Ветер любви

Апельсин

Из письма к школьной подруге

Дорогая Анна! Сердечное тебе спасибо за поздравление с моим юбилеем. Хоть оно и пришло на месяц позже, все равно приятно – значит, есть на свете кто-то, кому я небезразлична. Говорят, печально праздновать сорокалетие, да мне и не с кем. Твое маленькое письмо, вопросы в нем вернули меня в те времена, когда всякий раз при наших встречах ты удивлялась, что в моей жизни нет никаких значительных событий. Я смущенно пожимала плечами и никогда не решалась рассказать тебе о яркой, удивительной, может быть, и странной полосе моей жизни. Видимо, теперь время пришло… Нет, не буду докучать тебе, а только расскажу о самом важном. Однако это будет скорее рукопись, чем ответное послание.

…О, как много он мне дал, и какая я перед ним неоплатная должница! Он был очень умен, но его ум не стеснял меня, не подавлял. Он был легок, непринужден и весел, почти лысый, невысок ростом, от природы наделен большой физической силой, немного надменный, но с другими. Терпеть не мог злых людей. Мы были дружны с ним почти два года. Заметь, я говорю дружны, потому что не могу сказать близки. В свою душу я так и не пустила его. Не смею также сказать, что жила с ним. Я тогда, в свои двадцать лет, испытывала ужас при одной мысли о том, что два человека – мужчина и женщина – могут жить всю жизнь вместе, с утра до вечера и с вечера до утра, делясь едой и питьем, спальней, снами, радостью и горестью… И эта тесная жизнь длится до тех пор, пока оба не потеряют окончательно всю прелесть и оригинальность своей личности, пока в супружеском ложе ежедневной привычкой не погаснут все восторги, не станут регулярной необходимостью или чуть-чуть приятным удовольствием. Возможно, я сумела бы поменять свое мнение, но об этом чуть позже. В любви и в отношениях – так мне сейчас кажется – он был очень избирателен. Много раз я слышала от него о большой и прекрасной любви, которая выдерживает всякие испытания, преодолевает все преграды и соблазны, торжествует над бедностью, болезнями, клеветой и долгой разлукой, о высшей любви, о которой сказано, что она сильнее смерти. И неужели ты не согласна со мною, что дар любви, как и все дары человеческие, представляет собой лестницу с бесконечным числом ступенек, ведущих от земли к вечному небу? Он любил меня, я это чувствовала. «Знаешь, Натали, – говорил он мне, – я чувствую, что до тебя никого не любил. Я ждал любви, хотел ее, искал, но все, что я узнал, – не любовь, а мираж… Может быть, невольная ложь самому себе. Теперь же я уверен, что нашел ее, и вместе с тобой ту любовь, о которой мечтал всю жизнь».

Помнишь наш подмосковный городок: узкие улочки, где барачные дома стояли вперемежку с частными. Ты вышла замуж, уехала в уральскую столицу, а я осталась здесь с больной мамой в коммунальной комнатушке. После техникума устроилась лаборанткой на большой московский завод. Обычно я ездила на работу и обратно на электричке. Путь в один конец занимал полчаса. Дорога не утомляла меня, а напротив, успокаивала. Мне было о чем подумать. Советский Союз распался, все рушилось, закрывались заводы, фабрики, люди оставались без работы. Но, слава Богу, меня это не коснулось. И я, красивая, романтичная, как и все юные девушки, гадала и мечтала о том, как же сложится моя жизнь, пыталась угадать, когда и где явится мой принц на белом коне.

