– Из какой больницы вы сбежали? Думается мне, только пациенты подобных мест могут поддерживать связь с мертворождёнными. Сорок пять лет назад, за два года до моего рождения, у моей матери случился выкидыш на позднем сроке беременности. Мальчику дали имя Якоб. Если бы не эта трагическая случайность, я бы не стоял сейчас напротив вас, потому что родители планировали завести только одного ребёнка.

Ганс говорил очень убедительно. Настолько убедительно, что Юлиану не оставалось ничего иного, кроме как поверить в то, что он слышит правду. С другой стороны, репутация Якоба Сорвенгера тоже была безупречной, и никому не приходило в голову допустить вероятность его лжи.

Возможно, способность искусно лгать была семейной чертой Сорвенгеров. Потому, несмотря на всю убедительность изложенного, Юлиан не мог довериться полностью. Ничто не может заставить поверить его в то, что память о событиях, которые он помнит, будто они были вчера, является ложной.

– Вам знакома ситуация, когда никто не верит вам, но вы знаете, что правы? – спросил Юлиан.

– Я уже ответил на все ваши вопросы.

– Можно ли помнить то, чего не было?

– Можно. Это называется шизофрения. Настоятельно рекомендую обратиться вам в психиатрическую больницу.

– Спасибо за совет.

– Прощайте. Я до сих пор не могу понять, как вы узнали имя моего нерождённого брата, но искренне надеюсь, что и не узнаю. Мы же больше не увидимся, не так ли?

– Даю слово, – ответил Юлиан и скорой поступью отправился в сторону выхода.

Он непроизвольно громко хлопнул дверью.

Одинокие автомобили временами проезжали мимо Юлиана, заставляя его задуматься о том, иллюзорные они или настоящие. Ещё недавно ему не приходилось сомневаться в истинности того, что приходится лицезреть, но картина изменилась за один вечер.

Теперь уже ничто нельзя считать настоящим. Весь опыт, накопленный в течение жизни, мог оказаться всего лишь подделкой – весьма грамотной, но никогда не существовавшей.

Именно подделкой Юлиан себя и ощущал. Все вокруг него жили в том мире, к которому привыкли – он был для них родным и единственным, который мог существовать.

В отличие от Юлиана Мерлина, который оказался в чужом и незнакомом мире.

Сумасшествие сложно охарактеризовать, когда в этом совсем не смыслишь. Но одно Юлиан знал точно – сумасшедший никогда не признает, что болен. Сколь нереален был бы мир, который он видит, он будет казаться ему чем-то обыденным.

Юлиан же допускал возможность того, что последние события пошатнули его неокрепшую психику, повредив какие-то части мозга, отвечающие за воспоминания.

Но вероятность этого была крайне мала. Да, «маловероятно» и «невозможно» – это разные понятия, в какой-то мере даже противоположные, но чувства подсказывали Юлиану, что его душевное состояние такое же, как и большинства.

Пришлось смириться с тем, что никто ему верить не будет. Внушить миру какую-то мысль, будучи тем самым водиночку против всех, попросту невозможно. Если больной пытается доказать окружающим, что он – Наполен Бонапарт, все лишь с непониманием крутят у виска.

И совсем не важно, что Юлиан абсолютно здоров. В глазах общества он будет выглядеть так же, как псих, убеждающий всех, что он император Франции. Поэтому, какое-то время придётся подстроиться под окружение и жить так, словно ничего не случилось.

В нужное время стоило промолчать, а в нужное – кивнуть.

Именно с таким настроем Юлиан решил поговорить с Лиамом Тейлором. Прошёл день, и он держался, как мог.

Занятия закончились, но Юлиан и без этого знал, где ему искать преподавателя по естествознанию – в его же кабинете.

Совсем недавно Юлиан переступил через этот порог и попался в ловушку. Он лишился чувств и проснулся только спустя несколько часов, первым делом увидев улыбающееся лицо мистера Тейлора.

Было ли это воспоминание правдивым?

К счастью, в этот раз никаких ловушек не стояло.

