Buch lesen: «Motherfuckers. Уличная банда с анализом»

Составление и перевод с английского А. Умняшова

Примечания О. Озерова и А. Умняшова

Перевод текстов Black Mask и Up Against the Wall Motherfucker выполнен no изданиям:

Black Mask & Up Against the Wall Motherfucker: The Incomplete Works of Ron Hahne, Ben Morea and the Black Mask Group. London: Unpopular Press and Sabotage Editions, 1993.

Up Against the Wall Motherfucker: An Anthology of Rants, Posters and More. Homebrew Press, 2007

За первую книгу благодарим Александра Бренера и Макса Нилина.

Вторую нам прислал Бен Мореа. Спасибо ему.

Black Mask сегодня:

Ben Morea

http: ⁄ / e-blast.squarespace.com /

Dan Georgakas

www.geocities.com/georgakas

© Любым возможным способом

Бен Мореа. Предисловие к «Motherfuckers»

Radical Art> Radical thought> Radical politics.

The progressive history of Western culture IS the history of ART.

pioneering Art Living ART.

Look for Rebellion Revolution and you will find POETRY.

They are absolutely connected.

In early Europe we find Hieronymous Bosch (part of a

free-thinking sect) and we find

the SEEDS of Reformation. We encounter the Symbolists and taste FREEDOM.

Rimbaud and REVOLT.

We dance with DaDa flirt with Rosa Luxemburg.

We dream Surrealism and modern Revolution

APPEARs.

We embrace the Russian FUTURISTS and we taste change.

& Into the 60's–the liberation of

the mind.

And the World moves closer

EVER closer.

Free ART and ART will free you.

b.m.

Радикальное Искусство> Радикальная мысль> Радикальная политика.

История западного культурного прогресса ЭТО И ЕСТЬ история ИСКУССТВА,

новаторского Искусства Живого ИСКУССТВА.

Станешь искать Мятежа Революции и обнаружишь ПОЭЗИЮ.

Они неразрывны.

В старой Европе мы видим Иеронима Босха (члена секты вольномыслящих) и находим у него

СЕМЕНА Реформации. Мы встречаем Символистов и познаем СВОБОДУ.

Рембо и ПРОТЕСТ.

Мы танцуем с ДаДа флиртуем с Розой Люксембург.

Мы грезим о Сюрреализме и новая Революция

НАЧИНАЕТСЯ

Мы обнимаем Русских ФУТУРИСТОВ и познаем перемены, и в 60-е–раскрепощение

желаний.

Но Мир в тупике

КАК ВСЕГДА в тупике.

Освободи ИСКУССТВО и ИСКУССТВО освободит тебя,

б. м.

Black Mask

Впервые опубликовано в газете King Mob № 3/1969, перепечатано в сб. King Mob Echo: English section of the Situationist International. Edinburgh: Dark Star, 2000

РАЗРУШАЙТЕ МУЗЕИ. НАША БОРЬБА – НЕ НАДПИСИ НА СТЕНАХ. ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ ПРИЗРАК. ПОДОБНО УЛИЦАМ УОТТСА¹, МЫ ПАЛИМЫ РЕВОЛЮЦИЕЙ… 10 октября 1966 года. Несколько ребят и девчонок промаршировали из нью-йоркского района Нижний Ист-Сайд, разбрасывая листовки с призывом закрыть Музей современного искусства, но были остановлены буквально у входа в здание фалангой ментов и железными ограждениями. История вошла в новое русло, а менты, бывшие, как всегда, «на высоте», первыми почувствовали на себе совсем новый и очень действенный способ борьбы. Это происшествие показало, на чьей действительно стороне находится Искусство… Выскочивший на ступеньки директор музея (имеющего, к слову, богатейшую в мире коллекцию Дада), заламывая руки, чуть не в слезах, смог выдавить из себя только мольбы: «Зачем вы это делаете? Мы ни в чем не виноваты!..» Группа ребят, неизвестная дотоле, называлась Black Mask… Некоторое время спустя, однажды ранним утром, надвинув на глаза черные балаклавы, с Веселым Роджером на самодельных стягах, Black Mask, чей состав расширился до 15 человек, прошли от Канал-стрит через Нижний Бродвей до Уолл-стрит – взывая о Новых Границах, проходя мимо дельцов, замороченных на акциях и бабках… Биржевых спекулянтов, участвующих в убийственных сделках с акциями в обмен на смерть… УОЛЛ-СТРИТ – ЭТО УЛИЦА ВОЙНЫ… Менты и запакованные в костюмы корпоративные курьеры с вытаращенными глазами; несогласных и озлобившихся на это было, к сожалению, очень немного: лишь эта группировка, держащаяся на честном слове, и результативность действий которой была очень относительна. Начинка из идей «Комитета ста»²еще сохранялась: «Площадь Гроувенор – это площадь Геноцида»³ и т. д. И, действительно, ранние эксперименты Black Mask с их продолжением традиций прово⁴ стали более эффектными и оригинальными, когда перенеслись и на культурную сцену. Это имело отношение более к экспериментальному искусству, чем к левой политике, из которой они сбежали. Потому что не были согласны с ее содержанием.

