметил я, натягивая штаны. – Но все-таки… Мы пробыли в отеле не больше получаса. Отсюда сорок минут езды до префектуры и больше часа до твоего дома. Даже если твоему мужу стукнули о нашем присутствии, едва мы забрали ключи у стойки, что вполне возможно, то это все равно не объясняет, каким образом он умудрился отреагировать столь оперативно.

– Он ездит с мигалкой, – сказала она. – И вообще, я не знаю. Лучше застегни мне вот это.

– А я знаю, – сказал я, застегивая «вот это». – Твой уважаемый супруг тоже был в этом отеле или в гостинице неподалеку, и занимался он тем же, что и ты. То есть изменял своей второй половине. В данном случае – тебе.

– Ты так думаешь?

– Факт, – сказал я. – Может, попробуешь его на этом подловить?

– Он нас застукал, – ответила она. – Он нас, а не мы его.

– И все равно, – сказал я. – К тому же он нас еще не застукал.

Кстати, о стуке.

Удары в дверь, на время затихшие, возобновились с новой силой.

Я выглянул в окно. Этаж все еще был пятый, но, похоже, что других вариантов просто нет. Рядом с окном проходила водосточная труба. На вид она была довольно прочной, но испытывать эту самую прочность мне не хотелось. Падение с пятого этажа не вписывалось в мои жизненные планы на ближайшие пятьсот лет.

Однако, возвращаясь к этому моменту в своих воспоминаниях, я склонен частично согласиться с графом. Иногда выбора у нас просто нет.

Я надел воображаемую шляпу и встал на подоконник.

– Мадам, – сказал я, – это были прекраснейшие полчаса в моей жизни. Жаль, конечно, что нас так грубо прервали, но ничего не поделаешь. В любви – как на войне, и теперь мне пора отступать.

Я ухватился за водосточную трубу и перенес на нее часть своего веса. Вроде пока держит.

– Я не говорю вам «прощайте», мадам, – произнес я. – До свидания. Передавайте привет своему рогоносцу и позвоните мне, когда он отвалит куда-нибудь подальше.

Мадам ойкнула, когда я обхватил трубу обеими руками и стал спускаться. На ощупь труба была холодной. Хорошая труба, повторял я про себя, словно мантру. Прочная, хорошая труба. Не подведи меня, осталось совсем чуть-чуть. Прочная труба, хорошая труба, я так на тебя надеюсь…

Но труба моих надежд не оправдала. Сволочные они твари, эти водосточные трубы. С виду обещают безопасный выход из щекотливого положения, а на самом деле… На уровне второго этажа труба не выдержала моих домогательств, и от стены отвалился целый ее пролет. С ним в обнимку мы и полетели навстречу земле.

Если бы только это была земля! Мягкая после недавнего дождика, укрытая ковром каких-нибудь неколючих цветов, смягчающих падение…

Асфальт больно ударил по моему копчику, а остатки ирригационного сооружения ушибли левую ногу. Но если рассуждать в общем и целом, то я был невредим.

Я поднялся на ноги, и кто-то сразу же довольно бесцеремонно схватил меня за плечо. Так хватают людей за плечо только представители весьма ограниченного круга профессий.

– И что это ты тут делаешь? – Был вопрос.

Я оглянулся и выдохнул от облегчения. Это был не образцовый страж порядка, совершающий обход подконтрольной ему территории, и не громила, состоящий на службе у мужа моей сегодняшней подружки, а простой гостиничный секьюрити, вышедший покурить на свежий воздух.

– Ммм, – глубокомысленно сказал я.

– Что ты тут делаешь? – Очевидно, данного мною ответа ему было недостаточно.

– Падаю, – честно сказал я и двинул охранника в челюсть. Фонарей рядом не было, да и мне вряд ли скоро доведется побывать в этом районе, так что я не слишком рисковал, что впоследствии он сможет меня опознать. Москва – город большой.

Секьюрити выпустил мое плечо и повалился на асфальт. Парня сейчас интересовали явно более важные проблемы, чем причина моего местонахождения под данными окнами. А я сделал ноги.