– Давненько вы не заходили ко мне, – улыбнулся Тейлор-старший и вежливо предложил присесть.

– Было много дел.

– Понимаю-понимаю. Учёба, девушки и… Что там у вас ещё? Может быть, чаю?

– Спасибо, мистер Тейлор, но я ненадолго.

На лице преподавателя появилась лёгкая обида, но он в ту же секунду изобразил улыбку, словно ничего не было.

– У вас какие-то вопросы ко мне?

– Не лично к вам, – замялся Юлиан. – Хотел узнать у вас, как у преподавателя естествознания, одну занятную вещь. Я тут поспорил с… Йоханом о природе действия одного заклинания, и теперь мне кажется, что я проиграл.

– Какое же это заклинание? – заинтересовался Лиам Тейлор.

Юлиан остерегался сказать что-то лишнее, тем самым показавшись сумасшедшим и этому человеку. Несомненно, мистер Тейлор был крайне проницательным и не вызывал ничего, кроме доверия. Но разве это уберегло его от забвения?

– Существует ли какая-то магия, которая позволяет полностью забыть человека?

– Полностью забыть? Вы поссорились с девушкой, и хотите забыть её? Не думаю, что вам в голову пришла хорошая идея. Этого повода недостаточно для того, чтобы полностью исключать человека из ваших…

– Вы неправильно поняли меня. Я имею в виду… Возможно сделать так, чтобы человека забыли абсолютно все? Допустим, завтра вы просыпаетесь и совершенно не помните, кто я такой?

– Я теоретик, герр Мерлин, а не практик. Боюсь, такое мне не по силам.

Лиам Тейлор скрывал что-то или действительно ничего не понимал? По добродушному лицу этого человека сложно было сказать, когда он врёт, а когда говорит правду.

– Я не хочу обучиться этому. Хочу узнать, лишь в теории – как это работает?

Лиам Тейлор привстал и подошёл к окну. Он задумался.

– Если такая магия и существовала бы, то была бы крайне трудновыполнимой. Вы только подумайте – какая мощь требуется, чтобы воздействовать одновременно на всех? И, вполне возможно, что не только на знакомых, но и на всё население планеты. Я никогда не слышал хотя бы о единичном применении такой магии.

– Естественно. Вы бы забыли человека, и, вам казалось бы, что так и должно быть. Выходит, это невозможно?

– Люди ещё до конца не раскрыли, на что способны частицы Гольдштейна. Потенциально их мощь не ограничена, но не думаю, что простой человек способен её обуздать. Конечно, я не был бы Лиамом Тейлором, если не предположил бы в качестве решения путешествие во времени. Если стереть человека с лица земли ещё в детстве, он исчезнет из реальности. Но это в корне противоречит теории множественности миров. Как я вас учил, меняя прошлое, путешественник создаёт новую реальность, но никак не меняет старую. В этом случае человек может создать мир, в котором его никто не помнит именно потому что его и вовсе не существует. Но, увы, реальность будет уже другой.

Юлиан не мог переместиться в другую реальность. Скорее всего, перемещение не проходит так незаметно. Кроме того, существование мультивселенной было всего лишь теорией, но никак не аксиомой.

– Молтембер был способен на такое?

Лиам Тейлор изменился в лице.

– Молтембер? Почему вы его вспомнили?

– Он был одним из сильнейших магов своего времени.

– Он был одним из самых умелых манипуляторов, а насчёт его магических способностей у нас нет никакой инормации. К сожалению, пообщаться с ним, чтобы узнать, возможности тоже не было.

Выходит, в обновлённой реальности всё же существовал Молтембер. Он причинил много зла людям, и лучше бы тоже никогда не рождался, но Юлиан почему-то облегчённо выдохнул.

Если он продолжит задавать подобные вопросы, мистер Тейлор почувствует что-то неладное.

– Спасибо за инормацию, – поблагодарил преподавателя Юлиан.

– Так вы выиграли спор?

– Полагаю, его лучше отменить, мистер Тейлор.

– Я бы советовал вам вовсе никогда не спорить. Споры порождают конфликты – разве вам не говорили?

