Buch lesen: «Традиции & Авангард. №1 (13) 2023»
© Интернациональный Союз писателей, 2022
Проза, поэзия
Анастасия Шевченко
Родилась в 1981 году в городе Канске Красноярского края, где и проживает в данный момент. Работает индивидуальным предпринимателем в сфере производства вывесок. Участница литературного курса Text_pro в Екатеринбурге (2022). Публикуется впервые. Подборка рассказов готовится к печати в журнале «Урал».
УкРАНА
Рассказ
На первый взгляд можно было подумать, что Олег сжал кулаки, но нет. Он как бы схватил крепко четырьмя пальцами руки пятый, большой, и начал усердно выпрямлять на нем косточку посередке. Как в детстве, когда нужно было промолчать на ковре у директора или не врезать прямо в рыло однокласснику, ведь учитель уже поймал обоих, надо сосредоточиться на руках. Вот и сейчас хотелось зависнуть где-то внутри себя, чтобы не смотреть на сидящих перед ним старшеклассников.
В лицей его пригласили как участника СВО. Вот только на хрена? Один клюет носом в свой проклятый смартфон, другая разглядывает ногти. Третий смотрит мимо. Ни одного прямого, обнаженного взгляда, ни одного электрического, короткого, но прошибающего сразу слова, к которым он так привык ТАМ, на передке. Нет.
И слова педагога в ответ на такое простое предложение: «А давайте пойдем помогать родственникам мобилизованных, особенно погибших. Снег чистить, уголь кидать, все такое…» – «Не-е-е-ет. Мы не можем использовать труд несовершеннолетних».
Почему? Почему, когда ТАМ мясо, грохот, боль, огонь, когда там разрывает на куски детей, здесь все пытаются жить обычной жизнью?! Как будто ничего не происходит. Почему им все равно? Какие ногти? Какой смартфон? Блин…
Откуда-то с улицы опять слышится приглушенный плач. Вначале, после госпиталя, он подрывался. Бежал. Выяснял. Искал. Но когда жена начала молча плакать и думать, что он поехал головой, решил попридержать коней. Понаблюдал за мирными – ничего подобного у них нет.
Списался «ВКонтакте» со своими, понял, что это и дома слышат только пацаны. Что это ОНА ИХ ЗОВЕТ обратно. Ей холодно, одиноко, бо-о-о-ольно. И голос, как обычно, девчачий.
Впервые Олег встретил ее в Каховке. На сухпайке долго не просидишь – решили с пацанами посмотреть в магазине чего-нибудь свеженького, на супчик. Навстречу девчонка с мамой за ручку. Веселая. Видит военных и машет, довольная. Таких вообще было много, на станциях в деревнях приветствуют военные поезда. А бабушки крестят.
И тут – обстрел. Маму на куски. А девочка в общем целая… Но рука отдельно, и мамина рука ее держит. В своей. Крепко.
Тогда Олег решил для себя, внутренне, что по ту сторону нелюди. И теперь они его цель. Девочку, уже без сознания, перетянули жгутами и отправили на скорой в город. О судьбе ее больше ничего не слышали.
А потом она начала приходить. В одно и то же место на передке. Почти ко всем в роте снайперов. Рассказывать друг другу подробности было как-то ссыкотно: все взрослые мужики, сибиряки, не какая-нибудь Москва в коротких штанишках. Поэтому перебрасывались:
– Было?
– Было.
И все понятно. А она как будто давала задания, что ли. Первым получил Вадик Сергеев. Тогда у него был какой-то другой позывной, а после трансформации стал Апостолом. Это придумали пацаны, а значит, правильно.
Обычный рядовой на передке переквалифицировался во врача. Док – тот и дома был медиком в тюрьме, а на фронте стал настоящим святым. Но вот Апостол-отдельный разговор.
Профессиональные врачи, к сожалению, слабы. И духом, и телом. В палатке лечат, но дальше выходить боятся. А это же самое главное – перетянуть на месте, притащить на себе в укрытие. И Апостол, вдруг, начал делать это мастерски. Как никто. Вынося на себе пацанов из таких переделок, что не приведи господь, а сам без единой царапинки. Ну не Божий ли промысел?