Все началось в понедельник утром, ранней весной, когда я по привычке спешила на работу. Вбегаю в вагон, занимаю место у прохода, раскрываю книгу, не обращая внимания на окружающих. Мимо меня взад-вперед ходили люди. Несколько работяг громко рассказывали друг другу анекдоты, смеялись, пока рядом плакал ребенок. Вдруг я увидела острые мыски дорогих ботинок. Они быстро пробираются ко мне. В волнении я не отрываю глаза от книги. Подойдя совсем близко, этот кто-то кладет мне в раскрытую книгу апельсин и уходит. Я увидела только сильную мужскую руку. Я чувствовала, как у меня от стыда заливаются краской щеки. Немного погодя подняла голову: вокруг каждый был занят своим делом. Апельсин съели с девчатами на работе. Следующие три дня все повторялось в точности: вагон, книга, апельсин. Я поняла, что у меня появился тайный поклонник. Каждый раз, когда он приближался ко мне, то ли от испуга, то ли от того, что все происходило так быстро и внезапно, я не могла увидеть его в вагонной толкучке. Кто он? Собравшись с духом, подняла голову, внимательно посмотрела вокруг. Конечно, я искала молодое и приятное лицо, но нигде такого не замечала. Я начала жить этим. Садилась в вагоне всегда у прохода; раскрывая книгу, я не пыталась даже читать ее – ждала мига, когда таинственный поклонник положит в раскрытую книгу апельсин. Где-то в середине апреля в мою раскрытую книгу упал конверт, я торопливо вскрыла его, в нем была театральная программа. На ней от руки красивым мелким почерком написано: «Отметьте спектакль, на который Вы хотели бы пойти, а потом бросьте по дороге обратно в свой открытый почтовый ящик». Я невольно ощупала конверт, не осталось ли там сопроводительной записки, но конверт был пусть. Программка была Малого театра. Я никогда не была в таком знаменитом театре. Хорошо подумав, выбрала «Лес», потому что спектакль шел в пятницу, перед выходными. Я все сделала, как мне велели.

Вскоре я получила по почте билет на этот спектакль. Должна тебе признаться, я очень волновалась. Все было так загадочно и романтично. У меня было ощущение, что я сама играю в пьесе. Стою у входа в театр, жду не знаю кого. Я улыбалась всем мужчинам. Они, в ответ улыбаясь, проходили мимо меня либо отходили в сторону, ожидая своих. После второго звонка я всерьез начала нервничать, ругая себя за доверчивость. Даже в глазах появились слезы. Но как бы то ни было, я подумала, что билет у меня есть и глупо пропускать спектакль.

Зал полон, но место рядом со мной пустовало. Уже когда погасили свет, я краем глаза увидела, как ко мне пробивается мужчина, рассмотреть лицо которого я не смогла в темноте; он сел рядом, а когда положил руку на подлокотник, я узнала эту руку. Мы оба молчали. После первого акта, когда в зале зажегся свет, он выпрямился, застенчиво улыбнулся, подал мне свою крепкую, хорошо мне знакомую руку и пригласил прогуляться в фойе. Мы познакомились.

Его звали Феликс. По профессии стоматолог. Оказалось, он живет на нашей улице в частном доме. Дом с маленьким палисадником, где весной цвели сирень и жасмин, – это был его дом. Так вот, в антракте он пригласил меня в буфет, мы выпили по бокалу шампанского, я не отказалась от пирожного, но меня уже не занимали ни спектакль, ни угощение, я ждала, когда он заговорит. А он смущенно улыбался и молчал. Только после спектакля, когда мы шли по ночной весенней Москве, он глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

Впервые Феликс увидел меня близко, когда я с портфелями бежала в техникум на выпускные экзамены, а он чинил калитку. Его поразила прелесть моего юного лица, на котором играла загадочная для него улыбка. И он часто стал ожидать меня – сначала просто для того, чтобы полюбоваться юностью, но со временем ясно понял, что именно я и есть его судьба, его счастье. Сказать, что я тогда была расстроена, – это ничего не сказать. Я будто получила сразу несколько извещений о смерти родных людей. Он был старше меня лет на двадцать. Его возраст, да и внешность… Как все это совместить с моими радужными мечтами?!

Но я уже призналась тебе, что он был очень умен и тактичен. Он понимал все и не торопил события. В начале нашего знакомства общение с ним рыбьей костью застревало у меня в горле, но очень быстро первичная неприязнь ушла, а потом и осторожная недоверчивость тоже, и я увидела в нем приятного и достойного человека.

У него была широкая русская натура, он был человеком со вкусом, очень щедрым, но за последнее винить его нельзя; я была бедна, а он богат. Обычно он ждал меня в своей машине на тихой улице недалеко от проходной завода. На моем сиденье всегда лежал букетик ландышей или ветка сирени. Мы ехали в театр, на концерт, в Дом кино или ужинать в дорогой ресторан. И хотя у нас не было долгих откровенных разговоров, мне было с ним интересно. Все это время я видела в его глазах страсть.