Юлиан кивнул. Конечно, ему неоднократно говорили это.

Разговор был закончен. Юлиан не получил никакой информации, которая помогла бы ему. И лишь одно знание можно было занести в копилку – если Сорвенгер и впрямь провернул это, то он был невероятно сильным пользователем Проксимы.

Он смог стереть себя из реальности, попутно оставив Юлиана одного против всего мира. Если это была его месть, то она вышла очень сладкой.

7 глава. (Не) честный полицейский

Солнечным весенним утром Пол Уэствуд Глесон, инспектор полиции, проснулся в своём доме. Не изменяя традициям, он почистил зубы, расчесался, съел свой любимый завтрак, состоящий из яиц и баварской колбаски, выпил чай с капелькой молока и, поцеловав в лоб свою жену Маргарет, отправился на работу.

Он завёл свой старенький «Ауди» и тронулся. Радио не включил – он редко слушал его во время поездок. Отчего-то Глесона больше привлекала возможность подумать по дороге – о свершившемся и несвершившемся, о грядущем и заведомо невозможном.

Он проворчал, когда опоздал на зелёный свет светофора, поэтому пришлось остановиться.

Последнее время Уэствуд целиком и полностью посвящал себя работе. Своей жизни как таковой у него уже не было – он попросту не знал, каково это. Его общение с семьёй ограничивалось редкими вечерними просмотрами кинофильмов с женой, и короткими, непринуждёнными диалогами с ней же за завтраком.

Сын Уэствуда, Джеймс, в последний раз звонил два месяца назад, а в гостях был в конце прошлого лета. Он работал адвокатом в Берлине – наверняка, добился успехов и построил хорошую карьеру. Глесон был очень горд за сына, и любил его, несмотря на то, что видеться они практически прекратили.

Это удручало. Уэствуд отдал бы всё ради того, чтобы на пару дней вернуться в прошлое, где Джеймс и Джоан, его дочь, ещё были детьми. Всё было просто. Дети любили родителей, а родители детей. Кто знал тогда, что к текущему году всё так изменится?

К слову, Джоан звонила куда чаще Джеймса, но Глесону и этого было мало. Даже сейчас, будучи стариком, он мечтал потрепать её за щёки, угостить мороженым и рассказать ей её любимую сказку. Наверняка, Джоан в свои двадцать два года не этого хотела, и Глесону сложно было винить её в этом.

Она покинула родительский дом четыре года назад. Будучи образцовой девочкой, она окончила школу с отличием и отправилась учиться в Оксфорд – один из самых престижных университетов не только в Англии, но и во всём Союзе.

Приезжала только на каникулах, привозила подарки, не обделяя ни отца, ни мать. Глесон любил эти моменты, и с трудом сдерживал слёзы, когда она снова покидала их дом на полгода.

Он понимал, что скоро она окончит Оксфорд, найдёт себе работу в Англии, потому что за время проживания там влюбилась в свою историческую родину, и станет появляться ещё реже в жизни Уэствуда и Маргарет.

Инспектор был невероятно рад за них обоих. Они были его гордостью – лучшим, что он смог привнести в этот мир. Но расставаться с детьми невероятно сложно. Это причиняло боль Уэствуду.

Он посмотрел в зеркало заднего вида и, переключив передачу, перестроился на другую полосу.

Пол Уэствуд Глесон расследовал самое громкое дело в городе за последнее время – убийство мэра Густава Забитцера. Обстоятельства его смерти были очень необычны – тело мэра было найдено в отеле «Фридрихграбен». Оно практически полностью сгорело, и лишь небольшая часть его кожи не была тронута ожогами.

Сам номер отеля не пострадал – стены, потолки и мебель остались нетронутыми. В помещении царил беспорядок, но только поддельная картина Айвазовского оказалась уликой. Вернее, и не картина вовсе, а то, что скрывалось под ней.

