Майская свадьба

– Вы забыли мадам, что мадемуазель де Тальмон только что сняла траур, – серьезно произнес король. – Еще раз выражаю вам, дорогая Сюзанна, наши соболезнования по поводу смерти вашей тетушки, столь горячо любимой вами. Наверное, предстоящее бракосочетание станет для вас настоящим испытанием. Даже не знаю, отчего ваш отец так спешит со свадьбой.

– Может быть, жених не желает ждать, – пояснила королева. – Вы должны быть счастливы, правда, моя милая?

– Почему, мадам? – спросила я с превосходно разыгранным равнодушием.

– Вы любите своего будущего мужа?

– Я не видела его больше года, государыня, и вряд ли чувство, которое я испытываю к нему, можно назвать любовью.

Отец недовольно кашлянул у меня за спиной. Мои слова явно всех изумили. Конечно, надо было выразиться сдержанней, но я не хотела этого делать. Пусть весь Версаль знает, что Эмманюэль д'Энен для меня – пустое место.

– Ну, во всяком случае, все должны когда-то выйти замуж, – смягчила ситуацию любезная Мария Антуанетта, – а принц д'Энен, что ни говорите, блестящая партия.

– Дочь моя, – вмешался король, – мне угодно поговорить с вами наедине.

Я изумленно взглянула на Людовика XVI. Он был всегда ласков со мной, это так, но я не предполагала, что он выскажет такое желание. Итак, меня ожидает разговор с самим королем?

– Я всегда к услугам вашего величества.

Я оказалась в кабинете наедине с королем и осторожно присела на краешек стула – у меня ведь было «право табурета», право сидеть перед королями. Его величество казался мне смущенным. Впрочем, застенчивость была его обычным состоянием и… даже делала его непохожим на Бурбона. Нет, конечно, в его облике вполне угадывались фамильные черты: прекрасные голубые глаза, выразительный нос, привлекательная искренняя улыбка. Но в нем не было и следа тех величия и изящества, что демонстрировали подданным его венценосные предки. Они любили балы, войны, танцы, он же предпочитал всему этому молитву, исповедь, работу в своей мастерской. Людовик ХVI был невысок ростом и довольно тучен, мог порой принимать нелепые позы; если ходил, то шарахался из стороны в сторону, если стоял и беседовал, то не скрывал, что тяготится этим.

Никакие советники и министры не могли перебороть в нем этого. Рассказывали, что на одном из приемов он потерялся среди толпы, не смог разыскать собственное кресло и примостился на краешке табурета одной дамы. Это разъярило Морепа, который металлическим тоном долго втолковывал его величеству: «Когда вы в кругу своих, уместно вести себя непринужденно и на равных. Однако на публике вы – король, и перед лицом восьмисот зрителей нельзя забывать о своем королевском достоинстве. Французы не привыкли видеть, чтобы с королем обходились таким образом…»

Но эти выговоры не изменили натуры монарха. Он и сейчас, позвав меня в кабинет, не сразу нашел слова, чтобы начать разговор. Некоторое время он будто думал о чем-то, склонившись над чертежами ныне строящегося Бургундского канала, разложенными у него на столе. Ожидая, я скользила взглядом по стенам. Сколько здесь было географических карт! Казалось, короля интересует устройство мира до самых мелких подробностей. На одном из кресел была оставлена книга, раскрытая на середине, и я с удивлением заметила, что его величество, по-видимому, читает по-английски – книга была именно на этом языке.

– Меня удивила ваша печаль, мадемуазель, – наконец, произнес Людовик XVI.

Я подняла на него удивленные глаза.

– Печаль? Я была в трауре по тетушке, сир.

– Нет. Я говорю не о том. Вы чем-то озабочены, не так ли?

– Только предстоящим замужеством, сир.

– Мадемуазель, – мягко прервал он меня. – Я давно хотел вам сказать, что мне известно все.

Я невозмутимо смотрела на него.

– Что именно вам известно, государь?

– Тайна вашего отсутствия, вот что!

Он произнес это таким тоном, словно это было тайной и для меня.