Олег видел УкРАНУ – это такой коротенький позывной они придумали своей коллективной галлюцинации (из чего складывается и ежу понятно) – чаще других. Как сам с собой мысленно шутил: все-таки командир, положено, позывной Кан, а со временем Атаман. Она приходила обычно той самой девочкой без руки. Плакала, жаловалась, что болит, что ни за что ее обижают, калечат. А она хочет просто жить. Быть обычной – веселой, беззаботной. Но изредка виделась старуха:
– Сыночка, дай мне хлебушка. Нету хлеба – отдай свою руку. А если и руку уже потерял, хочу твое сердце!
Пару раз была голой женщиной с длинными волосами. Целовала, рядом ложилась. Жена узнает-убьет.
И ничего. Никаких указаний или заданий. Вот то ли дело у Мусы! Его суперспособность – ходить на ту сторону как к себе домой. В миру, кстати, предприниматель (продукты питания). Так вот, он все шастал за фотками погибших пацанов. Это когда понятно, что их больше нет, а трупы там, значит, семья не получит от государства выплаты. Надо помогать. И вот как-то вернулся и говорит: вооруженный блокпост положил. Шесть человек ножом. Конечно, никто не поверил. А он сходил еще раз и сфотал…
Другому УкРАНА вообще что-то странное шепнула – тот у себя на посту нишу выкопал, в нишу – шкафчик, чтоб дым от плиточки с туркой не шел. И вот накашеварит у себя самый лучший в мире эспрессо и бегает по траншее от поста к посту с чайничком. Пацанов поит. Позывной Кофе.
У каждого свое. А что ж Олегу? Он с этим вопросом – почему УкРАНА ему задания не дает – к Батюшке. Был такой доброволец в их рядах. Молился, перед каждым боем крест целовать давал. А когда выслушал Олега, обнял его, как ребенка, и заплакал. Уговорил этого пионера-комсомольца по-настоящему креститься. С тех пор у Олега на шее особый оберег, а на голове вместо каски-казачья кубанка. Батюшка разрешил.
Он, кстати, как Кана, впоследствии Атамана, окрестил, в тот же день попал под «Хаймере». А потом девять дней подряд голубем прилетал в то самое место, где ко всем пацанам приходила УкРАНА. Прилетит, крылышки вниз спустит и бродит, как будто гладит ее. Жалеет.
За короткий срок Апостол, по официальным данным, вынес из огня тридцать шесть человек. По данным пацанов – сорок восемь. Тогда у него появилась мечта – после СВО отучиться на фельдшера, работать на скорой. Но, видимо, не суждено: поехал домой «трехсотым». Тронулся умом.
Из святых в роте остался только Док. И когда Олега ранило, он первым делом кричал Русе Плазме (о нем как-нибудь в другой раз): «Только Дока не зови, не зови!» Ясно было, что сейчас начнется огонь. А если Дока убьет, остальным крышка.
Все началось, когда Олег услышал жужжание дрона. Вскинул винтовку, чтобы хлопнуть его. Поднял взгляд. Понял, что снаряд уже летит на него. Закрыл глаза. Взрыв. Ранило в ногу, в печень, в голову. Был бы в каске-оторвало б. А так… в кубанке. Она ж мягкая…
Впрочем, сейчас не в ней. Сидит, как клоун, перед этими мажориками, хрустит костяшками. На хрена ему это все? А за окнами плач. Она зовет. Выпрашивает. Ей больно.
Юрий Татаренко
Родился в 1973 году в Новосибирске. Лауреат всероссийских и международных литературных конкурсов и фестивалей в Москве, Одессе, Симферополе, Ярославле, Калининграде, Кирове, Томске, Туле, Мурманске, Уфе, Санкт-Петербурге, Полоцке, Льеже. Победитель поэтических турниров в Красноярске, Томске, Новосибирске, Коктебеле, Севастополе.
Автор девяти книг стихов. Публиковался в литературных журналах и альманахах России, Украины, США, Германии: «Арион», «Нева», «Новая Юность», «Юность», «Литературная учеба», «Кольцо А», «Сибирские огни», «День и ночь», «Бельские просторы», «Паровоз», «Наш современник», «Традиции & Авангард», «Плавучий мост», «Дружба народов» и др. Работает журналистом. Собкор «Литературной газеты». Живет в Новосибирске.
Поздравляем Юрия Татаренко с пятидесятилетием!
Детские ошибки
Площадь Восстания
До субботы, до встречи,
До слез, «Доширак», до Москвы.
Во дворе малышня.
Снеговик не похож на Ромео.
Рукотворный январь
Никогда не наступит, увы.