В тот первый год Black Mask хватались за любую возможность выебнуться на официальную культуру. Они действовали исходя из ситуации и всегда импровизировали. Они прерывали ораторов выкриками, срывали представления и повсеместно проводили диверсии на всевозможных искусствоведческих конгрессах, лекциях, выставках, хэппенингах… вся эта чушь собачья была абсолютно чужда группе, признававшей футуризм и дада за своих единственных предшественников, перманентно и всевозможными способами ломавшей в корне традиции тактик непосредственного высказывания, бытующих в современном искусстве: «Посмотрите, что можно сделать с большим собором и с небольшим количеством динамита». Наверное, их самой знаменитой выходкой был срыв трехдневного марафона семинаров по современному искусству, спонсировавшегося Loeb Student Center. Под вопли «Искусство умерло!», «Сжигай музеи, детка!» и «Поэзия – это революция» столы летели вверх тормашками, бились вдребезги окна, развязывались потасовки. Ларри Риверс⁵ был избит в изысканной футуристической манере. Теоретическая парадигма – “fuck off, you cunt” – была с блеском реализована на практике. Реакция не замедлила последовать. По существу, это было довольно последовательное покушение официозного авангарда, не позволившее Black Mask стать его частью. Группы специалистов по футуризму, дада и сюрреализму объявили на них «охоту» во всей андеграундной (sic) прессе: разгорелись нешуточные дискуссии об истинном революционном значении современного искусства, которыми эти самые специалисты хотели соблазнить и самих Black Mask. Еще менее успешной оказалась попытка задавить их раз и навсегда своей эрудицией и острословием. Black Mask превзошли самих себя. Они печатали сотни красивейших приглашений на бесплатные вечеринки – с бесплатными музыкой, угощением, выпивкой – и раздавали их самым отпетым отморозкам, которых они могли найти в Гарлеме и Нижнем Ист-Сайде за несколько часов до начала, обрекая тем самым место вечеринки на осадное положение. Осада обычно не выдерживалась: всю ночь разъяренные негры и белые бомжи молотили в двери, иногда все же взламывая их и неистово требуя жратвы, алкоголя и женщин…

Интерпретация дада была верной даже по академическим канонам: не писал ли Хюльзенбек задолго до этого, что дада – это клуб? А скандалы с Black Mask всегда и повсеместно подвергались остракизму. Художники не могут понять политиков, политики не понимают искусство, но и те и другие допускают насилие… Группировка испытала на себе все сопутствующие в таких случаях методы подавлений: замалчивание в медиа, любопытствующие перешептывания о фашизме за вернисажными коктейлями. Нельзя сказать, что Black Mask взялись неизвестно откуда, когда заявили о себе в 66-м. Двое основных зачинщиков группы – Рон Хахне и Бен Мореа оказались детьми улиц, а вовсе не выходцами из среднего класса. Мореа был связан с преступными уличными бандами, сидел на героине и в Синг-Синге⁶ перед тем как стал рисовать и открыл для себя футуристов. Такая основа дала возможность им пойти дальше – через Футуризм – к исконному Футуризму, к сноровке, изысканности и насилию, к самому чистокровному преступлению во всем новаторском искусстве XX века. Имеется в виду не искусство Софиччи и Боччиони, а тот выходящий за рамки художественности образ жизни Маринетти⁷… Маринетти, избивающего Уиндема Льюиса⁸ в мужском туалете и вешающего его за шиворот на зубчатых перилах… Маринетти, развлекавшегося тем, что запирал в прицепе «любителей культуры» и гнал свой мотоцикл на максимальной скорости… Маринетти, который, наконец, на светских раутах у Муссолини ударом ноги опрокидывал стол на Гитлера, демонстрируя, что по-другому пирожное передать не может…

