Buch lesen: «Такт Сердца», Seite 11
Что касается духовных целей и борьбы со своими страстями, то хотелось бы привести замечательные слова Исаака Сирина, которые прекрасно выражают упорство и неотступность человеческого духа: «Когда кто падёт, да не забывает любви Отца своего; но если приключится ему впасть и в многоразличные прегрешения, да не перестаёт радеть о добре, да не останавливается в своем течении, но и побеждаемый снова да восстает на борьбу со своими супротивниками, и ежедневно да начинает полагать основание разрушенному зданию, до самого исхода своего из мира сего, имея в устах пророческое слово: Не радуйся о мне, противник мой, яко падох: ибо снова восстану. Аще сяду во тьме, Господь озарит мя (Мих. 7 : 8); и нимало не прекращает брани до самой смерти, и пока есть в нем дыхание, да не предает души своей на одоление, даже и во время самого поражения. Но если и каждый день разбивается ладья его, и терпит крушение весь груз, да не перестает заботиться, запасаться, даже брать взаймы, переходить на другие корабли и плыть с упованием, пока Господь, призрев на подвиг его и умилосердившись над сокрушением его, не ниспошлет ему милость свою и не даст ему сильных побуждений встретить и вытерпеть разжженные стрелы врага. Такова премудрость, подаваемая от Бога; таков мудрый больной, не теряющий надежды своей».
Глава 23
Шёл 2014 год, когда я, наконец, попал в родное КПЗ города Белогорска. Встретившись со своим адвокатом, я услышал прогнозы на предстоящий суд, который состоялся 14 марта этого же года, а 16 марта прошёл референдум и Крым стал российским. В связи с этими политическими обстоятельствами, меня осудили довольно быстро и я получил 2 года ограничения свободы. С учётом того, что на момент вынесения приговора, я уже 10 месяцев находился в тюрьме, то, по условиям приговора, проведённое время в камере мне посчитали день за два, а это 1 год и 8 месяцев, соответственно, до конца срока мне оставалось 4 месяца.
После суда меня отвезли в симферопольский централ – ждать этап на Керчь, в исправительный центр для отбывания остатка срока. Уже в качестве осуждённого, меня перевели в другую камеру – на первый этаж. Это была последняя камера, в которой мне предстояло быть.
С другом.
Глава 24
Проехав пять тюрем, побывав в различных камерах, я в каждой из них ощущал себя довольно свободно и быстро обживался на новых местах. Последняя «хата» также не была исключением. Отличало её лишь то, что я уже с нетерпением ожидал своего этапа на Керчь… Прожив несколько дней на новом месте, ко мне как-то подошел один из арестантов. Он был старше всех – и по годам отсиженным, и по возрасту. Подойдя, он сказал: «Роман, придётся тебе взять «руль» в руки и, сделав движение руками, словно крутит баранку, улыбнулся!», – на что я ответил, что мне это не нужно, но он начал объяснять мне, что из 15-ти человек, которые жили в ней, больше некому, никто не сможет больше. И он был прав. Камера жила довольно разобщено – единства не было, никто не заботился о том, что завтра будут кушать, курить и будет ли хотя бы чем чай заварить. Я понимал, что нужда в одном человеке, который бы нес ответственность за всех в этой камере, была. И я взял её на себя.
Однажды ко мне в «хату» вошел человек. В тюрьмах встречаешь множество разных людей, но с большей частью, поговорить можно только на две темы: о предстоящем суде и о предстоящей свободе…, или о том, как было там раньше. Человек, который пришел, с целью познакомиться и просто пообщаться был достаточно рассудителен, тактичен и прост в общении. Мы сразу нашли общий язык. Разговаривая много часов подряд затронули множество тем и с интересом узнавали друг друга…Судьба у этого человека весьма не простая. Ни кого, подобного ему, мне не доводилось встречать!
