Речной детектив

Вера

Седьмого августа тысяча восемьсот восемьдесят шестого года два хорошо одетых господина средних лет, сидя за беседой и вечерними сигарами, спасали себя от скуки на палубе пассажиров первого класса. Светское общение затрагивало нейтральные темы, в то время, как взоры сидящих собеседников блуждали вдоль берегов Волги, где им совсем не за что было зацепиться. И, действительно, даже не самый привередливый путешественник, совершающий своё путешествие в конце девятнадцатого века вдоль русла Волги от Саратова до Царицина, вряд ли бы нашёл что-то, что могло привлечь его внимание, а тем паче, вызвать неподдельный интерес. На этом пути можно было отметить лишь Лысые горы, начинающиеся в районе города Саратова и переходящие в горы под названием Ушьи близ Камышина. Эти возвышенности в основном состояли из известковой глины – рухляка, гипса и шпата. Возможно, это была основная причина, по которой двум пассажирам парохода «Вера», принадлежащего акционерному обществу «Самолёт», было скучно и приходилось развлекать друг друга, пока судно шло вверх по течению от Камышина в сторону села Ровное. Оба собеседника попросту убивали время, периодически выпуская дым от сигар в летние сумерки. Возможно, что они занялись бы чем-то иным, более важным, если бы знали, что ближайший час станет последним в жизни каждого из них.

– Вы говорите серьёзно? Это первое Ваше плавание на пароходе по Волге? – вежливо интересовался первый господин.

– Да, всегда предпочитал поезда на дальние расстояния или же конные экипажи, – отвечал второй.

– И каковы Ваши впечатления, позвольте спросить?

– Великолепно, очень спокойно и комфортно!

– Вам повезло, что попался такой пароход, совершенно новая модель по типу американских пароходов с реки Миссисипи. А видели внутреннюю отделку? Cудам общества «Самолёт» такая обычно не свойственна.

– Неужели у нас научились строить пароходы, да ещё не хуже американских?

– Строят, но лучше пока не научились. Этот из Бельгии. Был заказан на заводе Коккериля, поговаривают, что за баснословные деньги. Представьте, триста тысяч рублей!

– Впечатляет, как и то, как много Вы знаете о пароходах! – польстил второй господин первому.

– Да, я часто путешествую по делам и предпочитаю пароходы. Знаете ли, есть время подумать и отдохнуть от суеты. Но обычно я выбираю компанию «Меркурий», там и комфорта больше и компания приятнее. Извините, я не Вас имею ввиду. «Самолётом» я тоже плыву первый раз. Не устоял, когда узнал какой пароход – знаменитая «Вера». Читал об этом корабле. Вот и решил сам оценить.

– И что говорит Ваш опыт? – поинтересовался второй господин.

– Весьма недурно, – ответил первый, притушив окурок от сигары и швырнув его за борт на потеху встречному ветру, – но уже поздно, и пора готовиться ко сну.

– Вы правы, – согласился второй, поднимаясь и разминая затёкшие ноги.

Пассажиры третьего, самого многочисленного класса на проходе, среди которых были: крестьяне, бурлаки, рабочие артелей, мелкие купцы, а также персы и греки, путешествующие по торговым и другим делам, тоже готовились отойти ко сну, закончив беседы о неурожае этого года и других бытовых проблемах простого человека.

В это время лакей, Алексей Чернышев, проходя по палубе вдоль кают первого класса, краем глаза заметил, что одна из кают открыта, и на её пороге стояла фигура человека. В этом не было бы ничего необычного, если бы эта фигура не держала в высокоподнятой руке одну из ламп, заправленных керосином, которыми был оснащён пароход. Казалось, человек хотел рассмотреть что-то на потолке каюты. Он стоял спиной к лакею, и Чернышев не видел его лица.

– Сударь, пожалуйста, осторожнее с этой лампой, не ровен час, пожар, – предупредил Алексей.