Не слыхала о нем
Ни одна продавщица хендмейда.
Подарю тебе сон —
Из коллекции «70+».
Но сначала сценарий
Пришлю по е-мейлу на сверку.
Ты поспишь, я посплю,
Мы поспим… нет, я правда посплю.
Осознав, что мы есть,
Разродится луна фейерверком.
«ура я снова заехал…»
ура я снова заехал
в сентябрь с видом на карадаг
волны черного моря
безлимит безмятежности
этикетки массандры
вестники листопада
слов не хватает понять
как хорошо
врастать в коктебель вечерами
Чита
Тело управляет телом,
А стакан – стаканом.
И доволен жизнью в целом.
В семи днях за МКАДом.
Серый волк и поросята.
Тройка по черчению.
Гаджеты семидесятых —
Горка да качели.
Плачет девка в мятой блузке.
«Нерчинск» – не команда.
По последней. Без закуски.
У военкомата.
Северное слияние
Наливая, посмотришь в окно:
К небу за ночь налип серый мусор.
Не попросит монетки на дно
В шутку названный городом Мурманск.
Здешним волнам неведома грусть:
Щедро делятся музыкой техно.
Одиночество вцепится в грудь
Незаконченной фразой: «За тех, кто…».
И поймешь, хоть и пьяный в умат:
Вкус картошки не знает селедка.
Наихудший январь – это март.
Наилучший июнь – это водка.
«я вчера понял…»
я вчера понял
что очень хочу посмотреть
фильм маленькая вера
после этой строки дмитрий данилов
легко написал бы еще две страницы
но я не дмитрий данилов
и даже не верлибрист
поэтому завершаю свой текст
маленькая вера отличное кино
там напоминают
о том что смысл жизни
в бесперебойном производстве качественной продукции
но сиськи натальи негоды
от этого отвлекают
но самое главное
там есть трубы заводов города мариуполя
неважно что он тогда назывался ждановым
важно что эти трубы дымили
задорно
затуманивая светлое будущее
мы учились жить настоящим
и когда научились
зарифмовали трубы с трупами
я вчера понял
что очень хочется выпить с артистом юрием назаровым
и напиться
и позвонить дмитрию данилову и спросить
да что вы вообще понимаете про горизонтальное
положение
я мог бы спросить его раньше
в интервью которое два часа брал
на автобусной остановке
на краю земли
летом 2020-го
но тогда я обсердечивал другую мысль
о том какие все-таки маленькие
остановки москва планета
а фильм маленькая вера
становится лучше с годами
не то что некоторые
блин хотел же написать покороче
Сказочка на ночь
он для нее
источник радости
когда рядом
он для нее
причина страданий
когда уезжает
женщины – непостоянство
мужчины зато наблюдательны
у вас уже сколько – полночь
снов тебе и сновидений
скоро и нам на посадку
Детские ошибки
Два метра ровно – не прыжок в длину.
На лапу дашь – копнут еще немножко.
Открыть огонь – и проиграть войну.
Войти в стихи – и выйти из окошка.
Что рассказать сугробам про июль?
Не тратить сил. И чиркнуть зажигалкой.
И научить стакан шептать «буль-буль».
И дом купить за «Лесоперевалкой».
Начало ноября
Друг приехал, Леонид.
Помидоры режет. Крупно.
Дед за стенкою. Бубнит.
Видно, воспаленье бубна.
Небо снегом замело —
Ну, чем рады, тем богаты…
Запотевшее стекло
Не мешает жить закату.
Первые стихи Василия Сарафанова
Соленое по краю головы
размазать без платка не удается,
окажутся вдруг чем-то липовым
страданья, и придется удаляться
куда-то с гордо сгорбленной спиной,
за фонари, потухшею походкой,
успев прикрикнуть «не ходи за мной»,
успев услышать «топай, ипохондрик» —
и очутиться на краю бухла
и сломанной скамьи посередине,
и спеть, что ты всегда такой была,
а слез-то нет и не было в помине.
«Мир изменился. А что это, собственно, – мир?..»
Мир изменился. А что это, собственно, – мир?
Место, откуда людей выдувает ветрами?
Дети за партой рифмуют «мундир – командир».
Взрослые прозою брызжут на телеэкране.
Неоднозначная фраза «еще до войны»
режет не ухо, а сердце в беседах по скайпу.
В полночь приснились мне утроподобные сны.
Мужеподробности – все до одной – опускаю.
