Buch lesen: «Акрополь»
МАРТ 531 ГОДА ОТ БОЛЬШОГО РАЗДЕЛЕНИЯ
Колония Военной Стратегии СолаС Оранд, куб 23
Космопорт, Экваториальные территории
Джон Эллис смотрит, как на взлетно-посадочном поле приземляется каплеобразный серебристый корабль. Эллис жует во рту сигарету, не прикуривая – на такой жаре сама мысль о курении вызывает тошноту. Наверное, это первый случай в жизни Эллиса, когда его тошнит при мысли о сигарете. Ну и что, думает он, все случается когда-нибудь в первый раз, вот, например, в колонию Оранд прилетает военный Статс-прокурор. Если бы Эллису сказали об этом месяц назад, он бы долго смеялся. Сейчас он не смеется.
Медленно открывается люк, и из корабля появляется фигура в бликующем сером комбинезоне. Эллис прищуривается, не показалось – фигура женская. Он еще раз смотрит на бумагу, которую держит в руках. От жары краска расплывается, но все еще можно различить: «Статс-прокурор Военной Стратегии СолаС полковник Шат Гайлес». Интересно, думает Эллис, когда они там, в центре галактических событий, дают имена своим детям, они не задумываются над тем, что по этим именам невозможно определить, какого пола человек? Эллис прищуривается, глядя на фигуру, которая медленно идет к нему по взлетному полю.
– Вот тебе и номер, – хмыкает рядом Джек Картер, – повезло тебе, Эллис.
– Спасибо, Джек, – Эллис достает из кармана железную фляжку и делает из нее глоток.
По телу пробегает жар, зрение мутнеет, наступает долгожданное спокойствие.
– Как ты можешь пить на такой жаре? – интересуется Картер.
Эллис не отвечает. Нормально он может пить. Без проблем. От асфальта поднимается марево. Эллис замечает, как над взлетным полем медленно парит птица. Мгновение – и птица исчезает в яркой вспышке – срабатывает система безопасности космопорта. Эллис морщится.
Статс-прокурор Гайлес останавливается в полутора метрах от него. У нее идеальное лицо с идеальной фарфоровой кожей, идеальные ровно подстриженные белые волосы доходят до плеч, идеальную фигуру можно использовать как эталон для пошива одежды. Яркие синие глаза смотрят на Эллиса, он смотрит в них и молниеносно трезвеет. У Статс-прокурора мертвые холодные глаза. Эллису на мгновенье становится жутко.
– Кто вы?
– Джон Эллис, – выдавливает он, – старший следователь по особо важным делам полицейского управления Каледонии.
Глаза Статс-прокурора мутнеют. Эллис понимает – она подключается к военной базе данных: «Джон Эллис, 39 стандартных лет, с 515 года БР по 524 год БР следователь по особо важным делам полицейского управления области Каледония колонии Военной Стратегии СолаС Оранд, с 524 года БР по настоящее время старший следователь по особо важным делам полицейского управления области Каледония колонии Военной Стратегии СолаС Оранд. В 528 году БР награжден знаком отличия за добросовестную службу. К военной службе не привлекался. В качестве гражданского лица в военных конфликтах участия не принимал». Это самое малое из того, что сейчас видит Гайлес. Скорее всего, она узнает о нем гораздо больше. Например, то, что его четыре раза хотели уволить за пьянство, или то, что на него написала заявление за преследование бывшая жена. Эллис почти уверен, что интеллект, скрывающийся за идеальными синими глазами, только что узнал о нем гораздо больше, чем он знает о себе сам.
– Я так понимаю, что работать со мной будете именно вы? – спрашивает Гайлес.
Эллис кивает. Да, именно его сочли – по каким-то странным причинам – достаточно надежным, чтобы быть мальчиком на побегушках у Статс-прокурора.
– Хорошо, – Гайлес переводит взгляд на Картера. – А это кто?
– Я… – Картер открывает рот, чтобы ответить.
– Никто, – перебивает его Эллис, – вам ведь ни к чему запоминать лишние имена, правда же?
Гайлес криво улыбается.
Да уж. Дело обещает быть интересным.
Пока они летят от расположенного в экваториальных широтах космопорта до столицы Каледонии города Дориак, Эллис размышляет о том, почему именно Статс-прокурора прислали в ответ на их рапорт в Доминат, столицу Военной Стратегии СолаС. Статс-прокурор – по сути человек, который занимается расследованием военных преступлении, в основном они взаимодействуют с контрразведкой, разбирают вопросы превышения полномочий и прочее. На уровне Статс-прокурора – это как минимум потеря эскадры в военно-космических силах или потеря дивизиона наземными войсками. Почему на богом забытый Оранд присылают такую важную птицу? Эллис краем глаза следит за Гайлес, она смотрит в пустоту. Военная прокуратура – сверхлюди, их головы наполовину состоят из автоматики, им достаточно доли секунды, чтобы получить любую информацию. И еще они могут силой мысли вызвать эскадру и отдать приказ об уничтожении планеты. Как минимум, следует позаботиться о том, чтобы Шат Гайлес разместили с максимальным комфортом.
– Вы хотите отдохнуть после полета? – спрашивает Картер, который отчаянно пытается привлечь внимание Статс-прокурора.
– Я хочу ознакомиться с делом, – отвечает Гайлес.
Эллис чуть заметно улыбается.
– Мы доставим ваш багаж… – продолжает Картер.
– У меня нет багажа, – отрезает Гайлес.
Конечно, у нее нет багажа, она не собирается задерживаться в такой глуши дольше, чем на пару дней.
– В таком случае, если вам что-то понадобится, то я всегда в вашем распоряжении.
Резиновая улыбка Картера становится подобострастной. Шат Гайлес моргает. Проходит секунда, и в кармане Картера звонит телефон, он смотрит на экран, хмурится и мямлит:
– Простите, Статс-прокурор…– он поднимает трубку. – Следователь Картер, сэр, – Да, сэр… Но… Да, сэр.
Эллис слышит громкие короткие гудки. Весь оставшийся полет Картер молчит. Два часа они проводят в полной тишине. Эллис смотрит в иллюминатор, сначала на зеленое полотно экваториальных джунглей, потом на великую пустыню, потом на синюю гладь океана и, наконец, на серые облака, скрывающие Каледонию. Корабль медленно снижается, и, когда он проходит сквозь пелену облаков, Эллис видит яркие ленты эстакад, пронизывающих город Дориак. Ему кажется, что даже сквозь толстые стекла он слышит шум проносящихся автомобилей. Неоновые огни зданий становятся ближе, они отражаются в широких окнах и отбрасывают блики на мокрый асфальт. Оранд – окраина Военной стратегии СолаС, война здесь не идет уже давно, но иногда Эллису кажется, что за это Оранд заплатил ценой вечного полумрака Каледонии. Эллис смотрит на Гайлес и видит, что она улыбается.
Корабль приземляется прямо на крыше полицейского управления, открывается дверь, и в кабину врывается мелкий холодный дождь. Гайлес выходит первой. Эллис хватает Картера за рукав.
– Что он тебе сказал? – спрашивает Эллис, имея в виду телефонный разговор.
– Сказал, что я отстранен от расследования, – мрачно отвечает Картер. – Это ее рук дело, – он кивает в сторону Гайлес.
Да, думает Эллис, это точно ее рук дело, без указания сверху никто не сможет отстранить любимчика начальства Картера от самого важного дела за всю историю Каледонии. Эллис видит, что Статс-прокурор уже вошла в кабину лифта. Кажется, будет интересно.
Картер остается на крыше. Эллис входит в кабину следом за Гайлес, он нажимает кнопку, и лифт медленно едет вниз. Помня об ошибке Картера, Эллис даже не пытается заводить вежливую беседу. Двери лифта открываются на двадцать втором этаже, весь этот этаж специально подготовлен для Статс-прокурора: несколько кабинетов, комнаты для допросов и даже специально оборудованный холодильник, в котором лежит тело. Гайлес пропускает его вперед, Эллис проходит несколько метров по коридору и открывает перед ней дверь. В комнате свежевыкрашенные серые стены, панорамное окно, за которым сияет дождливыми огнями ночной Дориак, посредине стоит широкий стол для переговоров, на стене висит огромный экран с эмблемой полицейского управления Каледонии.
