Секс в Средневековье

2
Сексуальность целомудрия

Христианское общество средневековой Европы переняло непростое отношение христианства к телесному. С одной стороны, христианские богословы учили, что всякое творение Божье прекрасно, включая человеческое тело, но с другой стороны, они же учили, что плоть следует контролировать и усмирять ради спасения души. Секс не был единственным плотским порывом, с которым необходимо было бороться: укрощать нужно было и нужду в пище, питье и сне, а также в излишествах вроде удобной одежды. Однако средневековые авторы уделили сексу особое внимание – как, пожалуй, одному из самых больших человеческих искушений. По тому, насколько человек сексуально активен или воздержан, в конечном счете определяли, что он из себя представляет.

Почему средневековую церковь так заботили вопросы секса? Почему секс считался таким порочным – даже в невольных своих проявлениях вроде поллюции? Почему он препятствовал достижению высочайшего духовного статуса? Отчасти ответы на эти вопросы связаны с идеей ритуального отделения касты жрецов от обычных верующих, присутствующей во многих религиях; чаще всего она реализуется через соблюдение определенных табу. Для христианства таким важным табу был запрет на сексуальные отношения. Идеи ритуального отделения и ритуальной чистоты во многом восходят к еврейским источникам, но в иудаизме от ритуальной нечистоты (в отличие от нравственной нечистоты) можно избавиться в ритуале омовения. Для христианства же был характерен острый дуализм: душа прекрасна, но плоть грязна. Этот дуализм в определенные исторические периоды приобретал большее значение, в иные – меньшее, и он никогда не доходил до того, чтобы исключить все положительные стороны телесного: в конце концов, христиане верят, что Бог решил воплотиться в материальном теле и родиться от женщины. Однако этот дуализм все же важен в учении некоторых христианских церквей и в сознании многих христиан.

Представление о том, что секс порочен, во многом было связано также и с гендером. Для мужчин не только сам половой акт подразумевал осквернение, но и вовлеченная в него женщина несла в себе скверну. Разумеется, секс с другим мужчиной был бы еще хуже, и женственно выглядящие мужчины считались точно таким же искушением, что и женщины, однако в целом считалось, что женщина – это искусительница, которая сбивает мужчину с истинного пути. Увлекаться женщинами – то есть для духовного лица в принципе заниматься сексом, а для мирянина заниматься сексом в каких-либо других обстоятельствах, нежели с женой ради продолжения рода – значило отвернуться от более возвышенных материй и стать, как женщина, привязанным к телу.

Сладострастие (и связанное с ним непослушание) было для христиан первородным грехом, а Ева – первой грешницей (здесь Ева – змееподобная соблазнительница в изображении скульптора XII века Жильбера (Gislebertus) на тимпане северного портала собора в Отёне)^[26]. По мысли средневековых теологов, Адам и Ева не чувствовали похоть в Эдемском саду: между ними были половые отношения, но они были необходимы для создания и поддержания жизни, а не для удовольствия – как пища. Первородный грех состоял в непослушании Богу, но похоть явилась следствием. Основную вину возлагали на Еву, так как именно она склонила Адама ко греху, но некоторые теологи считали, что раз женщина – существо слабое, ответственность за первородный грех лежит на Адаме.

Понятия «целомудрие», «целибат», «воздержание» и «девственность» в этой главе окажутся в центре внимания. Хотя они отчасти пересекаются, они все же не являются синонимами. «Целомудрие» в Средние века значило отсутствие сексуальной активности, но это слово также могло использоваться для обозначения отсутствия греховной сексуальной активности: целомудренными могли назвать состоящих в браке людей, которые занимались только репродуктивным сексом только со своими супругами, хотя в таком контексте это слово использовалось нечасто. «Воздержание», как в Средние века, так и сейчас, также значит отсутствие сексуальной активности, но с несколько иной коннотацией: «воздержание» относится только к тому, что человек отказывается от половых актов, тогда как «целомудрие» скорее связано с нравственностью. Про человека, который отказывается от сексуальной активности по медицинским причинам, могли бы сказать, что он соблюдает воздержание, но его, скорее всего, не назвали бы целомудренным – если только на его решение не повлияли в том числе духовные мотивы.