Неудовлетворенное либидо требовало продолжения банкета, но время было позднее, и позвонить кому-нибудь из моих постоянных подружек было бы неудобно, бестактно и, что самое печальное, бесполезно. Поэтому я взял такси, благо в Москве не проблема найти тачку ночью, и отправился в одно из моих любимейших увеселительных заведений, работающих круглые сутки.

В казино.

Персонал казино меня любит. Потому что я даю хорошие чаевые, когда выигрываю, и являюсь для ребят одной из прямых статей дохода. А владелец казино – терпеть не может. Потому что выигрываю я постоянно и являюсь для него одной из статей прямых убытков.

Не знаю, почему, но так уж повелось, что я с самого рождения никогда не проигрываю в азартных играх, даже когда играю с записными шулерами, и, что самое интересное, без всяческих усилий с моей стороны.

Когда я выиграл вторую тысячу долларов, к столу с рулеткой подошел шеф охраны и сообщил, что ему, конечно, все равно и это не его собачье дело, разумеется, однако, на его взгляд, мне уже пора. И директор заведения с его точкой зрения абсолютно согласен.

Конечно, это было их субъективное мнение, с которым я мог бы и не соглашаться, но я посмотрел на часы, увидел, что полночь миновала пару часов назад, вежливо согласился с высказанным предположением, обменял в кассе фишки на бабки и отправился домой. По дороге я заскочил в круглосуточный супермаркет, затарился горючим, которое должно было если не полностью, то хотя бы частично компенсировать полученный моральный ущерб.

Поганое это дело – пить в одиночку. Поганее может быть только поиск компании для распития спиртных напитков в половине четвертого утра. Максимум, на кого вы можете рассчитывать, это пара бомжей. И то при условии, что вам удастся выманить их из подвала.

Я выпил немного. Где-то около пол-литра водки, смешанной с кока-колой. Если бы я знал, что случится утром, нажрался бы вдрабадан.

А потом было утро.

Похмельем я не маялся, однако ощущал вполне обычную с утра невменяемость, которая, как правило, пропадает при второй чашке кофе и третьей сигарете. Именно на эту невменяемость я возлагаю ответственность за то, что трижды прошел мимо обеденного стола, на котором лежала новая цацка.

Задним умом, которым мы все крепки, я понимал, что цацка лежала там с самого утра. Возможно, она появилась даже до того, как я проснулся. Но заметил я ее, только когда потянулся за часами, чтобы выяснить, который сейчас час и не опоздаю ли я на тренировку.

Цацка лежала точно в центре стола между швейцарскими часами «радо» и солнечными очками «рей-бан». И это было удивительно, потому что я эту цацку домой не приносил. И вообще видел ее в первый раз.

Это было нечто между браслетом и напульсником. На мой взгляд человека, чурающегося нательных украшений, он был слишком массивным, но удивительно для своей массивности легким. Титановый, наверное, подумал я тогда. Длиной он был как раз с мое запястье, шириной около пяти сантиметров. Выполненный из какого-то тусклого металла, он был весь покрыт то ли каббалистическими знаками, то ли тайными рунами, то ли откровенной фигней.

Пробы, равно как и клейма производителя, на ювелирном изделии не обнаружилось.

– Любопытно, – сказал я, снимая трубку телефона. – Охрана?

– Да, Константин Георгиевич.

– С моей квартирой все нормально?

– В смысле?

– В прямом. Никто не вламывался?

– Мониторы слежения ничего не зафиксировали. А что, у вас что-то пропало?

– Нет, – сказал я. – Извините за беспокойство.

– Ничего страшного, Константин Георгиевич. Никакого беспокойства.

Зато я беспокойство ощущал. Конечно, у меня ничего не пропало, а, наоборот, кое-что непонятное появилось, и этот факт говорил только об одном – в квартире кто-то был. А если этот кто-то сумел проникнуть в мою квартиру, расположенную в элитном и тщательно охраняемом жилом комплексе, и не оставил никаких следов на камерах наблюдения, это значит…

Я не успел придумать, что это значит. Потому что как раз на середине этой мысли в дверь позвонили. В полной уверенности, что это кто-то из соседей, я открыл, не спрашивая.

