Buch lesen: «У каждой строчки свой мотив»
© Издательство «Четыре», 2022
Нарине Авагян
Член Интернационального Союза писателей, Союза писателей Армении, Союза армянских писателей Америки, литературно-культурного клуба «Тир», член интернационального литературного клуба «Творчество и потенциал».
Лауреат ежегодного Международного литературного конкурса «Возлюбленные музы» (Болгария). Победитель Международного литературного конкурса «Иверия» в номинации «Спетаке поэзия» (Грузия), одна из победителей международного литературного конкурса «Хранители традиций» (Россия). Творческий редактор литературно-политического журнала «Ширак». Член редакторского комитета пятитомной антологии «Любовная лирика Армении».
Считается одной из лучших поэтесс современной Армении.
В 2020 году была удостоена титула «Армянка года» за вклад в педагогическую деятельность и развитие культуры, в 2021-м – титула «Национальное достоинство», в 2022-м – титула «Золотой Венок – 2022», а также «Армянка года» за представление армянской литературы за рубежом.
Нарине Авагян родилась в Гюмри в интеллигентной семье. Окончила факультет иностранных языков (английское отделение) Гюмрийского педагогического университета им. М. Налбандяна. С 2000 года живёт в Ереване, преподавала английский язык в ереванских школах № 18 и № 55, руководила отделением франкофонии в центральной библиотеке им. Аветика Исаакяна. За годы литературной деятельности выпустила девять книг поэзии и прозы: «Я без себя» (2012), «Таинство безмолвия» (2014), «Планета детства» (2015), «Гранат» (2016), «На полях незаполненных строчек» (2017), «Беседа о пройденных вокзалах» (2018), «365 действий» (2021), «Дитя и солнце» (2021) – все на армянском языке; «Дитя и солнце» (детские стихи в переводе Ара Геворкяна, 2021) – на русском.
Поэтический мир автора основывается на деталях окружающей действительности, в коей генерируются сопредельные друг другу темы жизни, любви, сопричастности ко всему земному и космическому, темы материнства, любви к родине и каждому живому существу. Нарине Авагян активно публикуется, является соавтором ежегодников как на родине, так и в диаспоре.
«Когда придётся мне родиться ещё раз…»
Когда придётся мне родиться ещё раз,
буду жить на твоём подоконнике,
под рубашкой растущего растения,
и никогда не завяну…
обещаю…
«Столько любви…»
Столько любви
Я выпустила из души…
Говорят, что где-то там вдали
Солнце выжгло
Целое поле пшеницы…
«Мне не хватило…»
Мне не хватило
целой жизни,
чтобы стать
гончаром…
Так и не нашла
то правильное движение
дышащих пальцев,
коим я могла бы обжечь
твою глиняную душу…
«Непроницаемая тишина вполне…»
Непроницаемая тишина вполне,
И песни уж давно ждут откровенья,
Фонтана струйки так летят наверх,
Они – души бездонной озаренья…
И самообличения пути
Давно прошла… Жизнь, знаю, суетится…
И рукопись в душе… Как мне пройти
Всю сопредельность, что в стихах таится?
Мне в полном забытье так трудно жить
И отделить тревожный мрак от света,
Чтоб в душу вновь гармонию вложить,
Хоть и бежит от солнца луч рассвета.