Родом он с Крыма, но совсем юным уехал в Москву. Рано потерял родителей и вёл жизнь обычного подростка. Одним, поздним, вечером шел, с другом, которому внезапно стало плохо и не зная, как помочь, начал тащить его в больницу, что была неподалёку… Положив его на кушетку начал звать на помощь, но ни кто не отзывался. Забежав в очередной кабинет, в клинике, увидел доктора. Тот на просьбу о помощи другу не отреагировал, а лишь лениво сказал закрыть дверь и ждать! Парень не думая схватил пинцет, что оказался под рукой и приставил к горлу доктора, со словами: «Не поможешь – рядом ляжешь!» – в этот момент в кабинет вошла дежурная санитарка и увидев происходящее кинулась вызывать полицию… Заявление и последующее разбирательство свело всё к разбойному нападению и подпиской о не выезде. Спустя несколько недель, домой к парню пришли два сотрудника полиции, изрядно выпившие, надели наручники и ничего не объясняя, посадили в машину. Причиной их визита, было совершенное, на соседней улице, убийство, которое оставалось не раскрытым…После многочисленных угроз и избиений, видя, что парень не ломается и отказывается брать его на себя, все закончилось выбором между: дубинкой и натянутым на нее презервативом, либо подписью на бумаге! Потерять свою честь или остаться человеком в неволе?! А дальше дело за малым…сфабрикованные доказательства…показания наркомана на суде…и 18 лет срока – за то, что ты не совершал! Я не знаю, как ощущает себя человек, за которым закрывается камера и у него 18 лет впереди за то, чего он не делал!
Дальше множество централов, эксперементальных тюрем и лагерей строго, усиленного режима. Множество попыток, что то изменит: в вынесенном приговоре, в беспределах администрации тех мест, лишения свободы, где доводилось находиться…,письма: в фонды и организации по правам человека, федеральные службы исполнения наказания, администрация президента РФ, фонды защиты прав заключенных и т.д., но каждая реакция, на подобные обращения, заканчивалась одним – били сильнее! И мотивация выжить одна – ненависть, ко всем тем, кто был причастен к этому!
Наше общение началось в тюрьме, но по милости Божьей продолжается уже на свободе. Ненависть заполнявшая его сердце много лет и желание отомстить – сменились желанием покреститься, создать семью и просто жить с Богом. Трудности не оставляют этого человека, хотя бы в том, что уже несколько лет он не может получить новый паспорт и восстановить другие документы…, но он борется…борется со всем, что попускает Господь…
Глава 25
Симферопольский централ жил своей привычной жизнью. Новые этапы, пересылки, хаты, звонки на свободу и частые мысли о ней… Общими усилиями, мы старались улучшать качество нашей жизни. Делали все, чтобы всегда было, что покушать с воли, чтобы были чай и сигареты, для тех, кто курит, старались больше общаться с другими «хатами», чтобы люди узнавали нас, а мы людей, чтобы была возможность общаться и решать насущные проблемы, участвовали в турнирах, попутно решая какие-то вопросы. На одном из таких турниров, который проводился в отдельной камере, я случайно встретил старого друга, которого не видел 6 лет.
С другом.
Встреча была очень радостной для нас обоих. Нам было, что вспомнить из прошлого – ещё до моего розыска. Было и что обсудить в настоящем, учитывая место нашей встречи. В дальнейшем, мы не раз встречались, поддерживая друг друга. И последний раз виделись уже на свободе, дома -в кругу его семьи. Когда я уезжал, помню, что обнял его и сказал: «Валера, не теряй голову и береги себя…», – но больше мы никогда не встречались, потому что вскоре он умер.