– Вы знаете детали? – спрашивает Эллис.
– В общих чертах, – отвечает Гайлес, – этому делу был присвоен сверхсекретный гриф. Мы не запрашивали подробные материалы, чтобы информация не вышла за пределы Оранда.
Эллис удивляется, но виду не подает. Гайлес садится в кресло и закидывает ногу на ногу, она придвигает к себе стопку чистой бумаги и берет ручку.
– Дело, – Эллис нажимает на кнопку пульта, на экране появляется фотография.
Все ожидаемо – на фотографии труп. Мужчина лет тридцати, лежит на спине, руки и ноги вывернуты под неестественными углами. Фоном для снимка служит желтоватый песок.
– Теодор Верц, – начинает Эллис, и на экране появляется фотография из личного дела, у него светлые волосы, бледное вытянутое лицо и усталый взгляд бесцветных глаз, – врач общей практики госпиталя Святой Елены в Дориаке, Каледония. Тело найдено на территории пустыни Уасет в четырех с половиной тысячах километров от Дориака. Вскрытие провести не удалось, потому что по заключению врачей внутренности Верца превратились в твердую горную породу. Геологи говорят, что это гранит.
Гайлес рисует круги на листе бумаги.
– Дальше, – просит она.
– Верц исчез 7 февраля, 15 февраля метеорологический спутник сообщил об обнаружении человеческого тела. 16 февраля тело Верца было доставлено в Дориак. Госпиталь Святой Елены, где он работал, заявил о его исчезновении 11 февраля, родственников у него не было. По факту обращения провели стандартную проверку, но фактически делу не был дан ход, потому что в указанный период не было зафиксировано криминальных преступлений, жертвы которых походили бы на Теодора Верца. После обнаружения тела мы опросили персонал госпиталя: никто не отметил ничего необычного в поведении Верца, в последний раз его видели 7 февраля около 23:00, когда он закончил вечернюю смену. За последнее время никаких инцидентов в госпитале не происходило. Мы проанализировали данные со спутника. В период с 7 по 15 февраля ни одно транспортное средство не находилось на территории Уасет. У нас нет объяснения тому, как именно тело Верца оказалось в пустыне, и каким именно образом он был убит. Поэтому мы послали отчет в Доминат. Вот, собственно, и все.
На экране живого Теодора Верца снова сменяет мертвый Теодор Верц.
– Я бы хотела осмотреть труп, – говорит Гайлес.
– Конечно, – Эллис открывает дверь, – мы оборудовали морг на этом же этаже.
Оборудовали – это громко сказано, на самом деле морг представляет собой наспех принесенный холодильник и стол патологоанатома. Рядом со столом зачем-то лежат аккуратно разложенные медицинские инструменты. Эллис, честно говоря, очень сильно сомневается в том, что Шат Гайлес будет вскрывать труп сама. Он открывает холодильник и выдвигает поддон с телом.
Теодор Верц лежит на холодном металле, лицо у него такое, как будто бы он умер в полном спокойствии в кругу семьи, прожив достойную и долгую жизнь. Его грудная клетка распорота, под ней виднеется красноватый гранит, повторяющий форму тела. Руки уложены вдоль туловища, и только чуть заметные неестественные изгибы говорят о том, что кости сломаны в нескольких местах. Гайлес не подходит к телу близко.
– Гранит изучили? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Эллис, – типичная порода, выходы которой встречаются на территории Уасет.
– Почему тело не разложилось?
– Еще одна загадка. Днем температура в пустыне достигает пятидесяти градусов, от момента его обнаружения до момента доставки к нам прошло около суток.
Гайлес молчит.
– На что это похоже, Статс-прокурор? – рискует спросить Эллис.
Он ждет, что у него в кармане зазвонит телефон, и он больше никогда ничего не узнает о деле Теодора Верца, но Гайлес отвечает ему:
– Понятия не имею, господин Эллис.
