Buch lesen: «Полуночное солнце»

Посвящаю с любовью Крис и Лиз это зимнее чтение у камина

Ramsey Campbell

MIDNIGHT SUN

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

Перевод с английского: Елена Королева

© Ramsey Campbell, 2019

© Елена Королева, перевод, 2023

© Сергей Неживясов, иллюстрация, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Семена

Авторы [работающие в жанре хоррора], которые когда-то старались внушить благоговейный трепет, а вызывали страх, теперь стараются внушить страх, а вызывают лишь омерзение.

Дэвид Эйлворд.

Месть прошлого: культурное значение сверхъестественной фантастики

Глава первая

Он уже успел пересечь половину Англии и почти добрался до дома, прежде чем его заметили. Июньский день разгорался, и железнодорожные вагоны нагревались все жарче и все сильнее воняли куревом, а на пересадочных станциях толпилось все больше народу. В поезде, выехавшем из Нориджа, ему пришлось убеждать по-матерински заботливую женщину с мяукающей корзиной на коленях, что в Питерборо его встречают. Хуже всего было ожидание очередного поезда, и в Питерборо, и потом, почти пять часов спустя, в Лидсе: вокзалы превратились в пещеры, полные великанов, каждый из которых мог его схватить. Но стоило ему сесть в Лидсе на поезд до Старгрейва, как он решил, что теперь в безопасности. Ему и в голову не пришло, что чем ближе к дому, тем больше вероятность, что кто-нибудь его узнает.

У него в носу стоял затхлый запах вагона, а сердце стучало громко, словно колеса поезда. Он жалел, что не купил в дорогу еды, но после оплаты проезда из Нориджа от его сбережений осталось всего несколько пенни. Он с трудом сглотнул пересохшим горлом и принялся старательно дышать, пока не исчезло ощущение угрозы, порожденное влажной жарой раннего лета и поездом, который, раскачиваясь, несся через городскую окраину к вересковым пустошам Йоркшира. С каждой новой остановкой открытые всем ветрам холмы за домами как будто придвигались ближе и становились круче. Теперь пассажиры чаще выходили, чем входили, и когда за окном распахнулось поросшее вереском пространство, он и вовсе остался в вагоне один.

Небо становилось бледнее по мере того, как поезд приближался к нему. Склоны холмов, глянцевые от травы или ощетинившиеся английским утесником и вереском, подпирали голые известняковые кряжи, возносившиеся над рельсами. Зазубренные каменные стенки, напоминавшие ему хребты динозавров, разграничивали пастбища, по которым врассыпную бродили овцы. Ему показалось, что знакомые пейзажи приветствуют его. И это ощущение, и еще усталость от долгого пути, позволили ему погрузиться в дремоту и забыть, ради чего он возвращается домой.

Когда поезд подъехал к небольшой открытой платформе перед Старгрейвом, он заморгал, открывая глаза. Поезд с тяжким вздохом остановился, и на платформу торопливо поднялась женщина, одетая не по сезону тепло, в фиолетовое пальто, с платком на голове, и двинулась к ближайшей двери, подталкивая вперед одного из своих сыновей сумкой на колесиках и волоча за собой двух других, близнецов. Бен увидел ее лицо, освещавшееся красным огоньком каждый раз, когда она затягивалась опасно укоротившейся сигаретой, торчавшей из угла рта, и отпрянул назад, скрываясь из виду. Это была техничка из старгрейвской школы.

Может быть, она не успела его заметить. Он сполз по сиденью, когда у него за спиной с грохотом распахнулась дальняя дверь. Трое мальчишек, жизнерадостно галдя, ввалились в проход: близнецы тузили и пихали друг друга, младшенький вопил у них за спиной, чтобы подождали его, а их мамаша, вроде бы, была слишком сосредоточена на детях и удостоила одинокого пассажира лишь беглым взглядом.

– Прекратите немедленно, не то получите. Ну-ка, сели сюда! – скомандовала она и шлепнулась на сиденье через проход от Бена. – Сейчас же ко мне.

