Биф Веллингтон, или На..й готовку

– Ты просто наивная дура. Вот кто ты. Она не о тебе заботилась. Если бы заботилась, приходила бы чаще. Если бы заботилась, пришла бы до того, как нога твоя начала гноится.

Я не хотела слушать и потому потянулась к мобильнику, лежавшему в заднем кармане джинсов. Набрала номер той, которую считала тётей, но ещё до того, как услышала голос оператора, оповещавший, что абонент временно недоступен, увидела её сидящей всё на той же веранде с телефоном, зажатым в руке. Бутылка белого Шардоне, разбившаяся вдребезги, валяется у входной двери, над которой не висят теперь колокольчики. Её ладони кровоточат, изрезанные секатором, а на качели, окружая её, словно мягкое облако, лежат горой искромсанные лилии, которые под конец она резала как попало. Белые цветы, окроплённые капельками крови. Увидела, как она посмотрела мне в глаза, заглянув как будто прямо в душу, отчего сердце сжалось в груди, ибо этот пустой взгляд затронул те места, что пропитаны болью и воспоминаниями, о которых я уже давно забыла. В тех воспоминаниях я услышала громогласный рёв старухи: «Нет! Прости меня, Артур! Я не хотела наносить ей увечья. Не хотела. То была не я, мальчик мой».

И по сей день мне неизвестно, кто такой Артур и почему старуха умоляла о прощении его, а не меня, истекающую кровью в той самой канаве, которую словно для меня размыла мутная вода. Тогда вода смешалась с кровью, а я навсегда забыла о тщетных попытках сбежать из дома.

Я ударила себя по щеке, стараясь заглушить грохотавшие в голове вопли старухи, пришедшие ко мне из тех далёких детских лет.

Она выключила телефон всего за секунду до моего звонка, зная, что я стану звонить. Как она могла? Зачем ты сделала это, тётя? Зачем вновь бросаешь меня, когда мне так необходима твоя помощь?

– Что, опять мучают голоса?

– Пошла нахер! Ясно? Я не собираюсь здесь с тобой возится. Поняла? Мне осточертело твоё присутствие. Сдохни уже, наконец, и оставь меня в покое. Надеюсь, ты добавила в еду достаточно отрав, иначе смерть твоя будет очень долгой и мучительной.

– Никогда бы не подумала, что тебя волнуют мои мучения.

– Ты права. Не волнуют.

Я схватила миску с остатками еды и ползавшими по ней мухами и что было сил швырнула её в стену. Сама не знаю, что за импульс побудил сделать это, но мне заметно полегчало. Более я не собиралась оставаться в комнате. Даже не бросив на умирающую старуху взгляд, которая так и не смогла заменить мне мать, резко развернулась и направилась к выходу, но старушенция схватила меня за запястье, крепко сжав его скрюченными артритом пальцами. Её хватка оказалась настолько сильной, что я почти стянула её с кровати вместе с простынями и грязным, пропитанным старческим потом одеялом.

– Я ещё не всё сказала, – прохрипела она, словно готовящаяся к атаке змея.

– Пусти руку. Чтобы ты себе ни надумала, я не собираюсь смотреть, как ты подыхаешь.

– Тогда зачем пришла?

Я промолчала, хоть и знала ответ.

– Светловолосый, перепачканный грязью мальчик с дырой там, где когда-то было сердце. Прямо здесь. – Она демонстративно приложила свободную руку к груди, не на шутку рискуя соскользнуть с кровати. – Где когда-то жила его детская душа. Знай, он не оставит тебя теперь. Ведь я уже буду мёртвой. Столько лет прошло, а он всё так же плачет. Я не смогла его спасти, но они заплатят. Все они.

– Что за фигню ты несёшь? Что ещё за мальчик?

– О! Ты видела его и отлично знаешь, о ком я говорю. Об Артуре, конечно.

– Так это он Артур? Тот изувеченный мальчик на веранде? Но кто он?