Прошло ещё немного времени и меня заказали на этап. Уезжая, я оставил «хату» «на мужиках», потому что не видел в ней кого-то конкретного, чтобы смотреть за ней. Больше этот централ видеть изнутри мне не приходилось. В столыпине, который двигался в Керчь, было 100 человек. Когда мы приехали туда, всех зеков на воронках развезли кого куда, и только я один остался в вагоне. К моему купе подошли все конвойные и стали ждать. Я, не понимая, чего мы ждём, говорю: «Парни кого ждём?! Выводите меня уже!», – а в ответ слышу: «Сейчас придут за тобой, жди!», – недоумевая, почему за мной придут, а не приедут, как за всеми, я ходил на «тосах» в купе взад–вперёд, наконец, решётка открылась и меня вывели из вагона. На улице стояли двое в гражданской одежде, наручники на меня не надевали, а просто сказали: «Бери сумку и пошли». Я провёл в тюрьме почти год, и не видел за это время свободы – для меня было удивлением, что не было ни воронка, ни наручников, что мы просто идём пешком… Дойдя до вокзала, мы сели на общественный транспорт, один из конвоиров произнёс: «У тебя деньги есть заплатить за себя за проезд?», – на что я ответил: «Ты что шутишь?! Какие деньги? Я только из с камеры вышел!», – и он, бурча, что-то себе под нос, вытащил мелочь, заплатив за меня в троллейбусе. Пока мы ехали, я безудержно рассматривал всё во-круг: улицы, пассажиров, запахи духов рядом сидящих женщин, врезались в «голову». Всё это было неожиданно, так как я ещё не понимал, какое место отбывания срока предусматривал мой приговор. Проехав определённое количество остановок, мы вышли и дальше пошли пешком. Придя на КПП, меня обыскали и отвели в барак.
Место, куда меня привезли, было исправительным центром. У арестантов был выход в город под конвоем, выход на работы в город и даже самостоятельные двухчасовые прогулки для тех, кто хорошо себя вёл или был у администрации на хорошем счету. Присматриваясь к этому месту несколько дней, я был постоянно на чеку, так как все предыдущие места моего отбывания научили быть на «фоксе», благодаря постоянным «шмонам» и другим проделкам администрации. Но на третий день, когда я находился в бараке и присматривался к окружающей обстановке, в барак вошли двое сотрудников и, прогулявшись по бараку, взяли какую-то мелочь с одной из тумбочек, после чего спокойно вышли. Рядом со мной сидел цыган, я спросил у него: «Что это было?», – на что он ответил: «Не парься – это шмон». В недоумении, я просто рассмеялся, вспоминая шмоны в харьковской тюрьме где даже деревянные полы вылетали на продол, и понял, что попал в «пионерский лагерь». Каждый арестант питался только за свой счёт, если у него не было денег, то ему могла администрация центра дать в долг Роллтон (Мивину), за которую потом он должен был расплатиться. Если арестант попадал в карцер, то ему полагалось два бичпакета и пакетик чая – на два дня. Связавшись со своим отцом, я сразу же попросил выслать мне денег, и, как только мне их привезли, довольный пошёл в магазин за нормальной едой. Выходы на свободу и вся эта атмосфера хоть и удивляли меня, но больше всего интересовал вопрос амнистии, которую все ждали в связи с референдумом. Крым возвращался в Россию! К моменту моего прибытия туда, выходы на работы были практически отменены для всех, так как все ждали освобождения и зеки просто болтались целыми днями без дела. Помню, как однажды, я просто сидел на улице – в «локалке» и о чём-то размышлял. Напротив сидели несколько парней и о чём-то болтали, вдруг, один из них, он был армянин, спрашивает меня: – «А ты знаешь, кто первые христиане в мире?», – я взглянул на него, и говорю: – «Я уже сидел с армянами», – после чего мы оба начали смеяться. Я не стану подробно углубляться в историю, а лишь коротко скажу: армяне – это древние христиане, принявшие крещение ещё от Апостолов, так же как египтяне, греки, римляне, ефиопляне и другие, но они не первые христиане. Армянская церковь очень древняя и может гордиться этим, но первые христиане это Апостолы – в день сошествия на них Духа Святаго и все уверовавшие и крестившиеся в тот день иудеи. Дух первых христиан лучше всего описан в книге Деяний Св. Апостолов и каждый может почувствовать его, заглянув в эту книгу.
В один из дней я увидел, как два зека, подойдя к одному из сотрудников о чём то говорили с ним, и в ходе их разговора он указал пальцем на меня и договорив, они отошли от него, направляясь в мою сторону. Подойдя, они сказали: «Собирайся. Тебе дали два часа, ты можешь пойти в город. Мы просили за себя, начальник сказал, что и ты можешь тоже пройтись, если хочешь». Обескураженный этим, я не мог поверить в это, подумав, что это шутка, наверное, и, спросив у них, не путают ли они чего, получил от них все тот же ответ. Одевшись, я вышел за пределы центра. Идя просто по улице, я несколько раз оборачивался, чтобы убедится, что я один и никто не идёт за мной, по-прежнему недоумевая, что я просто гуляю сам. У меня было целых два часа и первое, что пришло мне в голову – это поход в Храм. Зайдя, я приложился к иконам, помолился и, взяв благословение у настоятеля, ушёл. Оставшееся время я провёл, глядя на море, после чего вернулся назад. Я так и не понял, по какой причине мне дали те два часа, но я был рад глотку свободы тогда.