Она затушила окурок, но как только поезд тронулся, тут же закурила новую сигарету. Деревенские домики из песчаника сменились одиночными холмами, усеянными камнями и напоминавшими полуразрушенные постройки, и Бен постарался развернуться к окну всем телом. Он не столько боялся быть узнанным, сколько не сдержать эмоции, которые он подавлял целый день, приберегая до места назначения.

– Сидите смирно, вам говорю, – прикрикнула женщина, а затем Бен ощутил, как она перегнулась через проход, рассматривая его. – Ты что, голуба, один едешь? – спросила она.

Он попробовал притвориться, будто не слышит, но невольно еще сильнее развернулся к окну.

– Я с тобой разговариваю, голуба, – произнесла она, повышая голос. – Я же тебя знаю, правда? Ты не должен разъезжать в одиночку.

Близнецы зашушукались.

– Это он? – спросил один из них. – Он, да, мам? Тот мальчик, у которого и мама, и папа, и вообще все погибли на пустоши?

Бен зажмурился, чтобы подавить нахлынувшие чувства, и тогда женщина опустилась на сидение рядом с ним.

– Все в порядке, сынок, не нужно бояться, – зажурчала она так близко, что он ощутил на щеке жар от ее сигареты. – Я знаю, что ты сын Стерлингов. Откуда ты едешь? Очень плохо они поступили, те, кто должен был за тобой присматривать. Отпустить восьмилетнего ребенка одного.

Он испугался при мысли, что из-за него у тети будут неприятности. Та ведь так старалась, чтобы ему было хорошо – как она себе это представляла. Он закусил нижнюю губу, причмокнув так, что близнецы захихикали, и принялся мусолить ее, чтобы успокоиться.

– Не обращай на нас внимания, Бен, – продолжала женщина. – Поплачь. Вредно держать все в себе.

Зажмуриться еще сильнее он не смог, поэтому открыл глаза. Перед ними все плыло, как будто поток слез, который он силился сдержать, все-таки прорвался наружу. У него возникло ощущение, будто она украла его горе и выставила на всеобщее обозрение. Бену хотелось ударить по ее пухлому лицу, казавшемуся угрюмым от тревоги за него, по этому носу, ноздри которого раздувались и опадали при каждом вдохе и выдохе, по рябому двойному подбородку, из которого торчали жесткие рыжеватые волоски.

– Останешься пока с нами, – решила она, – и мы найдем того, кто о тебе позаботится, бедняжка.

Он мог бы сказать, что едет не в Старгрейв, а дальше, только она никогда особенно не прислушивалась к словам детей. И ему пришла мысль, настолько ясная, что он похолодел и ощутил пустоту в душе: остается лишь открыть дверь вагона и выпрыгнуть. По крайней мере, тогда он точно будет со своими родными. Он потянулся рукой за спину и нащупал ручку, ощутив, как подрагивает дверь. Ему достаточно лишь надавить на ручку и вывалиться из поезда спиной вперед. Когда дверь поддастся, он закроет глаза. Вагон качнуло, и его отбросило на ручку, он почувствовал, как она опустилась, а в следующий миг дверь громыхнула, женщина схватила его за руку и подтащила по сиденью к себе.

– Нельзя баловаться с вагонными дверями, сынок. Все вы, мальчишки, одинаковы.

Он едва не заплакал злыми слезами, не столько из-за того, что она помешала, сколько из-за того, что она причислила его к своим детям. Он бросился бы к двери, дождавшись, когда она отпустит его, и доказал бы, что она ему не указ, однако из-за возникшей задержки он понял, каково будет выпасть из поезда, и ему не хватило храбрости. Ее детей он почти не воспринимал – так, какое-то непрестанное недоброе копошение на противоположном сидении, – пока она не вцепилась в него еще крепче, пригрозив им свободной рукой:

– Сидите смирно. Через минуту уже выходим.

Один из близнецов копался в корзине и при звуке ее голоса зарылся еще глубже.

– Хочу конфеты.

Младший братец взвыл:

– Нечестно! Они всегда съедают все зеленые.

– Прекратите, – взвизгнула она, выпустив руку Бена. Из корзины вывалилась картошка, когда младшенький выдернул оттуда пакетик с конфетами и побежал прочь. Поезд замедлил ход, переезжая через мост над шоссе на окраине Старгрейва, за окном показался Лес Стерлингов, тенистый серебристо-зеленый массив над террасами улиц, застроенных коттеджами из песчаника и домишками цвета старого пергамента. Младший мальчишка запрыгнул на сиденье в конце вагона, размахивая пакетиком конфет над головой, но потом близнецы вцепились в его добычу с такой силой, что пакет лопнул. Женщина собрала картошку и, пошатываясь, бросилась в проход, погрозив Бену похожим на желтоватую сосиску пальцем. – Не смей никуда уходить!

Он всегда слушался взрослых. Из тетиного дома он выскользнул до рассвета, оставив записку, в которой просил не волноваться за него, и, приоткрывая входную дверь, боялся, как бы она не проснулась и не окликнула его. И вот теперь его пригвоздило к месту чувство долга. Близнецы смеялись над младшим братом, который так и сжимал в руке разорванный пакетик от конфет, пока он не пнул одного по ноге, а другому не ткнул кулаком в глаз.

– Прекратите, вы же покалечите друг друга! – надрывалась их мать, раздавая подзатыльники тем, до кого удавалось дотянуться. – Больше никто не получит ни конфет, ни шоколадок, ни чипсов. И обещанные игрушки я вам не куплю, а новые ботинки сдам обратно в магазин…

Внезапно Бен исполнился презрения к ней, настолько сильного, что сам испугался. Поезд подкатил к станции. Бен рванул к двери и нажал на ручку. Дверь широко распахнулась, пятки больно ударились о землю, и он побежал к началу платформы быстрее поезда.

Начальник станции, неторопливый старик с подкрученными кверху усами, пожелтевшими от табачного дыма и никотина, вышел ему навстречу из своей будки. Он взглянул на билет Бена, а потом так резко вскинул голову, что Бен невольно проследил за его взглядом. Женщина в фиолетовом пальто одной рукой колотила по окну, а другой силилась открыть дверь, крича начальнику станции, чтобы он задержал Бена. Бену показалось, это слышит весь Старгрейв, хотя ее голос был заглушен стеклом.

– Придется подождать, – сказал начальник станции.

Он перегораживал Бену выход со станции. У Бена заныло в груди, и он снова задышал, только поняв, что начальник станции имеет в виду женщину.

– Кажется, ей бы пора уже научиться открывать двери, – заметил начальник станции и подмигнул Бену, забирая его билет.

Бен торопливо пошел к выходу, втянув голову в плечи из страха услышать за спиной окрик. Где-то слева, со стороны моста, звякнул колокольчик в дверях магазина. Справа, на площади, разбирали торговые палатки, и их металлические ребра бряцали о булыжник. Впереди, по направлению к лесу, извивались узкие боковые улочки, как будто уставшие подниматься напрямик. Услышав, как шумно открылась дверь вагона и женщина заорала на своих детей, требуя от них заткнуться, Бен перебежал Рыночную улицу, обогнув лужу разлитого машинного масла рядом с безлюдной стоянкой такси, и помчался вверх по переулку, соединявшему две боковые улицы.

Он не замедлял бега, пока станция не скрылась из виду, тогда он перешел на торопливый шаг, поднимаясь по склону холма между высокими, грубо сложенными стенами задних дворов. Кто-то заколачивал гвозди под комментарий кого-то другого: «Краску не обдери!», кто-то учил шумного попугая повторять свое имя. Спортивный комментатор вопил в микрофон так, что радиоприемник зашкаливало, а где-то в комнате на верхнем этаже женщина говорила: «Посмотрим, подойдет ли тебе ее старое платье». От возможности слышать голос города, оставаясь невидимым для него, Бен ощутил себя шпионом на секретном задании – задании, смысл которого теперь, когда он приближался к месту назначения, становился все менее понятным.

