Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Арсений Голенищев-Кутузов

На лагунах Венеции

 
Нас волшебница даль в свой чертог позвала.
Мы услышали зов, мы пришли – и ввела
Нас она в сказку волн и сияний;
С неба месяца тихие льются лучи;
Тихо плещет волна, и несутся в ночи´
Песни сбывшихся, тихих желаний.
 
 
Милый друг, предадимся певучим мечтам!
Предадимся сребристым лучам и волнам!
Пусть летит за мгновеньем мгновенье;
Пусть гондола плывет при луне и звездах.
В этих светлых водах, в этих вечных лучах
Нашей вечной любви отраженье!
 

Илья Голенищев-Кутузов

«Голубая дымка окарино…»

 
Голубая дымка окарино
Тает в венецейской тишине,
Или улыбнулся Палестрина
Траурной гондоле, и весне,
 
 
И случайным, робким, нищим звукам
У благословенных берегов,
Чтоб на миг невоплощенным мукам
Даровать бессмертие богов.
 

1929 г.

Сергей Головачевский

Догаресса

 
«В голубом эфира поле
Блещет месяц золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой…»^[563]
 
 
Словно яркий жемчуг в море,
Красотой горит она.
Адриатика во взоре
У нее отражена.
 
 
Станом девственным Диана
Не могла бы спорить с ней,
Краской нежной Тициана
Золотится шелк кудрей.
 
 
В серебре лагуны зыбкой
Сквозь туман плывут они
И приветствуют с улыбкой
Их небесные огни.
 
 
И таинственным светилам
Все внимает, присмирев,
И Феодор с крокодилом,
И святого Марка лев.
 
 
Догаресса негой ночи,
Лаской звезд утомлена
И смыкает тихо очи,
Уступая власти сна.
 
 
Сон лелея безмятежный,
Дож любуется женой
И, обняв с заботой нежной,
Сторожит ее покой.
 
 
Гладит локон ароматный
Он дряхлеющей рукой,
Шепот страстный и невнятный
Ловит с уст ее порой.
 
 
Что же вздрогнул он смущенный
И бледнеет отчего?
Имя назвал шепот сонный:
Это имя – не его!
 
 
И мгновенно в сердце дожа
Подозрение встает
И, суровый дух встревожа,
Муки ревности зовет.
 
 
Знает он, кого случайно
Выдает беспечный сон;
Перед ним раскрылась тайна, —
Убежден в измене он…
 
 
И, простясь навек с покоем,
Он обдумывает месть,
Казнь кровавую обоим
За поруганную честь.
 
 
Страсть в нем разум поборола, —
Приговор уже готов…
По волнам скользит гондола
Мимо храмов и дворцов…
 
 
Спят каналы и палаты
В серебристой полутьме…
Яд, оковы, казематы
Дожу грезятся в уме…
 
 
Разгорается все боле
Сердце местью роковой…
Тихо все… в небесном поле
Блещет месяц золотой…
 

На разрушение колокольни Св. Марка в Венеции

 
Адриатика плачет… Из дальней страны
Донеслась ко мне жалоба бледной волны:
«Умерла, умерла Кампанила!»
И я вижу, как город тоскою объят,
Как печальны каналы и мрамор палат,
Как волшебница моря уныла. —
И гондолы грустнее, чем прежде, скользят
По каналам немым, как могила,
Словно черные лебеди горя и зол…
Отуманены образы мрачных гондол…
Все твердит: «Умерла Кампанила!»
 
 
Над столицею дожей, как дума морей,
Окруженная стаей ручных голубей,
Возносилась она и царила; —
И витали вокруг нее голуби-сны,
Легкокрылые тайны седой старины,
И небесная билась в ней сила:
Повесть долгую лет, дивных дел и побед
И злодейства и бед заколдованный след
Своим звоном она разносила.
Серенады любви, упоительный сон,
Из свинцовых темниц умирающих стон,
Все хранил и твердил обо всем ее звон…
Но теперь умерла Кампанила!
 
 
И пучина морская возлюбленный прах
Под лазурью своей схоронила.
Там уснула навек Кампанила. —
И достойна ее в безмятежных водах,
В мавзолее хрустальном могила.
Ей родная стихия осталась верна,
Ее сон сторожит голубая волна,
А с небес повторяют светила:
«Умерла, умерла Кампанила!»
 
