Buch lesen: «Я только малость объясню в стихе…»

Составитель – Андрей Ложкин

© Интернациональный Союз писателей, 2023

Предисловие

2023 год запомнится в том числе и 85-летием со дня рождения Владимира Семёновича Высоцкого. Эта дата празднуется почитателями творчества поэта как в России, так и за рубежом.

В 2023 году совпали две даты: 85-летие со дня рождения В. С. Высоцкого и пятилетие нашего арт-фестиваля «Я только малость объясню в стихе – 2023». Поэтому наше мероприятие проходило под девизом: «Три белых коня» и длилось празднично-долго: декабрь, январь и февраль.

За три зимних месяца на площадках арт-фестиваля, объединившего более двухсот шестидесяти библиотек (среди них библиотеки Донецка и Болгарии), прошло около трёхсот мероприятий. А в Новосибирской государственной областной научной библиотеке был открыт культурный центр «ВЫСОЦКИЙ».

Мы спустили этот «крейсер», наш КЦ, на сибирские культурные воды в надежде на то, что он будет «лавировать-ла-вировать, да и вылавирует».

Так и этот сборник пусть станет ладьёй-путешественницей в мире книг и книгоиздательств, в сфере культуры и просвещения.

Искренне ваш,

Андрей Ложкин,

руководитель КЦ «ВЫСОЦКИЙ» при НГОНБ, организатор Международного арт-фестиваля «Я только малость объясню в стихе»

Лауреаты номинации
Авторская

Екатерина Годвер

Екатерина Годвер (Богомолова) родилась и живёт в Москве. Клинический психолог, преподаватель, фантаст, мастер FIDE по шахматам среди женщин. Лауреат конкурса «Северная звезда» (2022) и других всероссийских поэтических конкурсов и фестивалей («Хрустальный родник» (г. Орёл), «Солнечный круг» (г. Рыбинск) и др.), победитель фестиваля «Я только малость объясню в стихе» имени Высоцкого (г. Новосибирск, 2023). Финалист фестиваля молодой поэзии «ФилатовФест». Член Союза писателей России. Автор научно-фантастического романа «Иволга будет летать» (издательство T8Rugram, 2021).

Стихи публиковались в журналах и альманахах «45-я параллель», «Север», «АлександрЪ», «День и ночь», «Российский колокол», «Южный маяк», проза – в журналах «Полдень», «Рассказы», Edita, «Южный город», «Аэлита», «Мир фантастики» и др.

Герой на чёрный день

Герой

 
Был снег вторичен, неглубок.
Шёл год под стать ему.
Тезей укладывал клубок
В походную суму.
 
 
Он был не воин, не солдат,
Он не любил людей.
Умён, немолод, бородат —
Герой на чёрный день,
 
 
Но за порог шагнул, как в бой,
Навстречу всем ветрам…
Взошёл оранжевый клубок
Над городом с утра
 
 
И покатил за горизонт
Среди небесных тел.
А на нестриженый газон
Пушистый снег летел,
 
 
И Ариадна у окна
Сквозь снег смотрела вдаль.
Из шерстяного волокна
Была её печаль.
 
 
Под вечер снег следы укрыл,
Потом присыпал цель…
Но продолжалась до поры.
История. В конце
 
 
Старуха пряла у огня,
А в небе голубом
Котёнок лапой погонял
Оранжевый клубок.
 

Спички (триптих)

1

 
Спичка догорела.
Спичка, не свеча.
Виданное дело,
Малая печаль.
 
 
Слёзы восковые
Каплют по другим.
Глаз моих не выел
Чёрно-сизый дым.
 
 
Строки грозовые
Блещут и гремят.
Молча неживые
Смотрят сквозь меня.
 
 
Падает кавычка
В смутном далеке.
Знаешь, сколько спичек
В каждом коробке?
 

2

 
Шепчут дни вчерашние,
Прелая листва
Тихие и страшные,
Важные слова.
 
 
Только кто расслышит их,
Кто их различит?
Небосвод над крышами
Почернел в ночи.
 
