Buch lesen: «Ведьмы»

Иллюстрации маслом, фотографии, стихи и переводы стихов Сергея Клычкова.`

* * *

 
The wall on which the prophets wrote
Is cracking at the seams
Upon the instruments of death
The sunlight brightly gleams
When every man is torn apart
With nightmares and with dreams
Will no one lay the laurel wreath
As silence drowns the screams
Between the iron gates of fate
The seeds of time were sown
And watered by the deeds of those
Who know and who are known;
Knowledge is a deadly friend
When no one sets the rules
The fate of all mankind I see
Is in the hands of fools
Confusion will be my epitaph
As I crawl a cracked and broken path
If we make it we can all sit back
And laugh
But I fear tomorrow I'll be crying
Yes I fear tomorrow I'll be crying
(Written by King Crimson in 1969)
 
 
Те стены, что пророков помнят —
Потрескались на швах
На плахе солнца блеск —
Она купается в лучах.
Когда людей на части рвет
Кошмар или мечта,
И не возложит нам венок
Глотая крики, тишина…
Судьбы железные врата,
Меж ними семя времени взошло.
И оросят его дела
Всех тех, кто знает все давно.
Их знание смертельно,
Когда границы не ясны.
Судьба же каждого отдельно
В руках невежи и ханжи.
Надгробьем будут мне сомненья
Когда закончу долгий путь.
Со смехом вспомню приключения
Постигнув завтра я слезами суть.
 

(Перевод, Рыцарь-Пилот 2019)

День выдался самый обычный, середина недели, однако я уже успел устать и не выспаться и потому очень хотелось посидеть с кем-нибудь поужинать в красивом месте, не задумываясь о калориях и времени суток, поговорить о чем-нибудь интересном, услышать что-то новое, послушать рассказы незнакомца… Впрочем, с возрастом круг общения сильно сужается, люди все чаще остаются вечером дома после работы, боясь оторваться от экрана и своего счастливого пред постельного безделья. Так и сегодня, полистав в телефоне потенциальных кандидатов на несогласованный ужин, я выключил экран и опустил айфон в карман, – пойду один.

Знакомые переулки были пусты, обыватели уже сидели по домам, радуясь, что вырвались из когтей московских пробок, светофоры уныло и бесцельно мигали, не находя себе никаких зрителей. С грохотом проехал мусоровоз и скрылся за углом Гагаринского переулка.

Вскоре я добрел до старого Арбата, и картинка радикально изменилась, откуда-то взялись люди, играла музыка, работали кафе, пахло всякой всячиной, бродили странные типы непонятного вида и рода занятий. Пробираясь сквозь толпу зевак вокруг унылого виолончелиста, игравшего что-то камерное у открытого для подаяния футляра, я нырнул в первое кафе наугад. Им оказалась маленькая бургерная, где наливали из крана холодное пиво, жарили при тебе картошку, посыпая ее тертым сыром и кусочками бекона, и подавали с аппетитными бургерами, каждый из которых, как пароход, – имел свое имя и из него торчала зубочистка с флагом. Я заказал себе кружку пива и, кажется, бургер «Леон» и уселся на высокий стул в центре зала. Мое одиночество было невыносимо и уже вскоре закончилась вторая кружка, а Леона все не было. Про себя с горечью подумал, что даже Леон не хочет со мной сегодня ужинать. От нечего делать я начал рассматривать рядом сидящих людей, но не найдя ничего интересного, я сосредоточился на донышке кружки и на какой-то момент потерял связь с реальностью. Мое сознание улетело далеко-далеко и почему-то зацепилось за воспоминания полугодовой давности, когда на пятой Авеню в Нью Йорке в приличном ресторане у Центрального парка я за чем-то прицепился к огромному негру-официанту с дурацкими расспросами по поводу того, кем был Сэнт Льюс. Негр чувствовал, что над ним издеваются, но совершенно ничего не мог этому противопоставить, потому что в меню ресторана были ребрышки «Sant Louis Ribs» и мое желание узнать кем же все-таки был Сэнт Льюс при жизни, свиньей, бараном или быком, вполне укладывалось в его круг компетенции..

Очнулся я от пикающего биппера на столе, который предвещал мне скорую встречу с моим бургером и его картошкой. Помотав головой, я побрел к прилавку за своим заказом. Уже на обратном пути с подносом в руках я увидел за соседним столиком знакомый профиль высокого пожилого господина в шикарном сером костюме. Он сидел с двумя модельного типа девицами, одна с зелеными глазами с рыжей копной волос, другая очень красивая азиатка. Мужчина что-то рассказывал вполголоса, а девицы весело хохотали и закрывали рот ладошками. Я так и замер на месте со своим бургером. Ян Дронович! – не было никакого сомнения, с ним были неразлучные Анна и Ли.