 
Но, как стройная мысль, рассыпая мечты,
Возродишься ты снова, дитя Красоты; —
Не погибнет небесная Сила; —
И незримо ты вновь зазвонишь с высоты…
Возродись, возродись, Кампанила!
И в душе вдохновенной Поэтов живи,
Призывая во храм Красоты и Любви!..
Как ты, полная дум, нам звонила,
Как звонила ты дожам, в те давние дни,
Так звони во все дни, о звони и звони!
Возродись, возродись, Кампанила!
 

Лев Горнунг

Наводнение

 
Мы как в Венеции в своей Москве живем,
В окно любуемся и воду созерцаем,
И струи шумные за отпертым окном —
Глухую музыку – пустой душой черпаем.
 
 
И пусть незыблемый, как каменный ковчег,
Недосягаемый, в спокойствии и в силе,
Не Кремль красуется – досужий человек
Скликает голубей, чтоб музыки испили.
 
 
Здесь город борется, но мало силы в нем,
А волны цепкие подобны хищным стаям,
Здесь – мы в Венеции, а не в Москве живем,
В окно любуемся и воду созерцаем.
 

1926 г.

Сергей Городецкий

Венеция ночью

 
Как напуганная птица,
В белом меховом боа,
В шляпе с перьями, блудница
Мечется, едва жива.
 
 
Бьются гондолы о камень
И стучат, как скорлупа.
Солнечный забывши пламень,
Твердь нема, черна, тупа.
 
 
Кружево Палаццо Дожей
Нежится на черноте.
Старый Марк сияет строже,
Чем в полдневной суете.
 
 
На колоннах, меж которых
Объявляли казнь живым,
Кровь жестоких приговоров
Светит заревом ночным.
 
 
Кампанилла острой крышей
Будет в небо до зари
Улетать все выше, выше…
На часах пробило три.
 

Венеция

 
Мощны твердыни упорной Специи,
Грозен у крепости рокот волны.
Но голубая лагуна Венеции, —
Сказка нежнейшая, сон тишины —
 
 
Ей ли под силу смятенье войны?
Так, убаюкан каналами алыми,
В думах вечерних пытал я судьбу,
Все вспоминая мечтами усталыми
 
 
Розовый мрамор дворцов над каналами
И голубей голубую гурьбу.
В городе вздохов, в селенье единственном,
Где лишь о счастье мечтала мольба,
 
 
Можно ли думать – родиться воинственным?
Мне отвечала глаголом таинственным
Жизни владычица, матерь Судьба:
Силы, овеянной сказками старыми,
 
 
Много сокрыто в певучей стране.
Слабые крепнут в бою под ударами,
Самые тихие самыми ярыми
В праведной будут войне!
 

Лев Венеции

 
 Над зеленою лагуной,
 Вечно светлой, вечно юной,
 Словно пестрые птенцы,
 Дремлют древние дворцы.
 
 
 Весь молчит, глядясь в каналы,
 Город призраков усталый,
 Упиваясь тишиной,
 Беспечальной, неземной.
 
 
 О, Венеция! Ты дышишь?
 Плеск весла в тебе услышишь,
 И опять в тиши веков
 Город вздохов и мостов.
 
 
 Легок отдых твой блаженный,
 Храм твой нерукотворенный,
 Золотого Марка храм —
 Гимн сладчайший небесам.
 
 
Всем, кто мог в нем помолиться,
Будут сны о рае сниться
И о жизни голубой
С голубиною судьбой.
 
 
Город женственный, любимый,
Марком исстари хранимый!
Слышишь: грянул в мире гром,
Мир в бореньи огневом!
 
 
О, Венеция, царица!
В красоте ты голубица,
Но в борьбе велик твой гнев:
У тебя есть грозный лев!
 
 
Он взлетит – ведь он крылатый —
Защищать твои палаты,
Смоет он врага волной
Адриатики родной!
 