– Скоро ты всё узнаешь сама. – Она пристально посмотрела мне в глаза, словно пытаясь загипнотизировать. К своему удивлению, я и впрямь ощутила внутри какую-то лёгкость. – Ты сделаешь всё так, как я скажу. Слушай мой голос и смотри на огонь. – Я увидела огоньки в её глазах. Пламя костра, горящего где-то далеко-далеко. – Ты поднимешься на чердак и найдёшь картонную коробку под окном. Коробку, на крышке которой чёрным маркером написано «книги». Та коробка… нужно лишь передвинуть те, что стоят сверху, и ты сама всё увидишь. Она под ними. Спрятана. Я опасалась, что Офелия попытается разыскать её, но… она всего лишь трусливая дрянь.

Запомни. Ты не должна бояться ни мальчишку, ни ту книгу. А я знаю, ты захочешь испугаться, но у тебя ничего не выйдет. Сколько бы ты ни пыталась, судьбу не изменить. Внутри той коробки ты отыщешь большую коричневую книгу в кожаном потёртом переплёте. Ты должна открыть ту книгу, поняла?

– Да, – ответила, сама себе не веря.

– На её страницах найдёшь рецепты. Я все их когда-то готовила. Проверяла, изменяла, улучшала. Они моё детище. Мой многолетний труд. Но есть среди них такие, которые я готовила всего раз в жизни. Готовила не для удовольствия, а… В общем, они-то тебе и нужны. Те, на которых стоит пометка «не готовить». Под каждым из этих рецептов ты найдёшь имя. Но они для тебя не важны. Когда откроешь книгу, ты уже ничего не сможешь изменить. Главное, прочти приписки, внизу каждого из них и строго следуй инструкциям. Вы должны готовить вместе, вкладывая в приготовление душу и всю свою нерастраченную энергию, так же, как это когда-то сделала я. Найдите тех людей. Отомстите им.

– Предупреждаю в последний раз: отпусти мою руку, тупая старуха. Не засирай мне голову всякой фигнёй. – Неужели она и впрямь рассчитывала, что я выполню все её бредовые указания беспрекословно? Тупая дура.

Она разжала пальцы, освободив руку, и начала задыхаться. Я не стала поправлять её тело на кровати. Просто вышла за дверь, захлопнув её за собой с такой силой, что рамочки на стене зазвенели от удара.

– Ошибки чреваты последствиями, – крикнула она мне вслед и продолжала говорить что-то ещё, но я её уже не слышала.

Устроившись в прихожей на старом, обшитом велюровой тканью кресле, которым никто и никогда не пользовался, кроме кота, пожелавшего остаться до конца со своей хозяйкой, я стала ждать. Запястье ныло от цепкой хватки, и на нём уже начали проступать синяки.

«Сумасшедшая дрянь, а не старуха. Ты должна была сдохнуть много лет назад. В день, когда потеряла свою дочь. Сдохнуть от разрыва сердца или страданий, неважно. Но ты этого не сделала. Даже ни разу не вспомнила о ней, словно и не было её никогда».

Не меньше получаса я слышала доносившееся из-за закрытой двери беспорядочное бормотание злобной бестии. «Может, она не заметила, что я покинула её? – предположила я. – Может, она до сих пор даёт мне свои предсмертные инструкции. Бабка то и дело то вскрикивала тревожно, подзывая к себе кого-то, то замолкала довольно надолго, и тогда я слышала лишь тихие всхлипывания. Был момент, когда мне даже показалось, что старуха молится, а затем за молитвами последовала тишина. Как я и предполагала, умирала она медленно, явно страдая от и боли, хоть я и не знала точно, был ли причиной тому яд, съеденный вместе с пирогом, или просто пришло её время.

Я не встала с кресла даже тогда, когда услышала забытый мною в её комнате мобильник. И не вставала ещё минут двадцать, слушая настойчивые попытки кого-тодозвониться до меня. Когда же я всё-таки набралась решимости зайти к старухе, не без удивления обнаружила, лежавшего рядом с её неподвижным телом мёртвого кота.

«Дурацкий кот. Он-то нафига помер?» – подумала я и ответила на звонок.

Глава 3. Появление мальчишки. Бабочки

Четыре дня прошло с тех пор, как не стало старухи. На скудных похоронах её не было ни души, если не считать двух коренастых полупьяных гробовщиков, что несли гроб к вырытой могиле. По дороге они уронили его. Я слышала треск досок при падении, как грохотало внутри её окоченевшее тело, но никак не отреагировала на это. Не возмутилась. Не заплакала, но и не засмеялась.