– Вовсе не смерть мадам де Ла Тур, этой действительно доброй женщины, отправила вас в такую даль от Франции. Я попытаюсь говорить деликатно, но все же выражусь вполне ясно: вы ожидали ребенка, оттого и уехали.

Его величество был несколько смущен своей прямотой. Я старалась держаться спокойно. Уж не пришло ли ему в голову прочитать мне лекцию о нравственности и о греховности внебрачных связей? В таком случае его величеству надо было начать с других дам, у которых по пять любовников одновременно и по трое детей, отцы которых неизвестны.

– Это правда, государь. Но…

– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…

«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»

– Только долг толкает меня на этот разговор!

– Какой долг, сир?

– О, только долг перед белыми лилиями¹⁰, конечно!

Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.

– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.

– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.

Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.

– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.

– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.

Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен и сентиментален, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.

– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!

– Д-да, – подхватила я, начиная понимать, что этот разговор для меня не бесполезен, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.

Людовик XVI насторожился.

– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?

– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Отец сказал мне, что так будет лучше для всех.

– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.

– Вы привезете его сюда?

– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Нехорошо лишать ребенка матери. Мой брат сам мог бы подумать об этом, если б не был так легкомыслен.

В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.

– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Ребенок остался на одной из тамошних ферм, его легко найти…

– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала Государственного совета.

Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете!

Как глупы и ничтожны люди, которые насмехаются над ним, отпускают остроты по поводу его манер и мужской силы. Во Версале полно щеголей с изящными манерами, и еще больше отъявленных развратников, но чего они стоят по сравнению с добрым и благородным королем Франции? Его набожность, ежедневное посещение мессы, частые исповеди и причастия – не показуха; только человек с добрым сердцем, истинный христианин мог задуматься о моем горе, о моей разлуке с ребенком и придумать, как мне помочь! Всем, абсолютно всем было наплевать на это… только не ему!

Слезы выступили у меня на глазах.

– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья и прижимая к себе его руку. – Пусть вас благословит Бог!

– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, – я, еще когда вы были девочкой и ваш отец просил у меня дозволения признать вас дочерью, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?

Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами?

– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.

– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде¹¹, и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?

– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.

– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Однако любовь не всегда есть непременное условие для прочного брака. И мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.

– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения.

      Людовик XVI решил закончить эту тему.

– Итак, мадемуазель, мы будем рады видеть вас в Версале после вашего бракосочетания.

Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.

– Спокойнее! – воскликнула она. – Что за нежности? Помните об этикете!

Эти слова быстро охладили меня, и я, придя в себя, сразу уяснила неестественность своего поведения. Я не любила Сесилию, свою мачеху, и виделась с ней очень редко. Она платила мне тем же, хотя, возможно, в душе уже смирилась с тем, что именно я, внебрачная дочь ее мужа, стану наследницей титула и состояния.

– Благодарю за напоминание, – сказала я с горечью в голосе. – Напомню и вам, сударыня, что у вас булавка от пластрона откололась, и выглядит это почти неприлично.

С холодной улыбкой она возвратила жемчужную булавку на место.

– Вы остры на язык, моя милая. Только не следовало бы демонстрировать это во время аудиенции. Ваш отец рассержен тем, что вы сказали о своих чувствах к принцу д'Энену.

– Мне это безразлично.

–– Надеюсь, в своем безразличии вы не забыли, что надлежит нанести визит графу д’Артуа?

Мимо проходила герцогиня Диана де Полиньяк. Она услышала последние слова мачехи.

– Мадемуазель де Ла Тремуйль! – воскликнула герцогиня. – Моя малышка! Мы с вами еще не виделись. Ну, здравствуйте, душенька. Кажется, вы хотели видеть графа? Он сейчас у своей супруги.

– Вот и отлично. – У меня отлегло от сердца. Нет ничего безопаснее, чем посетить принца крови в салоне его жены. – Я им обоим засвидетельствую почтение.

– Я похищаю вас, душенька! Пойдемте к д'Артуа вместе.

Она подхватила меня под локоть и повела длинными знакомыми галереями.