– Здравствуйте, Ян Дронович, здравствуйте девочки – радостно воскликнул я, подбежав к их столику.

Мужчина повернулся и c недоумением посмотрел на меня. Сомнения не могло быть – это был он, я помнил каждую морщинку на лице великого Дракона, да и девчонки были те же… За столиком воцарилась тишина, я стоял с бургером и глупо улыбался, а на меня смотрели три пары удивленных глаз.

– Это я, Рыцарь, рыцарь-пилот!

Девицы прыснули и, обнявшись, захохотали прикрывая рот руками. Мужчина с недоумением смотрел на меня, но видимо моя неподдельная радость и дурацкая улыбка сделали свое дело и он, подвинувшись ближе к стене на лавке, весело сказал, – ну, что же, присаживайтесь, коли так, как там вас, какой пилот?

Я опустился на край лавки все еще держа тарелку с бургером в руках, – вы не помните меня, Ян Дронович? Это же я, Рыцарь…

С каждым моментом моя неуверенность росла, и даже необыкновенная схожесть всех троих с хорошо мне известными персонажами стала почему казаться мне надуманной. Они должно быть разыгрывают меня, не бывает таких совпадений – подумал я и обратился к рыжеволосой – привет, Анна, давно тебя не видел, а ты все такая же, шикарная.

Девица перестала улыбаться и удивленно посмотрела на меня, откуда ВЫ знаете мое имя, молодой человек, и вы вообще кто?

Аня – это я, Рыцарь, Рыцарь-пилот, помнишь я работал у Яна Дроновича в офисе на Фрунзенской набережной, мы вместе работали?

– У Яна Дроновича нет офиса на Фрунзенской набережной, в один голос удивленно воскликнули обе девицы и посмотрели на своего старшего спутника. Я в очередной раз удивился насколько похожи были их голоса.

– Ян Дронович, вы меня тоже не помните? Я повернулся лицом к мужчине.

– Боюсь вы нас с кем-то путаете, молодой человек, но поразительно, то, что вы откуда-то знаете наши имена, я вас совершенно не помню… Где мы могли встречаться?

– Так я же у вас работал в офисе на Фрунзенской набережной, Ян, вспомните!

Все трое переглянулись.

– Видите ли, молодой человек, – озадаченным голосом заговорил Ян, я только что приехал в Москву из-за границы, а офис еще не готов, там ремонт, мы переезжаем в него на Фрунзенской набережную только на следующей неделе.

Я настолько был поражен услышанным, что потерял дар речи, перед глазами поплыли круги, напоминавшие фотографии на одной из моих любимых пластинок King Crimson?

Встав из-за стола, я неровной походкой направился к выходу из кафе. Мой разум помутился, я машинально искал рукав пальто и, уходя из кафе, совершенно забыл, что вместе с нетронутым бургером на подносе остался красоваться мой бумажник.

“Confusion will be my Epitaph” – красной строкой бежали перед глазами слова песни той же King Crimson.

Все нормально, просто я схожу с ума…

По правде сказать, подозрения в собственном сумасшествии возникали и раньше. Особенно это чувствовалось, когда воспоминания пробивались в реальность и подло в ней путались. Это вызывало общий дискомфорт и ощущение déjà vu. Я принципиально стал избегать маршрутов, чтобы не появляться на Фрунзенской набережной, и постоянно оглядывался в поисках белой фигурки ангела.

По правде сказать, я безумно скучал в обыденной реальности по чудесам и приключениям… Обычная, повседневная жизнь с ее рутиной казалась безвкусной баландой из тюремной столовой после пира фантазий у Яна Дроновича, на котором, как мне казалось, я побывал. Троллейбусы и их водители вызывали у меня неподдельный интерес, чем я порою немало смущал последних, пудели от меня шарахались, а мамаша одной маленькой девочки в белом платье даже пригрозила мне милицией и грязно обругала меня педофилом. Это становилось невыносимо и тянуло мое настроение в омут бесконечной меланхолии.

Паучок, Starless and Bible Black

 
Sundown dazzling day
gold through my eyes
but my eyes turned within only see
starless and bible black
old friend charity
cruel twisted smile
and the smile signals emptiness for me
starless and bible black
ice blue silver sky
fades into grey
to a grey hope that oh years to be
starless and bible black
 
 
Ослепительно солнечный день
золотом режет глаза,
но взгляд мой уперся в себя —
беззвездная там темнота
 
 
Призренье друзей
и ухмылок жестокость
таит пустоту для меня —
беззвездная там темнота
 
 
Замерзшая в небе лазурь
затянется в серую мглу,
а годы – надежды сомнут —
беззвездная там темнота.
 