Они почти интуитивно осознали сущность кризиса искусства в период 1910–1925 гг.: его содержание, его предвидение всецелого переустройства мира, которое имели в виду еще первые романтики и которое было наиболее злостной (из тех, что случались) атакой на буржуазную цивилизацию. И которое, на самом деле, было глубоко реакционным по причине своей смирительно-рубашечной формы. Литературно выражаясь, это динамит. Но с точки зрения культуры – это один из главных оплотов системы. Дворец Кублахана⁹ можно понимать как метафору, как рай на земле, но можно также понимать и как иллюзию, как побег из преисподней, в которой мы уже давно обитаем. Это как посмотреть: проецируя это на повседневную жизнь отдельного человека или на лабиринт всей нашей византийской культуры, где ни одна дорога не ведет в Ксанаду. Что принес кризис культуры XX века, так то, что творческое созидание теперь может быть свободно от формальных уз и перестать воплощать отчужденный, выдуманный и бесплодный мир, преобразовывая свой личный опыт. Как говорил Тцара¹⁰: «Жизнь и искусство – это одно и то же. Современный художник не рисует, он творит непосредственно». Вот почему Black Mask были более продвинуты, чем софистические Rebel Worker или Resurgence Youth Movement, или даже сам великий Маркузе¹¹. С самого начала они стремились к единению слова и дела, теории и практики и по-настоящему пытались, несмотря на все обломы, создать организацию на такой основе.

В то время была лишь одна сила, с которой они могли себя соотнести, – это пост-уоттсовские негры. Негритянский отказ оказался таким же, как их, – своевольным и демоническим. И лишь негры показали себя теми, кто реально что-то ДЕЛАЛ, а не просто сидел на жопе и трепался. Наряду с французскими ситуационистами Black Mask были тогда единственными белыми, кто снял крышку с революционного закипания американских расовых бунтов, осознав их действительно положительное «содержание» (мародерство, поджоги и короткие перестрелки), измеряемое истинным удовольствием и к которому все левые отнеслись как к абсолютному нигилизму. Их цитировали многие газетные шапки: «Временами, посреди бунта и разрушений, превращавших некоторые части города в поле боевых действий, там царила поистине карнавальная атмосфера» (N.Y TIMES. 7/16/67)… «Губернатор Хьюз¹² говорил после осмотра улиц, служивших местом действия восстания: “Но, что больше всего вызвало во мне отвращение – так это та праздничная атмосфера… это все равно, что смеяться на похоронах”» (TIME. 7/21/67). Один репортер из Детройта описывал, как однажды вдруг увидел огромный букет гладиолусов, движущийся среди завалов из обломков строений. При приближении оттуда высунулась голова маленького негритенка и пропищала «Я сексуальный маньяк», а затем он скрылся в опустошенном здании. Что это, как не апофеоз современного искусства: смерть и возрождение.

ДАДА! Что как не дада из всего авангардного проекта построения Утопии в XX веке помогло варварскому, почти стихийному великолепию пылающего Детройта?¹³ Игра с огнем – это чисто аристократическая философия. Нерон был пущен по миру толпой полуграмотных ниграс. Black Mask ни у кого не вызывали доверия, только у негров. С белыми ничего не вышло, тем более, что ставилась иная цель – действия, отменяющие границы между искусством и политикой. Они сами валили столбы, находясь между ориентированными в культурном отношении хиппи и политически ориентированными новыми левыми.