2

Жена принца крови, дочь короля Сардинии, была одной из самых непопулярных персон при дворе. Муж находил ее неинтересной. После того, как пять лет назад у четы родилась дочь, его визиты к принцессе можно было пересчитать по пальцам, а если уж граф д’Артуа и отправлялся к ней, то придворные острили: «Чудо! Его высочество выбрался отведать савойского пирога с чаем!» Сейчас, похоже, был как раз тот редкий случай: покои принцессы были полны придворными. Уже издалека был слышен смех и, кажется, звуки откупориваемого шампанского.

– Что случилось? – удивленно спросила я у герцогини. – Принц снова влюбился в свою жену?

– Вам лучше это знать, душенька! – отвечала герцогиня с известной долей иронии, которая превратила ее слова в намек. – Вы были таким близким другом его высочества.

Казалось, в салоне что-то празднуют. Обстановка была самая непринужденная, лакеи разливали пенящееся вино в десятки бокалов и разносили гостям разнообразные сладости. Дворецкий заметил меня и собирался было огласить мое имя, но я сделала ему знак остановиться: слишком уж свободная атмосфера в покоях принца и обилие приглашенных не располагали к официальной аудиенции. Я прошла в салон. Графиня д'Артуа, сидевшая в глубоком кресле, холодно кивнула мне. Я сделала глубокий реверанс. По лицу принцессы очень ясно промелькнуло выражение неприязни.

–– Время пошло, ваше высочество! Ваше безумное пари стартовало! – восклицал один из придворных. – Но что вы скажете королеве, если проиграете?

–– Никогда в жизни! Я бьюсь об заклад только тогда, когда уверен в успехе.

–– Если вы добьетесь цели, ваше пари войдет в историю, монсеньор!

Здесь, похоже, только и говорили, что о каком-то пари. Взяв с подноса изящную тарталетку со свежей малиной и белоснежным кремом, я некоторое время слушала эти возгласы, ничего не понимая, потом шепнула Диане де Полиньяк:

–– Что здесь затевается, мадам?

Она поглядела на меня с непонятной улыбкой и нарочно ответила громким грудным голосом, чтоб ее услышали все в салоне:

–– Мадемуазель де Ла Тремуйль только что приехала. Она еще ничего не знает о вашей авантюре, монсеньор!

Граф д'Артуа резко обернулся. Он заметил меня, и наши глаза встретились.

Он совсем не изменился, только взгляд стал еще более дерзким. Тишина повисла в салоне, смех умолк. Я молча сделала реверанс, ощущая, впрочем, как мурашки бегут по спине. Никаких отношений с принцем я возобновлять не собиралась, но все-таки его взгляд заставил меня слегка смутиться. Его глаза говорили: «Вы вернулись? Я довольно долго ждал этого. И я не ожидал, что вы так чертовски похорошеете. Разумеется, я заполучу вас вновь, чего бы мне это ни стоило». Но, кроме вожделения, в его взгляде плескалось еще что-то, похожее на ревность или на злость.

– Значит, слухи о вашем приезде были правдивы!

Я снова сделала реверанс, стараясь сохранять полное хладнокровие.

– Да, ваше высочество, несколько дней назад я вернулась в Париж.

– Вы не очень-то спешили в Версаль, – небрежно произнес он сквозь зубы.

Но за небрежностью тона я чувствовала совсем другое. Его взгляд просто впивался в меня, скользя по лицу, волосам, груди, полуоткрытой глубоким декольте, и маленьким ногам, обутым в атласные туфельки, чуть виднеющиеся из-под пышных юбок. Это откровенное, до неприличия, жадное внимание превращало светский разговор в какую-то скандальную сцену, недаром придворные притихли и с любопытством наблюдали за нами.

– Провинция пошла вам на пользу? – резко спросил он.

– Надеюсь, ваше высочество.

– Вы не стали провинциалкой, поздравляю вас.

– Благодарю, ваше высочество.

– Я слышал, вы выходите замуж, мадемуазель?

– Да, монсеньор. Выхожу замуж за принца д'Энена де Сен-Клера.

– Отличный выбор, без сомнения! Принц, черт возьми, молод, хорош собой… ну, а то, что он не умеет и слова сказать, – это ведь не такой уж большой недостаток, не правда ли?