«Я долго ждала твоего возвращения…»
Я долго ждала твоего возвращения,
искала тебя в найденных грёзах
и в потерянной реальности,
на устах непроизнесённых слов
и на полях незаполненных страниц…
Я искала тебя в улыбках неба
и во влажных рассказах дождя,
искала долго… в собственной печали
и в счастливых днях других,
в отражениях ночных фонарей
и в зареве солнца…
Мои ностальгии превратились в клубки,
которые распутываются медленно, ежедневно…
Стена моей комнаты вся в волнах,
море оделось в полотно,
любовь – в отчуждении,
предательство – очеловечилось,
душа умирает раньше тела,
не люблю этот иной мир,
я хочу лишь свой…
Созидание
Раскрыл глаза росток ещё зелёный
С надеждой чуть испуганной на мир,
Повесил ноги на побеги сонные
И улыбнулся, как весны кумир…
Он восхищался миром и цветами:
– Как мил и бесконечен щебет птиц,
Ласкает будто солнце мир руками,
Разыгрывают почки вешний блиц…
Свет почки мило дерева коснулся,
Чтоб жемчугом весны весь мир расшить,
И праздником цветенья мир проснулся…
Из влажных небосвода каплет глаз
Красавицы весны безумной власть…
«О, был бы если уголок укромный…»
О, был бы если уголок укромный,
Весна б цвела в лугах, как горицвет,
Спустилась б зорька с гор с лукошком полным,
Неся надежду, веру и расцвет…
Горела бы свеча, как предвкушенье,
Как вечности земной небесный лик,
И сказочной рекой текло бы время,
И был священ и ясен каждый миг…
Был вешним каждый взгляд, преображенье
Царило бы во сне и наяву,
И в чистых помыслах погибло бы сомненье,
Перед иконой преклонив главу…
О, был бы если уголок укромный,
Весна б цвела в лугах, как горицвет,
А зорька вышла бы с лукошком полным,
Чтоб раздавать всем солнце и рассвет…
«Деревья расцвели под колыбельную…»
Деревья расцвели под колыбельную,
И меж камней – их аромат и вязь,
С небес слезинка сорвалась мгновенно
И каплей на листке вдруг улеглась…
И небо, отраженьем став и блеском,
В ребячьем смехе дивно разошлось,
Земли раскрыто лоно, в буйной песне
Оживший город – весел и пригож…
Весна пришла к нам с радостью, пареньем,
В сердцах людей – ликующая дрожь,
Роса с небес вся дышит озареньем
И на цветах лежит созвездьем грёз…
«Таинственен этот полусвет…»
Таинственен этот полусвет,
что тяжелеет
на тончайшей спине горизонта…
Безмолвие это
нарушает только песня
капающей воды из крана…
Таинственен, как танец
и как рассыпчатое кружево,
украшающее начало дня…
И сердце уже разбужено,
и этот полусвет —
как объятия нанизанных
драгоценных камней,
как рожденье песни,
что струится каплями воды,
текущими из крана,
превращаясь в мятежную волну,
пронизывающую сердце
и простуженную душу…
Таинственен этот полусвет,
что раздавливает
собственную тень
и лучами струится на поверхности
твоего портрета,
висящего на стене,
сокрушая все твои чувства и эмоции,
превращая их в мозаику,
а потом собирая всё снова
в одно целое…
И в этом прекрасном забвенье
таинственен этот полусвет,
держащий свой палец
на пульте Вселенной…
Романс, написанный с любовью
Останься со мной, останься сегодня со мной
в безумном беге этой жизни безудержной,
с жизненным порывом, неосознанно, бесхитростно,
на крыльях любви, желаний —
останься поистине,
останься на тротуарах сонных,
проштопанных дождём…
Останься со мной, останься сегодня со мной,
при посредничестве кисти безумного художника,
по инерции останься,
к прошлому на миг приникнув,
так, чтоб в тебе тяга к прошлому возникла —
к колыбели любви и света…
Останься со мной, останься сегодня со мной,
чтоб отдаться вдвоём мерному укачиванию тёмных вод,
мы с тобой оденемся в свет,
искрящийся как небосвод,
проследим за игрой пламенной заката
и встретим златовласую зорьку…
Перевод Ара Геворкяна
Валерий Алёхин
Валерий Денисович Алёхин родился в 1952 году на Урале, в Пермском крае, на реке Чусовой в леспромхозе Ветляны. Окончил МГУ им. Ломоносова (юридический факультет) и Всесоюзную академию внешней торговли. В студенческие годы занимался в литературной студии при МГУ. Многие годы работал на государственной службе. Награждён почётной грамотой Совета Федерации. Ветеран труда. Слушатель Высших литературных курсов Литературного института им. Горького в Москве (семинар Игоря Болычева). Стихи и прозу пишет с 1975 года. Публиковался в уральской региональной прессе.
Дом
Дом покосился, в землю врастая,
крыша прогнила, сорваны ставни,
ну а на кухне, под ржавой конфоркой,
разве что крысам живётся комфортно.
Это мой дом. Но не я в нём хозяин.
В нём по углам, наравне с образáми,
обосновались, как Сцилла с Харибдой,
здесь – полуправда, там – полукривда…
В доме не разум – господствуют вещи.
– Где же хозяин? – спросит вошедший.