Ирина Грицкат

Марко Поло

 
В каналах дома, дрожа, отражаются:
Миндальный пряник-фасад в водяной борозде,
Кровли, как лесенки, в небе и в сизой воде.
А к горизонту город дымливый смягчается.
Вот, на квадратах площади люд прохлаждается:
Капуцины в капюшоне, торговка, маклак…
Чей-то длинный башмак.
На баркасах скрипом вздыхают уключины
И голубь твердит свой бормот заученный.
Бродит Марко скучный по родине скученной.
А там… где-то там,
Куда плыл он и брел, по морям, по хребтам,
Куда шел он и ехал те годы долгие
Через пески и снега и мочаги волглые…
Там бамбуки, сады раскидные и пагоды,
Кочевник свой лук прячет в сайдак,
И манящие взоры
– Косые ягоды —
Качаясь навстречу ему, замедляют шаг.
Снятся Марко – хоть он и не спит —
Друзья далекие:
Кубилай могучий и дети его узкоокие;
И славы монгольской дикий зенит.
Ведь был всемирный захват
Кубилая причудою!
…На круглых подножьях с улыбкой сидит
Божество полногрудое:
Бог их улыбчивый,
Бог необидчивый…
Друзья его там, беспредельно отважные,
Разложив пред собою свитки бумажные,
Гадают свой рок по звездам.
…Все то, что он полюбил, – то не здесь, а там.
Мысли его беспрестанно в тот край отлучаются.
А езды туда – уже не года, а века.
Ложатся на город мгла и тоска.
Последний отблеск на шпиле кончается.
В каналах оконные свечи чуть-чуть отражаются.
Никто не поверил ему. Ничего не случается.
И никто, до скончанья веков, не узрит, не узнает
Тех стран,
Где дух его пребывает.
 

Леонид Гуляев

Венеция

 
Лунный луч волшебно,
Вешними ночами,
Храм святого Марка
Серебрит лучами.
У палаца <sic> дожей,
Тенью величавой,
Прячется во мраке
Вздохов мост кровавый…
Много слез и муки
Видел он когда-то,
Но былого тайны
Бережет он свято.
И ему каналы,
Словно в подражанье,
Под покровом ночи
Все хранят молчанье.
Ряд дворцов старинных,
И зимой, и летом,
Смотрится в каналы
Темным силуэтом.
Бойкие гондолы
Тут и там несутся…
И из окон звучно
Серенады льются.
То они затихнут,
Замирая страстно,
То безмолвьем ночи
Овладеют властно.
И луна спокойно
Вешними ночами
Чудную картину
Серебрит лучами…
 

Ницца, 17 марта

Николай Гумилев

«Этот город воды, колоннад и мостов…»

 
Этот город воды, колоннад и мостов,
Верно, снился тому, кто, сжимая виски,
Упоительный опиум странных стихов,
Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.
 
 
В освещенных витринах горят зеркала,
Но по улицам крадется тихая темь,
А колонна крылатого льва подняла,
И гиганты на башне ударили семь.
 
 
На соборе прохожий еще различит
Византийских мозаик торжественный блеск
И услышит, как с темной лагуны звучит
Возвращаемый медленно волнами плеск.
 

Венеция

 
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.
 
 
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
 
 
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
– Тысячи огненных пчел.
 
 
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.
 
 
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
 
 
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг… никого, ничего?
 
 
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
 

Юрий Данцигер

Джакомо Казанова

Сонет

 
В сухом гербарии морали, словно розу,
Лелял дружбу ты под пылью всех дорог,
И свой побег из Пьомби угадать ты мог
По вещей строчке из «Orlando Furioso».
 
 
Теченью следуя, в фатальном зная позу,
Аббат, вельможа, мот, иерофант, игрок,
Распутник пламенный, – ты вечности в залог
Чудесней всех поэм дал мемуаров прозу!
 
 
Но добрый Бог простит греховную весну
Тому, кто жизнь любил до ненависти к сну,
Кто сам избрал свой ад и не хотел другого!
 
 
Ты, плача, счастлив был, и ты страдал, шутя,
Блестящий де-Сейнгальт – беспечный Казанова,
Беспокоянный <sic> мой!.. Авантюрист – дитя!
 

Александр Дехтерев

Венеция

 
Канал меж высоких домов
С нависшими грозно мостами,
Как крови струя от оков,
С плывущими роем ладьями.
 
 
Давно уже город стоит,
И стар стал, почти развалился…
Но все же он гордо глядит
И этим, как прежде, гордится.
 

Анатолий Доброхотов

Венеция

 
Венецию я не забуду,
Как первой любви поцелуй…
Умчимся к прекрасному чуду,
К журчанью тоскующих струй:
Вот в черной, высокой гондоле
Плыву я с мечтою своей;
Мой слух отдался Баркаролле —
Не слышал я песни звучней.
О, звуки чарующих песен
Среди итальянских лагун,
Вам мир этот радостный тесен,
Слаба для вас музыка струн.
Вдали рисовалась Пьяцета <sic>
И ряд ее стройных колонн,
И волнами лунного света
Был дожей дворец озарен;
За аркой сверкающей арка…
Аркады нависли кругом,
А площадь печальная Марка
Облита луны серебром.
Музеи, дворцы, арсеналы,
В них роскошь далеких времен…
Картин Возрождения залы…
О, сладкий, единственный сон!
Волна мелодично шептала
О города славном былом,
А сонные воды Канала
Дремали задумчивым сном.
Венеция, долго слыла ты
Великой «царицей морей»,
Соседи же, страхом объяты,
Дрожали пред мощью твоей.
Но слава твоя миновала,
Как цепь золотых облаков —
Ты городом прошлого стала
Руин, мавзолеев, дворцов…
Лишь женщин пленительность взора,
Как прежде, разбудит любовь…
Скажите, шепните, сеньора,
Когда мы увидимся вновь?
 

Евгений Долматовский

Венеция

 
И вот Венеция. Скажу вам прямо,
Большая робость овладела мной:
Здесь побывали Блок с Прекрасной Дамой
И современный лирик Н. с женой.
 
 
Ну что сумею написать теперь я,
В гостинице прожив четыре дня,
Когда такие избранные перья
В каналы окунались до меня?
 
 
Я подтверждаю: этот город – чудо,
Он поражает странной красотой.
Но я себя здесь чувствую так худо,
Как будто мальчик с отнятой мечтой.
 
 
Сменилась рок-н-роллом баркарола,
Не всплеск весла – моторов нудный зуд.
Проходит полицейская гондола,
В наручниках преступника везут.
 
 
Клубится сырость, и воняют свалки,
Покойник проплывает в катафалке.
День, словно перегруженная барка,
Вздыхая и ворча, вплывает в ночь.
 
 
…Виденье площади Святого Марка
Все горести отбрасывает прочь.
Но вы к виденью этому прибавьте,
Что перечеркивает всю красу:
 
 
На близком рейде крейсер «Гарибальди»
С ракетной установкой на носу.
Вот до чего ты дожил, город дожей,
На сказку детства больше не похожий!
 
 
Ослабли на гитарах старых струны.
Облачена в прозрачный плащ дождя,
Ползет Венеция на дно лагуны,
Как Китеж-град, под воду уходя.
 

1963 г.

И. Донской

Слова к вальсу «Венеция»

 
Тихая звездная ночь опустилась.
Дремлющей негой мир весь объят;
Теплой росою кругом все покрылось,
Всюду разлит от цветов аромат.
 
 
Моя милая, ненаглядная,
Я люблю тебя до безумия.
 
 
Ночь, ночь волшебница!.. Ночь упоенья!
Ночь, ночь восторгов, желанья любви,
Ночь грез мечтания, ночь вдохновения…
Ночь, ночь пожара и бури в крови…
 
 
Моя милая, ненаглядная,
Я люблю тебя до безумия.
 

Василий Дряхлов

Грезы об Италии

 
Чудная ночь!.. темно-синее небо,
Освещенное полной луной,
Веет дыханьем влюбленной красотки,
Венецианки молодой.
 
 
Тихо плывет по каналу гондола,
Мандолина звучит в стороне,
Струйки от весел сверкают, как искры,
В меланхолической луне.
 
 
Южные звезды! вы право целуете,
Как возлюбленной глазки в тиши,
Само море-то дышит как нежно! —
Кругом, миленок, ни души.
 
 
Свеж гондольер и красавец собою,
Как он мил и любезен для нас!
Звук его голоса ласков и силен,
Приятен блеск красивых глаз.
 
 
Мы очарованы, счастливы, милая!
Трудно выразить нежности чувств,
Здесь и любовь, и поэзия, прелесть —
Здесь царство роскоши, искусств.
 
 
Южное солнце с чарующим блеском,
Утро нежное, воздух морской…
Розовый вечер… пахучие рощи… —
Да на земле ли мы с тобой?..
 

Михаил Дудин

Прощаясь с Венецией

В. Н. Орлову

 

 
Венеция уходит. Не тревожь
Венеции дождей и старых дожей,
Смущавшей оборванцев и вельмож
Осанкою и золотистой кожей.
 
 
Венеция уходит в глубину,
Венеция скрывается из виду,
Перечеркнув старинную вину
И позабыв последнюю обиду.
 