«Уж не ревнует ли он?» – подумала я. Но в любом случае я ничего не отвечала на это язвительное замечание, стояла молча и невозмутимо, как статуя. Когда-то меня учили держать паузу. Она иногда больше, чем слова, дает понять собеседнику, что он сказал глупость. В самом деле, какое право он имел ревновать? Что он сделал для меня? И что мог мне предложить?

– Я буду на вашем венчании, слышите? – Он сказал это так, словно угрожал мне.

– Слышу, монсеньор, и благодарю. Это большая честь для нас.

– Вот и прекрасно. Надеюсь, вы будете счастливы.

Граф д'Артуа надменно протянул мне руку для поцелуя. У меня запылали щеки. Такого поворота я не ожидала, иначе ни за что не явилась бы на эту встречу. Конечно, принц крови имеет право так поступать. Может, его ревность так замучила, что он решил поиздеваться надо мной. Но, черт возьми, всему есть предел. Я бы поцеловала руку кому угодно, только не ему! Он был моим любовником, он был для меня кавалером, но только не принцем крови и не повелителем! И теперь он полагал, что может унижать меня?

– Благодарю вас, принц, за добрые пожелания, – сказала я холодно, не делая ни шагу к протянутой руке графа. – Ваше присутствие на свадьбе необыкновенно меня воодушевит.

Он ждал напрасно. Произнеся эти слова, я сделала не слишком глубокий реверанс и, повернувшись к принцу спиной, вышла в галерею.

– Какая вы гордячка! – прошептала мне на ухо Диана де Полиньяк. – Это очень нехорошо – поступать таким образом, да еще на глазах у стольких придворных. С принцем нужно искать мира…

– Мира! – Я разозлилась. – Но не такой же ценой!

Оставаться в салоне принцессы мне не хотелось, и я искала причину, чтобы вообще уйти. Диана знаком подозвала лакея, взяла у него бокал с шампанским, почти насильно передала его мне.

–– Выпейте. Хотя бы пригубите. Провинция сделала вас дикой.

–– Не обольщайтесь, мадам. Я всегда была такой.

–– Ах да, вы же дочь итальянской матери, – сказала герцогиня. – Дикарка в Версале, будто дитя природы! Это модно сейчас. Не удивительно, что принц так сердится. Такая красавица – и выходит замуж! Он несколько раз просил вашего отца сохранить вас для него.

Я чуть не поперхнулась шампанским.

–– Что за вздор? О чем вы говорите?

–– Я прекрасно знаю это, – невозмутимо сказала герцогиня. – Мы с принцем друзья, у него нет от меня тайн. Он красивый и страстный мужчина, немногие красавицы были жестоки к нему. Но вы – его особая слабость.

–– Как же можно… адресовать моему отцу такую просьбу, даже не переговорив со мной?!

–– Это Версаль, – усмехнулась герцогиня. – Тут так принято. Но ваш отец ответил отказом. Он хочет выдать вас замуж и пошел только на один компромисс: согласовал с принцем кандидатуру вашего мужа.

Все это казалось мне отвратительным. Да, все, включая эту развратную всезнающую герцогиню! Я не понимала, зачем она со мной возится. Наверное, чтобы сделать принцу крови приятное. У нее полно долгов, вот она и служит ему, внушая мне то, что ему выгодно. Как мерзок порой этот дворец! После Мартиники я это особенно ощущала. И сочувствовала королю, который со дня своего восшествия на престол пытается изменить нравы придворных, нисколько не преуспев в этом…

Сдержавшись, я спросила:

–– О каком пари говорили в салоне?

–– Чистое сумасшествие! Именно то, что свойственно д’Артуа… Год назад он приобрел у своего ловчего землю в Булонском лесу, а недавно поклялся ее величеству, что сумеет за три месяца построить там павильон, достойный принимать королеву.

–– За три месяца? Я не ослышалась?

–– Все задают этот вопрос, когда узнают об условиях спора. Три месяца, да! Пока королева будет в Фонтенбло, павильон будет закончен.

–– Если это и возможно, – сказала я убежденно, – то будет стоить невообразимо дорого.