Это было пулевое отверстие, что натолкнуло следствие на мысль, что мэр был не только сожжён, но ещё и застрелен. Каков смысл дважды убивать одного и того же человека? Смерти не бывает много или мало – она окончательна. Если человек умер после выстрела, мертвее от сожжения он не станет.

Несколько дней назад мальчик по имени Юлиан Мерлин принёс Уэствуду пулю, которой застрелили Густава Забитцера. Она была найдена в соседнем номере – судя по всему, прошла навылет.

Глесон поражался этому юноше. Юлиану было всего лишь семнадцать или восемнадцать лет, но судьба заставила его рано повзрослеть. Несмотря на юношеский максимализм, от которого он всё ещё не избавился, Юлиан мыслил весьма рационально для своего возраста.

Возможно, в его становлении сыграла роль Ривальда Скуэйн – женщина, которую Уэствуд одновременно и остерегался, и которой восхищался. Она могла распутать любое преступление за несколько дней, и никто после её смерти ни на йоту не приблизился к такому показателю. Ни Департамент, ни, тем более, полиция.

Как бы то ни было, Юлиан Мерлин смог найти и пулевое отверстие, и пулю. У Уэствуда не было доказательств того, что эта пуля настоящая. В ответ на это Юлиан посоветовал ему обратиться к Гансу Сорвенгеру – новому человеку в городе, продавцу антиквариата и прочих блестящих безделушек.

Попутно Юлиан говорил что-то о его брате Якобе, имя которого Уэствуд слышал в первый раз. Рассказ юнца он плохо запомнил, но суть для себя выделил – этот несуществующий человек был крайне плохим.

Неизвестно, что двигало мальчиком в тот момент. Уэствуд не придал этим словам большого значения. Но, зная, насколько часто Юлиан говорил толковые вещи, решил навестить Ганса Сорвенгера.

Мальчик был прав. Ганс Сорвенгер продал эксклюзивный револьвер «Кольт Уокер» Людвигу Циммерману – помощнику мэра и одному из самых уважаемых людей в городе. Пуля, которую Юлиан принёс в полицейский участок, подходила только к этому виду оружия.

Сорвенгер восклицательным тоном заявил, что не продаёт то, что может убить человека, и всё, что у него есть в наличии – всего лишь сувениры. Он посетовал на то, что ему, как законопослушному гражданину, неприятно давать показания полицейскому без ордера, потому попросил Уэствуда передать начальству, чтобы впредь они заботились об этом.

Глесон согласился и отправился дальше по своим делам.

Людвиг Циммерман работал в правительстве уже двенадцать лет, ровно половину из которых продержался на должности старшего помощника. Всё это время он – публичная личность и медиаперсона, не давал ни единого повода усомниться в своей верности как городу, так и своему непосредственному начальнику.

По совместительству, он являлся владельцем крупнейшего банка города «Гросс». Успеху предприятия во многом поспособствовала известность Людвига Циммермана – люди доверяли ему, потому у них не возникало сомнений в «Гроссбанке».

Уэствуд услугами банков не пользовался. Он буквально презирал их из-за того, что вся их суть заключалась в наживе на людях, оказавшихся в безвыходной ситуации. Временами Глесону приходилось туго – денег жутко не хватало, но на помощь приходили знакомые, а единение с женой и детьми не позволяло опускать руки.

Уэствуд пересёк Свайзер-штрассе – центральную улицу города, повернул направо и, проехав сто ярдов, остановился. Он успел на работу ровно к девяти.

Внутри было шумно. Глесону сложно было поверить в то, что этот участок тот же самый, в который он, ещё совсем молодой, тридцать лет назад пришёл работать. Оболочка осталась той же самой – если ремонт и совершался, то только косметический. Чего было нельзя сказать о содержимом – здесь были совсем другие люди.

Работа полицейского – детектива, инспектора, следователя или комиссара подразумевает под собой серьёзность. Серьёзность – это не только каменное выражение лица, но ещё и ответственный подход к делу.

Если Уэствуд, переступая через этот порог, мгновенно забывал о том, кто он есть и становился инспектором Глесоном, то другие начинали обратный отсчёт и думали только об окончании рабочего дня.