 
До краёв обуглился,
Звёзды обронил
Прямиком на улицы
Да в прибрежный ил.
 
 
На опушке ухает,
Вот таки дела…
Щука белобрюхая
Мимо проплыла.
 
 
Не видать рыбацкого
Больше костерка.
У судьбы на лацкане —
Дырка от значка.
 

3

 
Не горюй, товарищ мой,
Закури да сплюнь.
Не погост, так кладбище.
Не январь – июнь.
 
 
Все мы люди смертные,
Соль да сахарок.
Верными ответами
Сыт не будешь впрок.
 
 
Верными вопросами
Смерть не отведёшь.
В пору сенокосную
Поспевает рожь.
 
 
Колобок прокатится,
Пробежит лиса.
На крахмальной скатерти —
Света полоса.
 
 
Выпьем по обычаю,
Но как за живых.
В мире раскавыченном
Много запятых.
 
 
Мир недобро зыркает,
И дрожит рука…
Слышишь, спичка чиркнула?
Дай-ка огонька!
 

«Сквозь анилиновый хай-тек…»

 
Сквозь анилиновый хай-тек
Из каждой слободы
Уходят люди в белый снег,
Уходят в чёрный дым.
 
 
И как сто лет тому назад,
Как тысячу долой —
Сочатся миром образа,
А дерево – смолой,
 
 
И плачет кто-то. Пишет блог,
В сердцах клянёт судьбу…
Сочится кровью на сапог
Седьмая пядь во лбу.
 
 
Огонь горячим языком
Касается небес.
Солдат штурмует Белый дом,
Штурмует чёрный лес,
 
 
Клубится дым, кипит вода
В походном котелке,
Встаёт счастливая звезда
В прекрасном далеке.
 

«Ночью небо в брызгах молока…»

 
Ночью небо в брызгах молока.
Грязь да иней – кофе с серебром.
Сосны зацепляют облака,
Падает монета на ребро:
 
 
Быть – не быть, забыть – не позабыть?
Катится оброненный обол.
Подле бабка-ёжкиной избы
Розовый безвременник расцвёл.
 
 
Перекати-поле перека…
Тикают старинные часы.
Холодом учили дурака,
Холодом дурак по горло сыт.
 
 
Он стучит в окованную дверь:
«Отпирай, старуха, помогай!»
Ветер воет, снег летит наверх,
Топает куриная нога.
 
 
Вот бы растянуться на печи!
До утра не думать ни о чём,
Слушая, как времечко стучит
Маятника нёбным язычком.
 
 
Только хлад вокруг да ветродуй,
В ступе догнивает помело.
«Сгинула старуха на беду,
Но тебе, голубчик, поделом!»
 
 
Ветер свищет, сосны гнёт шутя.
Падает монета на ребро…
И дурак уходит, как дитя,
Безысходно веруя в добро.
 

«Разломан хлеб, искрошен весь…»

 
Разломан хлеб, искрошен весь,
И в воздухе роится взвесь:
Писк комариный, плач и стон.
Тропинки сходятся крестом,
 
 
Пожар медовый отгорел,
Лишь на Кудыкиной горе
Над костерком дрожит дымок
Да травы шепчутся у ног
 
 
О темноте, в которой нам,
Как ни смотри по сторонам,
Идти на ощупь за росой,
Тушить угли стопой босой.
 

Враг

 
Приходит враг спросить воды,
Глядит глаза в глаза.
Вода в горсти мутна, как стыд,
Прозрачна, как слеза, —
 
 
И ты протягиваешь горсть,
И он в ответ молчит.
И только сердце у него
Стучит, стучит, стучит…
 
 
Давно глашатаи трубят,
Весь горизонт в огне.
Ни для него, ни для тебя
Пути обратно нет.
 
 
Как кровь, водица горяча,
Сладка она, как ложь.
И он убьёт тебя сейчас —
А может, ты убьёшь.
 