Она выходит из морга и возвращается в комнату с экраном. Эллис следует за ней. Гайлес не садится, она опирается руками о спинку кресла и пристально смотрит на изображение тела. Взгляд ее при этом сфокусирован на экране, из чего Эллис делает вывод, что она находится здесь и сейчас, а не в виртуальном пространстве данных и запросов.
– Вы, конечно же, удивлены тем, что этим делом заинтересовалась Военная прокуратура, – через несколько минут произносит она.
– Не без этого, – осторожно отвечает Эллис.
– Я объясню, – Гайлес поворачивается к нему. – То, что здесь произошло, было произведено с использованием технологий, которыми не располагает Военная стратегия СолаС, очевидно предположить, что имеет место вмешательство некоей иной стороны.
– Альдебаранцы? – глаза Эллиса расширяются.
Гайлес фыркает.
– Зачем альдебаранцам лететь в глубокий тыл СолаС, похищать незаметного врача и ни с того ни с сего его убивать? Они скорее уж превратили бы в камень пару наших крейсеров.
– Я просто предположил, – Эллис примирительно поднимает руки. – Если не они, тогда кто?
– А у вас здесь много инопланетян? – Гайлес криво улыбается.
– Ну послушайте, не могут же это быть Санктумы…
– Эллис, я повторяю свой вопрос: у вас тут так много инопланетян, чтобы выбирать? Чем занимался этот Верц в госпитале?
Эллис подходит к компьютеру, вызывает интерфейс, и на широком экране появляется информация о Теодоре Верце из госпиталя Святой Елены.
– Он был хирургом, – отвечает Эллис.
– А что собой представляем сам госпиталь?
– Черт… – шепчет Эллис.
Сам не понимая, что он делает, Эллис достает из кармана сигарету и закуривает, потом спохватывается, смотрит на Гайлес, но та небрежно кивает головой. Эллис не тушит сигарету.
– Госпиталь Святой Елены – единственная больница, которая принимает тех, кого изгнали из общин Санктумов. Неофициально, конечно. Госпиталь существует на пожертвования, и его руководство утверждает, что не в курсе статуса граждан, которые к ним поступают.
– Те-кто-не-в-списках, – почти скороговоркой произносит Гайлес.
– Да, – Эллис кивает, – те, кто не в списках.
МЕСЯЦЕМ РАНЕЕ
ФЕВРАЛЬ 531 ГОДА ОТ БОЛЬШОГО РАЗДЕЛЕНИЯ
Колония Военной Стратегии СолаС Оранд, куб 23
Дориак, область Каледония
Лиза Карранса не помнила тот день, когда ее включили в Списки. Никто из тех, кого она знала, не помнил. Было только смутное воспоминание о Посвящении: белый свет, яркие фигуры Знающих, волшебный момент, когда на твоем плече появляется знак…
Все, что связано со Знающими, всегда связано с ярким светом и ощущением восторга. Их всех с детства учили испытывать счастье при виде Знающих… Именно так: «испытывать счастье». Она вспомнила, как в первый раз увидела своего Знающего – своего Хозяина. Первый Знающий, которого ты видишь – это всегда твой Хозяин. Ты сразу понимаешь, что это именно он, и даже в первое свое знакомство со Знающими, когда ты еще не умеешь различать их вытянутые долговязые фигуры, всегда залитые ярким свечением, ты уже понимаешь, кто из них твой Хозяин. Хозяин будет с тобой всегда, он будет заботиться о тебе, учить тебя, разговаривать с тобой. Иногда он будет исчезать, но ты всегда можешь рассчитывать на то, что если тебе понадобится помощь, Хозяин откликнется. Хозяин может быть только один. Вы будете вместе, пока вы не умрете. Или пока не умрет Хозяин.
Таков закон. Таково условие включения в Списки.
Лизе отношения со Знающими всегда казались немного странными: у них не было имен, но когда те, кто были в Списках, разговаривали друг с другом, то всегда понимали, о каком именно Знающем идет речь. Иногда после долгого общения с Хозяином, Лиза начинала слышать мысли других людей. Временами это длилось даже день или два, а потом неожиданно прекращалось, как будто кто-то поворачивал невидимый выключатель в ее голове. Иногда Лизе казалось, что у нее в голове действительно был выключатель.