«В январском парке предрассветном…»
В январском парке предрассветном,
где не курить разрешено,
идешь и стряхиваешь скверну
и напеваешь заодно:
«Кавалергарда век – не доллар».
Не доллар, впрочем, все вокруг.
И раздражает южный говор
у веток, жаждущих на юг.
Опять неровно месяц выгнут!
Безруким труден каждый шаг:
снежинки зимопись постигнут,
но каллиграфию – никак…
Не жаль ни капельки, нисколько
лису с отломанным хвостом.
И карусель скрипит, как койка —
да не о том все, не о том.
День учителя
…А салют оплошал —
не помог протрезветь после пива.
А концерт неплохой —
и ведущий такой голубок.
В лабиринте толпы
был один, кто рукой торопливой
на глазах у заката
разматывал лунный клубок.
К смыслу жизни приду
между арией Каварадосси
и мольбой прекратить
обжираловку после шести.
Оплеухи дождя
раздавала без устали осень,
чтобы в чувство не город —
хотя бы меня привести.
Сказка на ночь
Луне круглолицей
пора на диету,
а девочке Лизе
в кроватку пора.
На чистое тело
пижама надета.
Сегодня вот-вот перейдет
во вчера.
Пусть Лизе приснятся
Антошка и Димка,
котейка ученый,
у дерева цепь…
Недолго пустует
петля-невидимка,
ведь лунное горло —
желанная цель.
Апрельские тезисы
А весна-то не так и красна:
птичьи клятвы недорого стоят.
Снова слякоть – с утра допоздна —
в Петербурге, Тюмени, Ростове.
И судачит везде старичье
про непоротое поколенье.
Отболевшие мышцы ручьев
атрофируются, к сожаленью.
Но и это в порядке вещей.
Ко всему привыкаешь с годами…
И трухой забивается щель между осенью и городами.
Дожить до заката
Уже вдоль моря тянется июль.
И никого на улице Весенней.
И тонут крики в грохоте кастрюль
без мало-мальских шансов на спасенье.
Извилины от солнца набекрень.
Уже у неба кровоизлиянье…
Но время не отбрасывает тень,
как та же скорость или расстоянье.
Истома
Суббота – где-то там, в календыре.
Как день знакомства, значит, несчитово.
Бубнит прибой о том, что на жаре
бездумно тело, а душа – без плова.
О главном – всякий раз издалека.
Так знай, что Тэффи звали идиоткой,
что снова морем пахнут облака,
что апельсин уже не пахнет водкой…
Бабье лето
Молодой ты да ранний.
Только что-то не то.
На осенней веранде
помирает пальто.
У соседей Сердючка.
Перестук каблуков.
Извелась авторучка
без попыток стихов.
Не хватает черемух
ароматных длиннот.
Почитаешь Ерему —
и отложишь блокнот.
Дядя Ванечка Жданов
сделал воздух другим.
И лежишь, наслаждаясь
обнуленьем своим.
Конфуз
Зашелестело. После громыхнуло.
Так начинался форменный потоп…
Ты все равно халат свой распахнула —
и в тот же миг ушел в себя лэптоп,
и дождь, как нецелованный, смутился:
стоит под дверью и твердит о том,
что, кажется, не вовремя явился,
что он заглянет как-нибудь потом…
Накануне
Пустой квартирой мир не удивить.
Родился месяц – изымать излишки.
В копилке – два развода по любви.
Две с половиной сотни – на сберкнижке.
Мала рубашка. Надо же, мала.
А в небе звезды словно метастазы.
Матрас и чайник. Вот и жизнь прошла.
В углу – плита. Могильная. Без газа.
В санатории
День играет соснами.
Сумрачный ампир.
Волны бьются сослепу
о бетонный пирс.
Мы живем привычками.
Но в июльский зной
Лермонтов не вычеркнул
парус, край родной.
На обед – баранина.
Страсть в одном носке.
На груди царапины.
Буквы на песке.
Муза
Солнышко на облаке,
как и ты, – верхом.
Девушка на отдыхе.
Ей не до стихов.
Модная, но смелая:
в море – и назад.
Лучшая косметика —
новенький закат.
Девка незамужняя.
В тумбочке тетрадь.
Волны не рифмуются —
надо ж понимать…
Сумерки
Отважно сосны охраняют
Обского моря побережье.
И песню чуешь обоняньем —
да, «Из-за острова на стрежень».