Вскоре он отважился сделать мне подарок – изысканные французские духи ко дню моего рождения. Я не смела отказаться, а он был счастлив. Нет, Феликс не обижал меня подарками, всегда находил повод: Новый год, День Святого Валентина, Восьмое марта. Дарил что-то из украшений или красивую блузку, косынку. Мы ездили за границу. По моей просьбе спали в отдельных номерах. Париж, Рим, Стамбул. С ним я увидела Эйфелеву башню, знаменитые итальянские галереи, прекрасный Босфор.

Он никогда меня не принуждал ни к чему. Он обладал безграничным терпением. Если я чего-то не хотела или не была готова, говорил, что ничего, он подождет, очень осторожно приближая меня к себе. Поцелуи, объятия, но ничего больше. Ведь до него ни один мужчина не коснулся моих губ.

Ты, конечно, спросишь, а как же моя мама? Мне повезло с ней, она всегда понимала меня. Когда я второй раз пришла домой с цветами, мама тихо подозвала меня к себе, усадила рядом и попросила признаться, что со мной происходит. У меня никогда не было секретов от нее, и я ей честно рассказала историю от апельсина до этого букета. Оказалось, она хорошо знает Феликса: они учились в одной школе, только мама была на несколько лет старше. Мальчик рос в семье потомственных врачей. Его родители познакомились на фронте, в медсанбате. Это была очень хорошая, счастливая семья, наверно, потому и сыночка назвали Феликсом, что значит «счастливый». И надо же такому случиться – отдыхали в Сочи, летели домой, самолет попал в грозу. Вот и остался Феликс круглым сиротой на попечении у бабушки с дедушкой. Потом мама долго молчала, наконец сказала: «Дочка, поступай так, как подсказывает тебе сердце».

Вот так прошло два года. И однажды мы встретились, поужинали, выпили хорошего вина и поехали в наш городок. Остановились возле его дома. Голова моя была одурманена. Казалось, теперь я была готова на все. Уже у него дома, после горячих поцелуев, я пошла в ванную. Холодная вода отрезвила меня. Мне всегда было приятно смотреть на свое здоровое и красивое тело: ни одной морщинки, упругая грудь, живот как туго натянутый кусок шелка, круглые бедра, ноги длинные и гладкие… «И все это отдать мужчине, который годится мне в отцы?» – вдруг с ужасом подумала я.

И поняла, что не могу. Не могу… Все это время, пока мы общались, встречались, я думала, что переломлю себя, но не смогла. Может быть, от того, что я была молода или чрезвычайно глупа, но я оделась, поблагодарила Феликса за все и пошла к двери. Он умолял меня остаться, говорил, что готов ждать, и, если я согласна, завтра же отправимся в ЗАГС. Больше мы никогда не виделись.

На электричку я стала ходить другой дорогой, а потом наш городок вошел в границы Москвы, началось большое строительство: парки, пруды, вокруг построили многоэтажки, и мой дом потерялся среди других высоток. Прошло больше двадцати лет. Нет уже со мной мамы, завод не закрыли, я продвинулась по службе. Замуж я не вышла. Конечно, были у меня отношения, но со всеми этими молодыми парнями я лишь весело проводила время, а когда речь шла о чем-то серьезном, они говорили: «Еще успеется». С тех пор никто не любил меня с такой рабской преданностью, с таким самоотвержением, как он. Заканчиваю писать и не понимаю, почему, пока писала, улыбалась, и почему теперь по моему лицу текут слезы, и почему мне так больно…

Путь к слову

Арсений налил воду в чайник, ложкой отмерил зерна и включил кофемолку. Каждый раз, когда жужжал моторчик, Арсений думал о том, почему народ этого небольшого балтийского городка так равнодушен к созревшим в тропиках кофейным зернам. Ленивые и торопливые, люди предпочитают быстрорастворимый порошок с едва уловимым пряным запахом. Вот почему он вчера, несмотря на моросящий холодный дождь, отправился в Санкт-Петербург, и там, на Невском, в магазине, с малых лет ему знакомом, его одарили плотным пакетом ароматнейшего кофе.

Священный ритуал никогда не нарушался. Смолотые в пудру зерна высыпались в заранее подогретый фарфоровый кофейник, заливались клокочущим кипятком. На журнальном столике, покрытом кружевной салфеткой, уже были приготовлены чашечка с блюдечком, оставшиеся от старинного фамильного сервиза. Арсений сел в мягкое кресло, откинулся на спинку и помедлил минуту, вдыхая волшебный аромат. Чашечка пряного, с тугой зеленоватой пленкой напитка вызывала в нем легкое волнение: он уносился в детство. В то безмятежное и счастливое время, когда были живы его всесильные ангелы-хранители, мама и бабушка. Он вспоминал забавные случаи, мамины рассказы о его рождении и раннем детстве, то ли это были обычные бабушкины рассказы, то ли легенды об их старинном знатном роде.

