Buch lesen: «Наперегонки с темнотой», Seite 23

– Да ладно? – прекратил жевать Митчелл. – И куда?

– Да кто ж его знает, – зло выплюнул он. – Но дело дрянь, раз эта старая свинья убежала, сверкая пятками.

– То, что дело дрянь, ясно давно, – проронил я. – Говорят, их уже шесть миллионов, а когда они доберутся сюда, станет двадцать шесть. Вот тогда-то и начнется веселье.

– Сука! – отставив банку с бобами в сторону, выругался Митчелл. Он делал это настолько редко, что когда с его языка слетало подобное выражение, все понимали – зол он не на шутку. – Нужно еще раз как следует осмотреть в том доме все углы и законопатить все щели, чтобы эти уроды не добрались до нас.

– Да, похоже, они уже совсем близко, раз крысы побежали с корабля, – согласился я.

– Вот уж кому стопроцентно гарантированно спасение! – все сильнее распалялся Ричардсон. Его буквально распирало от злости. – Нет, вы только подумайте! Этот старый хряк перекрыл нам кислород, а сам со своими прихвостнями сел в вертолет и умотал куда подальше. Они же бросили нас тут подыхать, как последних собак!

– А ты думал, он пойдет вместе со всеми в лагерь? Или, может, в метро к нам спустится и будет жить по колено в дерьме? – усмехнулся Митчелл. – Остынь, Ричардсон. Другое дело, что после его отъезда не избежать массовой паники. Вот увидишь, со дня на день люди ринутся штурмовать лагерные стены. Как удачно, а главное, вовремя мы нашли укрытие.

В остальном последняя ночь на станции прошла спокойно. Уходя рано утром, я, в отличие от Митчелла, и не подумал оглядываться, чтобы бросить на нее прощального взгляда и уж тем более не испытывал никаких сожалений. Проведенное здесь время хотелось забыть как дурной сон.

К половине девятого утра мы стояли перед заброшенным общежитием, которому на неопределенный срок предстояло стать нашей защитой как от живых, так и от зараженных. Когда мы подъехали к порогу, работа вокруг него уже кипела. Прежде всего было решено наглухо заколотить окна на первом этаже, затем укрепить входные двери и проверить подвальное помещение. Словом, хлопот нам предстояло немало.

Судя по всему, ремонт в здании начался незадолго до развития эпидемии и последовавшего вслед за ней хаоса, а потому строители успели провести лишь кое-какие работы по восстановлению фасада, внутри же этот процесс так и остался на подготовительной стадии. Весь нижний этаж был завален строительным мусором, стены кое-где лишились старой отделки, а меблировка была либо упакована в полиэтиленовую пленку, либо снесена в подвал. Помимо мебели, в нем оказалось много полезных стройматериалов и старых вещей, что могли бы сгодиться для наших нужд.

Внизу располагался просторный холл, кухня, вместительная столовая, прачечная, библиотека и еще два небольших помещения неясного назначения. Оба были пусты, но в одном из них стоял бильярдный стол, из чего мы сделали вывод, что комнаты эти когда-то служили местом для проведения досуга.

На двух верхних этажах находились душевые и спальни, в которых раньше жили студенты. На каждый этаж их приходилось по десять. Почти все они вмещали троих человек, только некоторые были рассчитаны на двоих и всего пару комнат на четверых постояльцев. Обстановка целиком сохранилась.

Перед расселением мы устроили что-то вроде переклички и выяснили, что в нашу компанию набилось двадцать восемь здоровых мужчин, четырнадцать стариков, тридцать две женщины и двадцать четыре ребенка от двух до пятнадцати лет. Кроватей на всех не хватало, но по единодушному решению женщины и дети поселились на третьем этаже. Второй и первый заняли старики, некоторая часть семейных пар и мужчины.

В их числе был и я с Робом. Нам досталась двухместная комната на втором этаже. Лора вместе с Терри и еще одной девушкой устроились прямо над нами.