Нет. Полиция – это отбывание номера. Полиция – это призвание. Находясь внутри этого здания, ты не имеешь права быть кем-то другим и думать о чём-то другом.

Увы, нравы поменялись, и никто ныне, исключая самого Уэствуда, этой позиции не держался.

Всех коллег волновали новости спорта, новинки кино, политика, рыбалка – что угодно, но не безопасность города. Уэствуду приходилось слушать всё это ежечасно. Он не вникал в суть – его-то интересовало совершенно другое, потому временами он ощущал себя изгоем. Чем-то вроде придатка из прошлого – тем, кого держат здесь лишь из уважения к прошлым заслугам, но никак не благодаря фактической нынешней ценности.

Когда Уэствуд уйдёт на пенсию – а этот день был не так далёк, никто о нём и не вспомнит. Герои всегда уходят незаметно, вместе с закатом, и оставляют после себя лишь лёгкий след, найти который дано далеко не каждому.

Его помощник, Марвин Ларссон, был одним из немногих, в ком ещё жило чувство долга. Не столь обострённое, как у Уэствуда, но куда большее, чем у всех остальных. Они вежливо поприветствовали друг друга, и Глесон отправился в лабораторию.

В лаборатории он встретил Стивена Локвуда – молодого парня, устроившегося сюда совсем недавно на должность эксперта-криминалиста. Несмотря на высокий профессионализм, Уэствуд замечал в его юных глазах, что работа для него – сущая пытка.

– Инспектор Глесон, – поприветствовал Уэствуда Локвуд и принялся дальше наблюдать за своими пробирками.

Глесон не смыслил ничего ни в анализе, ни в экспертизе – его учили совершенно другому.

– Вы сделали то, о чём я просил вас? – спросил он.

Локвуд замялся, поправил круглые очки, после чего ответил:

– Дело по убийству Густава Забитцера? Те образцы, которые вы мне передали?

Уэствуд кивнул. Он знал, что запоздал с анализом.

Локвуд встрепенулся, развернулся и принялся искать заключение.

Глесон осмотрел помещение. Работа полицейского – это не всегда погони, перестрелки и детективные загадки. В большинстве случаев это кропотливые анализы крови, ткани и отпечатков пальцев. Всё это выглядит уже не столь привлекательно и романтично.

Это рутина.

Локвуд вернулся спустя некоторое время.

– Анализ показал, что кровь относится к третьей группе, – сообщил молодой эксперт. – Резус-фактор положительный.

– Это всё? – удивился Уэствуд.

Он привык к более подробным отчётам. Юнцу, судя по всему, ещё не доставало опыта.

– Класс Проксимы вычислили? – спросил Глесон.

Локвуд стукнул себя по лбу, показав, что думал об этом, но в самую последнюю секунду забыл.

– Соотношение чёрных и белых активных клеток два к одному, – сообщил он.

– Огонь, – ответил за лаборанта Уэствуд.

Локвуд кивнул.

– Да-да, огонь.

– И много ли в нашем городе людей, обладающих классом Проксимы «огонь» и третьей группой крови?

Густав Забитцер был подвержен атаке (скорее всего, посмертной) со стороны огненного элементаля. Логично было предположить, что его создал маг класса «огонь», ибо представителем других это далось бы не так легко.

Услышав вопрос, Локвуд замялся. Он стеснялся общаться с Глесоном один на один, и инспектор это заметил.

– Я не требую точных цифр, – помог он эксперту. – Какова ваша примерная оценка?

– Где то… Если отталкиваться от статистики, то третья положительная группа встречается у двадцати процентов… Класс «огонь» один из самых распространённых – от пятнадцати до тех же двадцати процентов…

– Примерно двадцать тысяч человек, – не выдержал Глесон.

С арифметикой у него было всё в порядке.

– Да, пятнадцать-двадцать тысяч, – поправил Локвуд, дабы казаться умнее.

Впечатлять Уэствуда смысла не было – он без этого знал возможности всех сотрудников. У Локвуда был неплохой потенциал – его знания стоило приправить лишь щепоткой уверенности.