Теперь Арсений Потапов, давно миновавший Христов возраст, был кем-то вроде философа-отшельника. Чем дольше люди находились возле него, тем сильнее становилось его желание либо избавиться от них, либо самому скорее их покинуть. Он терпеть не мог, когда кто-то ночевал в его доме. Любил свою старую мебель, посуду, допотопную люстру, изящные резные полочки, уставленные забавными фигурками, воспринимая их живыми существами со свойственными им характерами, причудами и даже тайнами.

Своего отца Арсений знал, но не помнил – с малолетства много воды утекло. В ответ на его расспросы мать хоть и коротко, но хорошо говорила о талантливом театральном художнике Георгии Потапове. Их молодая семья, увлеченная литературой, драматургией, живописью, на зависть многим была очень счастливой. Да еще и сын родился, которого назвали прекрасным именем Арсений, что по-гречески значит «мужественный, возвышенный». Потом мать прерывала свой рассказ, вздыхала, тихо сетовала на развал страны, безработицу, отнявшую у людей искусства смысл жизни. Георгий Потапов стал искать его в вине. Арсений видел отца в сознательном возрасте только один раз. В гробу.

Его мать была личностью необыкновенно привлекательной. Так считал не только он как сын – это осознавали все, кто ее знал. Для многих она воплощала идеал женщины: красивая, стройная, со спокойным, но твердым характером, вдобавок ко всему энциклопедически образованный признанный литературовед. Арсению она уделяла много внимания: вникала во все его мальчишеские проблемы, учила находить правильные решения. Понимая, что в сыне прорастает гуманитарий, не упрекала его за тройки по физике и химии, а старалась больше и увлекательнее рассказывать о русских классиках.

Однажды, когда они гуляли по осеннему парку и вели беседу о том, чему человек должен посвятить свою жизнь, что будет значить для его личности этот выбор, мама вдруг заговорила таким проникновенным тоном, будто оставляла сыну родительский наказ. «Самая лучшая профессия – это писатель. Он ни от кого не зависим. Создавая произведения, он живет в мире своих героев, радуясь и страдая вместе с каждым образом, рождается и умирает с ним. Но какими бы ни были события повести или романа, они должны помогать писателю, а потом и читателю, становиться прекраснее душой, отважнее характером, закаленнее волей. Труд этот тяжел, но благороден».

Материнское откровение легло на сердце сына, как молитва.

* * *

Закончив школу, Арсений поступил на филологический факультет Ленинградского университета. Он сразу стал публиковаться в студенческой многотиражке, его заметки были грамотными, но скорее информативными. После второго курса студента призвали на срочную службу.

В воинской части его писательская карьера совершила небольшой рывок – он стал главным редактором армейского листка «Служу родине», который печатался в полковой типографии. Арсению нравилась и оперативность работы, и верстка газетной полосы, и стрекот линотипа, и волнующий запах свежего отпечатанного листа. В его душе начинало проклевываться чувство авторства судьбоносного романа, которым будет зачитываться страна, а может быть и весь мир.

Он, конечно, понимал, что слава не падает с неба. Твердя мамино заклинание о труде, Арсений завел толстую тетрадь-дневник, записную книжку. Однако время летело с такой быстротой, окружающие события казались мелкими, судьбы людей, с которыми общался, рядовыми… В его творческой копилке слабо позванивали ценные монеты. Арсений сокрушался невезению. Утешала молодость, обещавшая одарить сюжетами когда-нибудь в будущем.

К концу учебы в университете они с мамой думали о следующей странице его биографии. Мудрая женщина, мама, внушала сыну, что настоящего писателя делают большие события и личное участие в них, будь то война, блокада, зимовка в Антарктиде, работа в горячей точке, где бы она ни находилась, стройка века, знание психологии людей, в них участвующих… И все это надо познавать через свою душевную боль. Человек, обрекающий себя на такой труд, становится добровольным каторжником. Но это – сладкая каторга.