Человек с вытянутой рукой вздрогнул от неожиданности, и лампа выпала у него из рук. У лакея все похолодело внутри. Он кинулся вперед, падая на колени и вытягивая руки, чтобы поймать лампу. Однако, его мозг уже понимал, что тело не успевает. Прошло не больше секунды, и языки пламени уже лизали пол. Чернышев застыл в оцепенении ещё на пару секунд, пытаясь понять, что делать дальше, что предпринять? Он оглянулся, человек, уронивший лампу, таинственно исчез, как будто его никогда и не было. Алексей вскочил и кинулся за водой.

Матрос Николаев устало передвигал ноги. Ещё бы, смена выдалась напряженная, давненько такого не было. Помимо обычной работы, пришлось всю палубу очищать от нефти, которая использовалась на пароходе, как топливо. Непонятным образом прохудился рукав, по которому она закачивалась. Теперь матрос хотел только дойти до койки, упасть на неё и заснуть. Он повернул голову и увидел Чернышева в тот момент, когда лакей с размаху плеснул водой из ведра на лужу керосина, горевшую на полу. В результате этого действия огонь не только не потух, а совсем наоборот: лужу керосина расплескало по полу и стенам, которые также занялись огнём. Лакей остолбенел и в ужасе смотрел на происходящее.

– Что за дурень, зачем ты уронил лампу? – крикнул на него матрос и кинулся в сторону коридора.

Он схватил декоративный ковёр и попытался погасить пламя, накрыв его им, но огонь распространился уже не только на стены, но и на потолок. Пламя разрасталось на глазах. Оно быстро пожирало всё вокруг себя.

– Вот, чёрт, это же нефть, – понял матрос.

Они всё очистили от нефти ещё днём, но, очевидно, что палуба успела пропитаться, и остановить пожар теперь будет очень трудно.

– Пожар, горим! – вдруг громко завизжал лакей.

Матрос кинулся предупредить капитана, хотя крик Чернышева подхватили уже несколько человек. Тем временем, на палубе загорелись рогожи, которыми были прикрыты многочисленные корзины перевозимого на пароходе винограда.

– Капитан, капитан, пожар! – кричал на бегу матрос Николаев.

На корабле от этих криков, огня и дыма началась паника. Пассажиры третьего класса ринулись из общего помещения, на ходу затаптывая бурлаков, расположившихся на сон слишком близко к выходу.

– Алексей Николаевич! – продолжал звать капитана матрос, но капитан зачем-то закрылся на мостике и вёл пароход вперёд, не обращая внимания на всё больший хаос, охватывающий корабль.

Артельщик Иван, который ехал со своей артелью на заработки в Нижний Новгород, выскочил на палубу в одной рубахе. Он огляделся: рубка первого класса была полностью объята огнём, люди метались туда-сюда, некоторые начали прыгать в воду.

«Правильно, нужно в воду», – тоже решил Иван. Он перекрестился и кинулся к борту. В этот момент кто-то вцепился в его рубаху сзади. Артельщик оглянулся и увидел молодую полную бабу.

– Помоги, не бросай, – жалобно простонала она, её лицо было искажено от страха. – Я не умею плавать.

Иван хотел было дать ей отповедь, мол он сам по себе, а она сама по себе, но тут опустил глаза и увидел двух мальцов, вцепившихся ей в юбку. Один меньше другого. Ему стало жалко бабу и её детей.

– Ну, хорошо, хватай их под мышки и прыгай. Я буду тащить тебя, а ты смотри, не отпускай малых.

Евдокия кивнула и сглотнула слёзы. Как ей повезло. Она схватила обоих мальчиков и, отгоняя страх, кинулась в воду. Холодная река сразу вызвала спазм дыхания, женщина перепугалась. Но тут сильная рука вытащила её голову на поверхность. Евдокия смогла сделать вдох. Она пыталась держать головы мальчиков над водой. Мужик тащил её за собой лицом вверх, но скоро её руки устали, как устал и Иван. Он не отпускал бабу, но уже не мог постоянно держать её голову над водой. Евдокия периодически захлёбывалась, глотая холодную речную воду, потом отплёвывалась и пыталась дышать, потом снова погружалась. Скоро этот ужас стал ей казаться бесконечным: вода во рту, вдох, задержать дыхание, выдох, потом снова вдох. Когда же конец этому? И тут она поняла, что её левая рука ей помогает, колошматя по поверхности реки, ребенка в ней уже не было.