Список потенциальных виновных был очень велик. Никто не стал бы опрашивать всех жителей города, характеристики крови которых удовлетворяли бы озвученным Стивеном Локвудом.

Покинув лаборанта, Глесон очень долго размышлял о своих дальнейших действиях. У него было не так много предположений, чтобы выбирать из них, поэтому оставался только один вариант – проверить то, что у него имеется.

Он очень рассчитывал на Марвина Ларссона. Это был едва ли единственный человек во всём участке, которому он по-настоящему доверял.

Детектив Ларссон был одним из старожилов этого места – он пришёл сюда всего лишь на десять лет раньше, чем сам Уэстсвуд, то бишь, двадцать лет назад.

Вместе они прошли через многое – было много и хороших, и плохих моментов. На работе Марв был сродни брату Уэствуду – первым в списке тех, к кому он обратился бы в случае необходимости.

Но вне работы они становились друг для друга чужими людьми. Вся их тесная ментальная связь целиком находилась внутри стен участка. Они не выбирались с семьями на пикник по субботам, не пили пиво в пабе после тяжёлого рабочего дня, не приходили друг к другу с подарками к Рождеству. Если и приходилось созваниваться, то исключительно по рабочим делам.

Уэствуд не знал, каким человеком являлся Марв за пределами этих стен. В душе он таил надежду, что детектив такой же ответственный и понимающий, но знать наверняка не мог.

Самому же Уэствуду сложно было сказать про себя, каким человеком он является, когда снимает форму. Это могли бы сказать за него другие, но его окружение было весьма скудным.

После того, как Глесон получил результаты анализа крови, пришло время дать задание детективу Ларссону.

– Дело осложняется, – сказал он. – Кровь убийцы не была уникальной.

– Было бы глупо рассчитывать на это, – понимающе ответил Марв.

Ларссон был высоким мужчиной с вытянутым лицом и впалыми щеками. Он очень любил носить шляпу – то ли из-за пробивающейся седины, то ли из-за желания выделиться среди толпы. Его отличительной особенностью было то, что он очень много курил. Угрожающе много курил – его кабинет никогда не пах ничем другим, кроме как табаком.

Уэствуд часто предупреждал Марва о вреде этой пагубной привычки и ставил ему в пример, что сам бросил уже пятнадцать лет назад, не сделав с тех пор ни одной затяжки. Марв всегда соглашался с ним, после чего презрительно смотрел на тлеющую сигарету и говорил, что ещё немного и он тоже завяжет.

Увы, всякий раз заходя в его кабинет, Уэствуд заставал детектива с сигаретой в руках и со стоящей рядом переполненной пепельницей.

– Третья группа, положительный резус, класс Проксимы «огонь», – сообщил Глесон. – Я уверен, в городе много таких людей, но среди членов мэрского совета явно не более одного.

– Городской совет? – Марв был очень удивлён. – Что вас натолкнуло на такую мысль?

– Я расскажу тебе позже. Прежде проверь базы данных и, если у кого-то из членов совета найдётся такая же кровь, разговор будет иметь дальнейший смысл.

– Это опасная территория, Уэствуд.

– У нас опасная работа. Ты же справишься?

– Будет сложно, но я сделаю всё возможное.

Порой Глесону казалось, что Марв способен сделать больше, чем всё возможное. Неоднократно он находил косвенные зацепки, приводящие к раскрытию преступлений, после чего даже опытный Уэствуд мысленно выражал ему почтение.

Ларссон вернулся ближе к вечеру.

В это время Уэствуд уже готовился к завершению рабочего дня и планировал через полчаса отправиться домой. Он налил себе бокал бренди – в этом он не видел ничего зазорного. Глесон крайне редко выпивал в присутствии жены и детей, ибо это казалось ему неуважением к родственникам. Поэтому приходилось ограничивать себя стаканом-другим на работе.

Марв вошёл и первым делом попросил пепельницу. Несмотря на то, что Глесон давно оставил эту привычку, он хранил в шкафу пепельницу как раз для таких случаев.