Легко, как после медовухи.
И пусто, как в открытом сейфе.
Здесь паучок боится мухи,
а паутина – фон для селфи.
Песок остынет. Стихнет ветер.
Исчезнут вопли, войны, ворды…
И только вечер, вечер, вечер.
И только волны, волны, волны.
День рождения
Наполнилась беседка смехом,
а флирта – вовсе через край…
А счастье в граммах не измерить.
В минутах не измерить крафт.
Пакет какой-то вялой снеди —
для исповедующих ЗОЖ…
Оставят след в душе скамейки
то штопор, то консервный нож.
Все облака – на пересменке.
Винца в стаканчике – на дне…
Волна спешит навстречу смерти.
Поставьте памятник волне.
«Снова незаметно ночь прошла…»
Снова незаметно ночь прошла.
Вот уже будильник – без пяти.
Расправляет чайка два крыла.
Ей с обской волной не по пути.
Проследит за сгорбленностью спин
падающих шишек разнобой.
Снова пофиг, чем разбавлен спирт.
Это называется «запой».
Санаторий – для влюбленных пар.
Тренажерный зал – для дураков.
Влезут в опустевший мини-бар
Достоевский, Чехов и Лесков.
Слышь, рассвет, ты в душу мне не лезь,
Кто бы там чего ни говорил.
Ты ж не Круг, не Ваенга, не Лепс.
А второй этаж – не третий Рим.
Снова стулья бьются о стекло.
Им на помощь вызвали ментов.
Нет, рассвет, ты все-таки ссыкло.
Я с тобою выпить не готов.
Денис Гербер
Родился в 1977 году в Ангарске. Окончил факультет филологии и журналистики Иркутского государственного университета. Писатель, журналист, радиоведущий. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Сибирские огни», «Новый берег», Fantomas и других изданиях. Автор трех романов и сборника малой прозы. Лауреат литературной премии «ДИАС», дипломант литературной премии имени Сергея Снегова «Прыжок над бездной», премии «Антоновка 40+», Одесской международной премии имени Исаака Бабеля. Живет в Ангарске.
Тепляк
Рассказ
Он сидел за столиком в углу и пил о чем-то своем. Странно, но я узнал его по сутулости. Лица видно не было, да и вспомнил бы я его спустя тридцать лет? Вряд ли. Зато я живо вспомнил все, что с ним случилось тогда, в детстве.
* * *
Январскими вечерами 1989 года, когда город укрывало снегом, а морозы стояли до того лютые, что костный мозг, казалось, превращается в кристаллики льда, нашим мальчишеским убежищем становился Тепляк-комнатка в подвале пятиэтажного дома. Там горела желтая лампа, а вдоль стен тянулись трубы с торчащими втулками (почему-то работники ЖЭКа не оставляли на вентилях маховики, а приносили и уносили их с собой). Низкий потолок позволял разве что сидеть в комфорте. Что мы и делали, приспособив для этого крепкие ящики из-под пива. Четыре таких же ящика, составленные друг на друга, заменяли нам стол, а лежащая поверх фанера придавала этому сооружению законченный вид.
Народу собиралось немного: максимум пять-шесть старшеклассников из соседних домов и я, проживающий прямо над Тепляком, только на третьем этаже. Обычно мы играли в карты. Поначалу резались в дурака, потом возник азарт и перешли на очко и храп. Нередко, когда денег не имелось, на кон ставили сигареты или жвачку.
Главным в компании был Цыба. Его авторитет зиждился на высоком росте, бандитской физиономии и нескольких сверхспособностях вроде умения прыскать слюной сквозь диастему или метать нож с закрытыми глазами. К тому же он был на год-два старше остальных. И в карты, разумеется, играл неплохо.
Место Цыбы находилось напротив входа, там, где трубы не были слишком раскалены и позволяли прислониться к ним спиной. Остальные члены джентльменского клуба рассаживались кто где, в зависимости от времени своего появления в подвале. Но ящик Цыбы никто не занимал, даже когда там было свободно: явится главарь и придется искать себе новое пристанище, а выглядеть это будет унизительно.