Был теплый осенний вечер, солнце скрылось за крышами остатков старой Москвы. Бесконечной разноцветной гусеницей ползла вечерняя пробка из центра, изредка задерживаясь на светофорах. Лица водителей напоминали лица покойников с застывшими на одной точке, где-то в районе фонарей впереди ползущей машины, глазами. Я присел на лавочке и смотрел как сухой лист медленно поворачиваясь вокруг своей оси, скользит с обреченным упорством по поверхности ручейка. Поток, журча и извиваясь, в конце концов все-таки падал в преисподнюю ливневой канализации, которая разверзалась мрачной темнотой в щелях под чугунной решеткой на краю тротуара. На листике суетился чудом уцелевший паучок, но спасать я его почему-то не стал, он бегал от одного края листка до другого, залезал на сухую изогнутую ножку, но все-равно, в конце концов, извергся в Ад ливневого стока вместе со своим кораблем и его накрыла темнота и бесконечность… Всё! Starless and Bible black!

И, ничего не изменилось, никто и не заметил! Возможно, так же чувствует себя Творец, для которого не существует времени, он так же философски смотрит на паучков-людишек и, с высоты вечности времени, просто не вмешивается, потому что все-равно время победит… Какая разница? Даже если Он пошлет дуновение ветра, которое спасет беднягу паучка, оторвав его от поверхности листа, или чудом паук сможет перебраться на застрявший в сливной решетке окурок и оттуда выбраться на сухую часть асфальта, его все-равно затопчут детские ботики, ибо детский сад уже возвращается с прогулки домой…. Паучок же, метался по листику в последней надежде на спасение и, если бы он мог молиться, наверное, он взывал бы к Богу и, в порыве отчаяния, скорее всего, малодушно ругал бы его за бездействие, и сомневался бы в его любви… Но, какая разница, о чем молится паучок!

Мне подумалось, что Творец смотрит на нас, суетящихся в трухе паучков, да мурашек и не вмешивается, ибо ему все очевидно, очевидно, что вмешиваться в судьбы всех паучков это лишь трата Божественного внимание на тлен, который все-равно возродится опять и опять, чтобы потом опять стать прахом в бесконечной последовательности и круговороте частиц во вселенной. Я уже готов был встать с лавочки и уйти, чтобы избежать приближающегося с ором и визгом детского сада, когда мой взгляд на прощание упал на чугунную решетку ливнёвки – паучок, обхватив ножками застрявшую в трухе горелую спичку, яростно сражался за жизнь балансируя на краю бездны. И тут, Творец, обладающий, как известно, глубоким чувством юмора и абсолютно нетерпящий занудных философствований бренной материи о себе самом, одним движением моей руки опроверг все мои заумные рассуждения и домыслы – двумя пальцами я поднял спичку с уже умирающим беднягой пауком, который уже, видимо простился со всеми и держался лапками только потому что окоченел и… положил его на лавочку обсохнуть под последними лучами вечернего солнца.

Дома у старой ведьмы

Старуха суетилась у печи, гремя кастрюлями и крышками. Под ее ногами мешались две собаки, ловко подхватывая шипящие кусочки, выпадавшие из горячего котла при каждом перемешивании. Собака покрупнее была уже старой с седой мордой, она плохо видела и, мелкая которая была намного моложе и потому значительно ловчее, перехватывала лучшие куски.

– Ну, вас окаянные, – процедила старуха и оттолкнула псов ногой, готовясь подхватить ухватом котелок из печи. Собаки, при виде ухвата, поджав хвосты полезли под большой струганный стол, за которым уже сидели с ложками ее смуглая молчаливая дочь с черными как смоль волосами и внук лет десяти, который явно побаивался старую ведьму и жался к матери. В углу, за тем же столом сидел долговязый лысеющий кузнец и смотрел в пустоту. Котелок шипел и булькал внутри, по комнате расползался запах еды.

– Хочешь кофе? – не оборачиваясь от печи процедила ведьма, – вон, на буфете кофемашина, наливай сам, у меня плохо получается.