– Глупый! – ответит надменное эхо. —
Прежний хозяин уж нам не помеха!..
В домике старом как в магазине,
он бесполезными полон вещами:
мирно соседствуют в ветхой корзине
ворох надежд и пустых обещаний,
груды призывов, речей, прокламаций,
тусклых портретов вождей с демонстраций,
киноагиток, скульптур, ораторий —
всё, что творилось «творцами историй».
Здесь же покоятся чьи-то романы,
пылью покрытые толстые планы,
робкие листики смелых проектов,
пламенный стих пролетарских поэтов,
кипы докладов пропагандистов
про загнивающих капиталистов
(много желающих это проверить
лезли «туда» через окна и двери).
Где-то пылятся в чердачных трущобах
«кузькина мать» и ботинок Хрущёва,
между томами марксизм- ленинизма —
призрак бродячий бомжа- коммунизма,
тени скелетов взорванных храмов,
братской Гражданской военная драма,
за беспощадным «красным террором» —
трупы ГУЛАГа, голодомора…
Вместо иконы Великого Спаса —
политбюровские «иконостасы»,
«Правда» в подшивках, судебные иски,
чьи-то доносы, расстрельные списки,
списки партийной номенклатуры —
всё, что вдруг стало макулатурой:
пользы уж нет, но от сдачи которой
можете выкупить «Трёх мушкетёров».
Рядом с иконой в углу, как химера —
ветхий псалтырь подмоченной веры
в несокрушимость советского строя,
в непогрешимость партийных устоев…
Что же в итоге? Нас обманули?
Двигались прямо, но вспять повернули?
Науправлялись? Не можете – слазьте!
Главный порок – несменяемость власти!
Не подсказали суфлёрские титры,
что заигрались в партийные игры.
Лишь запоздало поняли это
после расстрела Дома Советов…
Вдруг со стены сквозь солдатские фото
СОВЕСТЬ взглянула как с эшафота:
– Прéдали? Прóдали? Прозевали?
Мы, ветераны, за что воевали?!
Мы расписались на стéнах Рейхстага,
сбросили нáземь фашистские стяги,
вам передали Отчизну с любовью,
вы же Державу сдали без боя!
Наша победа кровью досталась!
Память – последнее, что нам осталось!
Память не трогайте – это святое!
Памяти предков вы недостойны!..
Что же случилось? Кто здесь повинен?
Череп свой вскрою и мозг свой достану!
Вычищу, выскребу плесень с извилин!
Верить же в лучшее не перестану!
Не перестану твердить как молитву:
только в единстве мы монолитны!
Ну а пока – вам не кажется, братцы? —
самое время в доме прибраться!
К чёрту ненужные перегородки —
я их безжалостно, с треском ломаю,
мусор и грязь швыряю в коробки,
чищу, скребу, полы подметаю,
мою, сметаю со стен паутину,
ложных богов из углов выметаю,
рабской покорности липкую тину!
Радостно видеть мне, как постепенно
преображаются старые стены,
как разноцветными бликами солнца
в мир чистотою сияют оконца!
Прежней вражды безнадёжное бремя
сбрось за порогом раздоров и споров!
Как в стародавнее доброе время —
двери открыты и нету запоров!
Разом отбросил и скуку, и лень я —
как же прекрасен процесс обновленья!
Вновь возрождается, тысячелетний,
дом мой – Душа моя – чистый и светлый!
1991–1993
Татьяна Анегина
1991–1993
Татьяна Валерьевна Пушкова. Пишет под псевдонимом Татьяна Анегина. Родилась в 1966 году в городе Павловский Посад Московской области. Татьяна Анегина – поэт, сценарист, драматург, композитор. Тяготеет к философской, пейзажной и любовной лирике, пишет тексты песен и детские пьесы-сказки в стихах. Произведения автора публиковались в газетах «Павлово-Посадские известия», «Богородские вести», «Орехово-Зуевская правда» и альманахах Российского союза писателей.
Выступает с чтением стихов и исполнением песен. Победитель и призёр литературно-творческого конкурса «Поэзия Победы» в разных номинациях. Победитель творческого конкурса, организованного газетой «Павлово-Посадские известия». По итогам литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» и национальной литературной премии «Поэт года» награждена медалями им. В. Маяковского, С. Есенина, А. Фета. Член Российского авторского общества.