В тот вечер мы сидели в Тепляке вчетвером: я, Цыба, мой одноклассник Борис и соседский мальчишка Марик – самый младший и щупленький в нашей команде. По лицу Цыбы блуждало выражение самодовольства: то ямочки на щеках возникнут, то огонек в глазах блеснет, то сдержанная улыбка на мгновенье исказит рот. На столе возле его правого локтя лежала небольшая стопка купюр – в основном рубли и трехрублевки, а рядом со стопкой – обширная поляна выигранных монет. Марик сидел напротив Цыбы и напряженными пальцами держал перед лицом четыре карты. Все знали, что вчера Марик проиграл серебряную цепочку, тайком взятую у матери, а сегодня где-то раздобыл деньги и надеется ее отыграть. Мы с Борисом расположились по боковым сторонам стола.
– Вертолет, – произнес Марик.
Все переглянулись. Заявление обозначало, что у него есть козырный туз и шестерка. Кроме того, после «вертолета» игроки не имели права выбывать и менять карты. Марик, безусловно, полагался на удачу, и она, проказница, его подвела. Две остальные карты у него оказались дрянными, зато у Цыбы, как назло, сидели козырные дама и король. Марик забрал лишь одну взятку на туза и по завершении игры остался с последней монетой в двадцать копеек.
– Давай в очко. Один на один, – предложил он Цыбе, словно нас с Борисом рядом не было.
Цыпа пренебрежительно глянул на монету, добавил в банк свою и передал мне колоду. Я раскинул им карты. Марик набрал семнадцать очков, запросил еще карту и получил девятку – перебор. Цыба остановился на восемнадцати очках и победил. Он забрал сорок копеек и добавил их в серебряно-медное море у себя под локтем.
Совсем побледневший Марик глядел на стол и не знал, что ему делать. На стене за его спиной красовалась броская надпись «AC\DC» со стоящей в середине стрелой-молнией. Казалось, что молния бьет Марика прямиком в темечко, а он сжимается и прячет голову в плечи. Цыба разглядывал лицо поверженного противника с интересом. Он ждал предложений.
– Давай в долг, – проговорил Марик.
Цыба сунул в рот спичку и поводил челюстью в знак отказа.
– Чем отдавать будешь? Тебе никто не займет.
Марик поочередно взглянул на нас с Борисом и понял, что поддержки с флангов ждать не следует.
– У меня дома золотая цепочка есть, – сказал он Цыбе. – Она двадцать рублей стоит. Предлагаю за пятнадцать.
– Нет, – без раздумий ответил Цыба. – Это не твоя, а родичей твоих. Они обнаружат и тебя за жабры возьмут. Мне проблемы ни к чему.
Марик вскочил с ящика, едва не стукнувшись головой о потолок.
– Проблемы ни к чему? Тогда серебряную отдай! Я верну все, клянусь!
– Ишь ты! Отдай… – протянул Цыба. Он явно испытывал удовольствие. – Сколько ты мне вернешь?
– Сходим в магазин и посмотрим, сколько она стоит.
– Вдвойне отдашь, – безжалостно проговорил Цыба.
– Что? Почему вдвойне-то?
– Тебе же ее позарез возвращать нужно. За позарез и надбавка.
Марик сжал губы, точно удерживая прорывающееся изо рта ругательство. Ругаться на Цыбу было опасно. Ничего не придумав, он сел на ящик и обреченно опустил голову.
– Мамка заметит – что мне говорить? – сказал он.
– Твои дела, – сухо отозвался Цыба.
Громко загудела вертикальная труба в углу. Мы обеспокоенно повернулись на звук: не лопнет ли она, обдав всех присутствующих кипятком, – такое, говорят, случалось. Только Марик продолжал таращиться в пол.
– Хочешь, поставлю на кон свой сон? – сказал он неожиданно.
– Сон? – удивился Цыба. – Это еще как?
– Как-как… Просто! Если я проиграю – отдаю тебе свой сон. Я знаю как.
Цыба перекинул спичку с правого края рта в левый, подумал немного и с усмешкой ответил:
– Ну ладно, давай. Пять копеек за твой сон ставлю.
– Двадцать! – оживился Марик.
Сошлись на десяти. По кивку Цыбы я снова взял колоду и начал выдавать карты. На этот раз Марик набрал шестнадцать очков. Посомневался недолго и пальцем потребовал еще карту. Ему достался валет. Восемнадцать очков – в общем-то, неплохо. Цыбе выпал король, десятка и шестерка – двадцать очков. Он забрал свой десяток и вопросительно взглянул на совершенно поникшего Марика.
– Когда?