Грузовик, натужно ворча, обогнул Круглую площадь и свернул к строительной площадке. Как только он проехал мимо, Бен метнулся через дорогу к следующему переулку, который еще круче забирал наверх. Между неровными выпуклыми булыжниками змейками вились отложения засохшей грязи, нанесенной дождем. Через два поворота переулка Бен увидел Черч-роуд, и сердце, как ему показалось, затрепетало в груди. Он на цыпочках подбежал к выходу из переулка и внимательно оглядел дорогу, спускавшуюся с холма и справа, и слева от него; убедившись, что здесь некому его остановить, Бен ринулся на другую сторону к кладбищенским воротам. Он поднял засов и приоткрыл железные ворота ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, затем заставил себя медленно закрыть их, чтобы они не заскрипели снова.

– Я проведать родных, – произнес он вслух, после чего ему пришлось развернуться навстречу реальности.

Оказалось, никто за ним не гнался. Несколько маленьких мраморных ангелов, угнездившихся на надгробьях, созерцали небеса. В церковном окне рядом с крыльцом возвышался святой Христофор ¹: массивной витражной рукой он придерживал мальчика, сидевшего у него на плече, а в другой руке сжимал ручку маленькой девочки, – вся эта картина была как будто сложена из дюжин обломков неба и закатов. Бен окинул взглядом сеть тропинок, расходящихся от церкви, и двинулся между могилами к белому мраморному обелиску.

Обелиск возвышался среди самых старых могил кладбища, между треснувшей каменной урной и иссохшим почерневшим венком. И высотой он был почти с одиночные деревья, благодаря которым кладбище казалось пограничной полосой между Лесом Стерлингов и городом. Мрамор обелиска так ярко сверкал на солнце, что Бену пришлось прищуриться. Пока он читал выбитые надписи, заслоняя глаза ладонями с переплетенными пальцами, растянувшийся на мили лес выше по склону холма, за полосой общинных земель и живой изгородью, казался большой тенью, наползающей на пейзаж перед ним. Имена отца и деда были теперь вырезаны на обелиске над именем Эдварда Стерлинга, чьи годы жизни и смерти датировались девятнадцатым столетием. Только матери Бена не было здесь, потому что его тетя похоронила сестру в фамильном склепе в Норидже.

Бен всматривался в имена, словно они могли объяснить ему, ради чего он здесь. Уехав так далеко, он чувствовал, что все-таки не доехал. Он сжимал переплетенные пальцы, пока не заболели руки, словно эта боль была беззвучной молитвой, способной наставить его на верный путь. Наконец ему пришлось расцепить пальцы, и боль понемногу затихла, оставив ему чувство пустоты и утраты, лишив возможности действовать, – он мог лишь смотреть, как его дыхание вырывается перед лицом облачками пара.

Он созерцал этот пар довольно долго, прежде чем до него дошло, что в такой жаркий день не может быть пара от дыхания. К этому времени он уже успел обхватить себя руками, чтобы унять дрожь. Снова пришло ощущение, и куда более сильное, чем недавно у ворот, что за ним наблюдают. Он поднял глаза и заставил себя всмотреться в лес сквозь туманную завесу.

На кладбище что-то появилось. Бену пришлось прикрыть глаза дрожащей от холода рукой, чтобы защититься от блеска обелиска, прежде чем он смог рассмотреть это. Между ним и живой изгородью, обозначавшей границу общинных земель, часть пространства шириной в несколько надгробий и высотой больше обелиска сверкала от каких-то переливающихся частиц, ослепительных, словно осколки зеркала. Под ними, на траве, блестела тонкая бледная линия, и Бен видел, что эти осколки движутся к нему в неспешном танце.