Запнувшийся за кочку мужчина с пылающими красными щеками в ужасе посмотрел на меня – на одиноко стоявшую на холмике девушку, застывшую в глубоких раздумьях.

– Плости… те. Я… не хотел, – попытался извиниться он заплетающимся языком.

Я ничего не ответила, лишь подумала: «Так тебе и надо тварь. Перевернуться в гробу – это как раз то, что ты заслужила, бабуля».

Второй, судя по виду, более трезвый гробовщик, грозно глянул на сжавшегося напарника и взглядом приказал вновь взяться за работу и донести усопшую до могилы. Справившись с поставленной задачей, они оба посмотрели на меня вопросительно, вроде как задавая вопрос: «Чё дальше-то?»

– Зарывайте! – перекрикнула я всё усиливающийся ветер, не имея больше сил лицезреть их пьяные рожи, и те, покорно схватившись за лопаты, спешно закидали старуху рыхлой землёй. В завершение столь неприятного действа я кинула на землю две красные гвоздики, что принесла больше для успокоения своей души, нежели чтобы почтить память женщины вырастившей меня.

Тётка на похоронах так и не появилась. Единственная оставшаяся в живых родственница бабули не соизволила проводить её в последний путь. Более того, даже не позвонила. Не могу знать, что остановило её – ветреная погода, разбушевавшаяся не на шутку, или какие-то домашние хлопоты. Но я уверена, что если бы она пришла, то понадобилась бы целая тележка, чтобы довезти все те цветы, что она заготовила для похорон. Возможно, она бы даже всплакнула, ведь в душе всегда была человеком добрым. Может, даже прочла бы одно из своих любимых стихотворений. Из тех, что читала когда-то мне, думая, что мне нравится поэзия. А может, и не стих то был бы, а отрывок из библии. На самом деле мне было всё равно.

Ничего не изменилось после смерти старухи, если не считать самого дома, который как будто затих, успокоился и растерял все звуки. Я поймала себя на мысли, что всякий раз, проходя мимо кресла, обтянутого велюром, ожидаю увидеть в нем дремлющего, никого не трогающего кота. В конце концов я вытащила из бездонного шкафа бабки два ветхих чемодана с заржавевшими защёлками и водрузила их один поверх другого. На то самое кресло, чтобы больше не думать ни о коте, ни о старухе. Раскрыв верхний, принялась скидывать в него всё, что мне могло пригодится в следующей моей «новой» жизни. А ещё решила, что, как только перееду, заведу себе собаку. Маленькую, радостную и живую, как та, что из фильма «Маска» с Джимом Керри. Не помню названия породы, но, думаю, она сумеет расшевелить меня.

– Нет. Я не останусь здесь. Ни за что. И не уговаривай меня, – крикнула я пустому дому, хоть и не слышала никаких уговоров.

Впервые за долгое время она просто молчала, стоя где-то за спиной. Мама. Я знала, что она здесь. Весь день чувствовала её незримое присутствие, но та тишина, в которой я оказалась под её пристальным взором, сейчас угнетала куда сильнее, чем любые её попытки упросить не покидать стен ненавистной мне обители, в которой господствовали одни лишь тараканы да жуки.

– Я сдержала слово. Ты просила меня остаться здесь до её смерти. Она мертва! Так чего же ты хочешь?! – Я металась по дому словно умалишённая, собирая вещи, которые мне были не нужны. – Больше я не останусь тут ни на минуту, и даже ты меня не остановишь. Ведь ты плод моего воображения и ничего больше. Фантазия, созданная маленькой покинутой девочкой, чтобы не сойти с ума. Тебя нет. Может, и не было никогда. Может, все мои воспоминания о тебе – ложь!

В прихожей лопнуло зеркало. Я оглянулась на этот тонкий, почти неслышный звук, и увидела своё безликое отражение, разделённое кривой трещиной пополам.

Девушку, что не оделась с утра как полагается. На тощей, слегка перекошенной вправо из-за хромоты фигурке болтался старый замызганный халат, застёгнутый как попало. Тёмные круги под глазами свидетельствовали о недосыпе. Они говорили о стрессе и душевных терзаниях.