– Выяснил что-нибудь? – спросил Уэствуд, почувствовав запах дыма.

Когда-то аромат табака вызывал у него удовольствие, но ныне он к нему испытывал только отвращение.

– Выяснил, – ответил Марв и глубоко затянулся.

На его лице не было видно радости.

– Не затягивай с ответом.

– Роберт Ковальски.

В лицо Уэствуда ударило облако дыма, и он невольно отвернулся. Известие, полученное от Марва, заставило стать серьёзным донельзя.

– Группа крови? Класс?

– Всё вместе. Из всех ближайших приближённых Густава Забитцера только у Роберта Ковальски была третья группа крови вкупе с огненным классом.

Роберт Ковальски был не менее уважаем в городе, чем Людвиг Циммерман. Мало кто был в курсе, что помимо политической деятельности Ковальски занимался бизнесом – он владел крупнейшим торговым центром в городе «Жемчужина Свайзлаутерна» расположенным на Свайзер-штрассе.

– Я всем сердцем верил в то, что анализ крови не укажет нам на Людвига Циммермана, но всё вышло куда хуже, – разочарованно произнёс Уэствуд и налил себе второй стакан.

– У вас были подозрения в отношении Циммермана?

Уэствуд вытащил из-за стола второй бокал, в который налил бренди и для Марва. Детектив никогда не был замечен пьющим на работе, но в данный момент он не нашёл причины отказаться выпить.

– Всего лишь косвенные улики, – сказал Глесон. – На месте преступления была найдена пуля.

Он положил её на стол и дал изучить Марву. Тот покрутил её в руках, но ничего не выявил.

– Подобный калибр очень редкий, – пояснил Уэствуд. – Он подходит только для эксклюзивной модели «Кольт Уокер» 1849 года.

– Это легендарное оружие. Если не ошибаюсь, такой был подарен самому Ван Хельсингу для охоты на оборотней.

Глесон мало знал о Ван Хельсинге, потому доверился Марву.

– Насколько редок этот револьвер? Сколько их может быть в городе?

– Допускаю возможность, что нет вообще, потому что большая часть так и осталась за океаном. При самом же оптимистичном варианте могут быть один или два владельца. Не думаю, что больше.

– Из такого револьвера был застрелен Густав Забитцер.

Марв был человеком, который никогда и ничему не удивляется. Его невозмутимости мог позавидовать не только Уэствуд, но и сам начальник участка. Так случилось и сейчас – Марв не выразил ни единой эмоции, предпочтя провести анализ внутри своей головы.

– Смею предположить, у Людвига Циммермана обнаружен «Кольт Уокер»? – спросил Марв.

– Несколько недель назад он купил его у Ганса Сорвенгера. Возможно, ты ещё не знаешь кто это – в городе он совсем недавно. Продаёт антиквариат. Он клялся мне, что в его ассортименте нет ни единого рабочего экземпляра. Я осмотрел то, что у него есть в продаже и удостоверился в этом.

– Выходит, Циммерман невиновен?

– Хотелось бы верить, но найденная кровь не даёт мне покоя…

– Всё это может быть только совпадением, Уэствуд.

– Я сделаю всё возможное для того, чтобы доказать, что мы имеем дело с совпадением. Я допрошу и Циммермана, и Ковальски.

Марв напомнил Уэствуду об опасности, которая может последовать за этими действиями. Глесон и сам это знал – на фоне Ковальски и Циммермана он казался столь незаметным и малозначительным, что они могли раздавать его одним нажатием ноги.

Но тридцать лет назад Уэствуд дал клятву, что пока он носит на себе полицейскую форму, в городе будет царить справедливость. Со временем он убедился, что сколь бы он не старался, абсолютной справедливости везде и во всём добиться бы не смог.

Но он должен пытаться – раз за разом, пусть и с переменным успехом. Если все в одночасье опустят руки, город погрузится в полный хаос и атмосферу безнаказанности. Город, в котором Уэствуд родился, вырос, всю жизнь работал, встретил свою единственную любовь и в котором, скорее всего, умрёт.