Кузнец молча встал и пошел в дальний угол, где на буфете одиноко стоял кофейный аппарат неизвестного происхождения. Он нажал на подсвеченную кнопку включения и замер в ожидании. Машина долго жужжала, мигала всей гирляндой лампочек и наконец, успокоившись замигала лампочкой, требуя очистить лоток с отработанным кофейным жмыхом. Кузнец терпеливо вытянул нижний лоток и вытряхнул его в грязное ведро у входа, из которого собаки таскали куриные кости и объедки. Когда лоток вернулся на место, машина еще минуту жужжала и мигала и наконец радостно моргнув всей панелью индицировала, что вода в резервуаре закончилась. Кузнец тихо вы матерился, извлек лоток для воды из правой части машины, и точной струей из огромного эмалированного чайника долил доверху кипячёной воды в прозрачный лоток.

– Ну, где там кофе? – прогнусавил внучок – вечно ты копаешься!

– Сейчас, эээ, Кристофер, эээ, сейчас, – Кузнец уже вставлял контейнер с водой в ненавистную машину, никак не попадая в паз, наконец лоток щелкнул и машина удовлетворенно зажужжала и заморгала. На этот раз в результате долгого мигания выяснилось, что кофейные зерна кончились и молоть было нечего. Кузнец собрал в ладонь разбросанные по поверхности крошки и несколько забытых зерен и забросил их в жерло кофемашины. В жестяной банке для кофе одиноко гремело еще несколько забытых старых зерен. Кузнец вытряхнул и их в машину и нажал кнопку. Счастливое жужжание и моргание на панели длилось довольно долго и наконец аппарат изверг из себя струи пара и тоненько струйкой снизу потекла мутная жидкость мимо большой железной кружки, которая из-за своего размера не до конца влезала в положенное место ненавистной кофемашины. Кузнец, тихо проклиная бабкин кофе и ее кофемашину, поймал остаток струи в первую попавшуюся посудину. Натекло немного – машина издала нехарактерный скрежет и потухла всеми огнями. Вот, эээ, блин – прокомментировал Кузнец и протянул молочник с заветной черной жижей на донышке Кристоферу – эээ-эспрессо будешь?

Телефон на буфете в это время ожил, от собственной вибрации начал ездить по столешнице и биться корпусом в пустую кастрюлю.

Старуха подбежала к буфету, вытирая фартуком руки, и заглянула в освещенный дисплей, – Он, сделала она большие глаза Кузнецу и приложила палец к гудам.

– Ну, привет, привет! – радостным голосом застрекотала Ведьма в телефон, – у нас кошмар! Ужас! Я сейчас с чиновниками, проверка опять – в общем кошмар! – Что они хотят? Да, как всегда… Ну, ничего, ничего! Мы прорвемся! Я тут с адвокатами работаю, она чуть не подавилась от смеха и срочно прикрыла рот ладонью, – Решим вопрос, не беспокойтесь! Конечно, будут расходы, – она сделала большие глаза, – но мы справимся! Сами знаете, юристы дешево не бывают, ну я потом расскажу, мне пора бежать, меня уже в кабинет вызывают к замминистра по Экологии! Пока! Пока! – Она бросила трубку и вернулась к плите. – Дурак! Чуть не подгорело из-за тебя! Что уставились? Руки мыли? Садитесь жрать, без меня, идиоты с голода бы давно сдохли!

Вся компания уселась за стол и вяло стала жевать ведьмину стряпню.

Сиреневые тени и судьба паучка

Мы с паучком ловили последние лучи, скрывавшегося за крышами солнца. Самодовольство одного органически переплеталось с гордостью за содеянное второго. Вместе мы были абсолютно счастливы сидеть на лавочке наслаждаясь последним солнцем и мне даже пришло на ум, что по сути – этот паучок был везунчиком, избранным, любимцем Творца, если уж так все у него сложилось. Не просто же так меня дернуло его вытащить! Сиреневые тени ползли по асфальту вытесняя веселых солнечных зайчиков, которые так весело скакали по лавочкам, газонам, гуляющим собакам и их хозяевам. Зайчики бежали за своим солнцем и им на смену выползли из всех закоулков сиреневые тени.

Они окружили все предметы, размыли их очертания, сделали банальные вещи загадочными и приоткрыли дверь в мир Ночи. Они плясали и радовались, водили хороводы и казались такими же вечными, как и их предшественники – солнечные зайчики. Тени всегда вызывали у меня приятные воспоминания и навивали поэтические настроения. Сидя на лавочке, у меня в уме сложился незамысловатый стишок:

 
Сиреневые тени
Танцуют тихо на лугу,
Трава щекочет им колени,
Колышет ветер их в кругу.
 
 
Они играют среди маков
И ветер песню им поет.
Их тело, не касаясь злаков,
Качаясь, медленно плывет.
 