–– Безусловно. Но его высочество на все готов, когда добивается своего. – По губам Дианы скользнула улыбка. – На все готов.

Склонившись ко мне, она прошептала мне прямо на ухо:

–– По слухам, его высочество без ума от Розали Дюте. Возможно, этот павильон он строит, чтобы вскружить ей голову.

Хотя дыхание герцогини было вполне душистым, я сделала движение, чтобы поскорее отодвинуться от нее. Розали Дюте, надо же! Я слышала это имя раньше: оно принадлежало знаменитой актрисе, красавице лет тридцати, что мне тогда казалось возрастом увядания. И все же будто острая игла кольнула мне в сердце, когда я узнала об этом. Мне хотелось думать, что принц крови никем и никогда не был так увлечен, как мной. Но это убеждение было бы явно поколеблено, если б нашлась женщина, ради которой он затеял столь безумный спор.

Однако я не позволила герцогине насладиться моим замешательством. Я своенравно повела плечами и сказала ей, что, ради каких бы целей ни затевались подобные пари, недопустимо пускать на ветер огромные суммы в то время, когда король не может справиться с финансовыми трудностями в государстве.

Герцогиня удивленно посмотрела на меня, словно впервые слышала о подобных проблемах, и ничего не ответила.

3

Маргарита с двумя горничными, ползая по полу, подкалывала булавками подол моего подвенечного платья, а модистка Роза Бертен, стоя чуть в отдалении, металлическим голосом отдавала приказания.

Я была как каменная и стояла не шевелясь. Приготовления были уже почти закончены. Корсет затянут до двадцати одного дюйма, на платье, сшитом Розой Бертен, разглажены все складки. Оно было из ослепительно-белого бархата с вплетенными в него серебристыми нитями. Обнаженные плечи окутаны белым прозрачным муслином. Белоснежные перчатки, в руках – букет флердоранжа… Невесомая фата держится в золотистых локонах с помощью жемчужной диадемы.

– Это все потому, что ваш отец, в отличие от прочих, не влез по уши в долги, – проворчала Маргарита, поднимаясь с колен.

– Можно ли сказать то же самое и о моем будущем супруге? – спросила я насмешливо.

– Ну, сам принц д'Энен еще не успел наделать долгов – ему всего двадцать два года, и, говорят, он весьма скромен. Вы хоть видели его после возвращения, мадемуазель?

– Нет, Маргарита, – произнесла я с отвращением. – Я не видела его с прошлого года. И как жаль, что мне придется видеть его так часто.

– Принц д'Энен такой душка! – воскликнула Маргарита, желая меня утешить. – Нет, я не скажу, конечно, что он блещет умом, однако с таким мужем легко живется, уж вы поверьте: я дважды была замужем. Вы ровно ничего не потеряете. Ваш муженек будет вам в рот смотреть… И ваш отец уже не сможет вам докучать…

– Если бы все было именно так…

Я повернулась к камеристкам, гневно топнула ногой:

– Вы уже закончили работу? Убирайтесь! Я не хочу вас видеть, дайте мне побыть одной!

Испуганные, они почти бесшумно покинули комнату, и я дважды повернула ключ в замке.

– Если бы ты знала, Маргарита, каково мне сейчас!

Она смотрела на меня с сочувствием, и по ее лицу было видно, что она сожалеет о том, что ничем не может помочь.

– Жанно у меня забрали. Моя душа пуста, как колодец… Можно было бы оставить меня в покое, правда? Так мой отец никак не желает униматься. Представляешь, что сегодня будет?

– Да что же будет? Будет званый обед, потом венчание, и все тут. Вы зря волнуетесь.

––  А потом?

Меня даже передернуло от гадливости.

– Наступит ночь, нас оставят вдвоем… Он станет требовать любви, нежности. Какой бы он ни был размазня, но дружки-офицеры наверняка его многому научили. Я должна буду лечь с ним в постель. Ведь он мой муж, он имеет право. Но какое, к черту, право? Этот молодчик совсем чужой для меня. Я заранее терпеть его не могу… Так и сбежала бы куда-нибудь, лишь бы не насиловать себя.