Лет до шестнадцати все они жили в пансионе, учились, получали навыки тех профессий, которыми хотели бы овладеть, примерно раз в месяц они встречались с Хозяевами. Потом наступал момент, когда они переходили на службу. Это было время полное чудес. Первым и самым прекрасным чудом было то, как ты попадал к Хозяину: большой железный куб со стенами, испещренными символами, который закрывался, а потом, когда его снова открывали, то ты оказывался в другом месте. Конечно, это была не магия, не чудо, а просто машина, приручившая законы физики, но все равно, впервые прикоснувшись к чему-то столь явно относящемуся к другому миру, ты понимал, сколько еще тебе необходимо узнать и постигнуть. Лиза тогда к своему стыду испытала не восторг или трепет, а страх. Те несколько мгновений, пока она была заперта внутри куба, показались ей вечностью: стены давили на нее, воздух казался спертым, было трудно дышать. Но потом дверь открылась, и она оказалась в стране чудес.
Говорят, что раньше у людей был Бог, в которого они верили, у разных народов он носил разные имена, иногда богов даже было несколько, но их всегда боялись, любили, мечтали их увидеть и относились к ним с безмерным уважением. Если бы кто-то из людей тогда оказался в жилище своего бога, то он бы понял, что испытывает человек, приступивший к службе у Хозяина. Потом первый восторг проходил. На службе у Хозяина исполнять приходилось мелкие незначительные поручения: что-то кому-то передать, что-то куда-то отнести. Попутно они продолжали свое образование, но уже больше применяя знания на практике: пробовали в действии изученные на уроках машины.
Лиза навсегда запомнила тот день, когда впервые посмотрела в окно жилища ее Хозяина. Однажды она случайно выключила искусственные картины и со смесью ужаса и восторга смотрела на то, что открылось ее глазам: великая пустота космического пространства, ожерелья звезд и галактик, облака сумрачной звездной пыли. Зрелище захватило ее, но еще больше ее поразило осознание того, что если у людей когда-то и были боги, то они должны были обитать именно в таком месте, в вечной пустоте.
Два года она провела у Хозяина, потом вернулась обратно.
Из-за поворота появилось огромное мраморное сооружение, испещренное знаками на языке Знающих. Эти письмена рассказывали об их величии, безмерном великодушии и сострадании к людям. В школе тех, кто был в Списках, заставляли учить эти письмена наизусть, и Лиза до сих пор их помнила. К зданию вела широкая лестница, каждая из ее ступеней символизировала этап на пути к Знанию. Знающие называли ее лестницей Философии. Как это понимала Лиза, Философия была одним из их столпов, каждый Знающий владел всеми ее тонкостями в совершенстве, которого человек никогда не достигнет. Высшие существа. Боги, если люди действительно когда-то верили в богов.
Темное небо было затянуто тучами, налетел неожиданный порыв ветра, а потом наступила почти совершенная тишина. Лиза начала подниматься. Лестница состояла из пятидесяти восьми ступеней, и те, кто был в Списках, в своем обучении проходили ступень за ступенью по мере того, как постигали священные знания. Говорят, что лучший добрался до двадцать первой ступени, выше не удалось подняться никому, потому что человеческая жизнь слишком коротка, чтобы постичь Философию в ее полной мере. Знающие, конечно, овладевали всеми ступенями еще в начале своей жизни. Иногда понимание этого вызывало у Лизы странную злость. Почему человек не может достичь того, чего может достичь Знающий? Она держала эти мысли при себе. Впрочем, сейчас она вполне могла бы сказать это вслух, потому что ей уже никогда не подняться выше двенадцатой ступени лестницы Философии. Такие незрелые размышления, наверное, вполне соответствуют этому уровню.
Лиза грустно улыбнулась, но не стала задерживаться на каждой ступени, как это делали падшие до нее. Да, Лиза знала, что делали другие падшие, потому что раз или два она наблюдала за теми, кто проходил свой последний путь по лестнице, иногда даже за кем-то, кого она знала по собраниям тех, кто в Списках. В основном все были готовы к этому моменту: этому учат в самом начале, говорят, что такой день может наступить, и нужно встретить его с покорностью и с достоинством. Но не всем это удавалось. Некоторые падшие плакали, многие подолгу стояли на ступенях лестницы.