Когда пришло время, Арсений дал твердое согласие отправиться на Северный Кавказ в одну из самых горячих точек. Но, несмотря на всю его усиленную подготовку, этому событию не суждено было состояться. У мамы случился инсульт. Единственный сын, Арсений, взял на себя все заботы о самом дорогом ему человеке. Чтобы зарабатывать хоть какие-то средства, он устроился младшим редактором в профсоюзный журнал, подрабатывал ответами на письма, давал частные уроки. Денег не хватало. Тогда мама сделала здравое предложение: обменять прекрасную питерскую квартиру на небольшой домик у моря в Выборге и однушку в Питере, которую будут сдавать в аренду. Арсений мужественно начал преодолевать непредсказуемые круги разменного ада.

Однажды вечером, сидя возле матери, он старался спокойно, не волнуя ее, рассказать, как обивал пороги контор, какие им светили надежды, и вдруг с тоской вгляделся в ее бледное, искаженное болезнью лицо. У него замерло сердце от осознания быстротечности жизни. Ночью он не мог уснуть. Его терзал стыд. Он, взрослый мужик, мечтавший о большой литературе, не написал ни одной строчки, которой порадовалась бы его мать. Чего он ждет? Какой небесной манны? Какого озарения? Никакого чуда не случится. Будет рутинный каторжный труд. И если ты повесил на себя эти кандалы и вериги, то садись за стол, страдай душой, ворочай мозгами и пиши.

Арсений встал, накинул халат, сел за письменный стол, заправил в машинку чистый лист бумаги, крупным шрифтом вывел заглавие «Чужая жизнь».

История талантливого юноши, который рано остался сиротой и теперь жил вместе с бабушкой, уже давно складывалась у него в небольшой рассказ, немного смешной, немного грустный, – известно непростое житье двух поколений, разделенных российским полувеком.

Сюжет рассказа четко выстраивался у Арсения в голове. Его пальцы легко бегали по клавишам; не было времени ни остановиться для раздумий, ни перечитать написанное.

Арсений проснулся за полдень. От ночного волнения не осталось и следа. Он взял напечатанные листы, спокойно прочитал написанное. Да, конечно, это рассказ, правда небольшой, но в нем уместились три необходимых компонента: завязка, основное действие, концовка.

Зайдя к маме, он увидел, что она, хворая, лежит на высокой подушке. При виде сына она слабо улыбнулась и тихо, но стараясь четко выговаривать слова, сказала:

– Я слышала… Ты всю ночь печатал… Загорелась в душе лампадка?

– Мамочка, я приготовил тебе сюрприз. Бог даст, он будет тебе хорошим лекарством.

В журнале, куда Арсений принес свой первый рассказ, имя его матери – Евгении Потаповой – не только было известно: ее талант литературного критика высоко ценили и потому Арсения приняли очень радушно и пригласили на ближайшую редколлегию за ответом.

Он шел домой и невольно улыбался своим мыслям: с каким радостным волнением мама будет слушать его рассказ о приходе в редакцию, выспрашивать подробности обо всех и обо всем, о том, что ее помнят, любят, надеются на ее скорое возвращение…

Как всегда, в последнее время в квартире было тихо. В маминой комнате – тоже. Арсений осторожно приоткрыл дверь. Мама в его сторону не обернулась. На слабый ласковый оклик не отозвалась… Он подошел совсем близко. На милом лице разгладились следы болезни. Казалось, она чуть задремала, чему-то улыбаясь во сне. Но сон этот был вечный.

* * *

Размен жилья наконец-то состоялся. Чтобы помочь Арсению обустроиться на новом месте, наладить холостяцкий быт, из Киева приехала бабушка Ольга Павловна Репнина – личность совершенно необыкновенная. Еще совсем девчонкой она пришла в клинику знаменитого невролога Бехтерева, к его ученикам и соратникам. Шестнадцатилетнюю Олю определили в лабораторию мыть пробирки. Очень скоро упорная и любознательная девушка уже работала с микроскопом. Она поступила в мединститут, успевая и учиться, и вести в клинике научные исследования, которые легли в основу ее кандидатской диссертации.