Когда переливающиеся частицы прошли под деревом, с него упало несколько листьев. Бен видел, как они побелели, спланировав на землю. Ему показалось, за время их полета он сделал несколько глубоких вдохов, но пара от собственного дыхания он больше не видел. Его тело как будто замедляло все жизненные процессы, делаясь спокойным, словно мрамор, хотя ему казалось, он по своей воле замер, чтобы не поддаться нарастающей панике. И тем не менее руки его двигались почти незаметно для него, поднимаясь, чтобы приветствовать приближавшееся нечто. Когда ладони оказались на уровне глаз, он заметил, что пальцы блестят от пушистых снежинок, зависших в воздухе. К нему подступала тишина, куда более глубокая, чем тишина кладбища. Он отстраненно сознавал, что шагает к лазу в живой изгороди, за которой начинались общинные земли, следуя за танцующими снежинками, уходящими прочь. Он чувствовал, что если пойдет за ними, то, возможно, поймет, на что намекает этот танец.

Прозвучал мужской окрик, однако Бен пропустил его мимо ушей. Он был уверен, что еще есть время, чтобы добраться до деревьев и спрятаться. Ему казалось, этот умиротворяющий танец уже скрыл его от чужих глаз, потому что ослепительные искры замедляли свое кружение рядом с ним, словно приглашая присоединиться к их хороводу. Исчезающие узоры, которые они чертили в воздухе, едва различимый шепот, который он силился уловить, кажется, обещали раскрыть невероятные тайны.

А в следующий миг он замешкался перед лазом в живой изгороди, сквозь которую просочились переливающиеся частицы. Какой-то мужчина положил руку ему на плечо, отдернул в изумлении, но затем усилил хватку.

– Да он холодный как ледышка, бедняга, – проговорил мужчина, и Бен услышал, как женщина – та, в фиолетовом пальто, – заворковала что-то сочувственное. Он увидел, как несколько деревьев на краю леса заискрились, а потом потускнели, и под деревьями не осталось ничего, кроме угрюмой зеленоватой тени. Он ощущал себя брошенным, сбитым с толку, и был способен лишь трястись от холода.

Глава вторая

Полицейский участок Старгрейва находился в маленьком домике, где переднюю комнату разделяла надвое стойка. Женщина-полицейский с крупными морщинистыми руками завела Бена в комнатку поменьше, рядом с кухней, и принесла ему стакан молока.

– Только что из-под коровы. Давай пей.

Полицейский, обнаруживший его на кладбище, проговаривал вопросы очень медленно, и Бен догадался, что так тот старается выказать добродушие, однако лично он видел в этом лишь снисходительность. Знает ли Бен свой адрес? Он проделал весь этот путь в одиночку? Рассказывал ли он кому-нибудь, куда едет? Даже если он и оставил тете записку с просьбой не волноваться, неужели он думает, что она не волнуется?

– Я надеялся, – промямлил Бен, чувствуя себя маленьким и гадким.

По крайней мере, его больше не трясло, хотя тело оставалось таким напряженным, что, казалось, от малейшего прикосновения затрясет снова. Пока полицейский, зайдя за стойку, звонил тетушке Бена, женщина в форме держала его за руку и рассказывала о своей дочери, которая хотела стать машинистом поезда, когда вырастет. Довольно скоро полицейский позвал Бена к себе.

– Просто скажи тете, что с тобой все в порядке, хорошо?

Пока Бен тащился к телефону, он слышал, как ее голос требует ответа: звук был такой, словно прямо в стол была вмонтирована ее уменьшенная копия. Он поднял телефонную трубку обеими руками и отставил подальше от уха.

– Тетя, я здесь.

– Скажи спасибо Всевышнему, – произнесла она так безучастно, что он подумал, уж не велит ли она ему сделать это буквально. – Тебя там кормят? Или ты весь день на голодном пайке?

– Я ничего не хочу, – сказал он и тут же понял, что подобная правда не принесет ничего хорошего. – В смысле, я до того перекусил.

– Поговорим, когда вернешься домой. Передай трубку полицейскому.