 
Венеция уходит навсегда.
Уходят тротуары и подмостки.
И куполом смыкается вода
Над рыжим завихрением прически.
 
 
Там в изумрудном забытьи воды
Ее кольцо колышется неярко,
И медленно смываются следы
Моей любви с камней Святого Марка.
 
 
Венеция! Уходит страсть и стать.
Сестра моя, а мне куда податься?
Венеции положено блистать,
Венеция устала торговаться.
 
 
Венеция уходит. На канал
От железнодорожного вокзала
Оплакивать последний карнавал
Последняя гондола опоздала.
 
 
Парада нет, и пушки не палят.
Обманутая временем жестоко,
Венеция уходит в Китеж-град,
Как женщина, легко и одиноко.
 
 
Горит ее пленительная прядь,
Прочесанная солнцем над волною.
…О чем ты призадумалась? Присядь.
Когда мы снова встретимся с тобою?
 

Бенедикт Дукельский

Bleue-Marine

 
Сверкает мрамором даль тихого канала.
В Венето вешние ласкающие дни
Играют водами лазурного зерцала,
И тени, гордые величьем искони,
Нисходят легкие по ступеням гигантов.
Им в позднем сумраке ночные адаманты
Горят, как вышние извечного огни.
 
 
Мерцают звезды яркие в спадающей тени
Над бездной с издавна минувшим ритуалом,
Где в празднестве Венеции не гаснули огни,
Когда без страстного моленьем кардинала
Дож перстень свой вручал и море – гименей
Свершало брак священный перед ней
Венецией, где даль все уплывала.
 
 
Волной, воспринявшей блеск брачного металла,
Порфирно-бархатный увенчан моря князь.
Глубоким таинством верховная настала
Из Адриатики лазурной дожу связь;
К стихии праздничным отъездом Буцентавра
Приветствен берегов победный нежный лавр.
В ней, брачно-голубой, песнь волнами неслась.
 
 
В ней участь мрачная на мраморе сбылась
Фальеро пред минующею далью.
Сан-Марко из‐за вод священным ипостась
Чудилась кормчему под вышнею эмалью;
И медленно стихал напевный звук гондол;
И пурпур, за морем – вечернего посол,
Тонул за днем с закатною печалью.
 
 
Виднелся лишь неясной тусклой сталью
Остывший диск, где пенилась волна,
И с ней плыла мечта под сумрачной вуалью;
Стихией вечному она обречена.
В поющем вод далекого мотива,
В просторе голубом бегущих горделиво
Им лютни звучная вторит еще струна.
 
 
Стихая слышится мелодия одна
За морем ропщущим у мраморов устало.
С душистой влагою истомная весна
Сменяет вечером цветное опахало
И дали волн, пока взойдет луна;
Из сумрака она уже грустна
Пред гаснущим в лучах собой закатно вялых.
 
 
В лучах, склонившихся над глубиной устало,
Кончаются задумчиво ласкающие дни,
Когда еще прощальное начало
С заходом солнечно величьем искони,
Где слышалась звуча у волн эпиталама
Для моря венчанного. Купол яркий храма
Не виден здесь из сумрачной тени.
 
 
И бархатом полей темнело все в тени
В Венето радостном, где небо излучало
Весенне-ясные ласкающие дни,
Играющие водами прозрачного зерцала.
И старым гордая чеканенным гербом
Пред таинством венчанного в извечном голубом
Венеция была, где даль все уплывала.
 

Венецианский герб

 
Морям у берегов мечом грозящий лев…
Адриатической столицы друг старинный…
Как гордо прошлое пред грозною пучиной
Он защищал у вод, сменивших бурный гнев.
 
 
Свободы старый герб, где мраморы дворцов
Лобзает днем лазурь, где брак с стихией дожа
Ввергает золото на обручальном ложе
Бегущих волн, – хранит предания отцов.
 
 
Победоносный, смерть являющий мечом,
На рыцарском щите чеканен он для славы.
Пред ним морской вулкан шлет голубую лаву,
Сверкая пламенно в волнах лазурным днем.
 
 
Хранитель чести вновь, лишь звонкою гурьбой
В пылу несутся шумные порывы боевые, —
Средь мирных дней – здесь волны громовые,
Готов грозить оружием средь бури пред собой.
 
 
Морям у берегов мечом грозящий лев,
Адриатической столицы друг старинный;
Он гордо прошлое являет пред пучиной,
Где отражал грозивший в водах гнев.
 

