Buch lesen: «Баба Нюра. Либежгора. Мистический роман, основанный на реальных событиях»
© Рустам Разуванов, сост., 2025
© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025
* * *
В основе сюжета романа лежит настоящая история, детально воссозданная сообществом «Пиковая Дама», в задачи которого входит изучение мистического фольклора. Без серьезной аналитической работы сообщества книга, которую вы держите в руках, никогда не появилась бы на свет. Действие происходит в середине семидесятых годов двадцатого века в Ленинградской области; большинство описываемых событий – реальны. Имена героев книги и названия мест изменены, дабы не нарушать покой, поныне царящий в этих краях.
Использованные в книге фотографии предоставлены архивом сообщества «Пиковая Дама».
Отдельная благодарность Котам бабы Нюры.
Памяти Б.Д., а также всех почивших на Либежгоре посвящается.
Часть 1
Глава 1. Наваждение
Мне вновь было семь лет. Я проснулся ночью у бабушки, но рядом никого не оказалось. В полумраке едва различался ковер на стене старенькой, уже обветшавшей избы. Что-то неясное витало в воздухе, чувствовалось какое-то напряжение. Я медленно поднялся с кровати и зачем-то оделся. Нечто в подсознании словно подсказывало мне, что я должен одеться и идти. Куда идти? Что вообще происходит? Такое странное и вместе с тем очень знакомое ощущение.
Я чувствовал его и раньше, когда мне приходилось вставать рано утром, часов в пять, чтобы помочь маме собрать заранее приготовленные вещи и отправиться на вокзал. Точно так же темно, так же тихо, холодно, мы разговариваем шепотом, словно боясь спугнуть что-то в ночи, а потом в полной темноте идем полусонные к платформам, и ожидание какого-то важного события занимает наши мысли. То же самое ощущение, будто нечто очень важное происходит этой ночью, но в этот раз меня не разбудили. Никого нет рядом.
Мое внимание привлекли гладко застеленные кровати и собранный диван, словно никто и не ложился спать, или же все давно встали. Хотя я точно помнил, как мы все ложились спать вечером. Я, моя мать, бабушка и тети. Но никого не было… Они встали, заправили кровати и куда-то ушли, решив меня не будить. Это было подозрительно. Чувство тревоги нарастало: я знал, что случилось что-то серьезное. Что-то невероятно важное произошло, пока я просто спал. Но я не мог вообразить, что такого могло произойти, чтобы все мои близкие при этом решили оставить меня дома одного. Это не укладывалось в голове.
Я встал с кровати, заглянул за шторку, которая отделяла спальню от всей остальной избы, и увидел, что из избы были вынесены все напольные ковры и половики, словно кто-то затеял помыть полы. Глубокой ночью. А на старом трюмо стояла свеча. Тревога превращалась в легкую панику. Я быстро схватил куртку, натянул на ходу сапоги, и отворив тяжелую дверь в коридоре, выскочил на улицу. На улице было холодно и темно. Изо рта шел пар.
Только когда я вдохнул полной грудью холодного ночного воздуха, меня настигла странная мысль о том, что двери дома были заперты изнутри. Значит, они дома? Нет, не дома, что-то происходит здесь, на улице. Я точно это знал: какое-то безотчетное ощущение несмотря на очевидную невозможность этой ситуации. Они заперлись в доме, а потом вышли через задний двор? Ерунда! Не важно, я знаю, что все они где-то здесь. Что-то знакомое: я помню, так уже случалось раньше. Сейчас что-то начнется, я точно помню, все это уже было.
Я оглянулся. В осенней ночи едва можно было разглядеть соседние дома и огороды, в окнах было темно, но я чувствовал, что во всех этих избах с занавешенными окнами сейчас происходит то же самое. Там убрано, и там никого нет, а двери их заперты изнутри. Я не помню, сколько простоял в раздумьях, но через некоторое время на дороге показались огни, а вслед за ними стали видны очертания идущих людей. Да, так и есть, я это уже где-то видел. Спустя доли секунды, показавшиеся мне бесконечно долгими, я смог понять, что это не просто несколько человек, а толпа, огромная колонна людей, идущих по дороге в мою сторону. Их было так много, словно вся деревня собралась в этот момент здесь. Я был в этом уверен – неизвестно почему. Смутное понимание происходящего медленно вкрадывалось в мое сознание.