– Господи! – вскрикнула она и, испугавшись, схватила второго мальчика двумя руками.

Вода мгновенно хлынула ей в рот во время этого вскрика, потому что волна накрыла и её, и теряющего последние силы Ивана. Судорога прошла по телу Евдокии, когда река, преодолевая последние сантиметры, добралась до её легких. Руки женщины бессильно разжались. Иван, не обращая внимания ни на волны, ни на усталость, продолжал плыть к берегу и тащить за собой бабу.

Чистопольский купец Полонский проснулся от криков «пожар» и быстро проверил карманы. Деньги и векселя, которые он вёз из Астрахани, были при нём. Всё в порядке. Обуваясь, он обдумывал, что происходит на корабле. Может, как уже бывало, загорелась рогожа от непотушенной папиросы? Думая об этом, он оставался совершенно спокоен, пока не вышел на палубу. На палубе он увидел, что весь нос парохода, где располагался первый класс, представляет собой огромный костёр. Полонский, недолго думая, повернулся и прыгнул в воду. Мощными гребками он поплыл к берегу, размышляя о воде и о том, как пребывание в ней отразится на чернилах в его векселях.

Когда Азат спросонья сообразил, что происходит, корабль уже был объят пламенем и дымом. Выход был отрезан. Татарин затравлено оглянулся, и его взгляд упал на иллюминатор. Это был единственный путь к спасению. Оказавшись снаружи, Азат вцепился в край иллюминатора, поскольку не умел плавать. Его плечи и голова оставались над водой. Внезапно перенаправленные порывом ветра лепестки огня лизнули лицо Азата и опалили веки его закрывшихся глаз. От жара и с испуга он чуть не отпустил руки, но в последний момент удержался. В это время из открытого иллюминатора показалась босая нога и уперлась ему в голову.

– Эй, кто там?! – воскликнул Азат.

Нога отдернулась, из иллюминатора высунулось испуганное лицо подростка.

– Я, – неуверенно ответил подросток.

– Плавать умеешь?

– Нет.

– Давай, спускайся сюда, – предложил Азат, – садись мне на плечи, будем держаться вдвоем.

Василий Калентьев, нижегородский крестьянин, выскочил из рубки третьего класса, когда на пароходе уже воцарилась паника. Нос горел, все бежали на корму. Пока Василий пытался разобраться в ситуации, кто-то сбил его с ног. Другой бегущий больно наступил на руку. Однако, крестьянину удалось подняться, и он увидел, как люди рядом с ним один за другим стали прыгать за борт. Василий хорошо плавал, а потому у него не возникло сомнений, что нужно делать. Он вскочил и вслед за этими людьми бросился за борт. Василий мягко вошёл в воду, но только затем, чтобы вместе с остальными его затянуло под колесо парохода. Машинист оставался в машинном отделении и продолжал выполнять указания капитана, который вёл горящее судно на песчаную отмель. Удар лопасти сломал Василию лопатку и ключицу. Он успел сделать другой рукой ещё один гребок прежде, чем получить удар по голове и пойти на дно.

Мария стояла на горящей палубе, не в силах пошевелиться от страха, – огонь был повсюду. Её ноги отказывались двигаться, пальцы крепко впились в плечи дочери, которую она прижимала к себе. Мимо женщины быстро прошли шестеро мужчин с шашками, похожие на астраханских казаков. Последний из них бросил на неё мимолётный и равнодушный взгляд, и, не останавливаясь, проследовал за остальными. Мария наблюдала, как казаки перерубили веревки, а затем споро спустили на воду огромную спасательную шлюпку парохода. После чего все шестеро ловко перелезли в неё через борт и исчезли. Пламя со всех сторон поползло на женщину, Мария закричала.

Доктор Гомельский сначала побежал со всеми на корму, спасаясь от пожара, когда внезапно наткнулся на старушку, которая просто сидела у стены, ожидая своей смерти. Решение пришло мгновенно. Доктор схватил её в охапку и буквально запихнул в стоявшую рядом корзину.