– А вы почаще в Версале оставайтесь ночевать, у королевы. У вас там будут покои.

– Ты права. Но это будет потом. А сейчас, этой ночью?

– Да уж перетерпите как-нибудь. Говорят, принц д'Энен хорош собой.

Я раздраженно пожала плечами:

– Какое это имеет значение!

– Нет, мадемуазель, имеет! Если бы муж ваш был старый и уродливый, вам бы хуже пришлось.

Я невесело посмотрела на Маргариту.

– Ты что, советуешь мне примириться?

– Да, мадемуазель. Ведь ничего не изменишь, правда? Так зачем же зря себя изводить. Кто знает, может быть, принц д'Энен тоже вас не любит.

Я покачала головой:

– Кто бы его заставил жениться, будь я ему противна? Он совершенно свободен в своих решениях. Родителей у него нет… И все-таки он почему-то отлично спелся с моим отцом!

– Успокойтесь, ради Бога. Вот увидите, все будет хорошо. И для начала постарайтесь не выглядеть букой. Незачем пугать вашего будущего супруга.

– Ладно уж, – произнесла я со вздохом. – Я постараюсь. Только мне до смерти надоело быть игрушкой. Все мною распоряжаются, словно я не способна иметь собственную волю.

– Эти законы установлены задолго до вас, мадемуазель, и не нам их переделывать.

В дверь постучали, и я услышала голос лакея, передающего мне приказание отца поторопиться. Я взглянула в зеркало: нужно же запомнить саму себя в день свадьбы! Платье сидело на мне безукоризненно, из тщательно уложенных волос не выбился ни один локон. «Завтра я проснусь уже свободной, – подумала я, пытаясь ободрить себя. – В новом доме, где я буду хозяйкой… и где не будет места моему отцу». Эта мысль действительно воодушевила меня. Вскинув голову, я царственной походкой вышла из комнаты, очень надеясь, что новая жизнь, которая для меня вскоре откроется, будет лучше прежней.

Эмманюэль д’Энен, который должен был стать не более чем ключом к этой моей новой жизни, ждал меня в карете. Усевшись и расправив юбки, я приветствовала его, а он послушно приложился губами к моей руке. Вздохнув, я отодвинулась от него как можно дальше, не желая вот так сразу сближаться с этим человеком или, по крайней мере, пытаясь отодвинуть час сближения. Я толком-то и не разглядела принца, но все в нем вызывало у меня неприязнь: любой жест, любое движение, даже запах одеколона, которым он был надушен. На Эмманюэле был великолепный голубой камзол, расшитый золотыми галунами, белый шелковый жилет с горой кружев на манишке и шпага на сверкающей перевязи. Кто-то придал ему вид настоящего щеголя. Эти пряжки на туфлях, эти чулки, этот безукоризненный парик… Я отвернулась, пытаясь скрыть свое раздражение.

Свадебные торжества были составлены с учетом традиций наших с Эмманюэлем аристократических семей и могли бы показаться удивительными обычному человеку. Начинались они не с венчания, а с довольно тихого семейного обеда, который должен был состояться под крышей парижского дома принца д’Энена. Поскольку из родственников у него была только престарелая тетушка, которой он был обязан своим воспитанием, а с моей стороны присутствовали лишь отец и мачеха, то обед прошел как нельзя более скучно и скромно: пять человек за столом, совершенно не совместимые по возрасту, а зачастую и плохо знакомые друг с другом, не столько обедали, сколько выдерживали навязанную им церемонию.

К вечеру обстановка оживилась, потому что начали прибывать гости. Само венчание должно было состояться вечером в домовой церкви д’Эненов. Обряд должен был провести аббат Баррюэль, духовник моего отца. На следующий день мы с Эмманюэлем собирались отправиться в Версаль, чтобы засвидетельствовать почтение их величествам и дать несколько свадебных приемов, уже более веселых и пышных, нежели то, что было запланировано в Париже.