Война изменила судьбу молодой женщины. Еще только звучало по радио сообщение о начавшейся трагедии, а Ольга уже бежала в военкомат и там потребовала без промедления назначить Репнину начальником санитарного состава. Ее напористость, умение убеждать всех и во всем, способность держаться на ногах без сна и еды совершили чудо: через три дня от платформы Финляндского вокзала двинулся на запад полностью оснащенный медицинским оборудованием и укомплектованный медперсоналом эшелон под красным крестом. По этим адским рельсам он до самой победы то мчался, то тихо полз, то, вовсе замирая, стоял, спасая жизни тысяч людей.

В свои девяносто Ольга Павловна обладала ясным практичным умом, феноменальной памятью, читала и шила без очков, ходила без палки, делала по утрам зарядку, вечером – дыхательную гимнастику, играла в шахматы и была отменной кулинаркой. Конечно, она не двигала тяжелую мебель, не носила чемоданы, кофры, сумки, не охала в длинных очередях. Ольга Павловна была талантливым организатором любого дела. Зная, что взяла на себя роль скорой помощи на недолгое время, настойчиво учила внука всему, что умела сама. И она же твердо настояла на том, чтобы Арсений не бросил на полдороге обещанную матери литературную работу.

Сына уважаемого всеми автора принял сам главный редактор. Выразил искренние соболезнования, похвалил Арсения, что не опускает рук. Положив перед собой листы с его рассказом, начал подробно говорить о написанном. Арсений слушал, и его то бросало в жар, то окатывало ледяной водой. Хоть и похвалил его маститый критик за живость диалогов, за современный молодежный стиль, за тонко выписанные детали, но он понимал, что опус его не более чем писанина.

Главный редактор крепко обнял его за плечи.

– Согласен с замечаниями? Тогда учти их и приходи снова. Перо у тебя есть, будем учиться владеть им. Это первое, что я тебе хотел предложить… А второе – в память о твоей маме мы откроем для тебя должность, которой раньше не было в нашей редакции и которая как-то ушла из практики литературных журналов после перестройки. Ты будешь читать приходящий в редакцию поток рукописей. Нам пишут и графоманы, и свободные от дел охотники до воспоминаний, и люди, проживающие очень интересную жизнь, но не умеющие рассказать о ней, встречаются, правда редко, золотые самородки. Работа, конечно, не сахар, но тебе она пойдет на пользу. Ты будешь у нас на договоре и, разумеется, на зарплате. А самое важное – среди нас, вроде сына редакционного полка.

Прощаясь, редактор вручил Арсению толстую папку и несколько листков его рассказа, испещренных пометками.

Увидев в окно, как внук медленно идет по дорожке к дому, Ольга Павловна сердцем почуяла, что прибыл он не на крылатом Пегасе. Однако с расспросами не торопилась: опытный психолог, она знала, что Арсений сам все расскажет. Бабушка сидела в кресле за вязанием. Арсений подошел, нежно обнял бабушку за плечи, укрытые легким платком. Молча остановился у письменного стола, аккуратно положил пухлую папку возле настольной лампы. Отодвинув нижний ящик, бросил листочки с рассказом в самый дальний угол. Вечером они пили душистый кофе за журнальным столиком, и внук поведал Ольге Павловне о разговоре с главным редактором и сам уже продолжил его, рассуждая с собой. Да, стиль, тональность рассказа, занятные словечки… А ради чего это? Что он хотел сказать читателю? Чем привлечь? О чем задуматься? Он не знает жизни… Не приобщен к большому делу, которое рождает в человеке глубокие мысли.

Ольга Павловна, не прерывая вязанья, будто между прочим спросила:

– Арсен, ты помнишь, с какими вещами встретил меня на вокзале?

– Конечно, – удивленно ответил внук. – Дорожный чемоданчик и большой желтый портфель.

– Так вот, голубчик, саквояжик я увезу с собой, а портфель оставлю тебе. Там мои бумаги, мой архив. Удивишься, чего только там нет: и письма, и клочки оберточной бумаги с двумя-тремя строчками, и школьные тетради с записями, оборванными на полуслове… Очень мне хотелось сохранить в памяти военные годы, события, судьбы людей, разные случаи… Но то время было кромешным адом. А потом нахлынул другой поток… Думала, что зря хранила портфельчик. Ан нет! Дождался он своего часа. Оставляю тебе его в наследство, на твою совесть. Уверена, что пригодится он тебе.