«Кого ты обманываешь? – мысленно обратилась я к себе, трогая руками худое лицо. – Неужели не видишь, что смерть её не принесла тебе облегчения? Не принесла покоя, которого ты так сильно ждала. Ты всегда была одна, со старухой или без. И тебе не стало лучше от того, что она ушла из жизни, так ведь? Нет, не стало. Но станет. Нужно только покинуть дом. Но как же мама? Ты оставишь её? Правда оставишь?»

Я закрыла глаза, не желая смотреть на своё раздвоенное отражение. Не желая самой себе отвечать на вопросы, которые требовали ответа. Надо признать, я не знала, что мне делать дальше. С чего начать и куда податься. Но ничуть не сомневалась в том, что мне просто необходимо доверху набить чемоданы. Забить их бесполезным тряпьём, и, быть может, тогда…

Зазвонил телефон. Я не сомневалась, что звонит, как всегда, тетка, но не хотела отвечать на звонок. А потом вновь подумала, что мне некуда идти. В надежде, что она предложит мне свой дом, я ответила на звонок.

– Ну, как прошли похороны? – спросила она будто бы сонно.

– И тебе здрастье. Не думала, что тебя это волнует, ведь ты там не появилась.

– Потому и звоню. Не будь такой стервой, Кира. Я вовсе не плохой человек. Просто у меня были на то свои причины.

Внезапно я увидела закатившийся под кровать магический шар вроде тех, на которых гадают ясновидцы и колдуньи, и зачем-то кинулась выуживать его оттуда, встав на колени. Зачем он мне в дороге, не задумывалась, но понимала, что должна себя чем-то озадачить. – Ага, – подтвердила я ни без сарказма, хотя и ей, и мне было известно, что сестры не особо-то проявляли вообще какие-то чувства по отношению друг к другу. – Я так и подумала.

– Так как прошли похороны? Мне правда жаль, что меня не было рядом.

– Двое изрядно выпивших мужиков с кривыми рожами приволокли на своих до мозолей натруженных руках гроб, сколоченный из полусгнивших досок. Заметь, я сама выбирала те доски. Пока несли, один из них споткнулся и уронил свой край. Я слышала, как старуха брякала внутри него, но ничего страшного не случилось, доски выдержали, и наша упокоенная старушка тоже. Они опустили гроб в зловонно пахнувшую мертвечиной землю и закопали могилку, не произнеся ни слова, но то и дело попивая из маленьких таких фляжечек какое-то пойло. Я бросила на тот холмик две ярко-красные гвоздики и тем самым простилась со старухой навсегда. Было холодно, ветрено и мерзко, но, думаю, ты и сама это знаешь.

– Жаль, что тебе пришлось организовывать всё самой, но у меня не было возможности, – не поддаваясь на провокацию, сказала тётка.

– Она похоронена на Старообрядческом кладбище, если тебе интересно. Это в…

– Мне известно, где это. Знаешь… – Она как будто сомневалась говорить или нет, а потом всё же произнесла: – Я заеду к тебе на днях. Привезу еды.

– В четверг, – поправила я безэмоционально.

– Да. В четверг. Проведаю тебя. Ведь ты там совсем одна.

Признаться, мне было тошно слушать её наигранное беспокойство. Я то и дело поглядывала то на чемоданы, сжимая в руке блестящий шар, то на входную дверь, словно ожидая появления кого-то. Я вновь ошиблась, предположив, что тётка способна на сочувствие, которое включало в себя мой переезд в её драгоценное жилище. Нет. Похоже, и там мне не было места. Может, она даже считала, что меня и так всё устраивает. В любом случае, я не стала говорить ей, что к четвергу меня здесь уже не будет.

– У меня всё нормально, тётя. Благодарю за участие. Я уже не маленькая девочка и… – Не договорив того, что собиралась сказать, я вдруг замолчала, потому как обнаружила на своём плече бабочку. Она сидела спокойно, медленно шевеля ярко-жёлтыми крылышками. Я понятия не имела, как она называется, но точно знала, что видела её прежде огромное множество раз. Видела высушенной и мертвой, приколотой маленькими булавочками где-то в гостиной. Не без труда я отвела от ожившего насекомого взгляд и заметила, что и все остальные рамочки пусты. Но как такое возможно? Готова поклясться, что ещё несколько минут назад бабочки были на своих местах. Да и где бы им ещё быть? Но глаза мои говорили другое.