Произведения вошли в «Антологиюрусской поэзии» (2021).
Мы не спросили разрешенья у любви
муз. Т. Анегиной
Нас незачем винить
За то, что мы одни,
За то, что мы понять
Друг друга не смогли,
За то, что мы молчим,
Когда идём вдвоём —
Ведь мы с тобой виновны лишь в одном…
Припев:
Мы не спросили разрешенья у любви
На то, чтоб больше мне не видеть глаз твоих,
На то, чтоб больше губ твоих не целовать,
Любовь не может разрешенье это дать!
Мы не спросили разрешенья у огня,
Что греет душу зыбким пламенем свечи.
Мы не спросили у тебя и у меня…
Мы не спросили разрешенья у любви!
Нас незачем винить
За поздние звонки,
За то, что вместо слов —
Короткие гудки,
За то, что в дом тепло
Носили решетом…
Ведь мы с тобой виновны лишь в одном…
Припев:
Она нам не простит
Уснувших фонарей
И от сердец давно
Потерянных ключей.
Мы крепкий из обид
Повесили засов
И заперли случайно там любовь!
1999
Любовь – это Божья душа
Любовь – это Божья душа!
Она приходит без звонка и стука,
Не спрашивая: «Вовремя ль пришла?»
Она не знает,
одинок ли ты
и сколько у тебя детей и внуков,
Как радость примешь ты её иль муку,
И были ли о ней твои мечты,
Готов ли ты беречь её, хранить
От унижений, слёз, обид и злобы,
от зависти…
И для того лишь, чтобы
Всю до крупиц отдать в какой-то миг!
Не думая, что весь в делах, в заботе,
что дома ждут, что занят на работе.
И даже если сил уж больше нет,
Её не выключишь, как надоевший свет!
Ей всё равно,
какое время года,
хорошая ли за окном погода,
закат ли, полночь, полдень иль рассвет,
В хорошем ты иль в скверном настроении,
Здоров ли ты иль мечешься в бреду,
Богат иль беден —
всё ей безразлично!
Застанет кто-то с ней тебя с поличным?
Иль не покажешь больше никому?
Прекрасен ты? Или красив душой?
И в зеркале ты молод иль в сединах?..
По-равному —
что к дамам, что к мужчинам —
Однажды, не считая твоих лет,
Любовь
либо приходит,
либо – НЕТ!
14.03.2006
Когда нам плохо, мы приходим к матерям
Когда нам плохо,
мы приходим к матерям,
Ложась им, как и в детстве,
на колени,
Забыв о том, что в суете и лени
мы не звонили им по вечерам.
И мамы нежно тёплая ладонь
Погладит наши волосы,
и тут же
От света глаз развеются все тучи,
Что были на душе, над головой.
Мы будем долго-долго говорить,
Кого-то обвинять и возмущаться.
О том, с кем не хотелось расставаться…
А может быть, хотелось бы забыть.
Она одна поймёт нас как никто
И всей душою на защиту встанет
от зла всего,
Того, что нас так ранит,
И не предаст одна нас ни за что!
Оставшиеся силы нам отдаст,
Наполнив наш пустой сосуд любовью.
И мы вдохнём вдруг радостно, спокойно,
Направимся, расцеловав, к дверям…
Когда нам плохо,
мы приходим к матерям…
04.02.2021
Скажи мне, дед…
К 77-й годовщине военного парада 1941 г. на Красной площади
Моему дедушке Сычёву Григорию Антоновичу, участнику боёв за Москву, и всем ветеранам ВОВ посвящается…
– Скажи мне, дед, что так рука повисла,
Что ты не можешь ей отрезать хлеба?
Ответил дед:
– Ты знаешь, пуля бы́стра,
Я отдал свою руку для Победы.
Но мне не жалко.
Стоя под Москвою,
Любой из нас готов отдать был жизни,
Москву родную заслонить собою
И не пустить туда врага-фашиста!
– А кто такой «фашист»? Скажи мне, деда.
– То чёрный ворон, что склевал бы пашню.
Кто захотел, чтобы земля горела
И чтобы мы забыли день вчерашний.
Чтобы в России дети не родились,
А коль родились – шли бы в услужение,
Чтобы Россия наша испарилась с лица земли,
Как будто наваждение.