Дом, в котором я должна была отныне жить со своим нелепым мужем, находился возле дворца Тюильри, на площади Карусель. Это был большой особняк в стиле позднего барокко, с колоннами и довольно просторным садом, который сразу же привел меня в восторг. Столько деревьев, цветов, зелени – и это в самом сердце Парижа! После обеда, освободившись от докучной опеки новых родственников, я обошла оба этажа, с изумлением ощущая, что этот дом нравится мне. Наконец-то мне хоть что-нибудь нравится! Особняк был довольно новый, свежий и выглядел очень празднично. Каков бы ни был Эмманюэль, но надо отдать должное его предкам: они создали жилище, куда совсем не стыдно привести жену!

Чуть позже служанки провели меня в туалетную комнату, чтобы я могла привести себя в порядок перед праздничным приемом и освежиться. От волнения меня мучила жажда. Только выпив два стакана ледяного лимонада, я позволила горничным взяться за мой туалет. Они все были новые, и мне это не очень нравилось. Было бы куда лучше, если бы Маргарита занималась мною.

В течение такого знаменательного дня принято было переодеваться трижды, поэтому я сняла расшитый алмазами корсаж и надела такой же, только с более смелым декольте, чтобы наряд приобрел статус вечернего, а также добавила одну нижнюю юбку, чтобы платье было еще пышнее. Только потом я наконец огляделась по сторонам. В комнате негде было повернуться из-за обилия коробок, ларцов, шкатулок и футляров с подарками. Диадемы, ожерелья, кольца, горы золотой тесьмы, венецианских кружев, черепаховых гребней и бриллиантовых заколок, прочих дамских мелочей… Я даже не знала, кто именно преподнес мне тот или иной подарок.

И тут я заметила среди всей этой роскоши нечто совершенно особое. На хрупком стеклянном столике стояла изящная фарфоровая ваза, а в ней был огромный – я даже удивилась, как столик выдерживает подобное великолепие, – благоухающий букет. В жизни я еще не видела такого. Десятки снежно-белых роз… крупных, холодных. Их бутоны показались мне выточенными из снега.

– О Боже! – выдохнула я, не зная, что и подумать. Вид цветов вызывал и восторг, и легкое недоумение. – Кто же это принес?

Служанка подала мне записку. Там была одна строка: «Цветы от того, кто восхищался вами на острове и восхищается поныне».

Ниже стояли инициалы – Р. К. Всего две буквы. И я не сразу поняла, кто за ними скрывается. Речь идет об острове? Но, Боже мой, там я была просто ужасна. Кто может восхищаться беременной женщиной? Я быстро припомнила всех мужчин, которых встречала на Мартинике, – губернатор, Воклер… Потом меня осенило – Клавьер! Тот самый, что поддержал меня в таверне на лестнице!

Но ведь он только торговец… Конечно, красивый, богатый и известный, но он – буржуа, не аристократ! Я разочарованно улыбнулась. Подарок утратил всю свою романтику, едва я узнала, что он от банкира.

Этого человека даже на свадьбе не будет. Стоит ли о нем думать?

– Унесите… эти цветы, – через силу приказала я. – Я не хочу держать их в своих комнатах.

Мне было как-то не по себе. Почему этот человек помнит меня? Знает день моей свадьбы? Зачем ставит меня в известность о своем восхищении?

В легком замешательстве я спустилась вниз, в гостиную, и заняла свое место в салоне. Прием длился долго, и за окном уже стало смеркаться, когда начались танцы. Впервые в жизни мне не хотелось танцевать. Я поискала глазами своего супруга. Он сидел в окружении министра финансов епископа Ломени де Бриенна и вольнодумца маркиза де Кондорсе. Прелат был облачен в фиолетовую сутану из дорогого шелка, подпоясан поясом из тонкой шерсти, его белые руки, унизанные кольцами, гладили шерсть маленькой белой болонки, которую его преосвященство держал на коленях. Драгоценные камни, украшавшие крест на его груди, затмевали своим блеском свет свечей.

Аббат Баррюэль, скромный незаметный человек с соломенными волосами, едва прикрытыми черной шапочкой-палеолусом, в простой черной сутане с белым воротничком, занимал кресло поодаль и по сравнению с епископом выглядел почти как слуга, и я даже задалась вопросом: почему именно этот непрезентабельный священник избран моим отцом для того, чтоб совершить сегодня свадебный обряд?