– Что ты задумала? – услышала я внезапно обеспокоенный голос тётки.

– До встречи, тётя. – сказала я и прервала вызов.

– Мама, ты здесь? Что происходит?

«Иди за ней», – услышала я шёпот матери, доносившийся как будто из колодца. Просто долетевшее до моих ушей эхо.

Мне и в голову не приходило как-то себя обезопасить. Ведь кто-то посторонний мог проникнуть в дом, да хотя бы пока я ползала под кроватью, пытаясь дотянуться до несчастного шара. Но я точно услышала бы звук отпирающейся двери или, возможно, разбитого оконного стекла. Потому я и толкнула дверь спальни вполне решительно, явно не ожидая увидеть того, что предстало передо мной.

Сотни вполне себе живых бабочек облепили дальний угол комнаты. Тот, в котором когда-то образовалась дыра в полу, под досками которого росли, распространяя зловоние, могучие корни дуба. Что-то манило туда оживших бабочек, и это что-то двигалось. Зажжённые свечи, что стояли на подоконнике и столе, пылали ярким жгучим огнём, на свет которого с того скопления то одно то другое порхающее крылышками насекомое срывалось, влекомое пламенем. Разинув от удивления рот, я наблюдала, как они подлетали к огню, обжигали себе крылья, а затем падали замертво. Но уже через секунду вновь взмывали вверх и возвращались на прежнее место.

«Бабуля была бы в ужасе, увидев их подпалённые крылья», – подумала я. А потом нечто, укрытое тельцами бабочек, вдруг зашевелилось. То, как разноцветные насекомые разом взмыли вверх, выглядело не просто красивым – фееричным. И тем большее впечатление произвело на меня то, что я увидела после всей этой красоты. Притаившись в углу, обхватив колени рукой, сидел мальчуган. Тот самый, которого я видела в своём видении, в котором не смогла найти тело матери. Сидел неподвижно, с любопытством рассматривая меня. Не плакал и не стонал. А должен был бы, судя по тому, что открылось моему взору. Я вскрикнула, не сумев сдержать удивление, а он лишь сказал:

– Они не знают, что умереть не могут. Поэтому и калечат себя.

Выглядел он намного хуже, чем мне запомнилось. Теперь я отчётливо могла рассмотреть ссадины и порезы на его руках и лице. Но он, как и прежде, не реагировал на боль.

– Нет, нет, нет. Это просто бред. Галлюцинация. Его не существует. Ты просто переутомилась, – поведала я то ли мальчонке, то ли самой себе, а потом попробовала потереть глаза. Эффекта это никакого не произвело, так как я всё так же видела его, вполне реального, несмотря на отсутствие глаза и торчавшей из груди железяки.

В тот самый момент глубочайшего замешательства меня и ужалила одна из бабочек. Чем? Непонятно. Ведь у бабочек нет жала. Природой не предусмотрено. Но то точно был впрыск яда под кожу, от которого я невольно вскрикнула, а затем одним резким ударом пришибла порхавшую тварь. Мальчик не обратил внимания на произошедшее и принялся возить по полу почти оторванной рукой, заставляя насекомых беспокойно взмывать вверх. Играл с ними. Теперь его школьная рубашка была застёгнута, а поверх неё надета жилетка со скачущими по ней вязаными оленями. Всё те же рваные брюки.

– Но как такое возможно? – еле слышно спросила я.

– Ты когда-нибудь думала, как выглядит зло? Чувствовала, чем оно дышит? – спросил труп мальчика, проигнорировав мой вопрос.

Зло? Причём тут зло? О каком зле он говорит? Я не знала, что ему ответить. Заворожённо смотрела на ребёнка, на теле которого видела травмы, несовместимые с жизнью. И тот ребёнок говорил. Он двигался и, похоже, вовсе не собирался исчезать.