 
Пройдут часы, пройдут года,
Земной ровняя счёт.
Одна лишь чистая вода
Течёт, течёт, течёт…
 
 
В твой сон, последний, долгий сон,
Войдёт, хромая, враг —
И ты напьёшься из горсти
У смертного одра.
 
 
Из-под земли пробьётся ключ
И будет длиться день —
Как предзакатный солнца луч,
Рассеянный в воде.
 

«Однажды нам покажется, что – кончено…»

 
Однажды нам покажется, что – кончено.
Что наше время, время колокольчиков,
Рингтоном отзвучало на распутице.
Пускай теперь сама планета крутится!
 
 
Нехай с неё ножом снимают кожицу —
Без нас пиры и скорби приумножатся:
Другие пусть ликуют и куражатся.
Однажды нам покажется. Покажется…
 
 
Согрелись в мягких креслах мы под пледами.
Но брызжет ночь из-под копыта медного,
И колокол над сонною Отчизною
По каждому звонит, отлитый сызнова.
 

«В пустом стакане тает лёд…»

 
В пустом стакане тает лёд,
Пылит оранжевое лето.
Кружит усталый звездолёт
У неизведанной планеты.
 
 
В огне сгорают мотыльки,
А он, бескрылый и железный,
Земной природе вопреки,
Прошёл сквозь каверзную бездну.
 
 
Он – привидение, фантом,
Он – лёд, растаявший без толку,
Ещё один красивый том
На прикроватной книжной полке.
 
 
Но капитан сквозь перископ
Глядит с задумчивой улыбкой.
Багряный плавится песок,
И жизнь не кажется ошибкой.
 

«Умолкли псы сторожевые…»

 
Умолкли псы сторожевые
За крайней хатою.
Я не жила в сороковые —
Живу в двадцатые.
 
 
И мне стоять за свой авось,
За честь мещанскую.
За всё, что в прошлом не сбылось,
Пройти гражданскую.
 
 
Запомнить лица мне живые,
Поля несжатые
И новояза клёкот лживый —
За крайней хатою…
 
 
Когда вобьют последний гвоздь
В ухмылку панскую,
Угаснет боль, остынет злость.
Осядет стансами.
 
 
Про тихий Дон, Днепровский плёс,
Салют на улицах…
Всё то, что прежде не сбылось, —
Однажды сбудется.
 

Майор

 
Майор Александр Иванчев
Заходит на цель.
В зелёной траве одуванчик
Горит как солнце.
 
 
Воздух разъят крылом,
Распополамлен,
Плещется под соплом
Пламя.
 
 
Майор вспоминает из книжки
Детский стишок.
Таня, бычок, мишка.
Всё у вас хорошо?
 
 
Год сгорает за два,
Брешут приборы.
Трава у дома, трава
Мстится майору.
 
 
Зубы сцепив, Иванчев
Терпит двенадцать «g».
Он не может иначе.
Не отступать же?
 
 
Пластик клавиши «Пуск»
Пальцем продавлен,
Сумеречен и тускл
Цвет яблоневый.
 
 
Не унывай, майор.
Многая лета!
Пробьёт впотьмах коридор
Наша ракета.
 

«За новым поворотом Колеса…»

Рэю Дугласу Брэдбери

 
За новым поворотом Колеса
Всё та же колея; лишь скрип чуть слышен.
К подошве мёртвой бабочкой пристал
Опавший лист – вчерашняя афиша…
 
 
Не грянул гром! Окончен карнавал:
Подсчитаны убытки и обиды.
До майских гроз – ещё дожить. Сперва —
Дожить, а там уж будет видно.
 
 
Весной острее хочется… весны.
Чтоб в клетке рёбер брошенной ракеты
Цвели фривольно лютики и сныть,
Алели капли ягод бересклета;
 
 
Чтоб яд их несерьёзный на губах
Горчил мечтой, не сбывшейся к обеду.
Известно, надвигается беда,
Но – без толку заранее о бедах.
 
 
Прольётся дождь, неласков, нехорош,
Прибьёт всю пыль, а вместе с ней – букашку
Утопит в капле злой весенний дождь,
И больше ей совсем не будет страшно;
 
 
Не будет стыдно, совестно одной
Держать ответ за вся и всех причастных,
Когда из одуванчиков вино
Дождётся кружки, повода и часа.
 

Сирень

 
Ползёт букашка по листу, дрожит и пятится.
Прохожему невмоготу. Сегодня пятница,
И пьяный гвалт вокруг, и стыд, весна-распутница.
А он устал, а он простыл, совсем запутался.
 
 
А впереди – и грех, и страх, и покаяние.
Ещё останутся в веках его деяния…
Но не сейчас: в чужом дворе, с улыбкой школьника
Горбатый нос в сирень уткнув, стоит Раскольников.
 
 
Он познаёт, хоть по сюжету не положено,
Что всяка дрянь и всяка тварь на свете – Божия,
И даже если ничего внутри не ёкнуло,
Пока сирень ломали вечером под окнами.
 
 
По лужам фантики плывут, а тонут винтики.
Букашка падает в траву, никем невидима,
И не склоняя головы, идёт Раскольников
От Петербурга – до Москвы, к друзьям в Сокольники…
 
 
Дыра в поношенном пальто, в ботинках Ладога.
Судьба найдёт его. Потом – роман и каторга.
Черна могильная плита, обложка книжная…
Букашка учится летать. Букашка выживет.
 

«Грош ломаный в карман дырявый спрячь…»

 
Грош ломаный в карман дырявый спрячь:
Сегодня купишь Тане новый мяч —
Но завтра повторится, что и прежде:
Меланхоличный вечер мартобря,
Канал в неверном свете фонаря,
Утраты, сожаления, надежды…
 
 
Ты смейся, смейся! Сколько нам ещё?
Несёт котёнка нищий под плащом,
Бог весть зачем: спасёт или утопит?
А всё-таки, а всё-таки всегда
Есть белый свет и чёрная вода,
И мяч плывёт: накапливает опыт.
 

«Вырываясь из липкого сна…»

 
Вырываясь из липкого сна,
Возвращаешься в тёплую нору.
Времена, времена, времена,
Перепутье, война, разговоры
 
 
За стеной. Нависает стена:
Фотографии в рамках, плакаты —
Времена, времена, времена,
И мы едем, мы едем куда-то.
 
 
Век московскую серую мглу
Закатал в тротуарную плитку,
Но стоит человек на углу,
Ждёт трамвая, маршрутку, кибитку.
 
 
Снег не тает на хмуром лице,
На есенинских сбитых костяшках:
Ни письма, ни записки в конце,
Где уже не смешно и не страшно…
 
 
Но ему не туда. Не туда!
И таксист лихо трогает с места.
Над Москвой небеса в проводах,
Над Москвой облака из асбеста.
 
 
Свет в прихожей горит. Тишина.
Расцветает конфорка на кухне.
Времена. Времена. Времена…
Ни пера, человек. И ни пуха.
 

«На лёд, присыпанный снежком…»

 
На лёд, присыпанный снежком,
Ступает голубь сизый.
Топорщит хвост, идёт пешком
По скользкому карнизу,
 
 
Глядит в окно на жёлтый свет,
На ходики с кукушкой,
На облетевший сухоцвет
И хлебную горбушку.
 
 
Пора ему сорваться вниз,
В метель, расправив крылья;
А он ступает на карниз,
Где в снежно-звёздной пыли —
 
 
Цепочка маленьких следов
От края и до края.
И лампы жёлтый ободок
Горит, но не сгорает.
 

«Так много громких слов, что я…»

 
Так много громких слов, что я
Себя не слышу.
Деревья голые стоят,
Цветут афиши.
 
 
По крышу дом стоит в снегу,
В небесной манне —
А я придумать не могу
Ему названья.
 
 
В нём Пейсах, Рождество, Мабон —
Штрихи, зарубки…
В углу гостиной граммофон
Повесил рупор.
 
 
Он видит сон о тишине,
Небесной тверди,
И стон его звучит во мне
Сильнее смерти.
 