– Держитесь, матушка!

Он поднатужился и схватил корзину, а затем вместе с ней прыгнул за борт. Доктор сразу погрузился под воду, а когда вынырнул, то увидел, что покачивавшуюся корзину уже отнесло далеко от корабля. Он огляделся: вокруг барахтались люди, и тут рядом с ним, подняв брызги, что-то упало. Гомельский поднял голову и в заревах пожара увидел человека, который швырял вниз с парохода какие-то предметы. Он сделал два гребка и понял, что рядом с ним упала деревянная скамья. Доктор ухватился за неё и громко закричал:

– Сюда, здесь можно держаться!

Заведующий Ровненской почтовой станцией господин Стрелков одним из первых подоспел на своей лодке к горящему пароходу, который уткнулся носом в песок. Он хотел спасти почту, перевозимую в те времена на подобных пароходах по Волге. Но увидев пылающее судно, по которому корчась, бегали, превратившиеся в факелы, люди, понял, что сейчас совсем не до почты. Зарево освещало десятки, если не сотни, людей, барахтавшихся в черной ночной реке. Они кричали и тонули. Заведующий почтой взялся за весла и тут заметил двух человек, которые вцепились в иллюминатор горящего корабля. Несколько гребков веслами, и он рядом.

– Давайте, держитесь за борт лодки, скорее! – обратился он к ним.

Однако, мальчик, сидящий на плечах у мужчины, не по возрасту серьёзно ответил ему:

– Мы продержимся, спасайте остальных!

Стрелков задумался всего на секунду, а затем парой движений вёсел быстро развернул лодку.

Утром урядник, прибывший с приставом Соколовым к месту крушения парохода, не мог поверить своим глазам. Казалось, что обыденным августовским утром к Ровному каким-то чудом переместилась часть ада. Весь берег был усеян трупами. Повсюду стонали раненые и покалеченные. Ободранные, голые и полуголые люди бродили среди тел, пытаясь отыскать своих родных. Количество жертв было запредельным, а ведь ещё многие утонули. Если бы не буксирный пароход купца Обухова и несколько местных лодок, жертв было бы гораздо больше. Недалеко навзрыд кричала женщина. Полицейский уже знал, что оба её ребёнка утонули, а её саму спас какой-то мужчина из третьего класса. Многих покалечили колеса парохода, другие были обожжены. Команда сумела привести корабль к берегу, машинист и капитан до последнего были на судне, в то время, как лоцман и почти вся прислуга судна сгорели. Ходил слух, что это – поджег. С этим придётся разбираться, как и с тем, что по заявлению очевидцев во время трагедии мимо прошёл пароход «Миссисипи», но не остановился, чтобы помочь выловить людей. Полицейский прошел вперёд и увидел лежавших в ряд трех утопленников в хороших и, предположительно, дорогих костюмах. Все карманы на одежде были вывернуты. Некоторые добровольные помощники и спасатели были больше похожи на стервятников.

– Идём, – сказал уряднику пристав, – прибыли прокурор из Саратова и агент пароходной компании. Похоже, из четырех сотен душ на пароходе сгинули больше половины.

Урядник последний раз оглядел весь этот ужас, который ему предстоит помнить до конца жизни, покачал головой и пошёл вслед за приставом.

Иван

Не сказать, что в августе девяносто первого в Петербурге было холодно, однако, это лето выдалось холоднее предыдущего. Поэтому утром, когда Иван Трегубов вышел из парадного на улицу, то смог лицезреть опередившее его облачко своего дыхания. Стройный, голубоглазый шатен с элегантными усиками на лице поежился и направился в сторону Невы. До назначенного часа ещё было время. Иван немного нервничал из-за вызова в министерство, поэтому встал пораньше и решил пройтись по набережной.