Годы безуспешных попыток заглушить внутри себя неустанно звеневший голос матери привели к тому, что теперь я видела перед собой ещё и ребенка, которого в живых быть не должно. За что мне это? Чем я разгневала судьбу?

– А оно дышит, – добавил он настойчиво.

– Пошёл ты нахер! – крикнула я и выбежала из комнаты, захлопнув дверь. – Тебя нет. Тебя не существует. – Я колотила себя по голове, стараясь прервать видение, а потом вдруг вспомнила слова старухи, произнесённые ею перед смертью. – Кажется, она что-то говорила о мальчике, который придёт ко мне. Нет. Выкинь этот бред из головы. Не думай о старухе. И о пацане не думай. Он сдох давно. Просто возьми чемоданы и скройся. Сбеги из дома в том, в чём есть. Даже не переодевайся. Ничего тебе больше и не нужно. Правильно. Так и нужно сделать – решила я, но всё равно кинулась к чемоданам. Немало усилий приложила, чтобы защёлкнуть заржавевшие замки, но в итоге они поддались мне. Я взяла только один, решив, что на первое время мне и этих вещей вполне хватит. Побежала к двери, но, схватившись за ручку, поняла, что не в состоянии открыть её. Она была заперта! Я дергала и дёргала её, отчётливо сознавая, что не закрывала дверь. Бросила чемодан на пол и принялась выламывать её обеими руками, пока совсем не выбилась из сил.

«Но это невозможно», – подумала я, оседая на пол.

– Возможно, – ответил труп мальчика, находившийся внутри моей запертой комнаты.

«Дура! Он ждал, когда ты выбьешься из сил». Возможно, даже насмехался над моими тщетными попытками выбраться наружу.

Но ведь есть же ещё и окна.

– Окна заперты тоже. Нет смысла бежать от меня. Отныне мы связаны. Ты не сможешь выбраться отсюда без меня.

Но я не поверила ему. Заперты? Да пофиг мне, что они заперты. Со стоявшей неподалёку гладильной доски, я схватила утюг, первое, что попало мне под руку, и швырнула его, сжавшись всем телом, ожидая грохота разбитого стекла. Но его не последовало. Я услышала, как утюг с глухим ударом достиг цели и отскочил, словно стекло было бронированным.

– Что всё это значит?! – завопила я. На глазах проступили слёзы, но я не позволила себе разреветься.

– На самом деле ты не хочешь уходить отсюда. Только думаешь, что хочешь. Ты и впрямь думаешь, что, покинув дом, обретёшь покой? Наивная девочка. Покой должен быть в голове. Ты не найдёшь его, куда бы ни пошла. Я же могу дать тебе то, что ты ищешь. Не беги от меня.

«Не позволяй ему запудрить тебе мозги. Он всего лишь ребёнок. А ещё он мертвец. Что может сделать тебе мертвец? Ничего». Но ведь я не могу выйти из дома. «Да ну не будь же ты идиоткой, вполне возможно, что дело вовсе не в ребёнке. Соберись. Просто подумай», – настаивал голос в моей голове, но я отказывалась внимать ему. Я так устала бороться.

– Я просто хочу к маме. Хочу, чтобы она не умирала. Или чтобы все, что случилось со мной после её смерти, просто исчезло. Исчезло так же легко, как исчезает ночной кошмар. – Я сдалась. Подошла к двери в комнату, касаясь её ладонью и зашептала:

– Верни мне мать. Верни мне жизнь, что я так и не прожила… Верни мне себя.

Мне было всё равно, слышит он меня или нет. Если он реален, а не плод моего воображения, то, возможно, способен сделать то, о чём я прошу.

– Вы вернётесь с ней к началу, и ты встретишься с ней. Обещаю. Открой дверь, – попросил он, и я открыла. Увидела себя его глазами, точнее, глазом: девушку с растрёпанными чёрными волосами, которые достались мне от отца, и сверкающими от слёз глазами. Но смотрел он мне не на лицо и не на халат, застёгнутый лишь на две пуговицы, а на мою ногу с длинным белым шрамом поперёк коленки. – Она не должна была этого делать.

– Но сделала.

– Ты чувствуешь боль? – спросил он и поднял, указывая на меня почти оторванной рукой.

– Постоянно. Ты же Артур, да? Тот самый, который умер много лет назад.

– Артур? – повторил он словно эхо. – Возможно. Я не помню.

– А что помнишь?

– Злость и страдание. Безысходность. Помню, как висел над дорогой, насаженный на торчащий из ограждения шпиль, и лицо молодой женщины, бившейся в истерике. Их там было много, но их я не помню. Помню её.

– Но как такое возможно? Как возможно, что ты дышишь? Ты выглядишь как мальчишка, искалеченный мальчик, но говоришь как мужчина. Неужели не чувствуешь, что мёртв? Не чувствуешь, как из глаза вытекают твои мозги, а кисть руки, что болтается безвольно, давно сгнила и воняет, как и твоё сердце, пронзённое железякой?

Парнишка смотрел на меня какое-то время задумчиво, не пытаясь что-либо опровергнуть, и лишь порхавшие вокруг него бабочки нарушали тишину шелестом своих крыльев. А потом он словно впервые посмотрел себе на грудь и на торчавший из неё кусок металла. Не раздумывая больше и не выказывая никаких эмоций или беспокойств поэтому поводу, он схватился целой рукой за край железки и резко выдернул ее из груди. Что-то тёмное выплеснулось на его жилет, и я уже не видела одного из двоих оленей, вышитых на его вязаной кофте. Посмотрев на зазубренный металл, он безразлично отшвырнул его в сторону и сказал:

– Я настолько же мёртв, насколько ты жива. Всё это не имеет значения.

– Ты позволишь мне прикоснуться к тебе? Я должна убедиться, что ты не плод моего спятившего воображения.

Он медленно кивнул, словно и сам понимал, насколько большое это имеет для меня значение. Я двинулась вперёд, осторожно ступая по полу, сплошь покрытому трепыхавшимися в агонии бабочками. Их, между тем, казалось, вовсе не волновала надвигающаяся угроза. А меня, признаться, не волновали они, и потому я не заморачиваясь пошла прямо по ним, слушая, как они хрустят под ногами.

– Тебе их не жалко? – спросил меня мальчонка, прежде чем я остановилась напротив него.

– Честно? Я никогда не испытывала нежных чувств к насекомым. Даже к таким вроде бы красивым, как эти, – ответила я и протянула к нему руку. Она прошла сквозь его изуродованное лицо и коснулась стены, из чего следовало, что он либо призрак, просто бесплотный дух, либо его не существует в действительности. Что хуже, я и сама не знала.

– Ты удовлетворилась?

Я кивнула, не зная, как реагировать. Ведь я видела его. Не могла прикоснуться, но ведь видела. Он не был сном или иллюзией, тогда чем же он был?

– Тогда и ты выполни для меня одну маленькую просьбу. Принеси мне кролика, того самого, что ты видела тогда в беседке. Жуткого одноглазого кролика, похожего на меня. Он лежит в кладовке, в клетке с проржавевшими прутьями, в которой вы когда-то держали птиц. Хочу, чтобы ты принесла мне его. Он мне очень нужен.

– Вы держали? – Я чуть не рассмеялась. То был бы истеричный смех, но я сдержалась. – Я держала. Пыталась держать.

– Почему?

– Сначала расскажи мне, что не так с этим кроликом.

Мальчик вдруг поник. Опустил голову и принялся рассказывать тихо, словно боялся, что его кто-то услышит. Во время рассказа он был ребёнком, не мужчиной.

– Она всегда включала музыку. Весёлую музыку, но та, как правило, заканчивалась печально для меня. Я грустил. И она грустила. Не знаю, зачем она так делала. Не помню, что за песня, но если напоёшь, то я узнаю. Затем она усаживала нас обоих, и меня, и кролика, у стола. Всё уже лежало на нём, дымилось и пахло. Она всегда говорила, что вкусно готовит, но мне не нравилась её еда. Никогда не нравилась.

