Buch lesen: «Обезглавленный девиант»

Солнце мягко пригревало, и снег чуть ли не таял на глазах, поблёскивая во всех сторонах. Чёрные проталины выбивались из общего пейзажа, как уголь. Снег уже изрядно сошёл повсеместно, уступая место новой, живой зелени. Тоненькие сосны, ещё не снесённые ледорубами или бульдозерами бизнесменов, вытягивались в полный рост, словно тянулись к небу. Апрель.

Медведица лежала убитой в большой лужи крови, натёкшей из многочисленных ран. Медвежонок, тоже застреленный, лежал чуть подальше. Охотники выволокли его из берлоги, предварительно выстрелив пару раз. Пёс всё ещё лаял и рычал, но теперь Водкин снова держал его на поводке. Лицо его, изрядно обмёрзшее и ощетинившееся, сияло удовлетворённой улыбкой. Он, как и любой охотник, получал настоящее удовольствие от убийств. Он даже возбудился, увидев агонию животного.

Романовский же тяжело дышал и отряхивал свой тёмно-синий комбинезон от снега. В одной руке он сжимал разряженный карабин – все пули охотник выпустил в медведицу, а теперь смотрел на её труп очень злобно. Ему хотелось её оживить, чтобы ещё раз убить.

Когда медведица выскочила из берлоги после первых выстрелов, она хотела кинуться именно на него, защищая своего малыша, и он, отпрыгнув назад, споткнулся и упал. Повезло, что Водкин и Плиннер принялись стрелять в неё с двух сторон из своего оружия. И она никак не могла понять, на кого броситься. Падала, поднималась, опять падала, истекая кровью. Никаких престарелых двустволок, только новенькие карабины.

Расстреляли её без всякой жалости, даже с большим удовольствием, а потом и её медвежонка. Каждый из охотников получил несказанное наслаждение, достреливая животное, слыша его стоны и хрипы. Медвежонка Романовский даже пнул.

– Доставай камеру, Яша, – сказал он Плиннеру.

Худощавый Яков Яковлевич повесил на плечо свой карабин, едва ли не больше него самого, и принялся доставать из кармана «Айфон». Неуклюже – толстые перчатки лишили его проворности, хоть он и никогда не отличался её. Финансовому директору транспортной компании ни к чему проворность. Там нужно высшее образование, усидчивость и любовь к цифрам. Он ещё любил убивать, конечно. Но это, как говорится, занятие для настоящих мужчин, так что всё нормально.

Водкин же, бывший из всех троих самым молодым, самодовольно улыбался. Это была его не первая охота и, естественно, не последняя. Кроме крутого карабина в руках, у него на поясе ещё и висел широченный охотничий нож, которым он перерезал горло или потрошил живот. Парень внимательно наблюдал, как Плиннер стал фотографировать Романовского – тот горделиво поставил свои кожаный ботинок на убитую медведицу, шерсть которой превратилась в красно-коричневое месиво и застыло култыхами. Он позировал, величаво вскинув своё оружие, может быть, даже представлял себя великим императором, выигравшим тяжёлую битву…

– Как я получился?! Как? – спрашивал Романовский, и Плиннер отвечал ему, что он «очень хорошо получился».

Потом они поменялись местами. Фотографироваться не стал только лишь Водкин – он не любил фотографии, и ему совершенно было плевать, что там запомниться от его жизни, а что – нет. Он жил здесь и сейчас.

Пёс же, сорвавшись с поводка, принялся обнюхивать кровь убитых и рычать.

– Поехали, – сказал Романовский. – Времени уже много… А там водка греется и бабы стынут.

Бросив тела убитых, как, собственно говоря, и своего пса, они двинулись обратно – их внедорожник стоял поблизости. Ельник был крайне редкий, и охотники смогли забраться

очень далеко. Поехали довольно рано, ещё затемно. Каждый предвкушал что-то мощное… И предчувствия их не подвели.

Внедорожник серо-стального цвета с огромными колёсами и тяжеленным кенгурятником зафыркал, зарычал и рванулся вниз – обратно к цивилизации… Городские здания показались через час, не раньше.

– Поговорим о делах, – сказал Плиннер внезапно.

