Buch lesen: «Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба»

От автора

Эта книга написана к столетию со дня расстрела царской семьи.

В ней прослежена тысячелетняя драма российского самодержавия, с ее жестокой борьбой за власть, борьбой без правил, с переворотами, убийствами царей, престолонаследников, претендентов на престол. В этом контексте царствование Николая II, включая его трагический финал, при всей уникальности, во многом оказывается повторением пройденного.

Но совершенно беспрецедентна посмертная судьба Николая II и всего августейшего семейства.

В книге повествуется о том, как и почему Николай II был свергнут с престола, о том, что предшествовало расстрелу царской семьи, о самом расстреле, о трусливых и бестолковых метаниях палачей в попытках замести следы злодеяния. О неуклюжем «расследовании» цареубийства следователем Соколовым под руководством генерала Дитерихса. О нелепых политических играх вокруг уже не существующего престола в кругу уцелевших родичей царя. О самозванцах и самозванках, разыгрывавших роли чудесно спасшегося царевича Алексея и чудесно спасенной царевны Анастасии.

Полны захватывающего драматизма поиски захоронения царской семьи, увенчавшиеся успехом, который хранился в тайне более десяти лет. Не менее драматична история идентификации «екатеринбургских останков». Почти четверть века назад, совместными усилиями ученых разных специальностей и разных стран, с использованием традиционных и новейших молекулярно-генетических методов, были идентифицированы останки царя, царицы, их трех дочерей, а также четырех служителей, разделивших их судьбу. После этого результаты научной экспертизы многократно перепроверялись, уточнялись и подтверждались с достоверностью, не оставляющей места для разумных сомнений (without reasonable doubt). А затем были найдены и идентифицированы останки двух лиц, отсутствовавших в основном захоронении: царевича Алексея и царевны Марии. Эта дополнительная находка подвергла прежнюю экспертизу строжайшему экзамену и снова с триумфом ее подтвердила.

Однако влиятельные круги российских национал-патриотов не ладят с наукой. Церковь признала Николая II и всех членов августейшей семьи святыми великомучениками, а их «мощи» остаются неприкаянными. Владыки «не согласны» с тем, что эти останки царские, и отказываются их похоронить с подобающими почестями. Как католическая инквизиция не желала признать, что «все-таки она вертится», так нынешние владыки русского православия отказываются признать аутентичность «екатеринбургских останков». Противостояние науки и религии в XXI веке достигло столь же высокого накала, каким он был в век Джордано Бруно и Галилея.

Кто мог бы придумать такие острые сюжетные повороты, какие связаны с жизнью, смертью и посмертной судьбой последнего русского царя? Никто. Богиня истории Клио щедрее на изобретение захватывающих сюжетов, чем Канон Дойл, Агата Кристи и другие классики детективного жанра.

В книге частично использованы мои ранее написанные произведения: «Вместе или врозь»¹ и эссе «Цареубийство в русской истории»². Они переработаны, дополнены и составляют общее целое с вновь написанными главами. Ссылки на используемые источники даются по ходу повествования, но я особо хочу сказать об одном из них. Это выдающийся по всеохватности и добросовестности труд Наталии Розановой «Царственные страстотерпцы: посмертная судьба» (М., «Вагриус», 2008, 560 стр.). В историко-документальной литературе немного примеров, когда повествование основано на столь обширном материале, тщательно выверенном, глубоко и тонко проанализированном. Большую помощь мне оказало и личное общение с Наталией Розановой – «путем взаимной переписки». Выражаю ей сердечную благодарность.

В работе над книгой мне, как всегда, помогала моя жена Римма Резник.

Семен Резник

Март 2018 г.

Часть I
Цареубийство в русской истории

Правление в России есть самовластье, ограниченное удавкой.

Мадам де Сталь в переводе А. С. Пушкина

Вместо вступления

Когда еще в юности я прочитал романизированную биографию Стефана Цвейга «Мария Стюарт», меня поразила настойчиво повторяемая мысль автора. Она сводилась к тому, что казнь плененной королевы Шотландии, на которую решилась ее соперница и ненавистница Елизавета Английская, была величайшим революционным актом. Она стала прологом к крупнейшим потрясениям и, в конечным счете, привела к ликвидации режимов абсолютной монархии в Европе.