– Я решила, что эта комната подойдет вам больше всего, мистер Уилсон. Мистеру Холдеру будет лучше без посторонних, как вам кажется? – спросила Лора.

Она говорила шепотом, потому что Роб спал. Мы стояли в центре небольшой светлой спальни с двумя узкими кроватями, письменным столом и шкафом и это было лучшее, что случалось со мной за прошедший месяц.

– Да, Лора, спасибо, что все подготовили. Комната просто отличная. – Желая ее подбодрить, я улыбнулся, но так как щеки у нее от смущения тут же порозовели, перевел взгляд на Роба. Глядя на то, как он спит беспробудным сном, унылым голосом я произнес: – Главное, чтобы все прошло гладко, когда он проснется.

Роба я привез сюда практически силой. С шести утра мы с Терри и Митчеллом делали тщетные попытки уговорить его выйти из метро, но он затравленным зверем озирался вокруг и яростно крутил головой. Когда дошло до того, что я намеренно хочу разлучить их с Айлин, а вдобавок к тому, не желаю, чтобы она ехала с нами, стало ясно – дело плохо. Пришлось идти на радикальные меры.

Обхватив сзади, я крепко держал его за плечи, пока Митчелл вкалывал ему успокоительное. Оно имело сильнодействующий эффект, так что Роб мгновенно обмяк и нам не составило большого труда дотащить его до машины. Однако теперь я боялся представить, что меня ждет, когда он придет в себя.

– Все будет хорошо, мистер Уилсон. Думаю, он справится. Иного выхода все равно не было.

Лора еле заметно улыбнулась, а я только сейчас разглядел, что на ней нет ее огромных очков. Но не столько эта деталь привлекла мое внимание – в ее глазах я вдруг уловил что-то новое.

Мы стояли друг от друга на расстоянии вытянутой ладони и в эту секунду она впервые смотрела мне прямо лицо. Взгляд ее был несмелым, да и вид все таким же смущенным, но глаз Лора не отводила. В них читался невысказанный вопрос.

Я отвернулся первым. Этот ее немой вопрос приоткрывал то, что она так долго и тщательно скрывала. За время жизни в метро она не давала мне повода вспоминать о тех случайных, мимолетных взглядах, что несколько раз я ловил на себе, когда мы ехали с юга. С тех пор она ничем не выдавала своего интереса и я уже успел обо всем позабыть, а потому происходящее в данную минуту стало для меня полной неожиданностью.

– Единственное, что плохо – здесь ужасно холодно, – заполняя неловкую паузу, едва слышно проговорила она. – Этой ночью мы мерзли не меньше, чем на станции, так что наши спальные мешки еще пригодятся.

Это было странное мгновение. Разгадав скрытый сигнал, который Лора невольно или намерено мне посылала, я испытал неловкость, а вместе с ней и досаду. Не зная, как реагировать, я сделал вид, будто ничего не заметил. Мне не хватило духу сказать прямо, что ее лирические настроения напрасны, поэтому я лишь тепло ей улыбнулся, закинул свой рюкзак на свободную кровать и произнес:

– Не переживайте, отопление скоро наладят. Уоттс с Моррисом уже отыскали в подвале котел и сейчас его чинят. Там какая-то ерунда с насосом. Извините, Лора, но я отправляюсь в душ. Не терпится смыть с себя всю грязь и запах метро.

Вновь улыбнувшись, я полез в рюкзак за последним оставшимся у меня комплектом чистых вещей.

– Конечно, мистер Уилсон, – все больше робея, пробормотала она. – После душа всем нам стало гораздо лучше. Я вчера вечером просто поверить не могла, что снова могу мыться как нормальный человек. Даже выходить не хотелось…

Отыскав джинсы, футболку и теплый свитер, я, стараясь не обращать внимания на ее ставшее пунцовым лицо, направился к выходу. Но в дверях остановился и с дружеским подмигиванием проронил:

– Что ж, тогда последую вашему примеру.