На пороге стоял незнакомый мужчина. Он был одет в очень дорогой черный костюм, лакированные туфли, темные очки и шляпу. На вид ему было около сорока. И даже в том, как он стоял, чувствовалось что-то аристократическое и властное.

– Здрасте, – сказал я.

– Добрый день, – сказал он. – С вашего позволения я пройду.

И он прошел. Причем так быстро и элегантно, что я даже не понял, как он это сделал. В какой-то момент он стоял на пороге и вдруг проскользнул мимо меня, словно ветерок, и оказался в квартире.

Я запер за ним дверь и догнал его уже в гостиной. Он стоял у двери и внимательно осматривал комнату. Потом его взгляд остановился. Проследив направление, я убедился, что глаза гостя прикованы к цацке. С одной стороны, это было логично. Новая цацка, новый знакомый, и они связаны. С другой стороны, это был полный абсурд.

– Ваша? – спросил я.

– Нет, – сказал он, четко поняв, о чем идет речь. – Ваша.

– Ага, – сказал я. – Понятно. Не ваша. Наоборот, моя. Кофе хотите?

– Хочу, – сказал он.

– Тогда пошли на кухню.

Кофеварка была горячая, так что я быстро налил нам по чашке, после чего мы сели за стол. Сидел он тоже весьма аристократично.

– Сигарету? – предложил я.

– Спасибо, я не курю.

– Очень за вас рад, – сказал я. – Курение убивает.

– Множество вещей убивают, – сказал он.

– Это факт, – сказал я. – Может, познакомимся? Меня Константином зовут.

– Нет, – сказал он и покачал головой.

– Не хотите знакомиться? – спросил я.

– Хочу, – сказал он. – Очень хочу. Вы даже не представляете себе как. Только вас зовут не Константином.

– Весьма любопытное заявление, – сказал я. – Показать вам мой паспорт?

– Паспорт – это такая бумага?

– Да.

– Что какой-то кусок бумаги может знать об истинном положении вещей?

– Звучит вполне логично, – сказал я. – Но мои родители с самого детства звали меня Константином.

– Они лгали, – сказал он.

Кухонный стол имеет в ширину меньше метра. Мы сидели по разные его стороны, и ничто не мешало мне попытаться врезать парню в челюсть, даже не вставая со своего стула.

Он увернулся, причем настолько легко, что мне стало несколько не по себе. Если парень может отклониться от моего первого неожиданного удара, да еще так ловко, что и капля кофе не пролилась из его чашки, понятно, что бить его во второй раз не стоит и пробовать. Я ему явно не конкурент.

– Неплохо, – сказал я.

Он молча кивнул.

– Тогда, для разнообразия, может быть, вы представитесь, – предложил я. – И заодно объясните, зачем ко мне пришли и чего от меня хотите.

– Мое имя не имеет значения, – сказал он. – Но для удобства обращения вы можете называть меня графом.

– Это кличка или реальный титул?

– Титул, – сказал он.

– А фамилия к нему не прилагается?

– Я уже говорил, что это не имеет значения, – сказал он. – Имеет значение тот факт, что я был близким другом и соратником вашего отца.

– Я вас не помню, – сказал я. – У отца было много друзей и соратников, но дворян среди них точно не было.

– Я имею в виду вашего настоящего отца, – сказал он.

– Этим заявлением вы пытаетесь оскорбить мою мать или же намекаете мне на что-то, чего я не знаю? – спросил я. – Интересуюсь чисто академически.

– Те люди, которых вы считали своими родителями, на самом деле ими не были. Они вас усыновили. А я прибыл к вам от вашего настоящего отца.

– Который через двадцать два года все-таки вспомнил, что у него есть сын? – поинтересовался я. – И чего ему надо?

– Ему ничего не надо, – сказал граф. – Он умер.

Мои родители погибли в авиакатастрофе, когда мне было пятнадцать лет.

Папа был человеком далеко не бедным, если не сказать, очень богатым, и самолет, сверзившийся с высоты пяти тысяч километров и унесший жизни пяти человек, принадлежал ему. Пилотировал он сам.