Развивая свою мысль, писатель утверждал, что в основе монархической системы правления лежат некоторые незыблемые постулаты, и главный из них – неприкосновенность личности монарха. Какие бы глупости и безумства монарх ни совершал, он не подлежит людскому суду. Воля монарха – высший закон. Монарх, по определению, не может быть нарушителем закона, то есть совершить преступление, и, следовательно, он не может быть судим и наказан. Свержение монарха с престола, а тем более казнь или убийство его самого или наследника – это не просто преступление, которое может быть искуплено наказанием и раскаянием, а такое грандиозное деяние, которое выходит за рамки обычных человеческих представлений о добре и зле. Монарх ответственен только перед Богом; тот, кто посягает на его власть и жизнь, идет против Бога.

Король может пасть в бою с неприятелем, но если он захвачен в плен, он все равно остается монархом со всеми вытекающими последствиями. Священный характер особы монарха оберегает его надежнее любой охраны и обеспечивает стабильность государственного строя. Такие явления, как борьба группировок за верховную власть, при монархии сведены к минимуму. Вероятность тайных заговоров против особы монарха, если и не исключена полностью, то крайне мала. Различные круги и группировки могут вести борьбу за влияние на монарха, но все интриги, бушующие вокруг или внутри королевского дворца, утихают у подножья трона.

Вот эту вековую традицию, по Цвейгу, нарушила королева Елизавета. Начался медленный, но неотвратимый переворот в общественном сознании. Сброшенный с горы камень вызвал лавину. Кровавые революции последующих столетий покончили с преобладанием монархий в Европе.

Мысль Цвейга произвела на меня сильное впечатление, но это не значит, что я сразу с ним согласился. Я уже немного знал русскую историю – настолько, чтобы понимать, что, по крайней мере, к одной монархии его формула неприложима.

Мне хотелось разобраться, в чем тут дело. Если неприкосновенность особы государя – это основа монархического строя, то Россия не была монархией! Но как же так? «Российская империя», «российское самодержавие» и «российская монархия» – эти понятия считались тождественными.

Много позднее я прочитал классический труд Шарля Монтескье «О духе законов». Книгу «Избранного» Монтескье мне подарили еще в детстве, видимо, по недоразумению. Я несколько раз брался ее читать, но для детского восприятия философский трактат был непонятным и скучным. Много лет книга сиротливо ютилась на полке. Я снова взял ее в руки уже в зрелом возрасте и прочел на одном дыхании.

Монтескье анализировал основные формы государственного устройства, выявляя сходство и различие между ними. Он делал это с такой глубиной и проницательностью, что его основные положения незыблемы и сегодня.

Французский мыслитель XVIII века выделял три основные формы правления: республику, монархию и деспотию. При этом под монархией он понимал абсолютную монархию: современный ему британский режим, при котором король царствовал, но не управлял, Монтескье считал республикой под оболочкой монархии. Истинная монархия – это абсолютизм, воля государя в ней высший закон.

В чем же разница между монархией и деспотией? Не в том же состоял смысл трактата, чтобы сказать, что «хороший» самодержец – это монарх, а «плохой» самодержец – деспот. Монтескье интересовали основополагающие принципы разных видов правления, а не то, как эти принципы воплощаются в конкретных случаях. Он показал, что между абсолютной наследственной монархией и деспотией имеются глубокие различия, которые накладывают отпечаток на общественное устройство и на общественное сознание стран и народов.

Монарх принимает престол по праву рождения. Власть переходит к нему автоматически от предшественника и так же автоматически передается преемнику. «Король умер, да здравствует король!» Власть монарха никем не оспаривается, потому он не озабочен ее удержанием. У него нет необходимости привлекать на свою сторону одни влиятельные круги, подрывать могущество других, заманивать в сети потенциальных соперников. Монарх над схваткой. Он может быть умен или глуп, покладист или своеволен, дальнозорок или близорук. Он может быть милостив или жесток, прямодушен или вероломен – словом, он человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Но он всегда вне партий или группировок, вне мелких интриг и узких интересов.

Он опирается на привилегированный слой – дворянство, причем привилегии дворян тоже наследственны и неотторжимы. Для дворянина преданное служение государю, готовность умереть за него является высшей доблестью и честью. Вместе с тем понятия чести могут заставить дворянина отказаться от выполнения бесчестного, подлого приказа. То есть хотя воля государя – высший закон в монархическом обществе, традиционные понятия чести не позволяют монарху слишком сильно злоупотреблять своей абсолютной властью.