 
Они прекрасно молчаливы,
Улыбки тают на устах -
Эмоций нежные приливы,
Последний луч в его глазах.
 
 
А тени кружатся, играют,
Уводят тихо за собой
Как странно в жизни все бывает,
И наступает вдруг покой…
 

Поэтическое настроение было прервано резким звонком телефона.

–喂 wèi алло! кто у телефона? 喂, 谁呀？

На том месте, где еще минуту назад раскисал от своего счастья в солнечных лучах спасенный мной паучок, сидела толстая китаянка в панаме и громко орала по-китайски в огромный смартфон. Паучок размазался по ее белым штанам маленьким серым пятном, всей своей судьбой еще раз подтверждая, что пути Господни неисповедимы, и что мудрость Творца граничит с дьявольским юмором и безнадежностью.

В порыве отчаяния и скорби по почившему паучку я вскочил на ноги и начал орать на толстую дуру, которая так нагло плюхнулась рядом со мной на лавочку. Когда же я наконец выдохся и использовал весь запас своего негодования и эмоций, глазам моим предстала совершенно ошарашенная иностранка с телефоном в руках, открытым от изумления ртом и вполне даже круглыми глазами, что весьма сложно себе представить у монголоидной расы. Теперь удивиться пришлось мне, ибо я осознал, что несколько минут подряд я орал на нее на безупречном китайском языке, который никогда в жизни даже не пытался учить. Запнувшись, я подхватил пиджак с лавочки и быстрым шагом удалился из парка, оставив китаянку с открытым ртом и раздавленным телом моего друга на ее штанах.

Пока я брел в сторону дома, я немного успокоился, стараясь всячески не думать про то, что произошло. Я уже привык, что Провидение всегда дает мне щелчок по носу, когда я его слишком задираю или вдруг начинаю думать, что я что-то понимаю в том, как устроен этот мир. На этот случай всегда находилась грязная лужа синхронизированная с проезжающим именно в тот момент самосвалом, шкурка от банана или еще что-нибудь простенькое в этом духе. Однако казус с Китайским языком никак не поддавался никакому объяснению и, откровенно говоря, сводил меня с ума. Я уже давно свыкся с мыслью, что все что было со мной, все эти безумные переживания и приключения, они просто мне приснились. Хотя, конечно, ранее таких длинных и интересных снов у меня не было. Самый длинный и, пожалуй, кошмарный сон, из тех, что я запомнил настиг меня в молодости и я до сих пор его боюсь, потому что не знаю был ли это просто сон. Той ночью я проснулся от могильного холода, но при этом я был весь в поту. Мне снился город, который почему то был похож на большую квартиру со множеством комнат и дверей, и вот, я брожу по этим комнатам и не понимаю дома ли я или на улице и тут меня настигает ужас – я всем своим нутром чувствую, что меня преследует зло, я не видел его, только чувствовал, оно гналось за мной, дыша в затылок, я бежал, захлопывая за собой бесконечные двери, пока не выскочил из этого города, захлопнув последнюю дверь прямо перед преследователем. Именно в этот момент я осознал, что весь этот город, на самом деле, был я сам, это был мой мир, и я запер это ужасное зло внутри себя и теперь, оно там осталось, и я больше никогда не смогу от него избавиться.

Чтобы как-то спастись от всех этих странных, пугающих мыслей я начал напевать про себя одну из своих любимых вещей, которая благодаря своему внутреннему свету всегда спасала меня от неприятных воспоминаний именно потому, что была диаметрально противоположна моему сну по сути:

 
Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой,
А в городе том сад, все травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы:
Одно, как желтый огнегривый лев,
Другое вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят,
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Тебя там встретит огнегривый лев,
И синий вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
 

Образ огнегривого льва, яркой звезды и сада в городе успокаивал и помогал вернуть возбужденную фантазию на место. А мысль о том, что прекрасная звезда может быть твоей, твоей навсегда вселяла ничем не обоснованный оптимизм в душу и веру в будущее. Синий вол с золотым орлом небесным органически дополняли картину полного счастья. Что может быть прекраснее! С этими мыслями я дошел до своей двери и, уже открывая замок ключом, услышал, как забытый мобильный телефон из последних сил истощенной батареи призывно звенит в кармане куртки на вешалке с другой стороны двери. Влетев в квартиру, я судорожно искал злополучный телефон по всем обычным для него местам, но он каждый раз оказывался в другом месте, когда же предательский айфон наконец был обнаружен в кармане висящего на вешалке пиджака, и все-таки оказался у меня в руках, экран моргнул из последних сил и батарея села.

Starless and Bible black.