Их воротило от всего, что связано с Flower Power, они видели: из всей белой оппозиции им близки только деклассированные элементы (dropouts). Они тоже бунтовали, по-своему, против жизни как таковой. Точкой пересечения с Black Mask были убеждения, что работа в любом своем проявлении должна быть отменена, что Американская мечта – это вздор, что жизнь нужно посвятить исключительно эксперименту с гранями живого опыта – новому, постиндустриальному образу жизни. Стебаться над хиппи означало нападать и на все движение Flower Power. В Англии Black Hand Gang слыла лучшим критиком ХиппИдома¹⁴: «В закоренелой бездеятельности притонов распутство на стенах и на полу. Собравшиеся в круг молчат и притворяются сосредоточенными. Полный провал. Кошмар потребления потребляет потребителя. Не ты куришь дурь, это дурь курит тебя. Заведенная пластинка означает, что никто не поет и не танцует… Это развал коммуникации, ощущение беспокойства от того, что тебя сфотографировали в неподобающем виде; “андеграунд” – это все лишь еще один продукт в пространстве потребления, когда в Бетси-Коудс¹⁵ пропадают поодиночке так же, как и в Ноттинг-Хилле¹⁶: пассивность порождает одиночество. Что получается? Да ничего не получается. Новые товары и новые позы выставляются, становятся предметом зависти, продаются и выставляются заново. Как говорили ситуационисты, ВСЕ ЭТО ШОУ. Шоу, которое не может не продолжаться, ведь все делают вид, что им в кайф, потому что каждый мнит себя абсолютным неудачником. Конформизм – это власть террора. Битлз, Заппа, the Crazy World of Arthur Brown¹⁷: большая часть им подобных – это непроходимое говнище приграничных застав общества потребления. Ненужные, упаднические и скоропортящиеся произведения. Ничего, кроме снобистского выпячивания. Что сегодня является опиумом для бунта, завтра станет опиумом для каждого второго уличного хама. Табачная корпорация “Рейнолдс”¹⁸ уже запатентовала бренды для всех сортов марихуаны. Двадцать Акапулько Голд¹⁹. Десять Конго Браун. Они будут продаваться в торговых автоматах, наряду с газировкой и жвачкой» (Из песен Black Hand Gang, Hapt. 8).

Агитация Black Mask фокусируется на плутовстве – они демонстрировали, что отказ хиппи от работы был, хотя и бессознательно, но довольно точным анализом свободы, которая может быть реальной при сегодняшней автоматизации и кибернетизации, это искоренение любых форм принудительного труда и создание цивилизации, основанной на свободном творчестве, на ИГРЕ. По существу дела, их утопическое видение, если воспринимать это не как наркотический бред или культурологическую фантазию, может стать одной из самых подрывных сил в сегодняшней забастовке.

Нижний Ист-Сайд был увешан плакатами и замусорен листовками: «МЫ ОСУЖДАЕМ: Тимоти Лири²⁰ – не за новые идеи, но за создание религии. Не за расширение горизонта, но за ограничения революции. Алена Гинзберга²¹ – за обнимку с Джонсоном перед лицом смерти. За продажу корпорациям “Time” и “Life” приукрашенного бунта. За увод молодежи в сторону от революции. USCO²² – за новое освещение старого искусства. За новые медиа со старым посылом».

С оглядкой на Детройт и Ньюарк²³Black Mask решили организовать уличные выступления в Нижнем Ист-Сайде. С переменным успехом. В Tomkins Square Park²⁴ на встречах сообщества они брали инициативу в свои руки, но это вышло боком. Руководство-говноводство местного коммюнити было более заинтересовано в теории, чем в практике, а его члены – мальчики из колледжа – были более склоны к «поддержке», чем к участию наравне с неистовыми анархистами. Большинство хиппи все еще с упоением предавалось тоскливым чаяниям “Barb”²⁵ и “Oracle”²⁶. А такие специфичные группировки, как нью-йоркские прово, шли дальше: они просто доносили на Black Mask в полицию…