В монархии действует, по крайней мере, один закон, который выше воли государя. Это закон о престолонаследии. Монарх не может его отменить или с ним не считаться. Этим обеспечивается преемственность власти и стабильность всей государственной системы. Чем тверже соблюдается закон о престолонаследии, тем прочнее монархический режим. Формального закона о престолонаследии мало – нужно еще такое моральное и духовное состояние общества, когда сама мысль о том, чтобы посягнуть на порядок престолонаследия, считалась бы верхом греха и кощунства, о котором страшно даже подумать. Только если в общественном сознании происходят такие глубокие сдвиги, что монархический режим становится для него неприемлемым, закон о престолонаследии, да и сам престол теряют свою стабилизирующую роль. Тогда происходит революция, которая ведет к смене общественного строя. Неприкосновенность монарха становится фикцией. Более того, поскольку свергнутый монарх вольно или невольно оказывается знаменем контрреволюции, то он почти неминуемо становится жертвой расправы революционеров, как это было в Великобритании в XVII и во Франции в XVIII веках.

При деспотии действуют иные закономерности. Самодержавная власть сидящего на троне лица обеспечивается не законом или традицией, а силой. Силой же она может быть отнята. Самодержец должен постоянно заботиться об укреплении своей власти. Он должен привлекать к себе сторонников, расширять их круг, всячески одаривая их и постоянно опасаясь измены. Опираясь на одни группировки, он подавляет другие. И постоянно интригует, дабы не стать жертвой интриг. Деспот всегда начеку. Он подозревает в коварных замыслах даже самых преданных своих сторонников, поощряет тайный сыск и доносительство, а потому никто из его приближенных не может чувствовать себя в безопасности. Привилегии, которыми деспот наделяет своих приближенных, в любой момент могут быть отняты, имущество конфисковано, а сами они могут быть подвергнуты пыткам, казнены или заживо похоронены в каземате.

Если при монархии общество разделено на сословия, наделенные наследственными правами и привилегиями, то в деспотии такое разделение призрачно. Подданные государя равны в своем бесправии. Могущественный клеврет, истязающий в застенке своих врагов, знает, что в любой момент может поменяться с ними местами. Конечно, и законы чести при таком строе призрачны.

Самый зависимый, самый уязвимый раб деспотического строя – сам деспот. Он завоевывает власть в борьбе и в борьбе может ее утратить, побежденный более могущественным или коварным соперником. В этой смертельной борьбе все средства хороши. Если в монархии личность самодержца неприкосновенна и свята, то при деспотии ничто не стоит так дешево и не проливается столь обильно, как царская кровь.

Итак, взгляды Стефана Цвейга на природу монархии оказались весьма близкими взглядам Шарля Монтескье. Это не могло быть случайным. Стефан Цвейг был европейски образованным писателем. Труды Монтескье изучались в каждом серьезном курсе философии и политологии. Мне стало ясно, что «Мария Стюарт» Стефана Цвейга – это великолепная художественная иллюстрация к «Духу законов» Монтескье.

Сам Монтескье иллюстрировал свои мысли гораздо скупее, в основном примерами из античной истории. Лишь изредка он обращался к более поздним временам, упоминая некоторые события, происходившие в европейских странах, Персии, Китае, Японии. Россию он упоминал мельком, всего несколько раз. Из этих упоминаний видно, что французский мыслитель XVIII века не считал Россию монархией: для него это был типичный пример деспотии³.

Рюриковичи

Возникновение российской государственности окутано туманом древних преданий. Согласно летописям, она началась с появлением в Новгороде, а затем и в других восточнославянских поселениях варяжских дружин Рюрика и его братьев.

Потомки Рюрика заняли княжеские «столы», но первым среди равных стал Великий князь Киевский, и за киевский стол между Рюриковичами шла нескончаемая борьба.

Уже в древнейших летописях мы находим предание о Борисе и Глебе, младших братьях Киевского князя Святополка. Видя в них потенциальных соперников, он их предательски умертвил.

Эти события относятся к началу XI века. Православная церковь возвела Бориса и Глеба в ранг святых покровителей Руси. «Можно думать, что святость Бориса и Глеба и проклятие, тяготевшее над Святополком, не раз удерживали впоследствии братоубийственные руки», – писал один из авторитетнейших российских историков С.М. Соловьев.

Однако борьба за власть между потомками Рюрика продолжалась и в следующих поколениях. Яд и кинжал пускались в ход не менее часто, чем военные дружины. Летописи сохранили немало историй о том, как замирялись вчерашние противники, как задавали друг другу пиры, целовали крест в знак верности взятым на себя обязательствам, а затем тот, кто был хитрее и коварнее, учинял расправу над поверившим ему простаком. Даже нашествие монголов на Русь не ослабило этой борьбы. Продолжалась она и после возвышения Москвы; изменилось только то, что предметом вожделений стал не киевский «стол», а московский. Вот, например, краткая энциклопедическая справка об одном из московских самодержцев XV века Василии II Темном, сыне Василия I: «Вел борьбу за Великое княжение с дядей Юрием Галицким и двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, был взят в плен и ослеплен (1446). При поддержке части феодалов и горожан одержал победу»⁴.