За все эти годы он так и не привык к этому городу. Красивые и богатые дома, иногда излишне богатые. Улицы и проспекты, кажущиеся чем-то логичным и законченным, в отличие от некоторой хаотичности его родной Тулы. Всё здесь было более правильным, более европейским, но, при этом, более холодным и чуждым, в некоторой степени даже обездушенным. Ивану, конечно, больше нравился родной и привычный с детства город, куда он планировал скоро вернуться. Хотя, если сравнивать с Петербургом, вторая столица, Москва, сейчас тоже казалась ему гораздо комфортнее. Может, это потому, что она больше схожа с Тулой, чем Петербург, а, может, и потому, что вторая, а не первая. «Несомненно, у Петеребурга есть своё очарование, но только летом», – размышлял Иван, наблюдая, как легкий ветерок шевелил зеленые листья на деревьях. Зимой здесь совсем неприятно, в то время, как тульская зима Ивану очень нравилась. А, может, он просто скучает по дому, который всегда милее сердцу? Может, дело только в этом?

«Ничего, – думал Трегубов, – совсем скоро он вернется. Интересно, как там Илья Петрович, его бывший наставник? Давно не было известий. Со временем они переписывались всё реже и реже. Настало время его навестить». Бывший тульский полицейский, как и его гимназические друзья, давно покинул родные пенаты. Михаил Торотынский уехал в Америку и жил в Балтиморе, а Николай Канарейкин, после окончания Московского университета, обосновался в Москве. Там же теперь жила и младшая сестра Ивана, Софья, воспитывала его маленького племянника. В Петербурге у Ивана появился совершенно новый круг общения, а старые друзья и знакомые постепенно бледнели в памяти и уходили на второй план. Однако, сейчас в нём оживали воспоминания о былых днях. Трегубов был взбудоражен грядущим возвращением. Каким он найдёт родной город? Многие ли знакомые ещё живы? Его бывший начальник так и вышел в отставку приставом. Из сослуживцев уже умерли Сивцев от болезни и Петренко от ножа в трактирной драке. Писарь Белошейкин ушёл из полиции. А что стало с урядником Семёновым Иван не знал. Столбов о нём не писал, а сам Семёнов не очень жаловал письмо в целом. «Может ещё служит», – предположил Иван.

Трегубов медленно шёл по набережной, пытаясь представить, какими он найдёт родные места. Возможно, не узнает. С тех пор, как он продал доставшееся ему по наследству имение, а затем по совету отца своего друга Николая Канарейкина купил в Москве доходный дом, прошло несколько лет. Им сейчас управляет младшая сестра Софья.

Да и сама жизнь стала совсем другая, – всё стремительно развивается. Всё меняется. В Туле уже новый губернатор, а Сергей Петрович Ушаков, как вышел в отставку, так и живёт теперь здесь, в Петербурге. Иван видел его как-то раз. Постарел Сергей Петрович. Но пора уже заканчивать прогулку, опаздывать было нельзя.

Министерство юстиции располагалось в великолепном дворце на пересечении Садовой и Итальянских улиц. Здание было построено рядом с летним дворцом Елизаветы Петровны её фаворитом, Иваном Ивановичем Шуваловым.

Трегубов недоумевал: зачем понадобилось вызывать его лично, когда назначение было уже согласовано? «Очевидно, нужно оформить какие-то бумаги?» – объяснил сам себе Иван.

Каково же было его удивление, когда из приёмной его проводили прямо в кабинет к Манасеину Николаю Авксентьевичу. Министр юстиции сидел и что-то быстро писал, не отвлекаясь на вошедшего посетителя. Трегубов стоял и ждал, когда тот закончит. Министру было пятьдесят семь лет, его узкое лицо ещё больше удлиняла борода и обвисшие вокруг неё усы. Манасеин был известен не только по приведению юстиции в Прибалтике к общим государственным стандартам, но также и как противник прогрессивных судебных реформ шестьдесят четвертого года. Николай Авксентьевич активно боролся с судами присяжных и упразднял мировых судей в отдельно взятых губерниях. Закончив писать, министр отложил бумаги в сторону и посмотрел на Ивана холодным взглядом. Пропустив приветственную часть диалога, он сразу перешёл к делу:

– Иван Иванович Трегубов?

– Да, господин министр.

– Я вызвал Вас лично, дабы избежать недопонимания с Вашей стороны и объяснить сложившуюся ситуацию, – сухо проинформировал Манасеин.