В то же самое время Black Mask отчаянно пытались встряхнуть нанятую массовку новых левых и вывести их из состояния бездействия: перестать подсчитывать количество принесенных на сходку задниц. Они яростно критиковали индустрию войны, держащуюся на массовом гипнозе. Раз за разом они обращали всеобщее внимание на то, что переоценка американцев своей роли в мировой политике будет иметь политическое воздействие, и это особенно касаемо других стран. Весь третий мир являет собой наглядное значение слова «нищета». Раньше под нищетой подразумевались голод, эпидемия, незащищенность от внешних воздействий и т. д. – нищета империалистической эксплуатации или оставшиеся от XIX века районы западной индустриализации. Но сегодня жестокость нищеты в экономически развитых странах означает самоубийственную и противоестественную экономику, ведущую к закупориванию жизненной и сексуальной энергии, к неудовлетворенности. Такая нищета неуловима, неосязаема, ее истоки: покорность, разобщение, скука, отвращение и подавляющая депрессия. Идиотствующие Левые, узрев объективные признаки социального отчуждения, обошли вниманием гораздо более насущные субъективные неврозы. A Black Mask на практике пытались спровоцировать демонстрации на бунт. Спровоцировать каждого в отдельности против существующего дерьма, машин, зданий, товаров потребления, против всего, что составляет непосредственный опыт. Спровоцировать эмоциональное возбуждение и эйфорию всеобъемлющей борьбы, здесь и сейчас, борьбы руками, а не мозгами. Чтобы каждый понял, что сегодня единственные ценность, удовольствие и возможность почувствовать плечо ближнего – это бороться вместе против всего существующего. BLACK MASK БЫЛИ ПРОВОКАТОРАМИ РЕВОЛЮЦИОННОГО НАСИЛИЯ.

Они воспринимали себя как катализаторов: небольшое, крепкое партизанское объединение, с заранее запрограммированной тактикой, устремленной на низвержение состояния массового гипноза путем мощных всплесков рвения, гнева и веселья (привет Райху²⁷). Они примкнули к СДО²⁸ и были одной из группировок, на начальном этапе экспериментировавших с изменчивой тактикой действий, которой в то время не могла избежать никакая городская герилья. Впервые они продемонстрировали ужасающее тактическое преимущество маленьких автономных банд перед лицом гигантских толп во время демонстрации, устроенной СДО против Дина Раска²⁹, когда подвижные группы блокировали главные транспортные развязки, вступали в мгновенные стычки с полицией, отвлекали внимание отдельных копов и т. д.

Кутерьма в Мэйси³⁰ во время рождественской распродажи была еще более эффектной. Множество людей, группами и поодиночке, наводнили магазин в час пик. Никто не выглядел как демонстрант, их легко было принять за обычных покупателей, администраторов или персонал. Они деловито перетаскивали товары с места на место, пачкали их, приводили в негодность, крали и просто бросали. Полуголодные псы и кошки были выпущены на волю в продуктовом отделе. Перепуганный канюк летал по отделу фарфора, разбивая на лету залежи этой дурацкой посуды, а продавщицы в истерике прятались от него или, наоборот, пытались поймать. Добропорядочные покупатели запутывались во флагах и транспарантах и на выходе задерживались администрацией и жестоко избивались полицией. Несусветный хаос… Оглядываясь назад, уже можно сказать, что в то время – зимой 1967⁄68 гг. – атмосфера повсюду в Штатах начинала меняться. Что раньше бурлило только в подполье, теперь вылезало на поверхность. Как заметил где-то Берроуз, если хлещет и вываливается наружу, то этого достаточно, чтобы санитара стошнило. Еще 18 месяцев назад о таком можно было только мечтать. Это вам не домохозяйки из пригородов, практикующиеся в тире, и не менты, патрулирующие каждую электричку. Америка на грани развала, каких не было с конца Средневековья. И этот мир распадается, как карточный домик, давя все на своем пути: полярная ночь и огонь.

Договоримся о терминах «авангард», «молодежное восстание» и прочих. Политическое фиаско декабрьских демонстраций на Уайтхолл³¹ не только доказывает тщетность массовых выступлений, но и делает очевидным, что их бесполезность нельзя сводить лишь к их тактике. Новые левые были сведены до нуля. Тогда же была явлена вся беспочвенность претенциозности авангардной субкультуры. Нельзя даже говорить о нигилизме или, там, о скуке всего этого. Вообще не о чем говорить. Просто еще один товар потребления – как сирень или гренки. И все мы знаем о последних днях наркосреды – о закате венценосных посланцев TWA³²-знахарей, алкашей-бихевиористов, торчков, ждущих своего часа в аэропорту Калькутты, – легкие наркотики заполонили собой все; затем амфетамины, аресты и первые убийства… на Западном побережье все подсаживаются на СПИД и почти все прошли через ЛСД…