После освобождения от монгольского ига могущество Московского княжества продолжало усиливаться, но на вершине власти с прежним ожесточением происходили смертельные схватки противостоявших соперников.

Великий князь Иван Васильевич (Иван III, 1440–1505), немало способствовавший усилению Московского княжества, добился окончательного освобождения от Золотой Орды – в 1480 году. Некоторые историки называют его Иваном Великим. Свою власть он отстаивал в борьбе с восстававшими против него братьями. Они с ним ссорились и мирились, ища удобного случая для расправы. Когда стало ясно, что Ивана Васильевича не одолеть, завязалась борьба за его наследие. Первоначально Великий князь объявил своим наследником и даже соправителем старшего сына Ивана, у которого после женитьбы на дочери польского короля Казимира Елене родился сын Димитрий. Однако Иван Иванович умер молодым, в 1490 году, так и не дождавшись престола. Пошла молва, что он был отравлен второй женой Великого князя Софьей, которая хотела, чтобы трон достался ее сыну Василию. Вопреки ее ожиданиям, Великий князь назначил наследником внука Димитрия и даже присвоил ему титул Великого князя. Тогда Софья и стакнувшееся с ней духовенство «пошли другим путем». Некоторые приближенные Великого князя, наиболее просвещенные и пытавшиеся провести политические и церковные реформы, были обвинены в ереси «жидовствующих». После недолгого сопротивления состарившийся Великий князь их «сдал», они кончили жизнь на костре или на плахе. Мать наследника Елену обвинили в причастности к той же ереси и бросили в темницу, а заодно и ее сына Димитрия.

Наследником, а потом и Великим князем, стал Василий Васильевич (Василий III, 1479–1533), чего так страстно жаждала его мать Софья. Елена через два года умерла в тюрьме, а Димитрий продолжал томиться в заточении.

«Событие с Димитрием и Василием было проявлением самого крайнего… самовластья, – констатировал один из крупнейших историков XIX века Н.И. Костомаров. – Ничем не стеснялся тот, кто был в данное время государем; не существовало права наследия; кого государь захочет, – того и обличает властью».

После внезапной смерти Василия III взошел на престол Иван IV. В трехлетием возрасте. Облеченного всей полнотой власти регента при мальчике не было. Десять лет страну терзало «коллективное руководство» враждовавших между собой боярских групп с обычными в таких случаях сговорами и заговорами, интригами и убийствами. Все это происходило на глазах малолетнего государя. Правители либо не принимали его в расчет, либо использовали как орудие в своих интригах. Во взаимных разборках они проглядели его возмужание и превращение в Грозного самодержца, способного на такие злодейства, которые им самим и не снились.

С тринадцати лет великий князь Иван Васильевич стал прибирать к рукам бразды правления, а в семнадцать лет, в 1547-м, провозгласил себя царем. Значит ли это, что он стал монархом? Увы, нет. Трудно найти в истории человечества более страшного деспота. Сперва Иван Грозный возвысил окольничего Алексея Адашева, который чинил суд и расправу именем царя. Но слишком большая самостоятельность правителя посеяла подозрительность в душе государя. Он был одержим страхом перед готовящимся восстанием, заговором, цареубийством. Он заточил Адашева в тюрьму, а репрессии развернул с еще большим размахом, создав специальное сыскное ведомство, опричнину, во главе с Малютой Скуратовым-Бельским.

Во время тяжелой болезни Ивана – тогда еще бездетного – бояре, дабы избежать новых междоусобиц, сговорились, что, в случае смерти царя, возведут на престол его двоюродного брата Владимира Старицкого. Но Иван выздоровел. Узнав о сговоре бояр, он велел схватить потенциального соперника и, вволю покуражившись над ним, заставил выпить яд. А Малюта Скуратов собственными руками задушил митрополита Филиппа, высказавшего недовольство опричниной.

Борьба с заговорами – действительными и мнимыми – стала содержанием всей жизни Ивана, из года в год ожесточая его и без того жестокий нрав. Страх, нагоняемый на подданных, был единственным средством удерживать власть. Боясь обнаружить слабость, Иван привык давать волю своему неистовому гневу, не задумываясь о последствиях. В порыве безумной ярости он собственными руками убил в чем-то возразившего ему сына, царевича Ивана. Это злодеяние, свершившееся в 1581 году, предопределило гибель династии Рюриковичей.