А он – прибрал себе бы все богатства
И восседал на самой на вершине!
И чтобы все другие государства
Его вороньей стае бы служили.
– А что же дальше?
– Дальше было пламя!
Война и голод, зимы и лишения.
И кто был в силах – молод иль немолод, —
Оставив дом, шли строем в ополчение.
Мы рвались в бой!
За дом! За всю Россию!
За тех друзей, что вскрикнуть не успели.
И наша нам земля давала силы.
И мы смогли! Мы всё преодолели!
И через много дней была Победа!
Был главный ворон скинут с пьедестала!
И счастлив я, что жив,
Что вижу небо…
Да только вот рука —
как это мало!
Тут замолчали оба.
Губы стиснув, дед вспоминал.
И к горлу подкатило…
И маленький внучок,
На нём повиснув,
Шепнул тепло на ушко:
– Дед! Спасибо!
04.11.2018
Альфред Бодров
Альфред Николаевич Бодров, г. Хотьково Московской области.
Член Союза журналистов России, член Интернационального Союза писателей.
Родился в Грузии в 1942 году, имеет высшее педагогическое образование по специальности «история». Свои произведения публикует с 2018 года, награждён литературными дипломами и сертификатами номинанта конкурсов.
Мелания-ушкуйник
Легенда об Уржумке
До сих пор в русском народе сохраняется память о легендарном Кудеяре и двенадцати разбойниках, поёт народ о них песни. Однако, к великому сожалению, стёрлись из памяти сказания об ушкуйниках, которые в XII–XV веках по русским рекам ходили и, словно разбойники, беспокоили сытых да удачливых сограждан в прибрежных теремах и хоромах. Набеги они совершали по Волхову, Волге, Каме, Вятке, по Дону. Они ходили из варяг в греки, на Булгарию Волжскую, не гнушались походами на Золотую Орду и её столицу Сарай-Бату.
Бесчинство ушкуйников доходило до того, что на Вятке объявили свою вечевую республику. Княжеские дружины в Новгороде, Ярославле, Костроме пытались приструнить вольных казаков, но ничто не помогало. Наоборот, эти города подвергались с их стороны нападению и разграблению. Великий князь Московский Димитрий Донской, поражённый смелостью, отвагой и находчивостью ушкуйников, даже привлёк их в битве на Куликовом поле, и засечный полк, составленный из этих воинов, решил её исход в пользу московского князя. Но и после этого они продолжали своё бесчинство, занимаясь разбоем и грабежом, не страшась княжеских угроз и дружины. Только при Иване III удалось усмирить их с такой силой, что больше ушкуйники не высовывали украшенный резной головой медведя нос своих ушкуев1. Запрещено было их упоминать в летописях. Память о них сохранилась лишь в сказаниях о Куликовом побоище.
Считается, что на Руси последняя разбойничья ватага ушкуйников была разгромлена в 1489 году, но в том же году на реке Уржумке объявилась новая группа, особенно жестокая и бесчеловечная, не знавшая жалости и милосердия к своим жертвам. Разбойничью банду возглавила восемнадцатилетняя Мелания из Уржумской засеки, расположенной на левом, высоком берегу реки аккурат возле её излучины.
Семейство кузнечных дел мастера Евсея сына Уржумова было многочисленным, хозяйственным и трудолюбивым, поэтому не бедствовало и не помышляло о святотатстве или разбойничьем промысле. Все на вятской земле, от мала до велика, знали Уржумовых в лицо и обходили стороной их домохозяйство. Пожалуй, ни у кого из вятичей не было такого крепкого и сильного владения. Семейство славилось тем, что никто не отделялся, не требовал своей доли в общем владении. Приходилось иногда призывать односельчан на услужение во время весенних и осенних работ, но за это расплачивались или семенным зерном, или ещё чем-нибудь, но никогда не обижали работников, отдавали столько, сколько те просили за услуги. Евсей Уржумов учил домочадцев:
– Никогда не торгуйтесь с мастером, он знает своё дело. Всегда плати столько, сколько скажет, лишнего не возьмёт.
Уржумовых за это уважали, общинники прислушивались к ним на сходах, хотя и побаивались, избегали гнева с их стороны. Разбойничьи шайки и ушкуйники до поры тоже не трогали хоромы Уржумовых, не крали у них младенцев и не требовали выкупа.