Лиза поднялась на площадку перед огромной аркой входа, она не поддалась искушению оттянуть неизбежное хотя бы на несколько минут и сделала шаг вперед. В глубине исполинского зала она увидела сияние, которое могут излучать только Знающие. Лиза подходила все ближе, и перед ней из темноты возникало все больше и больше ярких фигур. Они были залиты светом, который излучали их тела, Лиза иногда ловила себя на мысли, что даже не знает, есть ли у них лица: угадывались смутные очертания голов, руки, ноги, но никогда не было видно лиц. Знающие стояли полукругом вокруг знака на полу. Этот знак имел два значения: прощение и служение. Он был основой для того знака, который носила Лиза и каждый из тех, кто был в Списках. Лиза остановилась в центре знака. Знающие разделились, и один из них оказался прямо перед ней. Лиза попыталась поймать его очертания сквозь свет, но как всегда уловила лишь легкую призрачную тень. Лиза разорвала рубашку на левом плече так, что стал виден ее знак.
– Мы здесь в час скорби, когда один из нас покинул этот мир, – произнес Знающий.
Лиза кивнула, она заметила, что Знающие вокруг нее тоже кивают.
– Он был хорошим господином и Хозяином, – продолжал Знающий, – и долг обязывает нас отдать ему последние почести, – и снова кивки в тишине. – Тем самым мы говорим о том, что ни мыслью, ни поступком не посягнем на его имущество, и мы перечеркнем его знак как дань скорби и уважению.
Знающие говорят ритуальные слова, которые человек не может произнести. Лиза сжимает зубы, она знает, что боли не будет – ведь не было же больно, когда ей нанесли знак. Боль была не физической.
Вспышка. Легкое покалывание в предплечье. Больше ничего. Знающие растворились в темноте. Лиза опустила глаза на свою руку: знак из цветного стал черно-белым, теперь его перечеркивала жирная линия.
Не прошло и минуты, как она осталась одна.
Много часов спустя темнота опустилась на город, стирая грани его очертаний. Лиза Карранса стояла на высоком пешеходном мосту над сияющей огнями магистралью. Автомобили внизу проносились так быстро, что глаза не успевали поймать их контур – только полосы света, которые оставляли фары. Эти яркие полосы были красными, белыми, оранжевыми, иногда чуть синеватыми. Лиза смотрела вниз, прижавшись к ограждению.
Они дали нам и это, подумала она, провожая слезящимися от ярких цветов глазами след очередного автомобиля. Они дали нам столько сокровищ, но еще больше оставили себе. Мы этого не заслужили. Лиза провела рукой по волосам.
Когда умирает Хозяин, тот, кто в Списках, должен навсегда оставить свою прежнюю жизнь и уйти в небытие вслед за ним. Это не обязанность – это добровольный выбор, но разве можно сделать другой выбор, когда с раннего детства о тебе заботятся, тебя опекают, любят? Не было бы предательством не исполнить ту единственную обязанность, которую на тебя налагает то, что большую часть своей жизни ты проводишь в стране чудес? Можно ли проявить столь явную неблагодарность перед теми, кто делал твою жизнь прекрасной?
Да… – прошептал предательский голос в голове Каррансы, – ты не должна им ничего, ты не сама включила себя в Списки.
Но Лиза была в Списках. Таковы были правила. Таков был заведенный порядок вещей.
Она перегнулась через ограждение. Легкость полета, когда плоть уже не имеет значения. Потом удар. Удар избавил ее от сомнений.
Тусклый свет, кусок стены в желтоватых разводах, откуда-то издалека доносится крик. Лиза попробовала пошевелиться, и боль пронзила тело, но только правую сторону – левой стороны она не чувствовала. Горло саднило. Она открыла глаза – предметы расплывались, невозможно было сфокусировать взгляд. В мутном свете что-то шевельнулось, Лиза поняла, что рядом с ней кто-то есть, она попробовала спросить, где она и что с ней произошло, но из горла вылетел только тихий стон.