Кроме него и мамы на борту находилась семейная чета отцовских компаньонов по бизнесу и мой дядя. Других родственников у меня не было, так что после аварии, произошедшей, как показало расследование, из-за ошибки пилота, я остался совсем один.

Тут бы мне и прямая дорога в детский дом, но вдруг оказалось, что дядя мой тоже был, по меньшей мере, очень богатым человеком, если не сказать, олигархом. Не знаю, как ему это удалось, точнее, не знаю, сколько ему это стоило, но его адвокаты не дали попечительскому совету, или как там это еще называется, приблизиться ко мне на расстояние пушечного выстрела. Все свое состояние, как и отец, он завещал мне. В права наследования я должен был вступить в день своего совершеннолетия, а до тех пор мне полагалась некая сумма на карманные расходы. Должен вам сказать, что она была очень неплохая. Наверное, дядя думал, что у меня очень большие карманы.

И когда мне исполнилось восемнадцать, я стал миллионером. Долларовым миллионером, разумеется.

Существовала, правда, одна закавыка. В завещании был обозначен целый ряд условий, которые я должен был выполнять, чтобы получить наследство. В частности, дядя настаивал, чтобы я посещал занятия по рукопашному бою, указав при этом вполне конкретного учителя. Зная дядину экстравагантность, я предположил, что учитель окажется, по меньшей мере, монахом Шаолиньского монастыря или престарелым японским самураем, и был очень удивлен, придя по указанному адресу и обнаружив там вечно пьяного, низкого роста, но очень широкого в плечах мужика, с ног до головы заросшего густыми черными волосами.

Занятия были персональными. И на первом же уроке я понял, что этот индивидуум способен завязать в узел все шаолиньское братство и швырнуть этот комок с горы, размазав поднимающийся по склону отряд самураев.

В Палыче, как звали моего учителя, скрывалась дикая мощь. Может быть, и первозданная, хотя я лично в этом сильно сомневаюсь. Не думаю, что во все времена существовало много таких людей. Я не видел, может ли он гнуть руками подковы, но рессорный лист от задней подвески «Волги» он с легкостью завязывал тройным морским узлом.

Одной силы мало, скажете вы. Совершенно с вами согласен. Но Палыч обладал не только силой, а также скоростью, ловкостью и феноменальной реакцией. И мастерством. Он был Ван Гогом разбивания голов и Ростроповичем ломания конечностей. Виртуозом, одним словом.

О своем возрасте он никогда не говорил, но на вид ему было около пятидесяти. Полагаю, что долгое время он проработал в какой-нибудь спецслужбе, потому что такой опыт, как у него, может быть приобретен только годами, если не десятилетиями практики.

Огнестрельное оружие Палыч почему-то не признавал, в основном он обучал меня драться голыми руками или с использованием холодного оружия: ножей, топоров и даже мечей. Конечно, в наш просвещенный век, когда ствол есть у каждого десятого, это было несколько странно, но мне дико нравилась моя теперешняя жизнь, и я не задавал лишних вопросов во избежание долгих и продолжительных бесед с дядиными адвокатами.

Палыч говорил мне, что я уже достаточно хорош, не уточняя, для чего именно, и мне оставалось верить ему на слово, ибо в реальной жизни с серьезными противниками я не сталкивался. Драки по пьянке не в счет.

На момент визита человека, называвшего себя графом, мне было двадцать два года, я был молод, богат, хорош собой и вполне доволен жизнью, так что весть о моем вдруг объявившемся и сразу же скончавшемся отце меня не слишком огорчила. Трудно было бы ожидать чего-то другого в такой ситуации. Даже если бы граф говорил правду и умерший на самом деле был моим отцом, то я не видел этого человека ни разу в жизни и никаких чувств к нему не испытывал.

Разве что одно чувство.

Любопытство.

– Когда он умер? – спросил я.

– Сегодня утром, – ответил граф.

– От чего? – Вдруг это какая-то наследственная зараза? Стоило проявить благоразумие.