В современном значении «целибат» более-менее соответствует «воздержанию», но в Средние века значение этого слова было иным. «Целибат» означал, что человек не состоит в браке. Жить в целибате и при этом вести половую жизнь было бы грехом, но не оксюмороном: клирик при этом терял целомудрие, но не нарушал бы целибат. Хотя основной смысл безбрачия для духовных лиц был в том, чтобы хранить целомудрие и чистоту, оно также позволяло минимизировать давление на них мирских обязанностей. Если священник вступал в гетеросексуальные отношения, для церкви лучше, чтобы он не должен был при этом поддерживать женщину, а если у него рождался ребенок, то лучше, чтобы по закону этот ребенок не имел права на долю от его (или церковного) имущества.

Разумеется, в норме целибат подразумевал целомудрие, поскольку секс вне брака у средневековых людей не поощрялся. Понятие «целибат» относилось скорее к тем, кто принял обет безбрачия: мужчину, который еще не успел вступить в брак, скорее назвали бы юношей, а женщину – девственницей (поскольку предполагалось, что у женщин половая жизнь начиналась с заключением брака). О мужчинах «девственник» говорили редко. Значение этого слова в отношении женщин могло быть разным, и не всегда физически неповрежденный гимен является необходимым условием девственности.

Для большинства средневековых людей независимо от религии девственность, брак и вдовство были скорее этапами естественного жизненного цикла, нежели результатом сознательного выбора. От людей ждали, что они вступят в брак. Необходимость блюсти целомудрие на женщин давила несколько больше, чем на мужчин, поскольку для них считалось важнее воздерживаться от секса вне брака. Описывая девственность или целомудренных вдов, я вслед за средневековыми богословами сосредотачиваю свое внимание на женщинах, которые сознательно выбрали такой статус, а не на тех, кто не вышел замуж, поскольку не нашел супруга.

Может показаться странным, что книга о сексуальности начинается с главы о людях, которые воздерживаются от секса, – однако воздержание не значит, что вопросы сексуальности для таких людей не были актуальны. Их выбор зачастую был следствием того, что средневековые люди описывали как призвание или зов Божий – а современные люди назвали бы внутренним импульсом или склонностью. Зачастую воздержание требовало прикладывать серьезные усилия к тому, чтобы побороть искушение, и человек, который воздерживался от секса, все время осознавал свои сексуальные желания и борьбу с ними. Отсутствие сексуальной активности не значило отсутствие чувственного влечения к людям как своего, так и противоположного пола.

Исследование этих вопросов здесь опирается преимущественно на христианские работы – постановления церковных властей, а также труды тех людей, которые избрали девственность, или их биографов. Однако представление о девственности как добродетели пробралось и в светскую литературу: так, в рыцарских романах о поисках Святого Грааля только рыцарь исключительной чистоты сможет добыть его. Несмотря на то, что самым доблестным рыцарем, пожалуй, является Ланселот, он все же нечист, и отыскать Грааль смог только целомудренный Галахад. В этом корпусе текстов, как и в религиозных текстах, которые мы еще обсудим, широко распространена тема искушения и борьбы с ним.

В этой главе мы сосредоточимся на христианстве, тогда как в другие главы также войдут материалы о средневековых мусульманской и еврейской культурах. В исламе и иудаизме целомудрие не было самоцелью, и девственность как жизненный выбор, а не временное состояние, не играла важной роли – хотя сексуальное искушение беспокоило, в частности, еврейскую культуру. Евреи и мусульмане ожидали от женщин и (обычно) мужчин целомудрия, то есть верности своим супругам – но не воздержания. Обе эти религии ожидали или требовали от людей вступления в брачные отношения. В рамках обеих этих религий были определенные движения, выступающие за умеренность – суфии в исламе поощряли целибат, а Хасидей Ашкеназ, возникшее в Германии еврейское аскетическое движение XIII века, и некоторые еврейские философские школы и ветви Каббалы выражали озабоченность вопросами секса – но заповедь плодиться и размножаться в них была сильнее требований телесной чистоты. Аскеты из Хасидей Ашкеназ, например, для борьбы с искушением поощряли сексуальные отношения в супружеской паре, тогда как христиане для этих целей предлагали молитву и пост, а к сексуальному контакту между супругами необходимо было прибегать только в случае крайней необходимости – чтобы избежать еще большего греха.