Венеция

Et Venise élevée à l’hymen de Neptune

 

A. Chenier. Aux fréres de Pange

 
В каналы падают зеркальные дворцы,
Красиво гордые у вод, где утро сонно.
И виды – старые. И кисти –  Скиавоне,
Каналэ, Тьеполо. Там ранни багрецы.
 
 
И медленно плывут еще во все концы
Пурпуры древние для солнца-Аполлона.
И предсказания – для мглы далекодонной…
Здесь перстни бросили с короною жрецы.
 
 
И перстни падали венечные давно,
Волну красивую священно обручая;
Их ярких – несколько опущенных на дно.
 
 
И гаснуть золоту из бездны суждено,
Когда меж пенами дож брачно отличая
Плыл, в первенстве стихий торжественно встречая.
 

Владимир Дукельский

Venice, Calif

 
Жил здесь богатый чудак, что в Венецию крепко влюбился,
Делать там деньги не мог – и решил возвратиться к себе.
Вновь Калифорния? Вздор! На судьбу человек ополчился —
Будет Венеция тут, вопреки этой самой судьбе.
Начали строить, пилить, разрушать и дома и лачуги,
Мрамор, гранит привезли – даже дюжину старых гондол.
«Спятил безумный старик!» – завопили соседи в испуге;
Он и соседей купил, и дома им другие нашел.
Выжгли бурьян и кусты – и прорыли кривые каналы,
Плохо подделали их, над подделкой воздвигли мосты.
Чем не Венеция, сэр? Но зоилы плечами пожали:
«Нас дураками назвал, в дураках же останешься ты:
Выстроил плохонький сквер, а написано: площадь Сан Марко.
Джо – гондольер? Не шали – под одеждой он тот же ковбой;
Дожем оделся чудак, – но не холодно нам и не жарко,
Лозунг –  America First, – нам Европы не нужно второй».
Сей предприимчивый маг, именованный Абботом Кинни,
Тут же наладил театр и театру пожаловал дар:
Доллар был богом его, не хватало одной лишь богини —
Плох театральный Олимп без божественной Сары Бернар.
Золота много ушло – но на золото падки актрисы;
Вот вам и Сара Бернар. . На премьеру никто не пришел.
Лишь за кулисами шум – это шмыгали злобные крысы.
Где-то залаяли псы – и пронзительно крикнул осел.
. . . . . .
Дело забыто давно. Все иссохло – и рвы и каналы.
Самый блистательный мост лопухом безобразным зацвел.
Мнимой Венеции нет; мексиканцы под вечер скандалят,
А на Сан Марко – увы! – негритята играют в футбол.
 

Любимому городу

 
Здесь все поют. По-своему – певец и я,
Но голос мой не звонок, невысок:
Таким ли воспевать тебя, Венеция?
Прими взамен присягу верных строк.
 
 
Твоими я не очарован дожами,
И кардиналов мне не мил наряд,
Не восхищен богами нежнокожими,
Что в галереях царствуют подряд.
 
 
Венецию не выявишь портретами
Иль вереницей окрыленных книг,
Иль чудом перспективы Каналетто: мы
Нетронутую любим Венедиг.
 
 
Гнусаво гондольеры баркароллами
Туристов зазывают. Друг мой, ты
Поедешь с итальянками веселыми
Глазеть, как Пьетро Лонги, на мосты,
 
 
На простенькую церковь Сан-Грегорио,
На страшную процессию веков —
Тут смерть – обыкновенная история,
Тут мертв и тот, кто молод и здоров.
 
 
О, Серениссима! От маск и факелов,
От кладбищ, от церквей мне не уйти,
Как не ушел и петербуржец Дягилев,
Свернув к тебе, для отдыха, в пути.
 

1961 г.

Маргарита Дьяконова

Венеция

 
Не слушайте разноязычный крик
И голубям не сыпьте кукурузы,
Тогда Венеции забытый лик,
Но на один всего короткий миг
Покажут вам воспоминанья музы.
Внимательно вглядитеся в канал;
И вот гондолы черной отраженье,
В которой Казанова проезжал,
Спеша на масок пестрый карнавал,
Увидите, призвав воображенье,
За ним Пьеро, Тарталья – весь парад
Знакомцев по Commedia dell’Arte,
Здесь риск, любовь, интрига и азарт —
Таков Венецианский маскарад,
Где рядом шпага, домино и карта.