Иван Грозный был современником Елизаветы Английской и Марии Шотландской, но если казнь Марии Стюарт потрясла монархическую Европу, то убийство Иваном IV несостоявшегося Ивана V не произвело в России заметного впечатления: при деспотическом режиме подобное событие было заурядным. Правда, сам царь Иван, опомнившись после совершенного злодеяния, созвал бояр, начал каяться и объявил, что не хочет больше царствовать. А так как второй его сын, Федор, по слабоумию своему к роли самодержца был не способен, то Иван предложил боярам избрать царем кого пожелают. Казалось бы, представился случай избавиться от страшного деспота. Однако напуганные его неистовством бояре заподозрили, что Иван только куражится над ними. Стоит им назвать другого царя, как он расправится и с ним, и с теми, кто за него выскажется. Они заявили, что никого другого не желают и «упрашивали самого Ивана не покидать престола»⁵.

Но дни царствования Ивана Васильевича были сочтены. «В начале 1584 года обнаружилась в нем страшная болезнь – следствие страшной жизни: гниение внутри, опухоль снаружи»⁶. Грозный настолько запугал и подавил потенциальных соперников, что смог удержать власть до последнего своего дня и умер в своей царской постели – явление нечастое в истории российского самодержавия.

Шапка Мономаха легла на голову слабого умом Федора и – придавила его своей тяжестью. Всеми делами при нем заправляла группа придворных, интриговавших друг против друга и использовавших его как ширму. Самым умным и дальновидным из правящей клики оказался Борис Годунов, постигший алгебру и гармонию деспотического режима в его высшей академии: в ведомстве Мал юты Скуратова. Женившись на дочери Мал юты, Годунов обеспечил себе быструю карьеру. Выдав свою сестру Ирину за царевича Федора, он еще больше укрепил свое положение.

Федор и Ирина детей не имели. Наследником престола числился третий сын Ивана Грозного, малолетний Димитрий. Годунов сослал его вместе с матерью Натальей, из рода Нагих, в Углич, так как сам мечтал о царском венце.

В 1591 году в Угличе произошло несчастье – при загадочных, вернее не до конца выясненных обстоятельствах. По версии официального заключения комиссии Василия Ивановича Шуйского, которой Борис Годунов поручил расследование случившегося, у девятилетнего царевича, при игре «в ножички», произошел приступ падучей болезни; падая, он напоролся на нож и погиб. По другой версии – наиболее вероятной – царевич был зарезан подосланными убийцами. Так позднее заявлял тот же Шуйский. И, наконец, известна версия, по которой царевич спасся, чтобы потом занять российский трон. Само существование столь разных версий ясно говорит о том, какие страсти бушевали вокруг царского венца— предмета вожделений для очень многих и очень разных претендентов.

Согласно «общественному мнению» современников, идя к своей цели, Годунов совершал новые и новые злодейства. Через год после гибели Димитрия у царя Федора и Ирины родилась-таки дочь Феодосия. Девочка не прожила и года. При уровне детской смертности тех времен естественный характер ее смерти более чем вероятен. Но, как писал историк С.М. Соловьев, «в Москве плакали и говорили, что царскую дочь уморил Борис». Другой наследницей престола могла быть дочь Владимира Старицкого Марфа. Выданная замуж за Ливонского короля, она рано овдовела и вернулась в Россию. Ее устранили с дороги пострижением в монахини, что означало смерть для мирских дел; молва твердила, что пострижение было насильственным. Дочь Марфы Евдокия умерла в нежном возрасте, что опять-таки породило слухи, что ее «извели» по наущению Годунова.

Еще одним возможным наследником слабоумного царя Федора мог быть крещеный касимовский хан Симеон Бекбулатович – прямой потомок Чингизхана. По капризу юродствовавшего Ивана Грозного Симеон был им «венчан на царство» и около года номинально сидел на Московском престоле. В подобострастных посланиях Иван «бил челом» «Государю великому князю Семиону Бекбулатовичю всеа Руси». Была ли игра вызвана политической необходимостью, или Иван просто куражился, – об этом историки спорят до сих пор. Прогнав опереточного царя, Иван сохранил пожалованный ему титул. После смерти Грозного Симеон Бекбулатович именовался «царем тверским и первенствовал пред боярами», как писал тот же С.М. Соловьев. Некоторые боярские кланы делали ставку на Симеона. Так как позднее Симеон ослеп, то «в этом несчастий летопись прямо обвиняет Годунова».