Кроме хозяина Евсея и его супружницы Зореньки в доме ещё проживал молодший братец супружницы Азарий. Вообще-то она звалась Филозва. Никто не знал, почему её назвали Филозва, если не крестили по-православному, да и в этих краях православия отродясь не знали. Оно пришло сюда только в конце царствования Ивана Васильевича, царя Московского Грозного. Здесь всё ещё поклонялись Перуну, Сварогу, Велесу. Примечательно было то, что мужчины в доме Уржумовых занимались не только в кузне, но они были и кожевниками, и скорняками, и сапожниками, и портными. Не отставали от них и женщины, которые тоже владели многими умениями, не только в хозяйстве, но ещё рукоделием, успешной торговлей, выделкой кож, мехов, домоткачеством и многими другими промыслами. Кроме Евсея, его супружницы Филозвы и их шести детей, одной дочки и пяти сыночков, а также Азария, его супружницы Матрёны, шестерых детей, ещё одно семейство входило в состав дома Уржумовых – это племяш Евсея по имени Клим. К моменту наших событий он недавно сыграл свадьбу с девицей Лёлей Кумовцовой. Вокруг удивлялись тому, что три семейства в одном доме уживаются.
Беда к Уржумовым пришла на Варварин день 6997 года от сотворения мира. В вятских краях православие приживалось нехотя, с трудом, приспосабливаясь к местным языческим традициям и обычаям. Уржумовы происходили из кривичей, древних языческих мастеров-каменщиков и резчиков по дереву, проживавших на берегу Днепра под Киев-градом. Спасаясь от ненавистного крещения, они покинули насиженные места и бежали в X веке, побросав всё, что честным трудом годами наживалось. Сначала примкнули к древлянам, но с наступлением православия по Волге спустились к Каме, потом к Вятке и окончательно обустроились на берегу Уржумки, где позднее возник городок Уржум. На Днепре они ещё не были Уржумовыми, они стали называться этой фамилией, попав на вятскую землю, а в исконно родных краях они назывались по имени древнего корня, от которого пошла молодая поросль, и это был Онуч, старшего сына Сбруй Онучев-сын. Так и прижилась потом фамилия Онучев. Оказавшись в древлянских лесах, пришлось сбросить эту кличку и сделаться Хомутовым (то есть мастер хомутов), чтобы не нашли великокняжеские соглядатаи, рыщущие каждого, кто против святого крещения. Но скоро отсюда тоже пришлось убираться. На Вятчине Онучевы стали Уржумовыми, окрепли, обзавелись хозяйством.
Ранним студёным утром четвёртого декабря налетела шайка ушкуйников с Дона. Местные тати и душегубы не трогали авторитетных и уважаемых членов семейства и не посягали на их имущество. Великий князь Московский объединил дружины, стрельцов в одну рать для того, чтобы очистить большие реки от разбойничьих банд.
Налёт произошёл быстро, деловито и бесшумно. Налётчики мужчин не убивали, но наносили удары и увечья, женщин взяли в полон и разграбили имущество, угнали скот. Они не заметили исчезновения младшей дочери Евсея и Филозвы – восемнадцатилетней Мелании.
И вот объявились на Уржум-реке, их же видели на Каме, на Вятке, доходили до Оки. Княжеским дружинникам долго не удавалось захватить Меланию-уржумку и всю её разбойничью шайку, хотя попадались отдельные её представители. В пыточных подвалах они показывали всё, что знали про шайку и про Меланию, но это не помогало, ей удавалось увернуться от преследования. Пока их искали на Уржум-реке, они уже разбойничали на Вятке. Если на Вятке ловили шайку Мелании, то она уже объявлялась на Каме. Ловили их на Каме, а они уже разбойничали на Оке…
В праздник русской берёзки 7011 года от сотворения мира Мелания была схвачена, допрошена на дыбе и казнена путём четвертования. Она рассказала на дыбе, как скрылась в стоге сена во время налёта шайки на Уржумовых, потом сколотила свою ватагу из сыновей, пострадавших от разбойничьих налётов.
Об этой кровожадной девице на Вятчине стали складывать легенды, баллады и песни. В наши дни об ушкуйниках не вспоминают и песен о них не слагают. Позабылась также и легенда о кровавой Мелании-уржумке.