Цивилизация рушится, как дом Ашеров³³, и ее замедленное падение концентрирует весь жизненный опыт на одном: «Потому что, когда смэк растекается по венам, ⁄ Мне становится на все наплевать, ⁄ На все напряги в этом городе, ⁄ На всех безумных политиков, ⁄ На всех ругающихся друг с другом, ⁄ На валяющиеся повсюду трупы»³⁴. Сосредоточение такого – реальность, имеющая свою прописку – в ГЕТТО. Гетто – это всегда неоднозначный и в то же время четко объяснимый феномен. В своем отрицательном смысле он означает разложение. Это не передвижная экспериментальная станция, не анклав, не Танжер³⁵ и не Биг Сур³⁶. Это ад. Одно окно, одна дверь, четыре стены. Тупик. Гетто – это место, куда ты попадаешь, когда больше ничего не остается, когда некуда идти. Тюрьма без решеток. Громадная психушка, которой уже не замечаешь. Закулисье и бесконечная ночь. Невроз, косность. Разверзнувшаяся бездна… И кошмар, кошмар…

Однако в это самое время мятежи становятся проблемой сознания, организации и использования городского пространства. Одиночки объединяются в толпу, толпу отчаявшихся и разозлившихся, перманентно – ежедневно – увеличивающуюся, которую нельзя просто так арестовать за тунеядство. И в их требованиях звучат призывы о своих территориях, о натуральном обмене и даже, как это ни странно, о первых шагах в сторону революционной концепции города, о совместной жизни – о Рае, строящемся вопреки Аду. Геттоизация молодых белых деклассированных элементов предоставила Black Mask возможность подхватить знамя этого качественно иного бунта, теперь, впервые за эти пять лет прорезавшегося, бунта без имени, «молодежный», «люмпеновский» – зовите как хотите. Наконец-то этот бунт стал реальным: Нижний Ист-Сайд в начале 68-го был потенциальным революционным СООБЩЕСТВОМ…

Основная часть BLACK MASK, у которых центр управления был размытым и абстрактным, а журнал – упраздненным, реорганизовались в ячейку СДО (!) ЛИЦОМ К СТЕНЕ, УБЛЮДОК… И К МУСОРНОМУ БАКУ… первое, во что они вгрызлись, была Мусорная стачка Нижнего Ист-Сайда. Гигантские, кишащие крысами кучи гнилого мусора оказались, метафорически, удачной находкой: никто, кроме них, не мог и не хотел марать руки. Они были не только приставлены к стене, они были буквально выброшены на помойку. От улицы к улице они шли, поджигая валяющиеся груды мусора, бухая и танцуя вокруг них; а когда приезжали пожарные (тогда же проходила всеобщая забастовка пожарных), то Motherfuckers забирались на крыши (а крыши, как и канализация, – это свободные зоны), бросались оттуда булыжниками, кирпичами и тем, что было под рукой, крича: «Штрейкбрехеры». Немытые, нечесаные, танцующие, поющие, бьющие в барабаны, они переносили кучи грязи в метро и донесли их наконец до лощеного Рокфеллер-Плаза³⁷…

Они были блестящим катализатором и быстро набирали очки, постоянно и многообразно действуя, ломая в корне свой стиль. Они выкидывали сотни хохм, оборачивавшихся сердечным кризом для трущоб, которых шарахало из рутинной утомленности окраин до настоящего центра андеграунда – эмоционального, активного, общего. Таким образом, шла борьба с предрассудками и пропагандой, борьба гораздо более целенаправленная, чем до сих пор. Они служили атмосферными помехами: революционные приемы призваны обострить противоречия между тем, что люди будто бы чувствуют, и тем, что они чувствуют на самом деле, – чтобы вывернуть наизнанку все условности и стереотипы любой деятельности. Они «стреляли» (холостыми, увы) в «поэта» Кеннета Коча³⁸, читавшего в местной церквушке для своей «паствы»… Они раздавали в коммюнити каждому по унитазу и устраивали популярные “shit-in”³⁹ на St.Mark’s Place⁴⁰ до тех пор, пока толпа разъяренных и стыдливых легавых-протестантов не заявилась и не раскрошила на кусочки эти унитазы своими дубинками. Они устраивали воинствующие демонстрации на пороге полицейских участков всякий раз, когда кого-нибудь арестовывали за наркоту (тем самым давая возможность местным драгдилерам поближе познакомиться с потенциальной клиентурой). Они проникали на кухни самых фешенебельных кафе и добавляли в самые дорогие напитки и блюда наркотики, рвотное, снотворное, галлюциногены – короче, все, что можно и что может насолить.