Потом снова темнота.
Когда она открыла глаза в следующий раз, то увидела все ту же желтоватую стену, покрытую неровными слоями краски, которые Лиза в первый раз приняла за подтеки. Все еще была боль, но на этот раз она хотя бы могла чувствовать свое тело. Медленно, миллиметр за миллиметром она повернулась на спину. Это заняло целую вечность. Теперь Лиза видела рядом с собой стойку с капельницей и экран, на котором медленно шли кривые ее сердечного ритма. Все очень старое. Лиза сглотнула – резь в горле ушла, появилось смутное чувство голода, но оно казалось очень далеким, как ощущение из полузабытого сна. Лиза попыталась сесть, но поняла, что переворот отнял у нее все силы. Раздался громкий писк. Она снова заснула.
На этот раз она услышала голоса. Говорящие были далеко, но она различала отдельные слова. Во фразы они не складывались, да и Лиза с трудом улавливала их смысл. Боли было меньше, она стала тупой и ноющей, в основном она была сосредоточена в левой стороне тела. Ребра как будто стянули чем-то жестким, каждый вдох давался с усилием. Лиза открыла глаза: желтые стены исчезли, теперь они стали зеленоватыми, с такими же неровными разводами краски. Где я? Лиза пошевелила рукой, убедилась, что может это сделать и осторожно поднесла ладонь к лицу. Ощущение собственной кожи показалось странным и незнакомым. Лиза посмотрела на свою руку: кожа была бледной, с ясно проступающей голубоватой сеткой вен, ногти посинели. Лиза вдруг обратила внимание, что ногти на руках достаточно длинные, хотя она обрезала их всего за пару дней до своего падения.
Падение…
От этого воспоминания вся боль в теле вспыхнула и сосредоточилась в сердце, рядом на мониторе бешено запрыгали линии. Снова резкий писк. Нет! Я больше не хочу спать! Но сон не наступил, издалека донеслись быстрые шаги, потом звук открываемой двери. Лиза отшатнулась, как будто бы вошедший человек мог причинить ей боль. От резкого движения потемнело в глазах, Лиза вдруг подумала, что если притворится спящей, то ее не будут заставлять спать еще. Она замерла и закрыла глаза, попыталась успокоить свое дыхание и сосредоточилась на слухе. Человек подошел к ее кровати и остановился рядом. Больше Лиза ничего не слышала. Наверное, он смотрит на монитор и пытается понять, почему сработал сигнал тревоги. Лиза не шевелилась. Как назло начала нестерпимо чесаться нога. Раздался шелест, распечатывает показания, догадалась Лиза. Шелест принтера сменился шуршанием бумаги, неторопливым, как будто бы кто-то спокойно просматривал распечатку. Скрежет стула. Садится рядом, поняла Лиза. Этого ей хотелось меньше всего. Кто это может быть? Врач? Да, но какой? Лиза внутренне сжалась. Она слышала о том, что случалось с падшими, которые не исполняли свой долг: у них было жилье, дотации, но они были навсегда оторваны от общества – люди все еще видели в них тех, кто в Списках, а те, кто в Списках, отказывались их принимать. Можно было жить, изображая обычного человека, но такой обман легко было раскрыть, и тогда падшего ждала полная изоляция, и ему или ей приходилось менять место жительства. Фактически у падших не было прав: они не могли работать, не могли учиться. Падших, выбравших такую жизнь, было мало, сама Лиза не знала ни одного, только слышала разговоры. Впервые она задумалась над тем, сколько из них, теперь опозоренных до конца своих дней, хотели принять свою смерть, но были спасены, так же, как она сама сейчас.
Лиза чуть приоткрыла один глаз: около ее кровати на стуле сидел человек, в одной руке у него был пластиковый стакан, в другой – распечатка, судя по виду кардиограмма. Лиза осмелилась открыть глаз чуть шире, но лицо человека скрывала бумага, на нем был белый халат. Все-таки врач. Он встряхнул распечатку, и Лиза поспешно закрыла глаза. Повисла тишина. Человек начал что-то напевать себе под нос, Лиза снова решилась на него посмотреть, и поняла, что он уже отложил распечатку.