Они приближались ко мне, и я уже мог разглядеть, что в руках они несут иконы, кресты и свечи. Их лица были искажены страхом, они все до единого были чем-то сильно напуганы. Остекленевшие от ужаса глаза, смотрящие куда-то сквозь меня, и еле двигающиеся губы… Кажется, они молились. Когда они подошли ближе, то толпа словно нахлынула на меня. Я видел среди них знакомые лица. Соседи, дальние родственники, наконец-то и моя бабушка, моя родная тетка, моя мать. Но все они проходили мимо, задевая меня локтями и не обращая на меня никакого внимания.
Я потянулся к своей матери и успел схватить ее за рукав. Я тянул ее, тянул и кричал: «Мама, мама, что случилось?» Но она не откликнулась, чтобы успокоить меня. Она продолжала смотреть остекленевшими глазами куда-то перед собой. Она шла вперед, ее губы тряслись, и она словно не замечала меня. Я заплакал. Мне было страшно, я даже пожелал забыться и стать таким же, как они, но я не мог. Где-то в глубине души я продолжал ощущать важность и странную неотвратимость всего происходящего, но все это не мешало мне, к сожалению, сохранять рассудок. Моя мать прошла рядом, среди них, молясь дрожащими губами и устремив взгляд куда-то в пустоту, мимо меня. Они уходили. Деревня за моей спиной окончательно погрузилась в непроглядную темноту. Воцарились холод и пустота. Я зарыдал в голос.
От страха, и в надежде все же достучаться до матери, я со слезами на глазах последовал за толпой. Я вновь догнал мать, с трудом расталкивая безжизненно глядевших вперед людей, и, схватив ее за край осеннего плаща, начал еще громче, захлебываясь слезами, кричать, пытаясь хоть на миг обратить на себя ее внимание.
Мы продолжали двигаться в этой толпе, словно уносимые течением быстрой, но бесшумной реки. Через некоторое время, пройдя через всю деревню, толпа, а вслед за ней и я, свернула на кладбище. Это было неожиданно. Посреди привычных могильных крестов был вырыт небольшой котлован, в центре которого мужчины из нашей деревни, чьи лица тоже были мне знакомы, уже достраивали сруб. В нем не было ни одного окна – только узкий невысокий вход, к которому и двигалась толпа.
Я отпустил маму и остановился у края котлована возле тропинки, по которой начали спускаться люди, по-прежнему держа в руках свечи и иконы. Они все так же были напуганы, так же смотрели перед собой стеклянными глазами и продолжали шевелить губами. Их жуткий шепот гудел в моих ушах. Один за другим они входили в странный сруб. Я огляделся. Надо было идти туда, за матерью, но я боялся, а потому стоял и просто дрожал от страха и непонимания. Мужчины, строившие сруб, почему-то не выглядели такими испуганными. Казалось, они ведут себя так же, как и обычно, в повседневной жизни. Я увидел своего соседа деда Колю, он был на крыше и заколачивал оставшуюся небольшую брешь досками. Что-то подсказывало мне, что спрашивать его о происходящем бесполезно: он ничего не сможет мне объяснить. Здесь были и другие люди, которых я знал. Многие из них стояли на краю котлована, на горе из песка и черной земли с лопатами. Они закапывали сруб…
Откуда-то сверху раздался голос – это была моя мать. Пока я стоял и смотрел, как деревенские мужики закапывают невесть откуда взявшийся сруб, ее голос разлетался вокруг чужеродным звуком, словно не имеющим отношения к действу, разворачивавшемуся перед моими глазами… Словно он был наложен на пленку от другого кино.
– А что же вы сразу не позвонили? – раздавался по всей округе ее тревожный голос.
Через некоторое время я понял, что сплю. Или уже не сплю, но все еще вижу перед глазами свой сон и слышу голос матери. Ко мне постепенно возвращалось осознание реальности. Это был всего лишь сон. А моя мама здесь, она не молчит, она разговаривает, живая, такая же, как всегда. Я ощутил невероятное умиротворение, накрывшее меня с головой. Хотя голос матери, которая сейчас разговаривала по телефону в коридоре, был сильно встревоженным, мне все же было спокойно. Я не осмеливался открыть глаза, чтобы все это не исчезло, не оказалось очередной иллюзией. Эта маленькая комнатка в ленинградской коммуналке, голос матери, разговаривающей по телефону, и я, которому не семь, а пятнадцать лет. Чувствовалось тепло, покой и живой уют… Это почему-то особенно явственно ощущалось после сна. Создавалось впечатление, что я действительно бродил где-то по ледяной улице и только сейчас, продрогнув до костей, забрался в теплую кровать.
Тем временем до меня доносились взволнованные вздохи матери. Она то ахала, то тяжело ойкала, вставляя в разговор тревожные возгласы: «Как же так?» Это был недобрый знак. Так бывало только в тех случаях, когда кто-нибудь из родных умирал. Я сразу же подумал, что умерла бабушка. Это словно угадывалось в словах мамы, словно звучало между ее всхлипов. Но чуть позже я стал замечать, что она очень долго слушает и уточняет какие-то подробности. Это не было похоже на обычные извещения о смерти, с которыми мне приходилось сталкиваться раньше. Словно случилась какая-то беда, которая требовала длительного объяснения ситуации. Значит, она не умерла? Быть может, она в больнице? Мне уже не терпелось услышать объяснения, но я знал, что если начну расспрашивать, мать не станет ничего объяснять и весь наш диалог сведется лишь к вопросу, почему я не сплю.
Перед тем как она повесила трубку, я смог услышать еще пару фраз, где она обещалась приехать сегодня же. Значит, мы поедем в деревню – я сегодня не пойду в школу. Получается, случилось что-то действительно серьезное. Мама вернулась в комнату, но не ложилась, продолжая сидеть на кровати, в тусклом свете ночника. Я старательно притворялся, что сплю. Но внутри себя все еще пытался осознать, что же могло произойти. Буря эмоций не давала мне уснуть.
Я снова вспомнил о своем сне. Теперь он был похож на зловещее предзнаменование. Что мне вообще приснилось? Я остался один в деревне, а все остальные, словно сектанты под гипнозом, шли в какой-то странный дом без окон, построенный в яме на кладбище, который при этом еще и закапывали как могилу. Может, это был какой-то вещий сон? Я слышал о таких вещах от своей близкой подруги Ленки. Тогда почему я увидел его явно уже после того, как что-то произошло, а не до этого? Кстати, на следующей неделе начнутся каникулы, может, и Ленка приедет в деревню. Да, было бы здорово. А может, она уже там? А вдруг все это вообще никак не связано с бабушкой и деревней? Тогда куда мы должны были бы приехать?
Так, в догадках, я и уснул. А рано утром, кажется, буквально через пару часов мама разбудила меня и сказала, что я должен как можно быстрее собраться, потому что мы едем в деревню к бабушке. На мой вопрос, что все же случилось, она, протирая заплаканные глаза, обещала рассказать все по дороге. Значит, все-таки в деревню. Радость и тревога смешались в моей душе, но все же я был рад уехать из Ленинграда и еще раз побывать в деревне в этом году.
Глава 2. Путь в деревню
Пока я чистил зубы, мама собирала вещи. Обычно, когда мы собирались в деревню, мы брали с собой консервы, разные колбасы и другие ленинградские гостинцы, которым были очень рады в деревне. Но, видимо, не в этот раз. Сейчас было пять утра, и продуктовые магазины были закрыты, поэтому мама собрала все остатки из холодильника и часть теплых вещей. По сравнению с привычными котомками, забитыми до отказа, сумка вышла небольшая.