 
Его мечта созвучна мне
До сантиметра,
Сорвавшись с губ, летит вовне
Порывом ветра…
 

«Блуждая в потёмках души…»

 
Блуждая в потёмках души,
Смотрю на следы и зарубки.
Кусочек оранжевой губки
К осеннему небу пришит:
 
 
Впитает он слякоть и дождь,
А в озере, чёрном и мелком,
Отмоет луну, как тарелку,
И остро заточенный нож.
 
 
Обманчив житейский покой
И тихая прелесть пейзажа;
Костра неостывшая сажа
Приглажена лёгкой рукой.
 
 
Травой порастают следы,
Но в небе прозрачном и хрупком
Кусочек оранжевой губки
Чернеет от мутной воды.
 

«Давится кислым яблоком сын Адамов…»

 
Давится кислым яблоком сын Адамов:
Измельчал змий до плодового червяка.
Откуси да сплюнь, протиснись между рядами
Таких же поставленных на века
 
 
Терракотовых недотыкомок, ветеранов пера и клавиатуры.
Не криви лица: подобное притягивается к подобному.
Ты человек лишь. Потому, выражаясь литературно,
Ты и слово твоё единоутробное —
 
 
Одолень-трава на цветущем болоте времени.
А по осени ляжет снег полушубком заячьим —
Захрустит ледок, и каблук чужой проскользит по темени;
И пройдёт Пугач, а за ним вослед, паче чаяния,
 
 
На сто тысяч душ человечий гул, не проскочит мышь.
Хоть куда взгляни – полнокровие, полнолуние,
Откуси ещё: пусть кислит во рту, слово выплюнешь —
Прорастёт, как семечко, пуговица латунная.
 

Вспоминая Белозёрск

 
Непослушные тени шуршат по углам,
А над озером Белым – белая мгла,
И в её молоке, как ночник,
Сигареты качается кончик,
Кто ты есть: проводник, провожатый?
Тлеет времечко, в пальцах зажато,
Растворяется сизый дымок,
Тает строй деревянных домов,
Только хмурое небо весеннее
Подпирают усталые стены:
Суть да дело пока, суть да дело…
Мгла клубится над озером Белым,
Но вороний пронзительный крик
Возвещает рожденье зари.
 

«Дворник Расул катает насвай…»

 
…Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
 

Н.С Гумилев, «Заблудившийся трамвай»

 
За воспалённой губой,
А небо над ним голубо,
Бесплотно,
Кромешно,
И в нём, конечно,
Громы, вороний грай:
Заблудившийся беспилотник
На излёте таранит трамвай.
Расул запрокидывает голову —
И в глаза каплет олово.
Что же вы так, Николай Степаныч,
Голубчик,
Поручик?
Вплавлена в поручень
Ладонь солдатская,
Всполохами огненный вал клацает,
Но кружит, завывая, панночка:
«Поддай, Аннушка,
Ещё масла!»
На солдате рубаха красная,
Тараканами по небу трещины.
Такое ли вам мерещилось?
 
 
Оплёванные мертвецы,
Волк с головой овцы,
Капустные щи к столу
Продают на углу.
Прибит к распутью,
Железом зажатый,
Комсомолец-вагоновожатый.
Дворник Расул
Несёт на весу
Переломанную метлу,
Как живое тело,
И прутья
Распускаются белым.
 
 
Расул молится, молится цвету белому и Аллаху,
Христу, Николаю, Перуну, дедову праху:
«Что же ты, на кого оставил?»
«А ты терпи!» – улыбается парализованным лицом
Павел
Из груды развороченного металла:
«Смерть! Где твоё жало?»
 
 
У Расула на спине мокра отцова рубаха:
«Раз смерти нет, почему не спастись от страха?»
«Терпи», – скрипит металл искорёженный
И расплющенный.
«Есть только будущее!» —
Кипит живая вода,
Плоть плавит.
«Ни человечий не страшен, ни божий
Суд,
Только собственный твой, Расул! – шепчет Павел. —
Все ещё впереди!»
И листом зелёным растёт звезда
Из его груди.