– Сегодня ночью отдам, – пробормотал Марик. Он медленно поднялся, вышел из комнаты и сквозь подвальную тьму побрел к двери. На секунду-другую мы услышали, как завывания ветра снаружи стали громче, затем все стихло. Никто в тот вечер так и не понял, что за странная сделка состоялась в Тепляке.
В следующий вечер мы собрались той же компанией. Некоторое время играли в дурака, затем в чешского. Про деньги пока никто не заикался – все понимали: раз молчит Марик, значит, у него нет ни копейки. Цыба держался странно. Он не давал никому указов, разговаривал сдержанно, словно перестал считать себя нашим лидером.
– Давай в очко раскинем, – неожиданно предложил он Марику.
– На сон? – уточнил тот.
– На сон.
– Пятьдесят копеек.
– Почему пятьдесят?
– А ты знаешь, каково это – отдавать свои сны?
Цыба откинулся спиной на трубы, скрестил руки на груди. На его лбу противно, как гусеница, зашевелилась выпуклая горизонтальная складка.
– Ладно. Пятьдесят так пятьдесят.
Нашему с Борисом удивлению не было предела. Вчера мы посчитали, что Марик от безысходности предложил какую-то чушь, а Цыба разжалобился и согласился. Но сегодня мы ощутили жуткую серьезность происходящего. Страшным было это возникшее между Цыбой и Мариком взаимопонимание.
Борис раздал им карты. Выиграл Цыба – ему пришло «золотое очко» из пикового и червового тузов. Странно, но Цыба вроде и не обрадовался победе, а как-то успокоился и снова превратился в обычного Цыбу – запихал спичку в зубы, начал шутить, а потом вдруг поднялся, сказал «до завтра» и ушел.
Марик вышел через полминуты, ровно в тот момент, когда мы приготовились засыпать его вопросами.
Игра по принципу «сон вместо денег» продолжалась еще неделю. Все это время Цыба ревностно охранял состав нашей компании – все прочие в подвал не допускались. Один особо непонятливый мальчишка даже получил кулаком под глаз, прежде чем его вышвырнули из Тепляка. Раздражение Цыбы нарастало еще и потому, что он начал проигрывать. Несколько дней Марик уносил с собою по два или три рубля, сам же продолжал ставить на кон свои сны. Наконец он заявил, что хочет назад серебряную цепочку. Цыба возражать не стал – вернул ему цепь и предложил полтора рубля за сон уже без всякой игры.
– Нет, – сказал Марик. – С меня хватит.
Цыба достал сигарету и подкурил от бензиновой зажигалки. Он демонстративно нарушал им же самим установленное правило – не курить в подвале. Дым из Тепляка проникал в квартиры на первом этаже, и нас запросто могли прогнать, но Цыбу уже занимали более важные дела.
– Почему хватит? – спросил он подчеркнуто спокойным тоном.
– Это тяжело, – пояснил Марик. – Я устал.
– Потерпеть не можешь ради друга? Ты просил цепочку вернуть – я вернул. Хотя мне за нее уже кое-что обещали. Ну так как?
– Полтора рубля мало! – Марик довольно дерзко посмотрел Цыбе в глаза. – Сегодня сон стоит пятерку.
– Пятерку? А ты не оборзел? Почему это?
– За позарез.
Пока Цыба докуривал, мы молчали, только гул воды в трубах нарушал тишину. От Цыбы ждали всего чего угодно, но только не того, что он сделал. Он затушил сигарету об обитый жестью угол ящика, отшвырнул окурок, затем достал из внутреннего кармана пальто стопку банкнот, отсчитал пять рублей и выложил на стол перед Мариком. Тот, недолго думая, забрал деньги и поднялся.
– Сегодня ночью, как обычно, – сказал он и вышел.
Мы молчали, не отваживаясь обратиться к Цыбе за разъяснениями. Наконец Борис, видимо решив начать издалека, спросил:
– Цыба, а как ты отличаешь собственный сон от чужого?
Цыба осмотрел меня и Бориса с некоторым недоумением, словно до этого принимал нас за неспособных к разговору низших существ.
– А если тебе вместо твоей тетради по математике выдадут чужую, ты заметишь разницу? – сказал он, тоже встал и направился к выходу.
Страшное произошло в воскресенье вечером, когда меня в Тепляке не было. Цыба снова попросил у Марика сон, но наш щупленький друг до того осмелел, что повысил цену до десяти рублей.
– Сегодня у меня столько нет, – сказал Цыба. – Давай в долг?