Не все христианские мыслители учили, что сексуальные отношения всегда греховны: некоторых мыслителей церковь объявила еретиками за такие высказывания. Общепринятая западнохристианская доктрина учила, что секс для любых других целей, кроме удовольствия – для рождения детей, для удержания супруга от того, чтобы впасть в грех – вполне приемлем. Однако предпочтение всегда отдавали целомудрию. Некоторые средневековые авторы верили, что любой сексуальный контакт – даже в браке, даже репродуктивный – не может существовать без похоти и «зова плоти», и даже те каноники и богословы, которые возражали против такого подхода, все равно относились к сексуальным отношениям с глубоким подозрением. Чтобы понять причины такого подхода, мы должны вернуться в прошлое – еще до начала Средневековья, в первые века развития христианства – и посмотреть, как развивалось христианское учение о целомудрии.

Раннее христианство

Иисус много говорил о любви, но мало о сексе: его моральные наставления были больше связаны с тем, чтобы любить и избегать лицемерия, а не воздерживаться от секса. Тем не менее, его одобрение тех, кто «сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Мф. 19:12), ясно указывает на то, что воздержание угодно Богу – вне зависимости от того, следует ли интерпретировать эту фразу в прямом или переносном смысле.

Некоторые христиане восприняли эти строки буквально: например, богослов Ориген (185–253) оскопил сам себя. Церковный историк Евсевий Кесарийский отозвался об этом акте как доказывающем «молодость и незрелость его ума, но также глубину его веры и силы воли»^[27]. Никейский собор 325 года – первый собор после того, как христианство было легализовано в Римской империи – постановил, что оскопившие себя клирики должны быть отстранены от духовной службы: собравшиеся епископы нашли кастрацию богопротивной, напоминающей языческие обряды. Однако, как признавал Евсевий Кесарийский, слова Иисуса указывали на то, что даже если мужчинам не следует кастрировать себя, само намерение было вполне благочестивым. Добрый христианин должен вести себя так, как будто он был кастрирован, воспроизводя духовно то, что язычники могли бы совершить только с телом.

Но для развития христианской мысли о сексуальности еще важнее немногих прямых высказываний Христа был пример самой его жизни. Ни в одном из канонических Евангелий не описаны какие-либо эротические отношения. Представление о том, что Христос соблюдал целибат и оставался целомудренным, в Средние века было особенно сильным. Даже сегодня, когда верующих не подталкивают к сексуальному воздержанию, идея о подражании Христу используется для оправдания безбрачия у клириков Римско-католической церкви (по тем же причинам женщины не имеют права быть священнослужителями: только мужчина может в полной мере уподобится мужчине Христу).

И хотя сам Христос мало что говорил о сексуальном поведении, апостол Павел, чьи послания к самым разным христианским сообществам по всему Средиземноморью вошли в Библию, был намного больше обеспокоен этим вопросом. Он не говорил прямо, что сексуальный контакт делает человека нечистым, и его изречение: «Для чистых все чисто» (Тит. 1:15) иногда толковали как разрешение к такому поведению, которое он наверняка не имел в виду. Он считал, что девственники должны остаться девственниками до второго пришествия Христа, но также и что вступившие в брак должны оставаться в браке (1Кор 7:27). В своем знаменитом высказывании «лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1Кор 7:9) он довольно низко оценивает брак с точки зрения морали – как костыль для тех, кто слишком слаб, чтобы блюсти целомудрие. Для апостола Павла продолжение рода не было важной целью, поскольку неизбежное второе пришествие избавляло христиан от необходимости рожать детей.