Бен еле-еле доплелся обратно до своего стула с полным ощущением, что идти ему некуда.

– Мы за ним присмотрим, вам не о чем переживать, – говорил между тем полицейский, а потом его тон стал деловитым и официальным. – Да, мэм, разумеется, мне известно, кто такие Стерлинги… Трагическая утрата для нашего города… Я уверен, мы сможем, мэм, после чего я лично прослежу, чтобы его благополучно вернули к вам.

Теперь Бен уже не знал, куда деваться от смущения. Каждый раз, когда полицейский произносил «мэм», он напоминал ему тех детей в поезде.

– Я бы не стал пока называть точное время, мэм… Когда мы его обнаружили, он был в таком состоянии… – И это все? Неужели он действительно не увидел того, что видел на кладбище Бен, ведь он стоял так близко к нему? – Полагаю, врач уже здесь, мэм, – сказал полицейский.

Врачом оказалась маленькая и круглая, но очень стремительная женщина, от которой пахло мятными леденцами, и один из них звякнул о ее зубы, когда она передвинула его языком за хомячью щеку.

– Как его зовут? – поинтересовалась она, глядя Бену в глаза и щупая рукой его лоб, и ему показалось, что его здесь нет, что его увлекли за собой танцующие снежинки на кладбище. – Что с ним случилось?

Полицейскому наконец удалось завершить телефонный разговор.

– Он просто захотел вернуться в Старгрейв, чтобы, как я понимаю, побывать на могиле родных, ведь прошло всего несколько месяцев. Верно я говорю, сынок? У тебя ведь все в порядке там, где ты сейчас живешь?

– Моя тетя хорошо ко мне относится, – заверил Бен с виноватой поспешностью, от которой даже слегка задохнулся.

Врач держала Бена за запястье и смотрела на свои часы.

– Напомните-ка, чего ради меня вызвали? В данный момент он в полном порядке.

– Его трясло как осиновый лист, когда я взял его за руку, – сказал полицейский, и Бен вспомнил, как побелели те листья. – Он дрожал от холода в такой день. Кроме того, как мне показалось, я видел тучу насекомых, кружившую вокруг него, пока я не подошел.

– Это были не насекомые, – возразил Бен.

Врач поглядела на него так, словно только что заметила.

– А-а-а, – протянула она и уставилась на его рот, пока он не догадался, что она ждет, чтобы он повторил за ней. – Шире, шире, – потребовала она и наконец посмотрела ему в глаза. – Что ты там говорил? – спросила она, нацеливая на Бена градусник так, словно собиралась зарезать им, как только услышит достаточно.

Пока она внимательно осматривала его горло, он решил сохранить тайну.

– Я не видел никаких насекомых.

– Они там были, сынок, целая туча. И улетели в лес, как только увидели мой мундир. – Врачу полицейский сказал: – Я просто подумал, что вам следует знать.

Она заставила Бена наклонить голову в одну сторону, затем в другую, словно изучая его шею.

– Подозреваете, что его покусали? Следов укусов нет. – Она сунула Бену в рот градусник и все время, пока не пришла пора его вынимать, постукивала по линолеуму подметками поношенных туфель. – Ничего у него нет. Слишком долго ехал, а потом бегал на пустой желудок, вот и все дела. Лично я бы прописала ему большую порцию пюре с сосисками.

Она со щелчком захлопнула свой потертый чемоданчик и бодро вышла из комнаты.

– А пирог и жареная картошка с подливой подойдут? – спросила у Бена женщина-полицейский.

– Да. – На него вдруг навалилась такая усталость, что воспоминания о встрече на кладбище начали ускользать от него, становясь нереальными, – такая чрезмерная усталость, что он даже забыл о хороших манерах. – Спасибо, – прибавил он, и женщина-полицейский потрепала его по голове.