– В долг не дам, – заявил Марик. – Ты мне занимал?
Вместо ответа Цыба схватил мальчишку за волосы и шибанул лицом о стол, да так сильно, что кровь из сломанного носа залила фанеру. Это Цыбу только раззадорило. Он вскочил и принялся бить Марика о стены, затем приметил на трубе торчащую втулку от вентиля и опустил голову несчастного так, что втулка эта вошла в глазницу. Присутствовавший при этом Борис в ужасе убежал из Тепляка. После он рассказывал участковому, что слышал от Цыбы одну и ту же фразу: «Все у тебя заберу… все заберу…».
Битого и окровавленного Марика на скорой увезли в реанимацию, где он провел несколько дней, балансируя между жизнью и смертью. Затем он полгода лежал в разных больницах, и ему делали операцию за операцией. Глаз мальчишке сохранить не удалось, но все остальное у него со временем пришло в норму.
Цыбу с того вечера мы больше не видели. Оказалось, что у него уже имелся условный срок. Цыба испугался и на попутках отправился в какую-то алтайскую деревню к бабушке. Там его вскоре поймали и упекли в колонию для несовершеннолетних.
Затем я и сам надолго уехал из города: наша семья двинулась вслед за офицерской карьерой моего отца.
* * *
Он сидел за столиком в углу и пил о чем-то своем.
Народу в баре пока было немного: несколько потягивающих пиво студентов, мужик в белой шляпе и две накачанные коктейлями девицы. Экраны в разных концах зала показывали одно и то же – шоу каких-то прыгающих синих человечков.
Я узнал его по сутулости.
– Марат?
Он повернулся, и я сразу понял, что узнал бы это лицо даже с жуткими отметинами. Нос – кривой от сложного перелома. Вокруг правого глаза – шрамы, уходящие и вниз, и вверх. Вместо самого глаза-неподвижная имитация.
– Привет! – Кажется он искренне обрадовался. – Сколько лет не виделись? Садись ко мне. Ты один?
– Пока один, – сказал я, присаживаясь. – Жду тут кое-кого.
Одет Марик был неброско, но аккуратно: синие джинсы, кроссовки и не по погоде теплая флисовая толстовка с молнией на горле. Я старался не глядеть на искусственный глаз, но Марик будто нарочно демонстрировал его, поворачивался нужной стороной. Позже я догадался для чего: этим он внушал собеседнику неловкость, добивался сочувствия.
Я заказал ему еще водки, которую он пил. Себе взял виски с вишневым соком. Обсудили разную безделицу: кто где работал, есть ли жена и дети. Затем он попросил тысячу взаймы. Налички у меня не оказалось. Я предложил перевести на карту, но Марик сказал, что давно ее потерял.
– Сейчас ко мне знакомый подойдет – возьму у него, – пообещал я и добавил: – Надо же, кажется, я так и не видел тебя с того дня в Тепляке… Ну, до того, как это случилось. – Я повел бровью, указывая на его правый глаз. – Он стеклянный?
– Раньше был стеклянный, точнее акриловый. Недавно силиконовый поставили.
– Чувствуешь разницу?
– Да не особо.
Мы выпили еще по одной, и, набравшись решимости, я спросил:
– Тебе, наверное, неприятно вспоминать, но все-таки… что за история была со снами?
Он заглянул себе в пустую рюмку, словно надеялся увидеть на дне какой-нибудь сюрприз вроде обручального кольца. Посмотрел на меня с улыбочкой.
– Никакой истории, ты что. Просто я Цыбу разыгрывал.
Естественно, я не поверил. Хмелея, подумал: как мне вывести его на честный ответ? Может, напоить? Выпили снова, и я прямо сказал:
– Слушай, Марат, если не расскажешь, на тысячу и не рассчитывай.
– Вот ты как… Сразу видно, что бизнесмен… Ну ладно. Что хочешь знать?
– Как это – передавать сны? Что за способность такая?
– Откуда она взялась, не знаю. Сколько себя помню, чувствовал это в себе. Первый раз передал сон своей сестре, потом – боялся. А там уже Цыба подвернулся.
– А почему его так понесло, я не понимаю? Ну сон да сон.
Марик вытаращил силиконовый имплантат на пустую стопку. Выглядело это смешно, и мы оба похохотали. Очевидно, он научился использовать свой недостаток в самых разных целях. Я заказал еще спиртного.