Они возглавили первый настоящий городской бунт хиппи (во время которого они прорвались через преграду из ментов к полицейской машине, куда уже засадили одного из Motherfuckers, вытащили его и смылись)… Они подначили около четырехсот dropouts из Нижнего Ист-Сайда оккупировать Музей современного искусства во время выставки «Дада, сюрреализм и их наследие» (в виде наследия там выставлялись какие-то горшки, Раушенберг и т. д.). Наглые, неопрятные и неприятные обитатели трущоб орали матом, уродовали фасады, забивали косяки, безобразничали в Первую Ночь⁴¹, вступали в стычки с копами… Они печатали приглашения больших трущобных магазинов о бесплатных раздачах – бери-сколько-унесешь – в условленное время и сами подавали всем пример…

Они слыли каратистами и совершенствовали свою уличную тактику по руководству для национальной гвардии «Как вести себя во время гражданских беспорядков» (где обращали особенное внимание на «спустить немецких овчарок с привязанными ручными гранатами»). Страшны они были в действии: молнией пронзали толпу демонстрантов, били стекла, переворачивали мусорные баки и дорожные знаки, жгли все, что могло гореть, устраивали заторы на перекрестках, сводя на нет стандартные ментовские разгоны митингующих, и дрались с ними врукопашную один на один. Они применяли карате, умело пользовались ножами, били наотмашь мотоциклетными цепями, обмотанными вокруг запястья, кричали: ЛИЦОМ К СТЕНЕ, УБЛЮДОК… Они характеризовали свою подвижную уличную герилью как ЛИЦОМ К СВИНЬЕ, или ЕСЛИ ДЕЛАЕШЬ ДВА ШАГА НАЗАД, ⁄ НА КАЖДЫЙ ТВОЙ ШАГ ВПЕРЕД Я ПОВОРАЧИВАЮСЬ И ИДУ ОБРАТНО.

Вообще, основное, что они делали, – ставили себя под удар; и они искали тех, кто поддержит их в этом. В стремлении создать зачаточное сообщество им хотелось объединить все дно Нижнего Ист-Сайда, которое они подкармливали в своей бесплатной столовке «Крысиная нора», созданной не по подобию диггерской⁴², которая давно уже зарекомендовала себя «Армией спасения хиппи», а как общая координация и точка пересечения Motherfuckers (около 30 постоянных и около 300 примыкающих) и тех, кто хочет присоединиться. Мы потеряли навык захвата территорий. Перестали нападать на систему разобщения, которая есть основа иерархической власти, – вертикальную систему, чья конструкция держится на нашем разъединении и пронизывает структуру городов. Исходя из этого, они старались подпитывать воинственность люмпенов и научить их сопротивляться при аресте. Они пытались проникнуть в местные системы социального обеспечения, чтобы использовать их как укрытие от все увеличивавшихся нападок и изнутри расшатывать и разоблачать их репрессивную сущность. Они впутывались в тяжбы с арендами помещений, что выражалось в коллективном отказе вносить плату и в идее уличного и жилищного комитета. Они помогали организовывать ночлежки. Они упорно пытались пробить стену того, что же не считать преступлением: право не голодать, не иметь недостатка в медицинской помощи и других вещах первой необходимости… Здесь, как и везде, естественная самозащита обусловлена явной угрозой агрессии…