С этого дня Арсений жил в приподнятом настроении. Рано вставал, садился к письменному столу, брал из толстой папки редакционного самотека очередной опус и внимательно-внимательно читал его, делая карандашом на полях пометки, будто проводил для себя мастер-класс. Одаренный природой литературными способностями, он не умел правильно применять их. Сейчас Арсений чувствовал живую плоть слова, его запах, его место в строке. Как архитектор знает законы построения здания, так и писатель должен выстраивать свое повествование.

Вечерами, усевшись за журнальным столом, бабушка брала вязанье, внук разливал по чашечкам ароматный кофе, включал диктофон, и Ольга Павловна начинала рассказывать. О чем только она не вспоминала! То о мощном, раскидистом фамильном древе Репниных, то о сподвижнике Петра Первого, воспетого Пушкиным в «Полтаве», то о смутных временах, когда рубили многовековое славное древо под корень. Но чаще всего вспоминала войну, признаваясь, что всю оставшуюся жизнь слышит стоны раненых, шепот умирающих, взрывы снарядов и стук… стук… стук колес.

Как ни велика была трагедия войны, как ни гнобили голод, сиротство, увечья, смерть, но радость согревала обездоленных: письмом из дома, концертом фронтовой бригады артистов, котелком горячей каши, задушевной мелодией баяна, лаской пригретой бродячей собаки. Уж каких только животных не подбирал народ, кочующий на колесах! Особенно бабушка любила рассказывать разные затейные истории про красавца-петуха, которого все звали сначала Петя, потом Петр, а потом и вовсе Император за его золотой наряд и царское высокомерие.

А кассеты диктофона, плавно крутясь, оставляли в незыблемом естестве голос рассказчицы.

Поезд на Киев уходил вечером. Проводив бабушку, Арсений долго ждал рейсового автобуса. В Выборг вернулся, когда улицы уже были безлюдны. Домой идти не хотелось, он направился к морю. Ярко светила луна. Плескались о камни волны, омывая его лицо влажной свежестью. Арсений стоял не двигаясь. В его душе бушевало неведомое ему доселе волнение, восторг, граничивший с безумием. Он с трудом успокоил себя и медленно пошел к дому. Не зажигая огня, не раздеваясь, прилег на кровать. Спать не хотелось, просто закрыл глаза, чуть задремал. И вдруг он услышал, как легонько скрипнула дверь, приоткрылась… На пороге стояла мама в светлом платье. Она приблизилась к нему. Привстав, Арсений уткнулся ей в колени, сквозь горячие слезы, заливавшие его лицо, зашептал: «Мамочка, милая моя мамочка… как я по тебе соскучился…». Мама приподняла его лицо, ласково посмотрела в глаза и тихо, но твердо сказала: «Пора, сынок. Пора тебе отправляться в дорогу. Теперь ты готов…»

Арсений очнулся. Он, как и был одетый, лежал на кровати. В комнате никого… Дверь закрыта. А лицо в слезах. Что это было? Сон? Видение? Но он ощущал мамины руки, видел ее глаза. И понял, что она его благословила.

В назначенный срок Арсений Потапов вошел в кабинет главного редактора и подал ему объемистую папку самотека, сказав, что все материалы прочитаны, разложены по значимости и коротко отрецензированы. Главред одобрительно кивнул, но, в упор глядя на Арсения, строго спросил:

– А где твой рассказ?

Новый сотрудник, немного смущаясь, протянул ему прозрачный файл с листами четко отпечатанного текста. Вверху первой страницы крупным шрифтом выведено название «Моя удивительная бабушка». Главред удивительно хмыкнул, показал Арсению на стул, чтобы ждал, а сам стал читать. Сердце автора-дебютанта трепетало, но он изо всех сил старался не выдать своего волнения.

Прочитав рассказ, главред минуту молчал, затем аккуратно сложил листки и широко улыбнулся:

– Молодца! Проросла-таки в тебе материнская порода! Сразу же берем в номер.

Так началась писательская судьба Арсения Потапова. Его печатали в каждом выпуске журнала. В цикле «Под стук колес» по-новому ожили события разных лет и разных людей, бывших их участниками. Начиная очередной сюжет, Арсений почти физически чувствовал, что вступает на узкую колею между рельсами, шагая по шпалам. Идет тяжело, будто несет на плечах непомерную ношу. Но шаг за шагом походка становилась легкой, в душе рождалась одному ему слышная мелодия рассказа, и он искал слова, созвучные этой мелодии.

Через год вышла книга Арсения Потапова. А впереди его ждали новые сюжеты.