Стоя под обжигающе-горячими струями воды, я невольно раздумывал о Лоре Прайс. Как бы я не стремился отделаться от этих размышлений, они так и норовили влезть в мою голову. Как и прежде, я убеждал себя, что мне все показалось, но воспоминание о ее пылающих щеках и выжидающе-вопросительном выражении глаз было красноречивее любых слов, что она могла бы произнести.

У меня не выходило придумать, как мягко ей намекнуть, что все это не больше, чем глупость. Лора славная и до самоотверженности добрая девушка, но я не тот, кто мог бы оценить эти качества по достоинству. Кроме того, я старше ее на целых одиннадцать лет и вряд ли гожусь на роль принца из девичьих грез, а Лора, по всей вероятности, всего лишь что-то себе нафантазировала. Рассудив, что начинать прямой разговор абсурдно, я решил и дальше притворяться, будто ничего не произошло.

А вообще, в нашей разношерстной группе между мужчинами и женщинами постоянно происходили взаимные тесные контакты. Даже живя в грязном, холодном подземелье, люди умудрялись испытывать друг к другу симпатию, завязывать отношения, заниматься сексом. Видимо, такова сущность человека, что и нахождение на грани вымирания не способно заглушить один из сильнейших, навязанных нам природой инстинктов.

Так, например, скромняга Чарли все последние вечера проводил в обществе той молоденькой девушки с печальными зелеными глазами, которую я заприметил на второй день нашего пребывания в метро. Ее звали Элис, ей было всего семнадцать и к нам она попала после того, как в жуткой давке, устроенной на одной из центральной улиц города, насмерть задавили ее бабку. Она приходилась ей единственным близким родственником.

Девчонка из давки выбралась, но с тех пор осталась совсем одна. Чарли, не менее одинокая и неприкаянная душа, поначалу ее утешал, а потом все догадались, что между ними зарождается нечто большее, чем простое дружеское общение и взаимоподдержка. Со стороны их юношеские отношения выглядели наивно и в чем-то даже трогательно, но все парни, и я в том числе, взялись над ними подшучивать.

Нас забавляло, как Чарли отпирается и робеет при одном упоминании ее имени. В этом подтрунивании не было ни капли злорадства, скорее, все мы просто ему завидовали. Думаю, каждый из собиравшихся по вечерам у костра был одинок и каждый тосковал по женщине. Кто-то по определенной женщине, кто-то по размытому образу из далекого прошлого, а кто-то по тому особенному ощущению тепла и затаенной нежности, что хоть раз возникает в жизни любого мужчины.

Я тосковал по Марте. Она давно перестала мне сниться и я уже почти не помнил деталей ее лица, но все же тосковал. Тоска эта была сильнее разума, хотя в глубине души я догадывался, что в большей степени она даже не по ней самой, а по чему-то навсегда и безвозвратно утерянному.

Когда она так внезапно появилась в моей однообразной, до отвращения пресной жизни, я воспринял ее как свой шанс на спасение – шанс на то, что могу жить дальше – но все это продлилось так недолго и так скоро закончилось. Иными словами, я отдавал себе отчет, что вполне возможно испытываю чувства уже не к Марте, а к воспоминаниям о проведенных рядом с ней часах.

Эти воспоминания больше не приносили мне боли, лишь сожаление. Иногда, сам не знаю, для чего это делал, ведь в том не было никакого смысла, но иногда я представлял, как бы все сложилось, задержись я тогда по ее просьбе. Что было бы, не скажи я ей тех грубых слов или поедь вместе с ней на север. Давно уже меня мучило раскаяние, что из-за охватившего меня в тот день упрямства мы даже не сумели как следует попрощаться.

И еще одна вещь одно время сильно меня донимала. Всего месяц назад, когда долгими ночам я ворочался без сна, или когда просыпался от того, что она опять мне приснилась, меня порой прожигало чувством вины из-за Анны. Из-за того, что так скоро забыл ее. Я ведь действительно ее забыл.