Они подливали масла в огонь обычных трущобных передряг об использовании вроде бы общественных мест: те превращались в поля боевых действий, в зоны, где нельзя было сохранять нейтралитет. Настоящая дружба познается на полях сражения. Как раз в то время начались атаки на Филлмор Ист⁴³: толпы длинноволосых негодяев регулярно прорывались внутрь, используя место как центр сообщества со свободными пищей и выпивкой, музыкой, танцами, кайфом, тактическими обсуждениями, организацией, уроками карате и т. д. Между собой они называли клуб «Складом». Более того, их установка на бескорыстие в отдельно взятом месте, далекая от того, чтобы выглядеть неоправданной и поставить их в безвыходное положение, реально, хотя и поверхностно, но все же была доведена до общественного мнения. Становилось очевидным, что гетто превращались в жизненно важные центры этого нездорового и обреченного общества. Аферисты, опустившиеся представители среднего класса, преступные гопнические банды – все вдруг посмотрели иначе на свою среду обитания. Стали налаживаться связи между ранее разрозненными сообществами по всей стране, началось объединение белых группировок с негритянскими: вдруг оказалось, что у них общие интересы. Дошло до того, что Элдридж Кливер⁴⁴ предложил стать вице-президентом «Черных пантер» одному из Motherfuckers.

«Политика – дерьмо, чувак» – последовал беспристрастный отказ. Анархия вскрыла ее грязную сущность за век до третьего мира. А Люцифер, Князь Света, знал это испокон веков.

Им также удалось помутить воду в одном из главных источников угнетения гетто, питающем многие тамошние организации, – в школьной и университетской системе. Они систематически доводили до полного невменоза всевозможные сходки СДО, например, всеми правдами-неправдами, но пошуршали на вконец обюрокраченной нью-йоркской забастовке учителей. Оба раза они применяли тактику, схожую с той, что была у Дуррути⁴⁵: сотрудничать с теми, с кем не противно, а затем оставлять им самим претворять свои планы в жизнь. Знаменитым стало их вмешательство в захват студентами Колумбийского университета⁴⁶. При вырубленном электричестве несколько оголтелых радиоманьяков устроили-таки свое вещание. Успешным было и подключение местных негритянских и пуэрто-американских молодежных банд, а также вынос проблемы за границы тривиального академического контекста. Последней каплей оказалось предложение во время столкновений с полицией украсить баррикады отборными образчиками из университетской коллекции керамики и полотен старых мастеров (газетные заголовки пестрели: «Полицейский уничтожает произведение искусства!»), введшее в ступор самих бунтовщиков…

Но самым, пожалуй, радикальным в их летней практике 1968 г. года оказалось пока неуверенное, но продолжающееся движение в сторону нового самовыражения в искусстве и политике – их новый революционный язык. Первым делом, они стали писать на языке улиц. Что несколькими месяцами ранее выглядело как: «Нищета, против которой непрерывно борется человек, не есть недостаток в материальных ценностях; в промышленно развитых странах материальная нужда скрывает под собой нищету самого бытия», теперь выражается так: «Ваше сообщество олицетворяет смерть. Вы едите мертвую пищу. Вы проживаете мертвые жизни. Вы трахаете мертвых баб. Все, связанное с вами, мертво… Мы боремся за настоящую жизнь»… Из ситуационистского САЛОНА в городское дно. Стиль меняется наряду с его выражением. Скромный, даже местами пуританский, BLACK MASK стал разлетаться засаленными мимеографическими листовками, похабными афишами, постерами, комиксами, лозунгами, аэрозольными граффити, транспарантами, прокламациями, песнями, барабанной дробью. Скульптура, музыка, литература – всему нашлось место и для всего нашелся выход. Склизкие хвосты и гигантские следы стали кошмаром трущоб. Змеи, разукрашенные пропагандой по всей длине. Псы и кролики с одинаковыми хвостами… И менты, пытающиеся поймать их в сеть… Но даже такая распаляющая порнография остается в рамках понятия о «коммуникации». «Обстоятельства таковы, – писали Motherfuckers, – что начался процесс разделения: на тех, кто хочет продолжать гнуть линию взрывоопасных медиа, и на тех, кто хочет эти медиа взорвать». Для коммуникации, если ее цель – быть осмысленной, необходимо оставаться изменчивым взаимодействием людей, диалогом, в то время как все масс-медиа работают в одном направлении. Они только вещают, это шоу, «спектакль, который может лишь быть употреблен пассивным зрителем». Книга, фильм, симфония – с ними нельзя разговаривать. Где же здесь коммуникация, если один не может ответить? Это слащавое ничто, товарищ, слащавое ничто. Что представляется коммуникацией, на самом деле является установкой на тотальную некоммуникабельность, пассивность, отчуждение, отвлечение – и медиа становятся практическим выражением соучастия в безучастном обществе.