Затем она кормила кролика, поднося к его вечно закрытому рту и носу ложку с едой, и спрашивала, что говорит мне кролик. Он сопротивлялся ей, как и я. Я отвечал, что кролику ненавистна её стряпня, и она начинала кричать и плеваться. Если я и хотел есть до этого, то после уже точно нет. Знал, что если она примется бить моего кролика и разрывать ему живот, запихивая дымящуюся пищу, то вскоре сделает это и со мной. Всякий раз пытался спрятаться и убежать от неё, но она всегда находила меня и в конце концов начала привязывать мои руки к стулу. И я терпел. Всегда терпел. Давился. Не мог обидеть или убежать. Но она никак не могла приготовить то, что я люблю. А потом она выдернула кролику глаза. Возможно, хотела бы выдернуть их и мне, но этого почему-то не случилось… – Мальчик теперь трясся от дрожи и ковырял свою полуоторванную руку. Он буквально захлёбывался эмоциями, но рассказ не прервал. – Я спрятал его наверху. Закидал мешками и старой одеждой. Думал, если она не сможет причинять вред ему, то не сможет сделать больно и мне. Но она всё равно делала, хоть и не смогла отыскать тогда игрушку. Он был другом мне, и я вытащил его обратно. Зашил чёрными нитками все, что она разорвала, насколько смог и больше не позволял ей делать ему плохо.

Да. Я их видела. Неровные корявые крестики, что сцепляли тушку истерзанного кролика на животе. Но не только нитки. Были там ещё и булавки.

– Сам не знаю, зачем это сделал. Наверное, любил его больше, чем думал. Она могла сжечь его, растерзать, разрезать, но я не мог оставить его одного. Много лет спустя появилась женщина со светлыми волосами. Она была очень похожа на тебя, но не способна была сделать то, за чем её отправили ко мне. Не смогла принести мне кролика, потому она до сих пор там, где я оставил её. Сидит на корявой трухлявой скамейке у пруда и всё повторяет один и тот же стишок. Я пытался слушать её, но строчки того стишка всякий раз ускользают от меня. Растворяются, уносясь с порывами ветра.

– Эта женщина… Она… Ты говоришь о моей маме? Скажи мне, где она? Где ты её оставил?

– Принеси мне кролика! – взорвался он так внезапно и громко, что у меня даже дыхание перехватило от испуга. В следующее же мгновение рука его с почти оторванной кистью взметнулась вверх, и я с ужасом подумала, что сейчас-то она точно оторвется, прилетев мне прямо в лицо, но этого не случилось. Мальчишка с грохотом ударил ею по полу, по мирно сидевшим на нём бабочкам и раздавил ладонью не меньше десяти из них.

– Твою мать! – выругалась я, пятясь. – Ладно, ладно. Я принесу. Не нужно так кричать, а то у меня сердце остановится. Я сейчас. Мигом.

– Мне некуда бежать. Не беспокойся, я дождусь тебя, – уверил он.

Понятия не имею, откуда ему было известно о клетке, стоявшей в глубине кладовки, но, похоже, этот разлагавшийся сорванец знал вообще всё. Я вспомнила, как когда-то в той клетке сидели два попугайчика. Самочку с жёлтым оперением звали Донной, а самца с голубыми перьями – Микки. Старуха свернула им обоим шеи, я уж и не помню почему, но точно знаю, что с тех пор птиц в нашем доме больше никто не заводил, да и тех принесла тётка, поставив тайком на стол в моей комнате.

Я нашла её – увитую паутиной, с помятыми прутьями, так быстро, словно запихала её туда всего неделю назад. Безглазый заяц действительно сидел внутри и будто бы смотрел на меня. «Ты чего так долго?» – говорили его отсутствующие глаза – две дыры на порванном меху, но я предпочла не отвечать на его немой вопрос.

Сначала маленький замочек на дверце не хотел отпираться, но я открыла его, хоть руки мои и тряслись от напряжения. С силой раскрыла маленькую дверцу и, сунув руку внутрь, попыталась дотронуться до игрушки. Но кролик, как и мальчишка, оказался бесплотным. Не кролик – просто серая дымка. Секунд десять я смотрела на него ошалело, пытаясь понять, что же я делаю. А затем увидела, как плюшевый неодушевлённый предмет расплылся в диком оскале, отчего швы на его щеке потрескались и разошлись. Я заверещала, не знала, что способна на подобные звуки, отшвырнула клетку в темноту кладовки и со всех ног понеслась обратно к мальчугану.