Интеллектуальные и культурные традиции, из которых выросло христианство – культура Ближнего Востока (в первую очередь иудаизм), а также культура эллинистического мира – не были настроены враждебно по отношению к сексуальной активности. Они могли пытаться удержать ее в пределах брачных союзов (особенно для женщин), но ни в иудейской, ни в эллинистической традициях не было общепринято, что хранить девственность или минимизировать частоту сексуальных контактов в браке было благом. В еврейской традиции частота сексуальных контактов в супружеской паре снижалась за счет того, что после менструации женщина должна пройти ритуал омовения, прежде чем супругам можно будет возобновить отношения. Однако независимо от того, по каким именно причинам возник этот обычай, ясно одно: он не был связан с тем, что секс сам по себе является грехом. В Библии девственность Марии позволяет подчеркнуть чудесное рождение ее сына; девственность стала восприниматься как абсолютное благо уже позднее.

Но к моменту возникновения христианства как в иудейской, так и в эллинистической культуре появился ряд аскетических движений, которые выступали за воздержание по крайней мере для мужчин (у женщин особого выбора не было, так как им нужно рожать детей). В еврейскую общину Кумрана, создавшую свитки Мертвого моря, входили мужчины, принявшие обет безбрачия. Среди язычников за строгое воздержание выступали немногие – как во время жизни Христа, так и в первые несколько веков развития христианства – но, например, стоики считали, что секс может быть разрушительной силой, и призывали мужчин контролировать свои желания. Этот подход оказал влияние на многих из ранних христиан – даже на тех, кто не предлагал отказываться от секса полностью.

Все эти культурные феномены указывают на то, что христианство не возникло из ниоткуда в противоречие просексуальной культуре; но новизна христианства была в том, что оно распространило веру в необходимость воздержания и сделало ее господствующей идеей. Не каждый был готов пойти на абсолютное воздержание, но все признавали святость тех, кто выбрал обет безбрачия. Кроме того, христиане предложили свои мотивы для сексуального воздержания: если философы эллинистического периода считали, что сексуальная активность может отвлечь человека от размышлений, то с христианством на сцену вышли понятия о грехе и чистоте.

Раннее христианство особенно подчеркивало необходимость отказа от сексуальной жизни для женщин. Однако это не значит, что христианство было патриархальным движением, которое пыталось контролировать женщин: возможно, сами женщины выбирали девственность и инициировали движение к особому статусу девственниц в рамках церкви. Девственность не ограничивала выбор женщины, а напротив – расширяла его: девственность противопоставлялась сексуальной активности, но так как дозволенная женщинам сексуальная активность могла быть реализована только в браке, девственность также была протестом против брака. Отказ от секса – это еще и отказ от контроля со стороны супруга. Женщины, принявшие обет безбрачия, могли по крайней мере в какой-то степени избежать доминирования со стороны мужчин: их духовный авторитет помогал им добиться независимости не только от мужей, но и от отцов и братьев. Однако, как в III веке писал Тертуллиан, отказ от секса не очищает женщину от ее порочной природы; девственница не перестает быть женщиной, а значит, она должна носить покрывало в знак стыда^[28].

Некоторые христиане верили, что христианки могут преодолеть свою женскую природу и стать подобными мужчинам. Они понимали это в положительном ключе: быть женщиной значило для них быть привязанным к телу и мирским вещам так, как к ним не привязаны мужчины. Так, в египетском Наг-Хаммади был обнаружен корпус текстов, написанных гностиками (это направление раннего христианства было объявлено еретическим): они верили, что им доступно тайное знание, дарованное Богом. В одном из таких текстов указано, что «всякая женщина, что сделается мужчиной, войдет в Царство Небесное»^[29]. Так как этот текст был признан еретическим, у нас нет вариантов интерпретаций этой идеи от авторов, писавших в период поздней Античности и Средних веков. Не вполне ясно, подразумевало ли преодоление женственности отказ от замужества и материнства – и тем более неизвестно, все ли гностические христиане (не говоря уже обо всех остальных) согласились с этой идеей.

История святых Перпетуи и Фелицитаты, казненных в Карфагене в 203 году, поддерживает идею о том, что главная задача женщины – преодолеть свою природу. Перпетуя была молодой замужней женщиной с ребенком, и несмотря на уговоры отца и мужа, она отказалась приносить жертвы языческим богам даже чтобы избежать смерти. Ее отец подкреплял свои мольбы напоминаниями о ее гендерной роли дочери, сестры, матери: «Не позорь меня среди людей. Подумай о твоих братьях, подумай о матери и о ее сестре, подумай о своем сыне, который не сможет жить после твоей смерти». Тем не менее, она отреклась от родственных уз, избрав мученичество. Перед смертью ей было видение, что ее одежды исчезли, и она превратилась в мужчину.