Когда она принесла ему еду из ближайшей закусочной, он понял, что умирает с голоду, но при этом не в силах пошевелить налившимися свинцом руками. Ему вспомнился один неожиданно жаркий день, когда он чувствовал себя точно так же. Мама тогда посадила его себе на колени и кормила супом. Он помнил, как она то и дело наклоняла голову, чтобы поцеловать его в висок, и улыбалась, стараясь скрыть проскальзывавшую во взгляде тревогу. А он был такой сонный, ему было так уютно, что он был готов сидеть так вечно. На мгновение ему захотелось, чтобы женщина-полицейский заметила, как сильно он устал, и покормила его.

Однако она говорила по телефону.

– Врач признал его совершенно готовым к поездке, мэм. И при виде еды он приободрился… Уверяю вас, мы хорошо его кормим, мэм… Сюда уже едет человек из полиции округа, который доставит его к вам…

Когда Бен макал в подливку последний ломтик картофеля, прибыл этот самый полицейский из округа, долговязый, неулыбчивый тип, нижняя челюсть которого составляла не меньше трети его лошадиной физиономии, и еще Бен решил, что в своем кепи с длинным козырьком он похож на шофера.

– Как только будешь готов, – бросил он Бену.

– Не спеши. Нам не нужно, чтобы в довершение ко всему тебя еще и стошнило в полицейской машине, – добавила женщина-полицейский.

Она проводила Бена до машины и застегнула ему воротник, сказав полицейскому с лошадиной физиономией:

– Береги его. Он хороший парень, на которого свалилось слишком много горя, какого никто не заслуживает.

Бен был ей благодарен, хотя и не возражал против того, что водитель видел в нем всего лишь досадную помеху, с которой нет нужды разговаривать: пока он сидит без дела в тишине, наверное, сможет вспомнить, что именно произошло на кладбище. Машина бежала через вересковые пустоши за собственной вытянутой тенью, и Бену казалось, он оставляет позади частицу себя. Когда он обернулся на лес, солнце ослепило его. Он зажмурился и увидел сияющую кляксу, которая разрослась, потемнев. Ему показалось, что солнце выжгло его воспоминания, которые он так и не смог ухватить в полной мере. Он прикрыл глаза ладонью, пытаясь вспомнить, но почти тут же заснул.

Он то и дело просыпался, словно от толчка. И каждый раз понимал, что воспоминания ускользают от него все дальше. Он начал думать, что уже лишился их, не удержав сразу. В моменты бодрствования он видел города, названий которых не знал, небо, расчерченное полосами заката, дорогу, которая, кажется, вела на край мира, и еще бульвар с фонарями, похожими на бетонных динозавров, чьи головы одновременно налились оранжевым светом на фоне темно-синего небосвода. Один раз его разбудил водитель, чтобы он пересел в другую полицейскую машину. Очнувшись от сна под чистым черным небом с сонмом мерцающих звезд, он на какой-то миг вдруг понял: все, что он не в состоянии уловить, – это секретное сообщение, предназначенное для него одного. Но потом миг прошел, и, как он ни старался противиться, его сморил сон.

Когда он очнулся в следующий раз, то понял, что полицейская машина стоит. С трудом разлепив веки, он увидел за стеклом дом тети. Небольшие спаренные дома с аккуратными садиками и припаркованными автомобилями окутывала темнота, приглушавшая свет уличных фонарей и будто льнущая к нему. Он нащупал ручку двери и кое-как выбрался из машины.

Полицейский, которого Бен так и не смог вспомнить, уже нажимал на кнопку звонка. Бен увидел в окно, как его тетушка вскочила со стула и тут же ухватилась за спинку, чтобы не упасть, – видно, заснула, дожидаясь его возвращения. Когда он, спотыкаясь, побрел по садовой дорожке между кустами, черневшими в ночи, тетя открыла входную дверь. Ее пружинистые темные кудряшки сбились набок, очки в роговой оправе сидели косо, а над воротником кардигана торчал выбившийся ярлычок. Она скорбно поглядела на Бена и скрестила руки на груди.

– Никогда больше так не делай, если не хочешь моей смерти, – произнесла она.