– Давайте только не сегодня. Единственный выходной! – взмолился Водкин. – Надо отдохнуть…

– На том свете отдохнёшь, – огрызнулся Романовский. Он лично сидел за рулём внедорожника и злобно крутил руль. Казалось, он всё делал злобно – такое уж лицо у него было. Тяжёлый лоб, густые брови, пухлые губы. Глубоко посаженные глаза.

– Со мной связался человек по фамилии Нухаев. Очень влиятельный человек, – произнёс Яков Яковлевич Плиннер.

– И что же ему нужно?

– Он сказал, что другой влиятельный человек… Чью фамилию он не назвал, конечно… Ищет себе девушку. Так сказать, домработницу, – Плиннер усмехнулся собственным же словам.

– И что? – раздражённо спросил Романовский.

– И ничего. Водкин, это задача как раз по тебе. Найди девушку лет девятнадцати, светленькую. С синими глазами.

– Я-то тут при чём? – задохнулся от возмущения Водкин.

– Ну, ты же у нас надзиратель в приюте трудового исправления. Поройся. По сусекам поскреби. Найдёшь?

Последнее слово было сказано с такой убедительностью и таким нажимом, будто Яков Яковлевич и вовсе не спрашивал, а лишь утверждал, приказывал.

– Нет-нет, это без меня, – резко ответил он. – В прошлый раз вот…

– Не ной, – отрезал Романовский. – Тебе сказали: найдёшь. Из семьи алкашей каких-нибудь. Воровку… Или кто там у вас в приют поступает. Привезёшь.

– Да как я могу это сделать?! – вспыхнул Водкин. – Карл Маркович будет против… Да и Костылёв…

– У Карла Марковича твоего рыло в пуху похлеще, чем у нас всех вместе взятых. Или ты думаешь, что он такую ряху наел на бюджетных харчах? Добрая душа, взвалил на себя заботу о несчастной поросли, споткнувшейся и сбившейся с дороги… Уж я-то знаю, какие скелетища у твоего Карла Марковича в шкафу.

Водкин фыркнул.

– Конечно, ты знаешь, ты же Майор, – прозвище у Романовского было под стать званию. – Только почему вы не можете сами приехать, сказать так и так…

Яков Яковлевич и Всеволод Владиславович удивлённо вытаращились друг на друга, а потом обернулись на Водкина. На лицах их читалось крайнее удивление.

– Ты что, сбрендил? – спросил Романовский. – Я же говорю, что у твоего хозяина подворотня тёмная. С ним опасно иметь дела. Поэтому надо всё сделать так, чтобы стояла тишина. Чтобы круги по воде не расходились. Понял?

– Какой же ты косноязычный, – выдохнул Плиннер.

– Карл Маркович не из таких людей, за чьей спиной можно проворачивать дела безнаказанно, – уклончиво отозвался Водкин.

Романовский посмотрел на него в зеркало, и взгляд его показался невероятно тяжёлым, будто вместо зрачков у него расплескалась ртуть.

– Выбора у тебя нет, мальчик. Тут одна лодка. И ты в ней – собака.

Плиннер заулыбался. Видимо, сия реприза понравилась ему.

Щёки Водкина вспыхнули ярко-красным, будто он обмазался вареньем.

– Может, Карл Маркович и ничего не заметит… Ну, подумаешь, воспитанница утонула в унитазе, с кем не бывает, да… Но Костылёв…

– А Костылёв это…

– Костылёв это главный надзиратель и редкостный сукин сын, – ответил Плиннеру Водкин. – Раньше там был нормальный парень, Раневский. Но тот уволился, и вместо него взяли Костылёва. А он редкостный… Блюститель инструкций. Хоть подростню и терпеть не может, а против инструкции не попрёт. Следит яростно, чтобы никто не вспарывался, не травился, не пропадал и не мыл ладошками писсуары.

– Неужели там нет больше нормальных работников? Темнишь, парень, – улыбнулся Плиннер, обернувшись. Во взгляде его сквозил холодный металл.

– Есть, – после некоторого раздумья ответил Водкин. – Что-нибудь придумаю.

– Ты уж придумай, – бросил Романовский. – Не разочаровывай меня.

– Завтра заезд. Как раз присмотрю там кого-нибудь.

– Почему нельзя присмотреть кого-то из тех, кто уже есть? – не унимался Романовский.

– Потому что старые уже примелькались. И воспитателям, и Костылёву, и самому Карлу Марковичу, – огрызнулся Водкин. – Проблемы будут.

– Тебе виднее, конечно. Но на следующей неделе уже должен быть результат, – заметил Плиннер. – Всё понятно?

Водкину всё было понятно, и он ничуть не собирался спорить. Конечно, ему зудело сказать что-нибудь поперёк, чтобы эти две престарелых скряги с эго, раздутым до размеров Африки, заткнулись и не смели ему указывать, но ничего сколько-то приличное ему в голову не приходило. Его подростковая взрывчатость зачастую мешала коммуникации не только с персоналом приюта, но и с его обитателями.

– Если бы у вас был собачий приют, вы бы могли сказать, что они погибли от голода или замёрзли, – рассмеялся Романовский, словно подумал о чём-то похожем. – А теперь ломай тут голову, да?

Водкин промолчал и в этот раз. Ему расхотелось ехать к элитным проституткам и дорогому алкоголю, чтобы «выходнячить», как двое других его знакомых. Друзьями их нельзя было назвать, конечно… Водкин чувствовал себя всё чаще придворным шутом, и его это ужасно бесило.

В город они приехали к полудню, и Водкин окончательно исхмурился.

– Останови здесь, – бросил он Романовскому, когда они ехали мимо «Театра высокой игры Евгении Серебренниковой». Большое светлое здание с просторными окнами, выходящими на солнечную сторону. Летом, наверное, там непереносимая духота, но весной или зимой там поистине хорошо. Водкин так предполагал. Театры не любил. Как и фильмы. Он вообще ничего не любил. Даже себя.

Романовский удивлённо вскинул брови.

– Ты с нами не поедешь сегодня?!

– Нет. Что-то устал.

– Вот тряпка, – буркнул Майор, но стал спешно притормаживать. – Иди простынку смени, малец.

– И тебе удачи.

Как только Водкин открыл дверь, чтобы вылезти, Плиннер обернулся тоже. Лицо его очень изменилось, стало застывшим, будто он нацепил на себя пластиковую маску из придорожного магазинчика дешёвых сувениров.

– Эй, парень. Не забудь. На следующей неделе. На той, которая начнётся завтра.

Водкин оценивающим взглядом окинул впереди сидящих джентльменов и с размаху захлопнул дверь внедорожника. Когда же он пошёл прочь, Романовский открыл дверь и что-то кричал ему в спину. Гневно, гнусно. Но он не оборачивался, идя по тротуару мимо «Театра…», ещё дальше, где столпотворение сигналящих машин начало рассасываться.

Остаток дня он провёл в одиночестве, обнимаясь с синей бутылкой дорогого алкоголя. На чём-на чём, но на таком Водкин не экономил. Может быть, его фамилия обязывала быть таким разборчивым, может быть, ещё что. Завтра ему предстояла очередная смена в учреждении «ПТИЦА». Кроме того, ожидался завоз новых воспитанников – подростков, нарушивших закон, но не по тяжёлым статьям. Или подростков, оставшихся без попечения родственников. Или подростков, у которых очень сильно хромала дисциплина, они не уживались в коллективах, чинили беспорядки в своих учебных заведениях.

В «ПТИЦЕ» им прививали любовь к труду, давали образование. Сам же Карл Маркович – меценат-основатель, говорил, что «каждый имеет шанс на исправление, каждый имеет шанс вернуться на дорогу, если вдруг споткнулся и потерял её из виду в темноте диких зарослей цивилизации».

Туда направляли подростков, которых не могли направить в детский дом – из-за возраста, ибо каждый воспитанник уже достиг восемнадцати лет, но которых и не отправляли в исправительную колонию – за примирением сторон после возбуждения дела или по причине не особой тяжести правонарушения. Можно было назвать это учреждение «ВТОРОЙ ШАНС», но Карл Маркович придумал другое, аббревиатуру.

Водкин напился до беспамятства. Это звучало очень бы забавно, но самому парню было не до смеха. Он видел, что ему пытался дозвониться Бурьянов – старший надзиратель, ответственный за завоз новеньких, но Водкин не взял.

«Да пошёл ты», – подумал он и закрыл глаза.

В его маленькой коричневой квартирке, прокуренной насквозь, бубнил маленький телевизор, стоявший на старой облупившейся тумбочке. В ней он хранил кучу денег, заработанных на левых схемах с Романовским и Плиннером. Но никуда не тратил. Водкин сам себе поражался – он никогда не слыл алчным, но каждый раз впутывался в разные дела. То ли азарт им двигал, то ли ещё что… Деньги у него лежали бумажным грузом и обесценивались.

И сейчас он задумался опять… Перед ним стояла новая задача, которую предстояло выполнить, и думая о ней, его сознание мылилось, расплывалось, он медленно соскользнул в тяжёлый и утомительный сон, наполненный криками людей, животных и кровью, разливающейся по снегу страшными, живыми цветами с переливающимися лепестками.

Утром, когда он пытался оторвать голову от подушки, он чётко ощущал, как она трещит по швам, пульсирует и раскалывается от выпитого накануне. Парень поднялся, украдкой поглядывая на экран телевизора. Его шатало из стороны в сторону, а к горлу подкатывала тошнота, сопряжённая с отвратительным алкогольным привкусом.

Оказалось, что Бурьянов звонил ему целых три раза – или тоже был пьян, или хотел сказать что-то важное.

«Пошёл ты, ещё и так терпеть тебя всю неделю, – подумал Водкин и принялся натягивать на себя рубашку болотного цвета, смятую, скомканную. – Как будто из жопы».

Он вышел из своего заплёванного подъезда. Утро оказалось пасмурным, радикально противоположным вчерашнему солнечному воскресенью. Водкин прошёл до трамвайной остановки, засунув руки в карманы куртки. Его глаза блуждали по длинным юбкам и тёплым толстым колготкам встречных девушек и серым капюшонам встреченных мужчин.

Путь был неблизкий – «ПТИЦА» находилась за городом, как психушка или тюрьма, но больше собой напоминала коричневый особняк за каменным забором. На железных воротах красовался золотистый аист – логотип, придуманный лично Карлом Марковичем.

Работники туда добирались и на своих автомобилях, и на такси, и на автобусах… Водкин ездил на автобусе – особенно это пригождалось в зимнее время. Никаких запар с личным автомобилем, стоянкой, морозами, антифризами, сезонными шинами…

Хоть иногда он и полчаса ждал автобус, но всё равно не отказывался от этой привычки. Это, конечно, породило множество колкостей от коллег.

«Знаешь, кто такой лох? – спрашивал у Водкина Бурьянов – тот старший надзиратель. Маленький такой, с рыжестью в своих серо-коричневых волосах и гроздью красных родинок на щеке. – Лох – это каждый пассажир автобуса старше тридцати лет».

И после этого Бурьянов смеялся своим скрипучим задыхающимся смехом.

«Я даже мать твою купить мог бы, не то что машину», – думал в ответ Водкин, но вслух ничего не говорил. Бурьянов – правая рука Костылёва. Злющий сукин сын. Как Романовский, но только в персиковой робе надзирателя. И ругаться с ним нельзя… А место в «ПТИЦЕ» не такое плохое. Тепло, да и кормят. Что ещё надо для счастья? Плюсом работка от Майора и Плиннера… На безбедную старость он уже накопил.

Автобус урчал, кряхтел, плевался, но всё же смог доставить Водкина до конечной остановки – оттуда он топал пешком в одиночестве, но это его не смущало. Плохо заасфальтированная дорога, змеящаяся посреди жиденького соснового леса, вела его прямо к воротам «ПТИЦЫ».

Учреждение виднелось ещё издалека – полностью коричневое, дубовое, огороженное серой каменной стеной, чтобы никто точно не смог сбежать из этого прекрасного и, что самое важное, такого приятного места. И, кроме стены, почти на всех окнах двух этажей были металлические решётки. Их не было только на самом верхнем, на третьем. И в одном месте второго этажа… В медсанчасти.

В воротах было небольшое окошечко, напоминающее собой выпуклый телевизор – своеобразный домофон с кнопкой микрофона. Водкин знал охранников – сегодня понедельник, а значит, настало время для смены весёлого парня по фамилии Шеварднадзе. Водкин нажал кнопку и гнусаво сказал:

– Открывайтесь, мать вашу. Хватит спать.

Почти мгновенно прозвучал длинный звук, оповещающий открытие ворот.

– Ты знаешь, что «дзе» значит «сын»? А «швили» значит «ребёнок»?

– Знаю, – ответил тот протяжно, – ты мне это каждую смену повторяешь. Тебе не надоело?

– Надоело.

– Слава Вселенной. Я рад это слышать… Кстати, мальчик мой, а ты знаешь, что «ин» означает благородное происхождение? А «ов» – крестьянское? У тебя дворянская фамилия. Жаль, что имя не дворянское.

– Знаю, – ответил Водкин, продолжая топтаться н мете. Никак не хотелось ему заходить внутрь, но надо было. Он поплёлся на работу.

Двор «ПТИЦЫ» был очень просторным – к крыльцу вела вымощенная камнем тёмная дорожка. Её каждый день подметал дворник, потому она блестела. Вокруг ещё лежал снег с проталинами, но через три недели тут будет кругом зелень. Именно здесь происходил первый инструктаж новоприбывших воспитанников. И сегодня будет очередной завоз.

С другой стороны «ПТИЦЫ» была построена спортивная площадка с примыкающим к зданию инвентарным помещением и парковкой автомобилей для работников. Туда был сделан специальный заезд с другой стороны. Внутри же учреждения – урочные аудитории, административные помещения, актовый зал, санчасть, столовая и целый этаж для ночёвки персонала, включая охранников.

Надзиратели в «ПТИЦЕ» работали сменами. Кто-то выходил в день, кто-то в ночь. Пять через два. Водкин работал днём… Как и Бурьянов.

Только войдя внутрь двора, Водкин увидел на крыльце парня с рыжевато-коричневой шевелюрой и в ярко-красном свитере. Он курил, и плечи его мелко подрагивали. Он озяб, но всё равно стоял. Небольшого роста, неприятный такой… Брр. И как он раньше этого не замечал?

– Много наубивал, живодёр чёртов? Маньяк, – приглушённо сказал Бурьянов, не вынимая сигарету изо рта. Ему было, на самом-то деле, плевать на животных каких бы то ни было, попросту он любил язвить всё время и над всеми, кроме Костылёва и Карла Марковича.

– Много. Кровищи была уйма, – ответил Водкин. – Ты бы только видел.

Он шёл не спеша, хотя понимал, что Бурьянов стоит здесь не просто так.

– Ты хоть подрочил? – не унимался старший надзиратель.

– Дважды… Чего ты выперся и почему одет не по форме, салага?

– Имею право, – Бурьянов швырнул окурок в Водкина, но не докинул. Зевнул. – Ты почему трубку не брал, когда я тебе звонил? Ты позабыл «инстру-у-укцию»? – он протянул последнее слово в своеобразной манере, как говорил Костылёв. Они все знали, что устав учреждения был превыше всего для него.

– Спал, наверное… А что ты хотел? Соскучился по мне?

– Хотел убедиться, что ты выйдешь на работу… На самую лучшую работу в мире. Принимать пополнение.

Водкин встал рядом с Бурьяновым на крыльце.

– Выйду, куда я денусь. Кушать-то хочется.

– Да, ты ещё тот дистрофик.

Водкин презрительно осмотрел Бурьянова, бывшего вдвое меньше, чем он сам, тяжко вздохнул, а потом пошёл в здание. Высокая, резная дверь действительно могла принадлежать какому-нибудь роскошному особняку, а не «ПТИЦЕ».

Внутри «ПТИЦА» отличилась длинными и хорошо освещёнными коридорами, свет здесь жгли нещадно, киловатты накручивались сутками. Стояла относительная тишина – время только подходило к семи утра, а значит, подъём ещё не трубили. По этой-то причине Бурьянов был не в надзирательской робе. Его смена не началась.

Он попытался что-то рассказать Водкину, но последний не стал слушать его невнятные скабрезные истории, а пошёл на верхний этаж – закрытый.

Первый этаж «ПТИЦЫ» представлял собой сборище административных помещений. На входе – пункт охраны, где сейчас сидел Шеварднадзе за закрытой дверью и смотрел по камерам за тем, что происходит в стенах сего благопристойного заведения. «Охранницкая» скрывалась за закрытой железной дверцей зелёного цвета, и внутренности её не просматривались из коридора, то есть новоприбывшие воспитанники не могли беспрепятственно туда попасть.

Дальше же шёл «приёмник» с красной дверью, на котором висела табличка «КАБИНЕТ УЧЁТА И КОНТРОЛЯ». Именно отсюда начиналась новая жизнь воспитанников, привозимых дребезжащим автобусом. Там работала красотка по имени Октябрина.

После него – «КАБИНЕТ ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ». В нём составлялись все программы – и не только образовательные, но и трудовые, ведь воспитанники облагораживались ещё и физической работой. Что, как не ручной труд, может изменить сознание человека в лучшую сторону?! Больше ничего.

«КАБИНЕТ ГЛАВНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ» находился в одном конце первого этажа, но Костылёв редко там появлялся – он старался контролировать всё лично и сутками бегал по этажам, исправляя нарушения. Рядом с его-то кабинетом и высилась деревянная лестница на другие этажи. И там же был выход на задний двор со спортивной площадкой и пресловутыми складскими помещениями, на которые завозили продукты.

В другом же конце первого этажа был спуск в «карантинную», как её называли воспитанники, хотя это было просто сборище унитазов и душевых на нулевом уровне. Их водили туда под присмотром; окон там не было вообще, только длинные белые плафоны.

Второй этаж «ПТИЦЫ» был отведён под классы, где воспитанники занимались науками под руководством учителей. Решали математические задачки, писали диктанты, изучали юриспруденцию и маркетинг, соционику и естествознание. Одно крайнее крыло второго этажа включало в себя столовую с упитанными поварихами и длинными красными скамейками, а другое – санитарную часть с местным врачом, который раз в неделю осматривал воспитанников на предмет ссадин и прочих удовольствий жизни в закрытом учреждении. Отсюда же был проход в казарменную – там стояли двухъярусные кровати. В ней ночевали воспитанники. В помещении, обозначенном литерой «М» – парни, а в «Ж» – девушки, соответственно.

А третий же этаж был закрытым – комнаты персонала. Или, точнее сказать, казармы. Там они отдыхали, переодевались, ночевали, ибо работали неделю от выходных и до выходных. Именно туда-то Водкин и направился, слушая бесконечный трёп Бурьянова.

– Если бы ты умел затыкаться, цены бы тебе не было, – сказал Водкин, топая по лестнице.

Тот, разумеется, следовал неотступно.

После каждого пролёта так и было написано «ПЕРВЫЙ ЭТАЖ», «ВТОРОЙ ЭТАЖ» и так далее… Видимо, для удобства работников.

– Разговаривай попроще со своим начальником, – посоветовал Бурьянов, но Водкин ничего не успел ответить – заиграла попсовая мелодия, установленная на простенький телефончик старшего надзирателя.

– Слушаю Вас, Костылёв! – гаркнул тот, подняв трубку. – Есть! Будить сукиных детей! Рацию сейчас возьму! И форму…

Костылёв ещё что-то бубнил на том конце провода, но Бурьянов уже сбросил звонок.

– Командовать подъём пора, семь утра уже, – сообщил он Водкину.

– Не слишком ли ты жёстко со своим начальником?

– Ничего обидного я ему не сказал, не переживай за меня.

– Я и не переживал.

На лестнице появился парень – брюнет, костлявый, взъерошенный, с такими большими синяками под глазами, что появлялись опасения за его здоровье. Он был одет в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и кеды, а на плечах его покоилась голубая толстая куртка. Уголки рта его дёрнулись в приветствии.

– А вот и наш Ремешок, – сказал Бурьянов, довольно улыбаясь. – Не будешь оставаться здесь на день?

Парень едва заметно мотнул головой и проскользнул между двумя надзирателями, поднимающимися по лестнице.

– А зря… – не унимался старший. – Сегодня будет завоз. Оставайся, посмотрим, что за перцы модные нарисуются.

«Ремешок» не реагировал и просто скрылся из виду.

– Ремнёв, ты очень разговорчив, спасибо за тёплую беседу! – крикнул Бурьянов ему вслед.

– Оставь Ремнёва, – одёрнул Водкин начальника. – Пусть идёт.

– Вот Му-Му, а… Утопить бы его?

Водкин не понял серьёзность вопроса и просто посмотрел на горящее красное лицо Бурьянова.

– Однажды его… Вот эта вот молчаливость сыграет злую шутку, попомни мои слова.

– Вряд ли, – усомнился Водкин. – Он же немой, а значит, его даже в разведку можно с собой брать. Никого не выдаст, даже если захочет.

Они всё же поднялись на самый верхний – третий – этаж, отгороженный дверью с замком. На двери гласила надпись: «ВНИМАНИЕ! ДОСТУП ЗАПРЕЩЁН! ТОЛЬКО ПЕРСОНАЛ!». И ниже – приклеенный листок с корявыми прописными буквами: «закрывайте замок и выключайте свет, идиоты, или я вас всех отсюда выкину».

Бурьянов сорвал его и бросил под ноги с показным омерзением. Но за ключом полез – каждый работник носил его с собой всегда, пока был в здании.

– Ключ выносить нельзя, – напомнил Водкин.

– Кстати, где твой?

Водкин промолчал, потому что его ключ тоже был при нём. Они вошли туда и тут же зажгли пресловутый свет резким ударом по выключателю. Тут же плафоны залили белым светом этаж, состоявший из нескольких комнат. Тут была и комната охраны, где они могли ночевать, и спортзал для надзирателей, и их спальня на восемь мест со шкафчиками для вещей. И холодильник, и телевизор. Тут ещё были комнаты для местной начальницы воспитательной работы и заведующей образованием, но они всё время были закрыты – те ездили домой, не рискуя ночевать бок о бок с потными и прыщавыми надзирателями, у которых глаза на лоб лезли только лишь от вида груди четвёртого размера, коей и обладала «начвээр»… Только Водкина она не интересовала, он никогда её не разглядывал и не провожал взглядом. Он всегда роился только в своих мыслях.

Бурьянов продолжал упорно трындеть, но Водкин снова его не слушал – переоделся в оранжевую форму надзирателя и теперь стоял перед зеркалом. У Бурьянова была такая же, только с красной повязкой на плече – так обозначался старший смены.

– Пошли, – оборвал его любитель охоты и любитель складывать деньги в тумбочку. – Тебе сказали будить воспитанников…

Бурьянов саркастически хмыкнул и пошёл прочь. Водкин пошёл за ним, нарочно не выключив свет и не замкнув этаж для персонала – они так выдрессировали оставшихся воспитанников, что те сюда бы не полезли даже за деньги.

Бурьянов спустился на этаж со спальнями и подошёл к звонку, которым оповещали, как о начале уроков, так и о подъёмах или отбоях. Он нажал кнопку, и по этажам полетело дребезжание.

– Подъём, сукины дети! – гаркнул Бурьянов. – Вставайте и любите этот день, этот город, это место. Водкин, брат, выпускай бычков!

Водкин послушно затопал к спальням – двери были закрыты на большие щеколды снаружи. Если кому-то ночью приспичивало в туалет или к доктору, на этот случай в каждой комнате была кнопка экстренного вызова… Хотя, разумеется, Бурьянов запрещал использовать её воспитанникам.

Они – сонные, в дурацких разноцветных пижамах – повалили в коридор, ударяясь друг о друга, одёргивая свою одёжку. Их было человек пятнадцать, не больше – половина мальчиков и половина девочек.

– Слушайте меня, дорогие мои! – Бурьянов значительно поднял палец. – Обратите внимание, что большая часть из вас уже перевоспиталась и слиняла отсюда, чтобы больше никогда не попадать в это чудесное место… Поэтому сегодня нас всех ждёт пополнение. Не обижайте новеньких…

У него зашипела рация. Это снова был Костылёв.

– Водкин рядом? – спросил он.

– Да, выводим молодняк к водопою.

– Пусть он зайдёт. Прямо сейчас.

Бурьянов вопросительно взглянул на помощника – тот всё слышал.

– Я пойду… А ты своди их поссать, посрать, помыться… И – жрать.

– Не указывай мне, – хохотнул Бурьянов. – Я сам знаю, что мне делать. Нале-во! Шагом – марш!

Воспитанники послушно развернулись и потопали в указанном направлении. Водкин же мельком оглядел всё это сборище, возглавляемое старшим надзирателем, и пошёл к лестнице, чтобы спуститься к главному надзирателю.

Кабинета директора и учредителя в этом «прекрасном заведении» не предусматривалось – он находился всё время в другом месте… Где-то. Оставив всё заведение на попечении НАМЕСТНИКА по фамилии Костылёв. Единого управления в «ПТИЦЕ» не было – каждый управляющий заведовал своей частью. Сам же «дженерал менеджер» просто получал еженедельные отчёты.

Водкин подошёл к закрытой двери кабинета и постучался.

– Входи, – тут же отозвались оттуда.

Надзиратель открыл дверь и сразу же зашёл туда, внутрь, предварительно не заглядывая. Просто заскочил.

Кабинет Костылёва был маленьким и неказистым, с металлическим шкафчиком около одной стены и раскидистым цветком с другой, а сам он – длинный, сутулый, с непонятной причёской и круглыми нелепыми очками – сидел за столом, вжавшись в кресло на колёсиках. На его плечах был накинут клетчатый плед, а сам он уставился в небольшой ноутбук, сжимая белёсыми пальцами красную кружку с кофе. Он ждал, когда же в зарешёченное окно за его спиной заглянет солнце и разогреет. Он ничуть не изменил позу, когда Водкин вошёл; только лишь его глаза оторвались от экрана ноутбука и вперились в вошедшего, будто он примёрз к креслу.

– Звали?

– Вызывал, – он тяжело вздохнул, будто ему не хватало пять рублей на пачку сигарет, а курить очень хотелось. – Слушай внимательно… Мне тут Карл Маркыч написал, что на неделе будет проверка.

– Какая проверка? – встрепенулся Водкин.

– Не перебивай меня. Я сейчас говорю, – голос Костылёва был тяжёлым, обволакивающим, и говорил он так медленно, будто собирался уснуть. – Будет проверка. Из города приедет ответственный по делам беспризорников. И мент ещё с ним приедет. Будут проверять, в каких условиях детишки живут. Хватает ли еды, нет ли синяков. И так далее. Про жалобы будут спрашивать.

Водкин помолчал, чтобы убедиться, что речь Костылёва подошла к концу.

– А я здесь при чём? Старший надзиратель – Бурьянов.

– Он идиот. – Ещё один тяжёлый вздох. – Я на него не могу положиться. Но ставленник он не мой, так что и убрать его я не могу без последствий для себя… В общем, тебе надо проконтролировать, чтобы всё было отлично. Хотя бы эту недельку…

– А что проверять-то будут, зачем…

Костылёв посмотрел на него, как на придурка.

– Это же очевидно. Если всё хорошо, очередная материальная помощь для нашего славного учреждения, как говорит Бурьянов. Если всё хреново, то кого-то и по тюрьмам могут рассадить.

– Ладно, – кивнул Водкин и прислушался – нарастал гул приближающегося автобуса. – Кажется, к нам едет ревизор.

Костылёв поднялся – во все свои сто девяносто сантиметров роста – и пошёл к выходу из кабинета. Водкин же последовал за ним. Рядышком, как двое закоренелых друзей, они прошли на первый этаж и вышли на крыльцо. Время неуклонно капало, потому и солнце разогревало всё сильнее. В воздухе уже вовсю чувствовалась настоящая весна.

– Кончай бухать, – неожиданно сказал Костылёв и повернул к Водкину голову. – Бурьянов хоть и псих, но не пьянствует. От тебя несёт, как от выгребной ямы. Как ты собираешься честь «ПТИЦЫ» представлять перед новобранцами?

– Виноват, – коротко ответил надзиратель, потому что надо было что-то ответить, а молчать просто было бы невежливо.

Огромный автобус подъехал к воротам – синий, многоместный. На боку его красовался уже знакомый аист. Ворота начали открываться – сопровождающий воспитанников человек нажал на кнопку, связался с охранником и теперь освобождал дорогу для подростков.

– Встречай, – только успел распорядиться Костылёв, как на крыльце появился Бурьянов с явным неудовольствием на лице.

– Что это тут происходит? Почему меня не дождались? – спросил Бурьянов совершенно другим, серьёзным тоном, в котором отчётливо проступала обида.