Иван не понимал, что это значит, но предполагал, что такое вступление не несёт ему ничего хорошего. Однако, делать нечего, оставалось только слушать министра:

– Недавно Вы получили назначение на должность судебного следователя в Тульскую губернию, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес министр.

– Совершенно верно, господин министр.

– И Николай Алексеевич, тульский губернатор, утвердил Вашу персону.

– Не знал этого, – прокомментировал Иван.

– Только Вы не поедете в Тулу, – продолжил Манасеин, недовольный, что его перебили.

– Не поеду?! – поразился Трегубов, которого словно окатили ушатом холодной воды.

– Не поедете! Вы должны были занять место ушедшего в отставку судебного следователя Истомина, однако, Павел Сергеевич, по неизвестной мне причине, решил повременить с отставкой.

Трегубов продолжал молча слушать. Он уже не был тем наивным юношей, которым пришёл служить в тульскую полицию. Единственной причиной, по которой Истомин решил отказаться от отставки, ему виделось, что Павел Сергеевич узнал кого прочат на его место. В бытность сотрудником полиции Иван не нашёл общего языка с неряшливым и неприятным в общении Истоминым, который даже успел на несколько дней заключить Трегубова в тюрьму по подозрению в соучастии в убийстве.

– Господин Истомин, – тем временем продолжал министр, – опытный и заслуженный человек, а Вы при всём моём уважении… да-да, я знаю, что у Вас хорошие оценки, что Вы служили в полиции и получили ранение… остаётесь молодым человеком, которому ещё только нужно доказать своё соответствие назначению.

Иван не мог понять, куда клонит Манасеин, и внутренне уже приготовился, что в ближайшее время вообще не станет судебным следователем, не говоря уже о возвращении в Тулу. Все его мечты – увидеть родные места и навестить Столбова – рассыпались. Что же с ним теперь будет?

– Поэтому я решил, что Вы начнете свою службу в Перми, – закончил фразу Николай Авксентьевич.

– В Перми? – вслух удивился Трегубов, судорожно пытаясь вызвать в памяти то немногое, что он знал об этом городе.

– Да, там у нас постоянная нехватка кадров, нужно пополнить штат судебных следователей, – задумчиво продолжил министр. – Василий Викторович Лукошков ещё Вас не утвердил, но я уверен, что в этом не будет проблем. Во-первых, ему нужны следователи, во-вторых, я его хорошо знаю и только что написал письмо о Вашем назначении. Он, кстати, также, как и мы с Вами, закончил Императорское училище правоведения, так что сможет давать Вам практические советы. Василий Викторович – очень достойный человек, рекомендую брать с него пример, если хотите достичь успехов по службе.

– Когда мне приступать? – сглотнув ком в горле, обреченно спросил Иван.

– Понимаю, что Пермь не близкий город, завершите свои дела здесь и езжайте. Даю Вам, скажем, месяц. Этого достаточно?

– Конечно, господин министр, – не посмел перечить Трегубов.

– Тогда идите! Все необходимые документы получите у моего секретаря, – Манасеин взял новый лист и опять стал что-то писать на нём, сразу забыв о существовании Ивана.

Трегубов медленно вышел из министерства на свежий воздух и сделал глубокий вдох. Легче от этого ему не стало. Пермь! Это было похоже на ссылку. Возможно, Истомин испортил ему жизнь на многие годы вперёд. Сколько лет ему придётся там провести? В Тулу, Москву или Петербург оттуда не наездишься. Именно близость к столицам позволяла делать карьеру, а Иван был не лишен честолюбия. Чем вообще может заниматься судебный следователь в Перми, и почему там постоянная нехватка кадров? «Наверное, никто не хочет туда ехать», – сделал для себя вывод Иван.

Трегубов снова без всякой цели вышел на набережную. Он был в растерянности, слишком быстро удача изменила ему. У него был только месяц, а затем он должен будет привыкать к новому и незнакомому месту жительства. И на что же ему потратить этот месяц? Поехать к Софье? Нет, она сейчас вся в хлопотах с младенцем, он только будет мешать. Да, и в Москву, где он часто бывал, не особенно хотелось. Может, всё же съездить в Тулу? Тоже теперь не хочется. Какой смысл бередить себе душу, вызывать в себе ненужные сожаления о неудавшемся назначении? Иван тяжело вздохнул.