Лиза снова закрыла глаза.
– Я все вижу.
Лиза сжалась в клубок под одеялом, почти инстинктивно стиснув кулаки. А что если никаких падших, которые не исполнили свой долг, нет? Что если их убивают, чтобы не создавать опасных прецедентов? Не говори ерунды, резко одернула она себя. Если бы они хотели тебя убить, то сделали бы это сразу, незачем сначала спасать тебя, а потом убивать. Но если это часть обряда, о которой никто не знает? Ну да, конечно, обряд, о котором никто не знает. Знающие – это мудрость и свет, от них не нужно ждать первобытной жестокости.
Лиза открыла глаза.
На стуле рядом с кроватью сидел человек с усталым бледным лицом и сосредоточенно смотрел на нее. Лиза обратила внимание на странный цвет его глаз. Наверное, серые, подумала она, потому что на самом деле они казались выцветшими. Грязные светлые волосы были взъерошены, как будто бы он пытался причесать их пальцами, а потом бросил эту затею. На нем был белый халат, на котором ярко выделялось несколько темных пятен от кофе.
– Вы врач? – спросила Лиза.
Он кивнул.
– А вы кто?
Лиза запнулась. Только тут Лиза заметила, что он улыбается. Хотя почему он не должен улыбаться?
– Не знаю, – честно ответила Лиза.
– Не помните, как вас зовут?
Он посмотрел на монитор, потом снова внимательно посмотрел на нее. Лиза тоже невольно перевела взгляд на монитор, но ничего не поняла.
– Вы помните, как вас зовут? – повторил он.
Лиза заколебалась. Она помнила, но не была уверена, что стоит называть свое имя. А что если после этого ее сразу же выкинут на улицу? Она больна, с ней явно что-то не в порядке, после того, как она упала с моста. Как быть тогда? Лиза готова была принять быструю смерть, но медленно умирать в подворотне от заражения или потери крови она не собиралась. Так и не найдя решения этой задачи, она снова решила не отвечать.
Человек вздохнул и откинулся на спинку стула.
– Слушайте, я понимаю, чего вы боитесь. Мы видели ваш знак, и вы все еще здесь.
– Черт… – прошептала Лиза.
Должно быть, она действительно больна. Конечно, они видели ее знак – она же в больнице.
– Где я? – спросила она.
– Госпиталь Святой Елены.
Лиза никогда раньше не слышала о таком.
– Святой Елены? – переспросила она.
– Остальные отказались вас принимать.
Лиза криво улыбнулась – все начинало вставать на свои места.
– Ладно, – врач кивнул, – если вам будет легче, то представлюсь я. Меня зовут Теодор Верц, я вас оперировал.
– Оперировал… – эхом отозвалась Лиза.
Она снова посмотрела на врача. На его лице застыла искусственная улыбка.
– Лиза Карранса, – наконец, сказала она.
Верц обернулся, как выяснилось, чтобы взять со стола карту и, видимо, написать в ней ее имя.
– Почему я жива? – спросила Лиза.
– Ну это проще простого, – Верц продолжал писать. – Вы упали с моста не на проезжую часть, как вам того, несомненно, хотелось бы, а на разделительное ограждение…
– Вы не понимаете… – резко прервала его Лиза.
– Теперь ваше понимание и великое предназначение никому не интересны. Лучше вам это понять здесь и сейчас, а не когда вас выпишут. Так вот, вы упали на разделительное ограждение, одна из машин только задела вас. У вас была сломана спина, правая рука и ребра, трещина в черепе, проколоты левое легкое и сердце, множественные повреждения внутренних органов. Легкое спасти удалось, сердце нет. Остальное мы вам восстановили. Хоть мы и госпиталь Святой Елены, а не прибежище Великого Медицинского знания, и прикосновениями лечить не можем, но кое-что у нас пока еще получается, – он отложил карту, – так что дня через три, когда достаточно окрепнете, можете выходить в большую жизнь. Вопросы?