– А как же работа?
– Я уже позвонила бригадиру, твоему классному руководителю мы позвоним уже оттуда. С магазина.
– Хорошо.
На кухне нам попался наш старенький сосед, дядя Стас. Он поздоровался и, заметив наши торопливые сборы, спросил:
– Собираетесь куда?
– Да, мы в деревню, по срочным семейным делам.
– К-к-картошку копать?
– Картошку уже давно все выкопали, октябрь на дворе, у нас свои, личные проблемы. Если кто-то будет звонить, скажите, что мы по срочным делам уехали в деревню.
– Ладно-л-л-ладно, скажу, мне несложно.
Сосед всегда меня немного смущал. Понятное дело, он был всего лишь пожилым человеком с дефектами речи, но и другие наши соседи замечали за ним странности: кажется, у него и вправду были какие-то психические отклонения, которые он старался скрывать. Иногда он по нескольку раз спрашивал одно и то же, иногда ни с того ни с сего мог начать заикаться, а порой я видел, как он, сидя в одиночестве, внезапно начинал смеяться. Конечно, можно сказать, что у всех стариков свои причуды, да ведь ничего особенно плохого в том и нет, но я все-таки немного его сторонился: мне всегда было немного неприятно с ним разговаривать. Вот он говорит о чем-то, а глаза его выдают, что он совсем о другом думает, не о тех пустяках, о которых спрашивает, что-то другое в его голове. А что это может быть? Кто его знает, о чем он сейчас думает? Эта неизвестность и отталкивала меня, а порой даже откровенно пугала.
Мы наскоро позавтракали и отправились на вокзал. На улице было темно. Всю дорогу до метро, пока нам по пути попадались редкие прохожие, спешившие на работу, мама сдержанно рассказывала мне, что произошло. Но рассказ выходил не очень понятным. Оказалось, что вчера наша бабушка ушла под самый вечер в лес. По всей видимости, за клюквой. Потому что соседи видели, как она шла в сторону Либежгоры, на болото. Обратно она не вернулась. Уже поздним вечером соседи и родня, заподозрив неладное, с добровольцами отправились на ее поиски. Следы действительно были обнаружены возле болот на Либежгоре, но больше ничего найти не смогли. Ни вещей, ни следов возле болотных топей – никаких зацепок. Ничего. Многие начинали подозревать, что с ней все-таки что-то случилось и в живых ее уже нет; но если это не так, то сегодня вечером будут ровно сутки, как она ничего не ела и не пила. На дворе октябрь. Ночи невероятно холодные. Кругом хищные звери. Без воды и еды, если она все еще жива, должна быть обессилена. Ей семьдесят восемь лет. Скорее всего, она уже не может идти и сидит где-нибудь под елочкой, дожидаясь, пока ее найдут. Нельзя терять ни минуты, мы обязаны присоединиться к ее поискам и сделать все возможное, для того чтобы ее найти. На этих словах ее голос дрогнул.
Я вглядывался в лица людей, пока мы ехали в метро и пережевывал услышанное. Вот такого я не ожидал. Похороны, положили в больницу, тяжело заболела, поранилась топором – да что угодно. Но она заблудилась в лесу. Уже скоро будут сутки. Звучит действительно страшновато. Я смотрел на людей и думал о том, что они сейчас все едут на работу, продолжают жить обычной жизнью, а мы – искать бабушку на болоте. Это как-то странно. От этой мысли мне даже перехотелось спать, хотя еще пятнадцать минут назад мои глаза постоянно закрывались. Это невероятное ощущение, я даже не мог признаться себе в том, что не до конца осознал, нравится оно мне или нет. Но, стыдясь своих собственных мыслей, все же смирился с тем, что это ощущение не может мне нравиться. Как оно вообще может понравиться, когда твоя родная бабушка, у которой ты гостишь каждое лето и все остальные каникулы, может сейчас умирать от жажды, или пытаться отбиться от волков, или тонуть в болотной жиже? Эти мысли еще больше взбудоражили меня. Это действительно ужасало… Но и восхищало одновременно – непримиримостью, невозможностью хорошего исхода. Это было намного более впечатляюще, чем читать о подобных вещах в рассказах о путешественниках и военных героях. Они были где-то там, в другой реальности, они даже не особо боялись того, что с ними происходило. А здесь все было иначе. Каждый раз, когда моя фантазия рисовала то, что сейчас могло с ней происходить, когда я пытался представить себя на ее месте, мои глаза широко раскрывались, к горлу подкатывал ком, а сердцу хотелось биться все быстрее. И вновь я ловил себя на мысли, что мне это нравится, что мне хочется еще и еще рисовать в своей голове ужасные картины и пытаться их прожить.