Конечно, я все еще любил Анну, но любил прошлое, нас связывавшее, а от самих чувств почти ничего не осталось. После слов Роба, которыми он со злости швырнул в меня под темными сводами баптистской церкви, угрызения совести за это ненадолго усилились, но затем и они прошли. Какое теперь до всего этого дело, раз они обе мертвы.

Как и другие, остаток дня я провел в заботах по приведению нашего нового жилища в порядок. Котел удалось починить и к вечеру дом отлично прогрелся, подарив так не хватавшего нам в метро тепла. В кухне нашлось все необходимое для приготовления еды, вот только проблемой было ее отсутствие. Того, что мы смогли отыскать за предшествующие дни, при условии экономного расходования должно было хватить максимум на неделю, но даже этот факт не испортил всеобщую радость.

Все мы находились в приподнятом настроении и охотно хватались за любое подворачивающееся под руку дело. Женщины готовили похлебку из бобов, лука и остатков гнилого картофеля, наводили уют, а также старались разместить всех с максимальным комфортом. Мужчины строительными лесами забаррикадировали подходы к дому, заколотили досками окна и запасной выход, поставили крепкие засовы на входную дверь и дверь черного хода из подвала.

В этот день нам казалось, что мы предусмотрели все и обязательно выстоим, когда зараженные твари доберутся в наши края.

Глава 40

Провизии нам хватило лишь на несколько дней. Как и прежде, каждое утро я вместе с Митчеллом и Эдвардсом отправлялся в город или колесил по округе в надежде отыскать что-нибудь из съестного и иногда наши поиски увенчивались успехом, но день ото дня это происходило все реже. Помимо нас троих, тем же занимались еще два отряда, но, как и нам, им тоже редко удавалось привезти хоть что-нибудь стоящее.

В радиусе досягаемости почти не сохранилось нетронутых продуктовых лавок или складов, не говоря уже о крупных супермаркетах. Их разграбили подчистую еще пару месяцев назад. На гуманитарную помощь никто теперь не рассчитывал – ее просто не стало.

Вдобавок ко всему, находиться на городских улицах сделалось чрезвычайно опасно. По ним стремительным потоком неслась нескончаемая людская река, ежедневно вбирающая в себя все новые и новые притоки спасающихся бегством беженцев. Десятками тысяч они растекались по артериям города, сбивались в ожесточенные толпы и представляли собой реальную смертоносную угрозу. Убийства из-за скудного пайка или крыши над головой превратились в обыденность.

Сталкиваясь с людской агрессией, нередко нам случалось вступать в схватки, орудовать руками и ногами, а временами даже отвечать огнестрельными выстрелами. Словом, выбраться живьем из той зловонной клоаки, что олицетворял собой некогда один из самых удивительных мегаполисов земного шара, бывало крайне непросто. Он был словно засасывающая в свои недра огромная сточная яма и для того, чтобы невредимым добраться к спасительному берегу, угодившему в ее мутные воды требовалось проявлять чудеса смекалки, силы и ловкости.

Из-за опасности, которую представлял теперь город, пару раз мы выбирались в лес, где рассчитывали подстрелить пернатую дичь или какое-нибудь более крупное животное, однако и это не принесло плодов. Мы лишь вымотались от бесполезного кружения по запутанным лесным тропам, до костей промерзли от холода, зря израсходовали топливо и едва не застряли в глубоком снегу. После второй неудачи подобных попыток нами больше не предпринималось.

К счастью, нас сильно выручали Вуд, Ричардсон и Ли. Эти трое оказались отличными рыбаками. По утрам они отправлялись к замерзшей реке или океанскому заливу и зачастую возвращались только перед наступлением вечерних сумерек.

Обычно они приносили с собой неплохой улов и женщины из пойманных ими судака, морского окуня или камбалы варили ароматную, но довольно пустую и жидкую похлебку. Без картофеля, моркови, лука и других овощей она выходила водянистой и малопитательной. От такого обеда уже спустя час у всех нас вновь просыпался зверский аппетит.

Чувство голода преследовало меня теперь постоянно. Я просыпался с ним утром, мирился на протяжении всего дня и с ним же проваливался в беспокойный, прерываемый малейшим шорохом сон. Голод не оставлял меня даже по ночам – всякий раз снилась свежая, обильная, а главное разнообразная еда.

Однажды, когда в доме, кроме пойманной рыбы, вообще ничего не осталось, Чарли внезапно пропал. Не сказав никому ни слова он ушел в неизвестном направлении пока все еще спали. К середине дня за него начали переживать, а потому снарядили отряд, чтобы прочесывать окрестные улицы, но перед самым наступлением темноты он также внезапно заявился сам.

Слегка согнувшись под тяжестью чем-то доверху набитой брезентовой сумки, он понуро брел через сквер с неподвижно стоящими в нем голыми деревьями. И хотя вид его длинной фигуры говорил об усталости, на бледном веснушчатом лице светилась торжественная радость. Как оказалось, сумка, которую он нес за спиной, была полна мертвых голубей.

Используя рыболовную леску и раздобытое где-то ячменное зерно, он с утра до вечера терпеливо охотился на этих крылатых городских обитателей. Тот вечер для каждого из нас ознаменовался праздничным пиршеством, а уже на следующий день к Чарли присоединилась почти вся детвора в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет. Разбившись на слаженные команды, они обшаривали близлежащие чердаки, крыши и парки, а затем, сияя от осознания собственной значимости, возвращались с сумками, набитыми пернатой добычей.

Так в нашем рационе появилось голубиное мясо, из которого варили все ту же похлебку или жарили на открытом огне. С этого дня с едой стало полегче, но ближе к двадцатым числам января нас начали сильно донимать морозы. Будто в отместку за человеческие прегрешения, зима в этом году выдалась особенно жестокой.

Все вокруг сковало толстым слоем льда, дороги покрылись завалами отвердевшего снега, с океана задули злые, шквалистые ветра. Они приносили с собой метель, высокую влажность и лютый холод. Наружу было не выйти, а если кем-то и предпринимались такие вылазки, то уже максимум через двадцать минут его стойкость сходила на нет.

Из-за непогоды наши рыболовецкая и охотничья артели не могли больше полноценно заниматься промыслом и сотня прожорливых глоток очень быстро уничтожила все имеющиеся припасы. В довершение к этим несчастьям, топливо для машин подходило к концу, а нового раздобыть было негде. Так мы снова очутились у голода в плену.

Дни напролет мы проводили в запертом доме, развлекая себя игрой в бильярд, карточным покером или чтением книг из студенческой библиотеки. Многие часто спали. Во сне голод ощущался не так мучительно, но пробуждаясь, каждый испытывал его жадные когтистые щупальца, тянущиеся от внутренностей к самому мозгу. Казалось, стискивая в своих объятиях беспомощную жертву, они оплетают все тело и лишь ждут момента, когда та ослабнет настолько, чтобы можно было заглотить ее целиком.

И люди действительно начинали слабеть, стремительно терять в весе, подвергаться апатии и замкнутости. Экономя драгоценную энергию, все мы еле передвигались по дому, переговаривались полушепотом и постоянно мерзли. Труднее всего приходилось детям – их растущие организмы требовали регулярной подпитки, а в отсутствие таковой, они становились капризными и плаксивыми.

Ежедневная борьба с непогодой и голодом давалась трудно, но все мы понимали, что самое страшное ждет впереди. Инфицированные твари шли по следу бегущих в город людей и их приход приближался с неотвратимостью надвигающейся снежной бури. Цели они достигли к двадцать пятому января.

Разрозненными колоннами они пришли с юга и принесли с собой смерть, всепоглощающий страх, панику и тысячи новых случаев заражения. Вконец обезумев, люди бросались друг на друга, стреляли в любого, кто вставал у них на пути, штурмовали неприступные стены убежищ. Подобных попыток случилось несколько, но каждого, кто рисковал пробраться за высокие ограждения, обстреливали такие же люди, но в камуфляже.

Они не разбирали – были нападавшие здоровы или заражены. Автоматные очереди сыпались сверху на гонимую отчаянием толпу, выкашивали целые снопы человеческих жизней, усеивали территорию вокруг изуродованными телами и успокаивались только после того, как уцелевшие отступали. Через время штурм возобновлялся, но вновь оканчивался пролитой кровью.

По радиоволнам неслись призывы еще оставшихся в стране правительственных войск не штурмовать укрытия и предупреждения, что в противном случае они будут вынуждены и дальше вести огонь на поражение. Военные пытались донести, что последующие нападения не спасут положения наступающих, лишь приведут к увеличению числа жертв. Один из высокопоставленных генералов призывал всех искать любое место, способное послужить укрытием и приложить усилия для самостоятельного выживания. Он уверял, что скоро будет найден способ обезвредить зараженных, но ему уже никто не верил.

Круг замкнулся. Люди поняли, что обречены.

С ужасом слушая сводки редких радионовостей, мы не могли до конца осознать реальность сложившейся ситуации. Это не укладывалось в наших головах. Всякий раз натыкаясь взглядами на лица друг друга, мы встречали застывшее в них недоверие, смешанное с шоком и в то же время понимание неотвратимости скорой развязки.

Стоит добавить, что твари пришли не все сразу. Накатывая смертоносными волнами, они подходили также с севера и запада и с каждым днем все ближе подбирались к нашему убежищу. Теперь с наступлением сумерек мы собирались в холле, баррикадировали двери и не зажигая света, в полнейшей тишине дожидались нового дня. Только с рассветом обитатели дома постепенно оживали и начинали разговаривать.

Не зная, чего ждать, все мы боялись. Я тоже боялся. А еще меня терзало множество вопросов.

Что будет, если они нас обнаружат? Удастся ли выжить, если сидеть всю ночь не шелохнувшись? Сколько времени придется провести в этом гнетущем, окутывающем сознание страхе? Есть ли этому конец? Должен ли я взять Терри, Роба, Лору и вместе с ними попробовать перебраться через границу? И, наконец, где раздобыть еды?

Мы не знали толком, что происходит севернее. По радио доносились предположения, будто там их пока меньше, но вполне возможно, что они являлись просто слухами. А самое чудовищное заключалось в том, что инфицированные стали еще более агрессивны, научились передвигаться быстрее, чем раньше и каким-то образом коммуницировали друг с другом.

Они уже практически не нападали поодиночке. Объединенные общим стремлением пополнить свою жуткую армию свежими рекрутами, они передвигались единым, организованным строем. Наблюдая такую скоординированность, люди впадали в животный ужас, а некоторых охватывала такая растерянность, что они без сопротивления позволяли поглотить себя движущейся на них убийственной массе.

О том, что зараженные обладают определенным сознанием я догадывался давно. Слишком хорошо я помнил, как старушка Роуз Паркер после заражения первым делом отправилась к своей подруге или как Тодд Дэвис пришел к себе в дом, зная наверняка, что найдет там живых. Похоже, человечество столкнулось с особо опасными и не очень-то глупыми существами, преследующими некую только им известную цель.

В таком муторном ожидании подошел к концу январь, а за ним пожаловал не менее тягостный февраль. Каждую ночь мы по-прежнему разбивались на группы и по очереди несли дежурство, но большинству из нас так и не удавалось сомкнуть глаз. Жадно вслушиваясь в раздающиеся за окном шорохи, мы ежеминутно ожидали прихода зараженных. Нервы были накалены до предела, но со временем я почти привык к этому состоянию.

В одну из таких ночей я просидел до двух часов в компании дежуривших вместе со мной мужчин и тех, кому от нервного напряжения просто не спалось, а затем сдал свою смену и решился немного вздремнуть. Отправившись в пустующую комнату с бильярдным столом, я завалился на сваленные в углу матрасы и закрыл глаза. Сегодняшняя ночь была первой из десяти, когда я на это отважился.

Едва я лег, как мой изможденный бессонницей мозг провалился в глубокую отключку. Мне снилось что-то бессвязное, обволакивающее подсознание липким страхом и ощущением опасности. Эти чувства так основательно прилепились ко мне, что теперь, как и чувство голода, даже во сне не покидали разум.

Тот факт, что рядом со мной что-то изменилось, я почуял буквально кожей, но прежде чем эта информация просочилась в мозг, потребовалось несколько долгих секунд. Несмотря на то, что рассудок по-прежнему блуждал в лабиринтах сна, мышцы в теле инстинктивно напряглись, а уже в следующее мгновение подле меня кто-то приземлился на матрас. Тотчас я уловил едва слышное дыхание, но проснулся окончательно лишь после того, как на мое плечо легла чья-то рука.

Резко открыв глаза, я попытался сесть. Вокруг стояла чернильная мгла, однако я различил склоненное надо мной лицо. Тихим, успокаивающим шепотом оно произнесло:

– Тшшш… Джон, все хорошо. Это Лора. Простите, что напугала, я не думала, что вы так быстро уснете.

Продолжая мягко упираться ладонью в мое плечо, она удерживала меня в лежачем положении. От удивления я впал в замешательство, но подчиняясь нажиму ее руки, остался лежать на месте.

– Лора? Что вы здесь делаете? Что-то случилось?

Не отвечая, она склонилась ниже, а я наконец сообразил, чего от меня ждут. Приблизившись к моим губам, Лора нерешительно меня поцеловала. Непроизвольно я открыл рот и ответил на этот поцелуй. Я сглупил.

Губы Лоры оказались мягкими, податливо-влажными и… неумелыми. Поцелуй наш продлился меньше минуты, однако как бы я не старался, мне так и не удалось подстроиться под ритм и хаотичные движения ее языка. В определенное мгновение у меня возникла ассоциация, будто я целуюсь с маленьким ребенком, но наряду с тем отрицать, что неожиданно для себя испытал прилив тяжести в паху я тоже не мог.

Слишком долго я обходился без женщины, вот только с каждой секундой, пока длилось это странное действо, в моей голове набирала силу мысль, что происходящее является плохой затеей. Я не мог трахнуть Лору, а на следующее утро делать вид, будто ничего не произошло.

Я буду обязан к чему-то. К некоему подобию отношений, которых вовсе не хочу, к проявлению эмоций, которых во мне нет и в помине, к принятию чужих чувств, на которые не в состоянии ответить и, в конце концов, к пресловутому чувству вины. Приняв решение, что лучше остановить все сейчас, я обхватил ее за плечи и мягко, но настойчиво отстранил от себя.

– Лора, остановитесь… Не нужно этого делать.

– Почему? – прошептала она. – Вы не хотите?

– Дело не в том. Просто мы не должны, вот и все.

– Джон, я все понимаю, – так же низко склоняясь над моим лицом, с горькой усмешкой сказала она. – Можете считать меня дурой, но я прекрасно знаю, что не нравлюсь вам.

В непроницаемой темноте я не видел ее лица, но был уверен, что сейчас оно полыхает от стыда. Правильные слова нашлись у меня не сразу. После затяжной паузы я с чуть ли не по-отечески ласковой интонацией проговорил:

– Нет, это не так. Вы нравитесь мне, но я не хотел бы привязываться. И вам не стоит, Лора. В любой момент кто-то из нас может превратиться в зараженную тварь, так что сейчас не время для любовных историй.

– А когда же время? Может быть, это последняя ночь, когда мы живы и я хотела бы провести ее именно так.

В ее голосе сквозила такая безутешная тоска, что на короткий миг мне захотелось уступить этому несвойственному ей натиску, но уже в следующую секунду я понял, что уступка моя будет не от желания к ней самой, а всего-навсего проявлением жалости. Как следует осознав это, я твердо решил придерживаться принятого решения. В возникших обстоятельствах оно казалось мне единственно верным.

С моей стороны будет нечестно воспользоваться ее телом, не испытывая при том к ней ничего. Я не был ханжой и будь на ее месте любая другая, пошел бы на это не задумываясь, но с Лорой я так не мог. Только не с ней. Она не заслуживает подобного.

– Простите, Лора… Я не могу. – Я покачал головой, давая понять, что это мое окончательное решение. – Постарайтесь понять, но так будет лучше для нас двоих. Вы слишком молоды и, думаю, вам нужен кто-то, кто ближе к вам по возрасту.

Порывисто отстранившись, она села на матрасе, подтянула ноги к груди и надолго замерла в молчании. Я представить не мог, что она ощущает в данный момент. Должно быть, сгорает со стыда, чувствуя себя отвергнутой, но я не знал, как исправить положение. Я действительно не знал, что делать и что еще говорить – казалось, слова излишни, а любая некстати оброненная фраза может только усугубить ситуацию.

– Нет, Джон, это вы простите, – наконец произнесла она. – Сама не понимаю, как мне это взбрело в голову. Такого больше не повторится.

Рывком поднявшись на ноги, Лора почти бегом направилась к выходу, а я остался лежать на матрасе, таращась в черный потолок. Сон ко мне так больше и не пришел. А еще почему-то вспомнилась ночь, проведенная с Мартой. Сегодняшний случай напомнил мне о ней – тогда все произошло почти так же, с той лишь разницей, что Марту я до одурения хотел.

Глава 41

Морозы не отступали. Они держались уже почти три недели, лишь ненадолго ослабляя ледяные тиски, но сразу же сдавливали их с новой, удвоенной силой. Короткие интервалы передышек мы использовали, чтобы выбраться на улицу в поисках еды и топлива. Расходуя его остатки, Вуд, Ричардсон и Ли в такие дни отправлялись к заливу за рыбой, а Чарли со сворой мальчишек ловил голубей.

Однако проблема заключалась в том, что на улицах голубей не осталось. Замерзшие птицы где-то прятались, а входить в дома, чтобы обследовать чердаки, стало небезопасно. В любом из них можно было напороться на притаившихся тварей.

Каждый раз, как дети отправлялись на охоту, их матери настрого запрещали им входить внутрь зданий, но все равно, пока те не возвращались обратно, сходили от волнения с ума. Тогда к ним присоединились вооруженные мужчины. Я тоже несколько раз участвовал в этих экспедициях.

С опаской мы переступали пороги пустых домов и крадучись забирались под самые крыши, вот только потратив на поиски немало изнурительных часов, как правило, приходили домой ни с чем. Редко когда нам удавалось обнаружить хотя бы с десяток сонных, по виду не совсем здоровых птиц – остальные либо улетели в другие края, либо были выловлены раньше.

А шестого февраля случилось страшное. Рыбача, Тим Ли свалился под лед и больше не выплыл. Когда к проруби подбежали Ричардсон и Вуд, он еще слабо колотил в ледяную стену, отделяющую его от спасительного глотка воздуха, но затем быстро скрылся в глубине могучей реки.

Я не очень хорошо его знал. Мы почти не общались и все, что мне было о нем известно – при жизни он работал экономистом, в свободное время увлекался рыбной ловлей и боевыми искусствами, имел жену и пятилетнего сына. На момент гибели ему было всего тридцать четыре года.

По словам парней, которые стали очевидцами его гибели, скорее всего, он не справился с течением. После падения оно мгновенно повлекло его в противоположном от проруби направлении, а так как он был ослаблен многодневным голодом, сопротивляться ему оказался не в силах. Возможно, его также дезориентировал обжигающий холод воды, но в любом случае Тим Ли покинул нас навсегда.