Встреча с Людвигом Циммерманом состоялась возле особняка помощника мэра. Он оказал гостю радушный приём – угостил чаем и пригласил в свой сад.

Уэствуду было неловко находиться в такой роскоши. Дом Циммермана был построен из белого камня, в нём было три этажа, все балконы были позолочены, а двор занимал площадь добротного микрорайона с окраины города.

Подле Уэствуда бегали две овчарки. Он не боялся собак, скорее напротив – ценил их преданность к человеку, потому не отказал себе в удовольствии погладить их.

Он вырос в довольно бедной семье. Всю свою жизнь работал ради того, чтобы построить дом и благоустроить детей. «Ауди» Уэствуд купил ещё восемнадцать лет назад, и с тех пор не возникало ни единой возможности приобрести что-то лучше.

Он не завидовал Циммерману. Не презирал его богатство. Не понимал лишь того, где таится справедливость – они оба трудились во благо города, но уровень их жизни был абсолютно несоизмерим.

– Меня, как и весь совет, потрясла новость об убийстве герра Забитцера, – сказал Циммерман, потрепав овчарку за ухо.

За тридцать лет Уэствуд научился распознавать по лицам, какие люди способны на преступление, а какие нет. Для незнающего наблюдателя Циммерман мог показаться совсем обычным – среднее телосложение, седые волосы, голубые глаза и острый нос.

Но Уэствуд замечал в нём взгляд хищника. Не обладающий такой особенностью никогда бы не смог стать ни помощником мэра, ни владельцем «Гроссбанка» – подобные достижения всегда сопровождаются хитростью, беспринципностью и хождением по головам.

– Это удар по всему городу, – согласился Уэствуд.

– Я могу вам чем-то помочь?

Уэствуду было сложно разговаривать с Циммерманом – он и впрямь чувствовал себя мухой на фоне слона. Нельзя задавать интересующие вопросы в лоб – случай не тот. Об этом впоследствии можно пожалеть и заплатить за это.

– У вас нет предположений по поводу того, что могло бы послужить мотивом для убийства? – спросил Уэствуд.

Циммерман сохранил каменное и равнодушное лицо, но Уэствуд заметил колебания в глубине его души. Помощник мэра думал, как выразить свой ответ, дабы не вызвать никаких подозрений.

Сработало же всё в обратную сторону – пауза уже выступала в качестве провокатора подозрений.

– С герром Забитцером нас связывали сугубо рабочие отношения, – сказал Циммерман. – Но мне известно, что, несмотря на безупречную репутацию, он обладал достаточным количеством недоброжелателей. Недоброжелателей, смею заметить, но никак не врагов.

Ответ не стал откровением для Уэствуда. И стажёру понятно, что люди, сидящие на столь высоких должностях, никогда не могут жить спокойно. Всю свою жизнь они ходят и оглядываются, ибо любая случайная неосмотрительность может обернуться пулей в затылке.

– Имелись ли у него недоброжелатели в городском совете?

Циммерман еле заметно улыбнулся. Ему хватило нескольких секунд для того, чтобы понять, к чему клонит Уэствуд. Глесон и не рассчитывал на лучшее – интеллектуальную битву с помощником мэра он проиграл ещё до того, как переступил через ворота.

– Совет для того и существует, чтобы спорить, – сказал Циммерман. – У нас не абсолютная монархия. Если позиция главенствующего не совсем объективна, мы стремимся переубедить его. Подчас решения не являются единогласными, что провоцирует лёгкое недопонимание. Недопонимание, повторяю, но не ссору.

– Выходит, совет всегда находил компромисс?

– Да, мы не покинем зал, не придя к общему знаменателю.

– Через день после своей гибели Густав Забитцер намеревался отправиться в Берлин с дипломатической миссией. Полагаю, весь совет поддержал его?

Людвиг Циммерман имел право не отвечать на подобные вопросы.

– Всё, что происходит в зале совета, там и остаётся. Скажу лишь, что по завершению заседания ни у кого не возникло желания сжечь герра Забитцера.