«И выходит против меня некий египтянин страшного вида со своими подручными, чтобы сражаться со мной. Идут и ко мне прекрасные юноши, мои помощники и сторонники. А я оказалась обнаженнной и превратилась в мужчину; и мои помощники начинают натирать меня маслом, как обычно это делается на состязаниях»^[30].

Очевидно, что, приняв христианство, Перпетуя не отказалась от замужества и сексуальной жизни; но она довела свою веру до крайности, и это потребовало от нее такой жертвы. Однако у Фелицитаты были причины сожалеть о том, что она не хранила целомудрие: она была беременна, а римляне не казнили беременных женщин, и Фелицитата опасалась, что упустит возможность стать мученицей. Однако она чудесным образом родила ребенка как раз вовремя, чтобы успеть умереть вместе с остальными.

Перпетуя и Фелицитата не были девственницами, но тем не менее, они воплощали идею о том, что добрая христианка должна отказаться от замужества и материнства, то есть от социальных ролей, навязанных женским телом. Перпетуя обрела независимость от социального доминирования мужчин, отвергнув просьбы отца и мужа отречься от Христа ради спасения своей жизни. Можно утверждать, что тем самым она не стала независимой, поскольку она обменяла покорение воле отца и мужа на покорение воле Бога – однако это был ее личный выбор, и для общества она объявила о своей независимости, отвергнув гендерные роли. Пример Перпетуи показывает нам, как сложно может быть отделить сексуальную активность женщины от ее социальных ролей.

Хотя идея аскезы присутствовала в определенных ветвях иудаизма в дохристианскую эпоху, в талмудическом иудаизме он не занял центральное место. Безусловно, в женщинах ценили целомудренность, и иногда женщин описывали как искусительниц или как врата зла точно так же, как и в христианских текстах, но девственность не ценилась ни у мужчин, ни у женщин. Призванием женщины было замужество и материнство, а призванием мужчины – изучение Торы, но, в отличие от христианства, оно вполне совмещалось с сексуальной активностью в браке. В ранней раввинской литературе можно найти истории, где мудрецы похваляются своей сексуальной удалью так, что для христиан это выглядело бы насмешкой или кощунством. Представить же себе Перпетую у евреев или у мусульман попросту невозможно.

Но самый важный раннехристианский текст о женской девственности, значительно повлиявший на культуру Средних веков, не был создан во имя независимости женщин. Святой Иероним тесно дружил со многими целомудренными женщинами, вдовами и девственницами, с которыми он часто переписывался и которым давал духовные наставления. Тем не менее, когда речь заходила о женщинах в целом, а не об отдельных женщинах, к которым он относился с уважением, его позиция была намного более суровой. Наиболее известный текст святого Иеронима о женщинах – «Против Иовиниана», написанный примерно в 393 году – широко цитировался в женоненавистнических трактатах на протяжении всего Средневековья.

Работа Иеронима не была направлена против женщин: это была критика в адрес монаха Иовиниана, который учил, что девственность ничем не лучше замужества. Иероним довольно резко раскритиковал брак, подчеркнув преимущества девственности для женщин и недостатки брака для мужчин. Однако он подразумевал, что любой сексуальный контакт даже в браке невозможен без примеси греха. «Довлеет бо нам мимошедшее время жития, ходшым в нечистотах, в похотех и других пороках»^[31]. Он раскритиковал сексуально активных женщин, равно как и мужчин – включая священников, которые ранее были женаты.

Святой Иероним представлял девственность как наилучший вариант для всех женщин. Его аргументы одновременно строились на идее чистоты и на практических соображениях: девственность освобождала женщин от тирании мужей и мучительной боли деторождения. Он также выступал против женитьбы и для мужчин, используя женоненавистнические аргументы, чтобы нарисовать крайне привлекательную картину свободы от тирании жены. Однако Иероним не делал особый акцент на сексуальном желании: он больше говорил о том, чтобы избежать мирских обязательств, нежели о том, чтобы преодолеть плотские желания. «Как женившийся печется о мирском, как угодить жене, так и замужняя помышляет о делах мира, как угодить мужу»^[32].

Амвросий Медиоланский, который с 374 по 397 годы пребывал в сане епископа, также писал о девственности как о благе. Он считал, что женщины, сохранившие девственность, могут преодолеть присущие женщинам пороки: «Непорочность (девственная) произвела даже ангелов. В самом деле, кто сохранил ее, тот – ангел; кто погубил, тот – диавол»^[33]. Он тоже подчеркивал важность свободы от мирских забот, но он делал акцент и на чистоте и телесной неприкосновенности: «Что же такое девственное целомудрие, как не чистота, непричастная греху?»^[34]. Оба автора, очевидно, считали, что женщина, будучи девственницей, становится совершенно другим человеком. Обратите внимание: здесь девственность считается необычным явлением. Сегодня мы считаем девственность нормальным состоянием всех людей до начала половой жизни; но в период поздней Античности нормальным состоянием женщины было замужество (девочка какое-то время может быть девственницей только потому, что она еще не вышла замуж), и девственность была отклонением от нормы. В культуре поздней Античности у женщин, возможно, было и больше свободы, нежели в период классической Греции, но они все еще жили в рамках системы, которая ценила их исключительно поскольку они управляли хозяйством, рожали детей и могли быть использованы для заключения политических союзов. Девственность была не просто отказом от секса: она позволяла женщине вырваться из навязанных ей гендерных ролей и стать почти мужчиной. От девственности у язычников в римской культуре такая девственность отличалась тем, что это был выбор на всю жизнь: язычники и евреи ценили девственность у своих дочерей, которые еще не вышли замуж, но это было их временное состояние, связанное с жизненными обстоятельствами, а не их базовая идентичность.

В отличие от некоторых более поздних авторов, отцы церкви не заменяли человеческие страсти страстью к Богу: выбор не рожать детей, который естественным образом вытекает из решения оставаться девственной, был отрицанием традиционной женской идентичности, а не попыткой сделать женщину зависимой не от мужчины, а от Бога. Таким образом, вся сущность женщины определялась ее сексуальной активностью (или ее отсутствием), и выбор был продиктован верой, а не сексуальными предпочтениями: он мог быть основан на желании – но желании спастись, а не желании человеческой любви.

Не только девственницы могли считаться целомудренными: святой Иероним также восхвалял целомудренных вдов. Некоторые богословы рассматривали вдовство как особый «орден» сродни девственности. Однако не всех вдов считали целомудренными, и этот «орден» состоял лишь из тех, кто принял соответствующие обеты или иным, менее формальным образом принял на себя обязательство блюсти целомудрие. Они не могли снова стать девственницами, но они могли покаяться за свои прошлые плотские связи, которые некоторые авторы считали недостойными, пусть они сами же и учили, что брак есть благо. Даже бывшая проститутка могла раскаяться и стать святой, как видно из историй Марии Магдалины, Марии Египетской и Таисии Египетской Фиваидской, записанных в период поздней Античности. Девственность не была необходима для спасения, но она была чем-то очень особенным; однажды потеряв, ее уже невозможно обрести снова.

Мотив чистоты и непорочности, связанный с женской девственностью, можно обнаружить в средневековых образах Девы Марии – например, в представлении ее как оконного стекла, через которое проходит солнечный свет (непорочное зачатие Святым Духом), или как запертого сада (образ из Песни Песней). В середине XI века Петр Дамиани утверждал, что Мария осталась девственной даже после рождения Иисуса, то есть даже тогда ее гимен не был нарушен^[35]. Истинная чистота значила быть недоступной, девственной. Таким образом, разница между девственностью мужчин и девственностью женщин была связана с транзитивной природой сексуальных отношений: мужчина совершает действие, тогда как женщина претерпевает его. Секс для мужчины мог быть грехом, но для женщины – осквернением. Однако быть чистым и непорочным значило отказаться не только от секса, но и от его цели и результата: рождения детей. Вот почему Деву Марию так почитали в Средние века: только она смогла родить ребенка, не потеряв при этом девственной чистоты; лишь она одна не только среди женщин, но и среди мужчин смогла достичь двух взаимоисключающих идеалов – чистоты и продолжения рода.

Аргументы отцов церкви цитировали в Средние века повсеместно. Средневековые авторы не считали оригинальность благом: напротив, они опирались на авторитет. Идеи святого Амвросия и святого Иеронима были фундаментально важны для средневековой мысли о девственности и целомудрии, но наиболее важным автором по вопросам секса и брака (равно как и по другим аспектам жизни христианского общества) был Аврелий Августин (354–430).

Святой Августин, писавший через несколько лет после святого Иеронима, столкнулся с несколько иной проблемой и иным оппонентом, нежели Иовиниан. Иероним защищал девственность перед человеком, который утверждал, что для души замужество ничем не хуже; Августин защищал брак и сексуальность перед людьми, которые считали, что тело было создано дьяволом для того, чтобы захватить душу и лишить ее спасения. Сам Августин какое-то время был манихейцем, и он обратился против своих бывших собратьев по вере с истинным фанатизмом новообращенного. В следующей главе мы подробнее поговорим о его трудах в защиту брака; здесь же важно только отметить, что он старательно защищал моральную ценность сексуальных отношений в браке, даже если они не были репродуктивными.

По мнению Августина, девственность была благом, и она была лучше вступления в брак, но это не значило, что потеря девственности в браке была грехом или препятствием на пути к спасению. Его критика секса вне брака была связана с отсутствием самоконтроля и неповиновением Богу, а не с представлениями о нечистоте. «Дело не в том, что существуют два зла – брак и блуд, одно из которых хуже другого, – писал он – а в том, что существует два блага – брак и воздержание, одно из которых лучше другого». Он провел параллель между браком и здоровьем: здоровье не лучше бессмертия, но это не значит, что оно есть зло^[36]. Он предупреждал девственниц, что им «не следует, чувствуя превосходство дара, полученного ими свыше, презирать, сравнивая их с собою, матерей и отцов народа Божия»^[37]. Но и девственницы могут быть матерями народа Божия. Как и Дева Мария, которая являлась для них образцом чистоты и благодетельности, они могли познать материнство – однако в их случае оно было духовным: «матери Христа они, как и Мария, коль скоро повинуются они воле Отца его»^[38].

Все эти авторы были сосредоточены в основном на важности сексуального воздержания для женщин, но мужчин они тоже не упускали из виду. Идея воздержания после периода сексуальной активности считалась нормальной и приемлемой для мужчин (Августин вспоминает свою молитву – «Дай мне целомудрие и воздержание, только не сейчас» – которая должна была проиллюстрировать его заблуждения, но вообще такой подход наверняка встречался часто)^[39]. Для мужчин в девственности не было ничего особенного: однократный сексуальный контакт не делал мужчину нечистым навсегда, поскольку в гетеросексуальном контакте мужчина не переживал пенетрацию. Это был важный элемент римской культуры и неотъемлемая часть свойственных ей двойных стандартов в вопросах сексуальности. Христианство не избавилось от двойных стандартов, но Августин и другие авторы считали, что на мужчинах лежит та же ответственность блюсти целомудрие, что и на женщинах. В период Поздней Римской империи некоторые авторы утверждали, что умеренность в сексуальной жизни полезна для здоровья мужчин, а также позволяет им сосредоточиться на интеллектуальной жизни. Историк Аммиан Марцеллин, живший в IV веке, сам язычник, описывал сексуальное воздержание овдовевшего императора Юлиана – тоже язычника: «Так, прежде всего он блистал таким нерушимым целомудрием, что после смерти своей супруги не знал больше никогда никакой любви»^[40].

Языческие авторы редко заходили настолько далеко, чтобы проповедовать полное воздержание, как христиане. Однако, продвигая умеренность, они помогли создать новый идеал маскулинности, который основан на самоконтроле, а не пенетрации как можно большего числа людей.