Я очнулся уже в поезде, когда за окном стал мелькать остающийся позади Ленинград. Мы ехали в Тихвин с Московского вокзала. А дальше нам еще предстоял неблизкий путь до деревни. Напротив нас сидела пожилая женщина, которая бездумно смотрела в окно. Она была одета во все черное, но от нее почему-то веяло умиротворением. Это меня успокаивало. Моя мать задремала, а я посчитал, что бездумно смотреть в окно – это и вправду отличный способ убить время в дороге, и последовал примеру сидящей напротив меня женщины. Я помню, что это доставляло мне удовольствие. Сначала я не хотел засыпать, а потом постоянно просыпался из-за того, что в такт постукивающим колесам поезда бился головой об оконное стекло, пытаясь расслабленно прислониться к нему хоть на мгновение. Помню, думал о том, как мы будем искать бабушку. Как это вообще происходит? Карты? Компас? Охотники, которые разбираются в следах? Наверное, там будет дядя Толя Дым, уж он-то точно в этом понимает. А еще думал о том, как увижусь с Ленкой, а возможно, и с остальными друзьями. Машка, Даня – они приедут? Должны. Выходные, а за ними и каникулы. Если бы они знали, что я уже сегодня буду там, если бы у меня была возможность их предупредить. Но звонить ночью… Потом их за это отругают родители. А письмо дойдет только через неделю. Как бы мне хотелось с ними увидеться. Не знаю почему, но я совсем не любил Ленинград и своих школьных друзей. Меня здесь вообще никогда ничего не держало. А вот в деревню я всегда ехал с радостью: там леса и речка, там все всегда по-другому. Там в воздухе чувствуется какая-то безмятежность. Что-то такое родное, совсем другое, не такое как здесь. И друзья – с Ленкой, Машкой и Даней мне всегда было особенно приятно проводить время. У нас были общие интересы, нам нравилось почти одно и то же, нравилось общаться, мы болтали обо всем на свете. С Машкой я каждый год переписывался, с Даней несколько реже, но это лишь оттого что он не любил писать письма и никогда не знал, что в них сказать. Но оба они хотя бы жили в Тихвине. А Ленка? Ведь она, как и я, жила в Ленинграде. Ведь нас особенно много связывало, в детстве нас дразнили, считая влюбленной парочкой, и я всегда старался пресекать подобные разговоры в нашей компании и за ее пределами, потому что боялся, что это окажется правдой. А если это правда, то… То, что вообще тогда нужно делать? Я стал размышлять, представлять, фантазировать. В этот раз мне было легко и приятно, в этот раз я знал, что нужно делать, если это окажется правдой, хоть и по-прежнему ощущал некоторое беспокойство.
Через некоторое время мама меня разбудила – мы уже подъезжали к Тихвину. За окном давно было светло. Когда я успел уснуть? Я с большим трудом пришел в себя; от бодрости, которая мучила меня всю ночь и утро, не осталось и следа.
Когда мы сошли с поезда, то сразу же отправились на автовокзал. Я чувствовал приближение деревни. Об этом словно говорили деревянные полуразвалившиеся домики Тихвина. Тихие улочки, зеленые дворы и одинаковые пятиэтажные дома из белого кирпича. Уже рядом. Это уже не мрачные набережные и дворы Ленинграда. Уже близко. На автовокзале мама спросила билет до нужной нам станции. Оказалось, что автобус уже должен был подойти. Мы выбежали на площадку, где толпилась куча народу, и постарались протиснуться поближе к краю платформы, куда должен был подъехать автобус. Пока мы толкались в толпе под общий шум и неприличные возгласы в адрес «заснувшего водилы», прошло не менее пятнадцати минут. Когда на автовокзал стал заворачивать автобус с нужным номером, толпа загалдела. Старушки стали поднимать свои котомки, топтаться на месте, люди зачем-то махали водителю руками, словно показывая ему, к какой платформе нужно подъезжать – в общем, начался обычный хаос, который всегда был мне непонятен. Сколько я ни силился, я никогда не мог представить, как люди определяют, куда им нужно, на какую платформу, когда их здесь было около десяти и внешне они ничем не отличались, даже никаких опознавательных знаков не было. О громкой связи на автовокзале и речи быть не могло. В старом сарае, который служил залом ожидания, из средств связи был разве что телефон. Да и тот всегда был занят. Никто никогда не мог по нему дозвониться. Да и звонить, в общем-то, смысла не было. Автобусы здесь ходили по какому-то своему собственному расписанию, о котором нигде не говорилось, но все всегда почему-то его знали. Все эти странности я никогда не мог осмыслить. А после того как однажды я слишком громко спросил у тети в толпе, как все это вообще работает, многие покосились на меня, а один дедок с ухмылкой, ущипнув меня за щеку, подметил: «О-о-о… А ты, видать, ленинградской? К бабушке приехал небось? Правильно… Бабушек и дедушек нужно навещать!» – С тех самых пор я всегда старался слиться с толпой и не задавать глупых вопросов, во всяком случае, при посторонних людях.
Между тем толпа людей сразу же, как взвизгнули тормоза и открылись двери, занесла нас с матерью в салон автобуса. Я лишь успел почувствовать, что несколько секунд не касался ногами земли как раз в том месте, где следовало переступать через ступени. Мне казалось, что я вот-вот должен споткнуться и упасть. Но падать было некуда. А до того, обо что можно было споткнуться, в этой давке мне было даже не дотянуться. Когда все прижались друг к другу так, что было даже тяжело вдохнуть, сзади раздался крик: «Погоди ты, твою мать, куда двери закрываешь? Не видишь, шо ли, что еще не все люди зашли? Хлопает он тут дверьми. В охороде будешь у себя калиткой хлопать!» Через несколько секунд опять послышались удары дверей о чьи-то плечи, вслед за которыми прозвучали забористые ругательства. Я даже не смог понять до конца их смысл, если таковой вообще был в наборе слов о корове-жене с вепсских болот и баранке в причинном месте. Наконец двери захлопнулись, и автобус тронулся. Не утруждаясь такой ерундой, как сброс скорости на поворотах, объезд ям и кочек, водитель гнал свой аппарат под общий гам, в котором слышались разговоры о том, какой собрали в этом году урожай, или о том, как Васька-дурак пьяный на тракторе сломал забор у Михайловны. Весь этот нестройный фон разбавляла милая песенка Анны Герман «Умчи меня, лесной олень», звучавшая из водительского приемника. Понимая, что так мне придется провести ближайший час, я решил попробовать заснуть стоя. Но шумные разговоры, резкие повороты и кочки, на которых хорошенько трясло, не позволяли этого сделать. Минут через сорок, когда людей в автобусе стало значительно меньше, я передвинулся к окошку и продолжил свои безуспешные попытки вздремнуть. Один раз у меня это даже почти получилось, мне представились очертания какого-то леса, какие-то танцующие люди, что-то размытое и неясное – но меня тут же разбудило мычание коров, внезапно раздавшееся у самого окошка нашего автобуса, меньше чем в метре от моего лица, вместе с оглушительным гулом трактора, перевозившего их в телеге. Через пару секунд трактор с коровами в телеге остался позади, а вместе с ним и мой сон.
Читая непонятные названия деревень на табличках и силясь догадаться, от каких слов они могли произойти, я коротал оставшееся время. Уже скоро. Совсем скоро. Мать дернула меня за плечо: мы приближались к нашей остановке. Еле удерживаясь на ногах в раскачивающемся автобусе, я хватался за поручни, предвкушая свободу от этой тряски и ужасного запаха, от которого меня всегда укачивало. Скрипнули тормоза, хлопнули открывшиеся двери, и мы вышли на свежий воздух. Автобус тотчас же умчался дальше.
Уже было далеко за полдень, и я только теперь понял, что все вокруг – даже воздух – заметно отличалось от того, что я чувствовал и наблюдал еще сегодня утром. Вслед за охватившей меня радостью внезапно навалилась усталость. Мы провели в дороге больше шести часов. Теперь мы стояли на трассе в глухой деревеньке, в единственном месте в округе, где ходит транспорт. А нам еще предстоял путь длиной в несколько километров до родной деревни, которая была спрятана глубоко в лесах. Я всегда хвастливо рассказывал своим одноклассникам, что и в наши просвещенные советские времена существуют глухие уголки прямо тут, в Ленинградской области, до которых просто так не добраться. Места, в которых нет ни автобусных остановок, ни проезжающих мимо машин, ни даже дорог. Места, в которых, собственно, почти ничего нет, кроме лесов, болот и одного-единственного телефона на всю деревню. Но сейчас я лишь в очередной раз пожалел, что к этим местам нет более простого пути.
Мы долго шли вдоль полей, по лесным тропинкам, обходя водоемы, чтобы вновь вернуться на поля. Нам встречались деревья, чья листва была окрашена в самые разные цвета, и мне это нравилось, хотя все эти яркие осенние оттенки были для меня несколько непривычны – я редко бывал в деревне глубокой осенью. Все словно напоминало о том, что лето ушло, а с ним и мои друзья. Этого больше не будет. Вот бы они были в деревне, ну или хотя бы приехали на выходные. Все вокруг напоминало о них. Каждая лесная тропинка, каждый ручеек и мостик. Со всяким местом была связана своя история. Вот здесь кто-то падал с велика, вон в тех полях мы играли в казаки-разбойники, а на этом мостике запускали самодельные лодочки и кораблики.
Вскоре мы подошли к старому висячему мосту через реку. Он висел на стальных тросах, подвязанных к бетонным конструкциям на крутых берегах, чтобы по весне до него не доставали прибывающая вода и льдины. Его высота летом, когда уровень воды в реке заметно падал, была более десяти метров. Приличная высота для моста, раскачивающегося на ветру, в котором еще и не хватало досок. Этот мост почему-то называли лавой. Многие, кто приезжал в нашу деревню в гости, испытывали при виде лавы неподдельный ужас и едва не поворачивали назад. Хотя мы в детстве катались там на велосипедах, что, разумеется, делалось не от большого ума, но все же никто ни разу не пострадал. Помнится, главным правилом было проехать как можно быстрее и не останавливаться, пока ветер не начнет кренить лаву в сторону. На моей памяти все успевали это сделать, не попав ни в одну из дыр и удачно рассчитав паузы между порывами ветра.
Перейдя через лаву, мы оказались на берегу, с которого уже виднелась наша деревня. Я понемногу стал отходить от воспоминаний о друзьях и наших приключениях и задумываться о том, что сейчас будет. Раньше, когда мы приходили домой, нас всегда выбегала встречать бабушка, она целовала и обнимала нас со слезами радости на глазах. Я помню, обычно она сначала смотрела в окошко, прищуривалась, приглядывалась, и только потом, когда понимала, что это мы, выскакивала нам навстречу, стуча дверьми в коридоре, и на крыльце было уже слышно ее «золотиночки мои приехали». Теперь она нас не встретит. Она жива? Мы прямо сейчас пойдем ее искать? Интересно, а в каком состоянии сейчас мои тети – Таня и Вера? Они плачут от бессилия или полны решимости вести поиски до конца? По пути нам встречались дальние родственники и знакомые. Все они здоровались и смотрели нам вслед с любопытством, видимо, разрываясь от желания обсудить последние новости о пропаже нашей бабушки.
Вскоре за поворотом показалась и наша изба. Я ненароком вспомнил свой сон, в котором вся деревня шла колонной как раз по этой дороге с лужами, по которой сейчас шел я. Как они проходили мимо меня, как моя собственная мать меня не замечала. Казалось, это было очень давно. Словно этот сон мне снился пару дней назад, или даже больше, но никак не сегодня ночью. Мы подошли к дому, я отворил калитку и увидел в окне свою тетю, которая улыбалась мне самой теплой улыбкой, – так умела делать только она.
Знакомый радостный топот в коридоре: нас выбежали встречать. Сначала появилась моя родная тетя Таня и начала крепко меня обнимать, совсем как бабушка, после чего она кинулась к матери, и обе они залились слезами в объятиях друг друга. Следом выскочила и тетя Вера, которая обняла меня и сразу же начала расспрашивать, как мы доехали. Тут на крыльцо вышел близкий друг нашей семьи дядя Сережа. Из глубины двора я услышал лай нашего пса Тимы. Дядя Сережа был другом детства моей матери, его дом был недалеко от нашего, а наши семьи были в тесной дружбе с незапамятных времен. Он сразу же протянул мне руку и крепко пожал мою. На его лице почти всегда сияла улыбка, и он не мог удержаться от какой-нибудь шуточки или веселого словца даже в такие моменты. За это его, собственно, и любили и всегда ожидали услышать от него что-то хорошее и ободряющее. И пока он подшучивал над моим первым пушком под носом, который обещал когда-то превратиться в настоящие усы, Таня позвала нас всех в дом. Привычно скрипнула дверь на крыльце, а за ней заскрипели и ступени. Этот звук был для меня приятнее всего на свете. Он словно говорил, что теперь я могу расслабиться и не вспоминать Ленинград. Все позади, теперь нужно, обязательно нужно расслабиться. Глубоко вдыхать свежий воздух, смотреть на солнце, наблюдать за птичками в огороде. Слушать скрип ступеней крыльца, где я часто вечерами сидел с друзьями. Эта осенняя сырость древесины, этот знакомый запах, все эти сапоги и веники здесь, на крыльце – неужели я все-таки дома? Все это невероятно грело мне душу, но мне все еще не удавалось до конца осознать, что бабушки нет рядом с нами. В темном коридоре мы добрались до тяжелой и массивной двери в избу. Когда я ступил через порог, то обнаружил, что у нас в доме есть еще гости. За накрытым обеденным столом сидела баба Зоя, пожилая мать дяди Сережи, и старушка баба Нина, тоже приходившаяся нам соседкой. Все они пили чай, и для нас уже накрыли на стол, чтобы накормить обедом с дороги. Пока мы раздевались и распаковывали продукты, привезенные с собой, разговоры велись на самые важные в тот момент темы: о том, как же так случилось, об утренних поисках, что не дали никакого результата, о дальнейших планах. Оказывается, за поиски принялась почти вся деревня. Мы узнали, что председатель Николай Васильевич теперь сам руководит поисками. По ночам поисками занимаются отряды из опытных охотников и лесников, а днем участвуют все желающие.
– Хорошо, что люди добрые есть, товарищи верные, вот ведь какой люд наш в деревне, все откликнулись, каждый чем может помогает.
– А ведь нам с Таней еще дров на зиму нужно, дочке сено хорошо хоть скидали, если бы не помогали – все пропало бы.
– Да, тут и не знаешь, чем заняться. Пока маму в лесу ищешь, и скотина подохнет вся, а потом и самим в лес можно зимой, волкам на съеденье!