На его печальный вздох Нева ответила бодрым гудком. Трегубов повернулся и посмотрел на белый двухпалубный пароход, вспахивающий лопастями колеса водную поверхность. На верхней палубе, предназначенной для пассажиров первого и второго класса, собрались элегантно одетые господа и дамы, они рассматривали с судна центральную часть города и оживленно что-то обсуждали, то и дело указывая на берег.

«А не отправиться ли ему в Пермь на пароходе, привести свои чувства в порядок, принять неизбежное, а заодно посмотреть Россию матушку», – подумал Трегубов.

Вечером Иван встретился со своим товарищем по учёбе, Алексеем Стрельцовым, который уже получил назначение и оставался в Петербурге. Трегубов рассказал другу о встрече в министерстве и о том, что вместо Тулы его направляют в Пермь. Стрельцов испытывал чувство неловкости перед Иваном, которому так не повезло.

– Вань, ну, ты знаешь, это, батюшка, постарались, чтобы оставить меня в столице, – извиняющимся тоном говорил очень высокий и массивный Алексей, буквально нависая над Трегубовым, с которым прогуливался по Невскому.

– Послушай, во мне совсем нет зависти. Мне просто обидно, что всё шло так хорошо, и в последний момент судьба преподнесла мне столь неприятный сюрприз.

– Может, там и неплохо будет, в Перми-то, меньше конкуренция, чем в столице, проще сделать карьеру, – Стрельцов предпринял неловкую попытку успокоить друга.

– Ну что такое ты говоришь? Какая карьера, когда вместо милой Тулы я поеду неизвестно куда? И как теперь сестру навещать в Москве прикажешь? Из Перми в Москву не наездишься. Сколько вообще туда ехать?

– Не знаю, – признался Алексей, – думаю не один день. – Получается, мы тоже теперь долго не увидимся. Эх, и как тебя угораздило. Что за невезение!

– Думаю, не в везении тут дело. Постарался человечек один, – задумчиво ответил Трегубов. – Деваться некуда, придётся поехать.

– Что за человек?

– Не важно, старая история. Долго рассказывать.

– Если нужно чем помочь, только скажи!

– Спасибо, но, если только советом. Время у меня есть. Министр сказал, что целый месяц. Думаю, на пароходе отправиться, посмотреть по дороге новые места, реки, города.

– Пермь на Каме, прямого водного пути туда нет, – покачал головой Алексей. – Это тебе сначала нужно будет плыть по Мариинской системе, через Ладожский, Онежский, Белозерский каналы и Шексну, так ты попадёшь в Рыбинск. Оттуда по Волге в Казань и уже оттуда по Каме в Пермь.

– Но, если сразу до Рыбинска, получается, что я пропущу верховья Волги?

– Верно, пропустишь, но это – лучший вариант, альтернатива – более длинный путь через Тихвинский канал и озёра, но он тоже идёт до Рыбинска.

– А в верховьях Волги вообще ходят пароходы?

– Да, конечно, я плавал один раз от Твери до Нижнего Новгорода на ярмарку. Пароходная компания называлась «Самолёт», пароходы ходят по расписанию, кормят неплохо, мне понравилось.

– Это мне подходит. И я никогда не был в Твери. Отправлюсь ка я туда на поезде, – решил Иван, – а из Твери – уже на пароходе.

Трегубов распрощался с товарищем и пошёл домой весь в мечтах о предстоявшем путешествии. Горечь от несправедливого назначения и сожаления о Туле отступали всё дальше, молодость брала своё.

С хозяйкой двух комнат, которые Иван снимал на Васильевском острове, он уже рассчитался, поскольку был уверен, что уедет в Тулу. Его нехитрый скарб умещался в два потрепанных чемодана, оставшихся ещё от отца. Собрав вещи, Иван отправился на вокзал.