Прошёл месяц моего нахождения там, и центр начал расформировываться. Всем, кто был в нём, даже тех, у кого были сроки по пять лет, а отсиженных не было даже года, перебивали остаток срока в часы общественных работ – по месту прописки. Когда пришла моя очередь, меня повели на суд. По дороге я попросил конвойного зайти в Храм. Он позволил, а сам остался ждать на улице, так как он был мусульманин. Храм, куда я вошёл, Святого Иоанна Предтечи – старейший на территории Крыма.
Российский историк Володихин Дмитрий Михайлович считает, что Храм, возможно, самый древний из каменных в Киевской Руси. Сама церковь прекрасно сохранилась и не была разрушена, потому что во время Крымского ханства использовалась, как мечеть. Хотя переделка крымскими татарами храма в мечеть привела к утрате фресок учеников Феофана Грека – они были замазаны штукатуркой. В данный момент штукатурка удалена реставраторами, и можно наблюдать очертания древних фресок.
Пристройки XIX века также являются довольно уникальным памятником в
,
в котором построено всего несколько сооружений в мире.
Постройка церкви начата с благословения Андрея Первозванного, который жил ещё в I веке. Храм очень величествен и красив.
Помолившись и приложившись к иконам, я пошёл на суд. Судья вынес приговор вдвое меньше, чем запрашивал прокурор. Я получил 240 часов общественных работ. Пришло моё время ехать домой…
Глава 26
Оглядываясь назад, на тот образ жизни, который был до моей встречи с Богом, на знания и опыт, полученный после знакомства с Ним, на людей, которые окружали раньше и окружают теперь, я часто задумывался о понятиях нравственности в обществе и в себе лично и о том, насколько это важно для всех поколений…
Нравственность
Что такое нравственность? И часто ли об этой сфере думает нынешняя молодёжь и общество в целом?! Нравственность больше воспринимается, как синоним морали или этики, как руководство совести поступать правильно в той или иной ситуации. Многие совершенно не различают между собой понятия: нравственности и духовности, считая их тождественными, но это не так, – они совершенно различны. Многие умные люди пишут об этом различии, поэтому я не стану углубляться в детали своего «умствования», а только скажу: мы часто можем видеть, как человек творит добрые дела, но не можем видеть, с каким произволением он делает это. Если он в своих добродетелях омрачён самолюбием, корыстью и гордостью, то его добродетели обесцениваются и ничего не стоят, но внешне его поступки будут характеризовать его, как нравственного человека, только вот нравственность эта будет «голая». Например, мы часто хотим угодить кому-то в работе, подать милостыню бедняку или быть гостеприимными, но во всех этих поступках есть контекст, который омрачает их и мы нередко сами этого не видим. Угождая начальнику в работе, мы проявляем лицеприятие и желание получить похвалу, которая лишь умножит наше самомнение о себе и превознесёт над остальными. Подав милостыню или просто помощь нуждающемуся, мы тут же начинаем думать, что уже и Сам Господь немного должен нам, ведь и мы обратили внимание на другого и вполне достойны и Его милости к себе. Принимая радушно кого-то у себя в доме, под маской милости и заботы, предлагаем гостю обратить внимание на то и на это, похвастаться своей библиотекой, например, посмотреть и попробовать разнообразие еды на столе и просто оценить утварь в доме. Но все это питает только наше собственное «Я» – самолюбие и гордость. К сожалению, часто люди даже не замечают этого в себе. В обратном же случае, если эту «голую» нравственность одеть в сущность христианства – любовь, которая умеет быть: искренней, бескорыстной, нелицеприятной, то она породит духовность этих поступков. Придаст им «наполненности». О её значимости прекрасно говорит апостол Павел:
