Buch lesen: «Политическая наука №2 / 2017. Языковая политика и политика языка»

Представляем номер

Предлагаемый вниманию читателей номер «Политической науки» посвящен политической лингвистике, т.е. научному направлению, изучающему дискурсивное измерение политического процесса; политические факторы языковых процессов в обществе;

использование языка в политической риторике, рекламе, СМИ и пропаганде; язык и процессы идеологической символизации; языковую политику и языковое планирование; языковое многообразие и политику в отношении языков малых народов; перевод / интерпретацию политического дискурса и др.

Особенностью данного выпуска является широкое тематическое разнообразие статей, в которых использованы различные методы изучения взаимодействия языка и политики. В выпуске представлены работы ученых из Москвы, Санкт-Петербурга, Хабаровска, Екатеринбурга, Казани, Астрахани, Нижнего Новгорода, Воронежа. Материалом исследования являются монокодовые и поликодовые политические тексты. Статьи посвящены анализу русского и зарубежного (английского, американского) политического дискурсов, особенностям политической коммуникации в XIX, ХХ и XXI вв.

Обращение исследовательского внимания к взаимному проникновению языка и политики – к каким бы то ни было сторонам предмета, в каких-либо контекстах или дисциплинарных полях обществознания – естественным, можно сказать, образом воспроизводит (явно или неявно) некоторые проблемные ситуации. Политическая лингвистика – это раздел языкознания, политической науки или область меж-, кросс-, трансдисциплинарных разработок? По каким причинам искомый органический синтез лингвистического и политологического знания остается труднодостижимым, свидетельством чему – опыт отечественных и зарубежных недоразумениях, «недоработках», о корпоративных предрассудках или профессиональной кастовой «аррогантности» (если прибегнуть к этому репрезентативному с политико-лингвистической точки зрения слову), наконец, о недостаточности академической культуры? Разумеется, ответы здесь следует искать в связи с обстоятельствами не столько субъективного свойства, сколько c глубинными основаниями дифференциации научного изучения языка и политики.

Применительно к относительно молодому – становящемуся – интересу российских специалистов к рассматриваемым материям можно с полным основанием говорить об идеологической природе названных проблем. Функционально и дискурсивно доминировавший официальный стиль советской эпохи не оставлял места для внимания к самому объекту – к языку политики как к чему-то сулящему познавательную интригу или порождающему интеллектуальное любопытство. По понятным соображениям критическая исследовательская повестка (столь органичная для предметной природы политической лингвистики, ибо язык – это не только дар коммуникации и «гиперколлективное благо», но и угроза отчуждения, эсклюзии) в той ситуации не была возможной в качестве чего-то публичного. Однако и коллеги на Западе откровенно сетуют на многолетнее игнорирование языка со стороны политической науки, которая была в основном озабочена государственно-конституционными установлениями, институтами, структурно-функциональными предметами в области принятия решений, последствиями политики.

Существуют, по-видимому, еще не подвергнутые убедительной рефлексии объективные основания, затрудняющие превращение политической лингвистики в горизонтально интегрированную, построенную на принципах паритетности исследовательскую область. Также имеется очевидная потребность в поиске возможных способов соединения взаимных усилий по изучению интерференции языкового и политического в их коммуникативных, дискурсивных, семиотических и в нормативно-регулятивных измерениях, что, вне всякого сомнения, актуализируется в ситуациях усложняющегося культурноязыкового многообразия.

Открывается выпуск традиционной для «Политической науки» рубрикой «Состояние дисциплины», посвященной методам изучения политической коммуникации.

Вошедшая в эту рубрику статья политологов из МГУ Ю.Д. Артамоновой и А.Л. Демчука как нельзя более наглядно показывает, сколь сложными и исключающими легкое взаимопонимание между разными профессиональными сегментами комплексного политико-лингвистического знания становятся материи методологического плана. Принципы, ложащиеся в фундамент когнитивной теории метафоры, требуемая рефлексия на предмет категоризации, прототипов, идеализированных когнитивных моделей, идентификации концептов «базового уровня» применительно к политическому дискурсу, – все это, с одной стороны, предполагает определенный уровень научного «бэкграунда» авторов. Это делает изначально проблематичной утилитарную редукцию их разработок до уровня «массового» представителя политологической корпорации. Но, с другой стороны, без такой нюансировки гносеологических предпосылок вряд ли можно надеяться на полноценное развитие политической лингвистики – знания, отражающего тезис Дж. Лакоффа: «Вполне разумно предположить, что одни лишь слова не меняют реальности. Но изменения в нашей понятийной системе изменяют то, что для нас реально, и влияют на наши представления о мире и поступки, совершаемые в соответствии с ними».

Использование цифровых технологий в процессе управления государством привело к созданию большого количества политических текстов в электронной форме, которые можно при помощи программного обеспечения изучать, составляя списки слов, выявляя лексическую плотность корпуса, анализируя конкордансы ключевого слова и пр. В статье О.О. Борискиной и К.М. Шилихиной рассматриваются несколько вариантов применения корпусов различного

объема: 1) описывается использование центрального для политического дискурса понятия «politics» в 20 вариантах английского языка; 2) проводится анализ метафорической сочетаемости слова politics в английском языке; 3) исследуются неологизмы, образованные от имен и фамилий двух кандидатов на пост президента США; 4) анализируются частотная лексика и ключевые слова в предвыборных выступлениях Х. Клинтон и Д. Трампа.

М.В. Гаврилова представила обзор работ отечественных лингвистов, написанных в последние два десятилетия и посвященных изучению выступлений главы государства. Автор уделяет особое внимание тематике, направлениям, материалу, методам и перспективам исследования речевого поведения президента.

В политической лингвистике семиотический подход применяется, в том числе, и к анализу креолизованных текстов: политическая карикатура, иллюстрация, плакат, логотип партии, видеоролик и др. Обращение исследователей к подобным текстам вызвано их огромным воздействующим потенциалом и широким распространением в СМИ, а также ориентацией современного общества на многоканальный способ представления информации. В статье Е.В. Шустровой представлен анализ ментальных моделей, формирующих основу графических метафор, появившихся в американской карикатуре в течение периода, начавшегося после биржевого краха на Уолл-стрит в «черный вторник» 29 октября 1929 г. Основной упор сделан на описании наиболее частотных типажей, ставших своеобразным лицом Великой депрессии.

Об институциализации политической лингвистики свидетельствует тот факт, что Российский гуманитарный научный фонд в течение последнего десятилетия поддерживает научные проекты, посвященные изучению взаимодействия политического мышления, политического действия и языковой формы. В рубрике «Представляем исследовательские проекты» опубликованы результаты междисциплинарных исследований в области политической лингвистики, выполненных двумя российскими научными группами.

Первый проект под названием «Речевое воздействие на русском языке в конфликтных и неконфликтных политических ситуациях и методология его лингвистической экспертизы с использованием современных методик» реализует группа уральских исследователей. В статье О.А. Солоповой и А.П. Чудинова на материале американского и британского политических дискурсов XIX в. исследуются ретроспективные модели будущего России. Анализируя когнитивную метафору, авторы предлагают новые подходы к изучению политического текста. Статья М.Б. Ворошиловой и К.В. Злоказова являет собой пример научного сотрудничества лингвистов и психологов. Авторы рассматривают актуальные вопросы психолингвистики креолизованного текста, обращая особое внимание на структуру поликодовой организации текста, стратегии его восприятия и методы репрезентации смысла читателем.

Участниками второго проекта «Семейная политика и особенности конструирования нормативной модели семейных отношений в российских государственных и негосударственных печатных СМИ» являются сотрудники Высшей школы экономики в Нижнем Новгороде. Используя корпусные и компьютерные технологии, Н.К. Радина на материале печатных изданий «Российская газета» и «Аргументы и факты» описывает влияние государственной власти на СМИ в области отражения семейной политики.

Укоренению политической лингвистики в научном поле способствует издание периодических изданий. В России с 2003 г.

издается научный журнал «Политическая лингвистика», рецензию на который представили Н.Э. Гронская и Н.Н. Морозова. Авторы описывают тематическое содержание вышедших номеров, место издания в развитии отечественной области знаний, перспективы дальнейшего существования издания в конкурентном поле специальных междисциплинарных журналов.

Обзору зарубежного научного журнала «Языковая политика» («Language Policy») издательства Springer посвящена статья Ю.В. Балакиной. Автор рассматривает историю создания журнала, его редакционную политику и тематическое содержание наиболее цитируемых статей.

Рубрика «С книжной полки» открывается рецензией профессора Санкт-Петербургского университета В.А. Гуторова на монографию своего коллеги по учебному заведению М.А. Марусенко, которая посвящена языковой политике Европейского союза. Внимание заинтересованного читателя, как можно предположить, привлекут не только характерные для жанра рецензии оценки несомненно пионерского монографического исследования (как воздающие должное исследовательским начинаниям автора, так и резко полемические), но и концентрированная панорамная информативность библиографического материала, приведенного рецензентом, показывающим, насколько насущными становятся разработки западных специалистов в таком предметном сегменте, как властные (шире – политические) интервенции в языковые ситуации и языковые процессы в европейских условиях, особенно в контексте усложняющегося культурного многообразия и новых волн национализма. В материале приведены красноречивые свидетельства актуализации анализируемой проблематики в академическом дискурсе. Это, в частности, на редкость точные, как думается, оценки кембриджского профессора Питера Берка: «…несмотря на свою научную значимость для обеих областей [гуманитарного знания], появилось относительно немного глубоких научных исследований, посвященных политике отдельных языков в отдельные периоды. Проблема заключается в том, что, говоря в общем, лингвисты не знают на достаточном уровне политическую историю, чтобы взять на себя такую задачу, в то время как специалисты по политической истории чувствуют себя неуютно в области лингвистики». Рецензент вслед за британским профессорм настаивает на том, что только на основе синтеза лингвистики, истории (политической и культурной) и политической науки изучение языковой политики сможет обрести новые горизонты.

Статья Н.Г. Юзефович и Ю.М. Маркиной знакомит читателей с концепцией проксимизации, представленной в монографии «Proximization. The pragmatics of symbol distance crossing» польского ученого П. Цапа. Проксимизация рассматривается им как конечный результат дискурсивного события, a не как средство достижения определенного дискурсивного эффекта. Данную концепцию отличает прагматический подход, объединяющий методы политологии, когнитивной и политической лингвистики и критического анализа дискурса.

С.В. Расторгуев представляет книгу «Неискаженная история о сильном правителе и его стране», написанную чешским политологом и историком Вероникой Сушовой-Салминен. Монография посвящена анализу политических и социально-экономических процессов России с 1991 по 2015 г., биографии В.В. Путина до первого президентского срока, ключевых тем посланий В.В. Путина Федеральному собранию, эволюции внешнеполитического курса России в 2000–2015 гг. и др.

Любопытным, на взгляд представителей обоих профессиональных сообществ – языковедов и политологов, – может стать материал молодого казанского политолога О.Б. Януш, написанный в формате хроникальных заметок. Заметным и (уже) историконаучным фактом с многообещающими перспективами стала повестка панелей Исследовательского комитета 50 «Политика языка», которые состоялись в рамках работы 24 Всемирного конгресса политической науки Международной ассоциации политической науки 23–28 июля 2016 г. в городе Познани. Подтверждением предметно-тематической диверсификации исследовательского поля «язык – политика» и соответствующих способов концептуализации является сама сюжетная номенклатура: вопросы транснациональных измерений политики языка, кейс-стади и теоретические подходы к языковым режимам, лингвистическая справедливость, лингвистическое разнообразие и экономическое развитие, язык и политика партий, языковые режимы и режимы гражданства, иммигрантская политика и политика языка меньшинств, политика глобального английского языка, политическая наука языка.

Надеемся, что тематика номера вызовет интерес у читателей, а знакомство с его материалами будет способствовать дальнейшему развитию политической лингвистики в России, которое видится нам в: 1) уточнении представлений о строении дисциплинарного знания и месте научной дисциплины в системе наук, особенно в связи с интенсивными процессами дифференциации и интеграции науки, 2) формировании профессионального сообщества, 3) научном сотрудничестве языковедов с политологами и представителями смежных наук, 4) интеграции в мировое научное пространство.

Н.М. Мухарямов,

М.В. Гаврилова

Состояние дисциплины: Методы изучения языка политики

Когнитивная теория метафоры в современной российской политологии: Методологические проблемы

Ю.Д. Артамонова, А.Л. Демчук ¹

Аннотация. Когнитивная теория метафоры является довольно популярным инструментом российских политологов. Однако ее освоение было достаточно быстрым и недостаточно глубоким, что привело к ряду проблем в современных политических исследованиях. В статье рассматриваются алгоритмы исследования, выработанные в отечественной политической лингвистике, их соотношение с базовыми идеями когнитивной теории метафоры, показывается, с какими проблемами данные исследования сталкиваются, и предлагаются возможные пути решения этих проблем, исходя из ключевых положений когнитивной теории метафоры.

Ключевые слова: когнитивная теория метафор; прототип; категория; гештальт; телесно укоренный разум (embodiedmind); доконцептуальная структура.

Yu.D. Artamonova, A.L. Demchuk

Cognitive metaphor theory in contemporary Russian political science: Methodological problems

Abstract. Cognitive metaphor theory is rather popular instrument among Russian political scientists. However its implementation has been rather quick and not deep enough, that led to a number of problems in contemporary political studies. The article deals with algorithms of studies developed in Russian political linguistics and with how they relate to the basic ideas of the cognitive metaphor theory, it demonstrates the problems those studies face, and suggests possible ways of solving these problems from the perspective of the key provisions of the cognitive metaphor theory.

Keywords: cognitive metaphor theory; prototype; category; gestalt; embodied mind; preconceptual structure.

Когнитивная теория метафоры является довольно популярным инструментом российских политологов. Однако ее освоение было достаточно быстрым и недостаточно глубоким, что привело к ряду проблем в современных политических исследованиях.

Действительно, основа теории метафоры – теория категоризации Э. Рош – практически не используется российскими политологами: на фундаментальные работы Э. Рош мало ссылок (сами фундаментальные работы Э. Рош до сих пор не переведены на русский язык), а понятийный аппарат этой теории вообще игнорируется (достаточно указать на то, что принцип прототипирования, который последователии Э. Рош считают ключевым, в прикладных работах российских исследователей отошел на задний план).

Не повезло и идеям ее последователей – Э. Тверски, М. Джонсона, Ж. Фоконье, Дж. Лакоффа и других. Например, несмотря на наличие переводов фундаментальных работ Дж. Лакоффа, ключевой для него тезис: «Идея о том, что метафоры могут творить реальность, вступает в противоречие с большинством традиционных воззрений на метафору. Причина этого заключается в том, что метафора традиционно рассматривалась, скорее, всего лишь как принадлежность языка, а не как средство структурирования понятийной системы и видов повседневной деятельности, которой мы занимаемся. Вполне разумно предположить, что одни лишь слова не меняют реальности. Но изменения в нашей понятийной системе изменяют то, что для нас реально, и влияют на наши представления о мире и поступки, совершаемые в соответствии с ними» [Лакофф, Джонсон, 2004, с. 175] – всегда повторяется, однако при дальнейшем анализе соотносится с действиями иначе, нежели предлагал Дж. Лакофф.

В результате для исследователей уже разрешенные или даже не возникающие в рамках теории категоризации проблемы оказываются сложными, и на их разрешение тратятся усилия.

Поэтому попробуем кратко, при этом систематически воспроизвести ключевые для когнитивной теории метафоры положения; рассмотреть, как они преломляются в исследованиях современной российской политической лингвистики, какие алгоритмы исследования выработаны, как они соотносятся с базовыми идеями когнитивной теории метафоры и с какими проблемами данные исследования сталкиваются. Затем попробуем предложить возможные пути решения этих проблем, опираясь на ключевые положения когнитивной теории метафоры.

Согласно исследованиям Э. Рош [Rosch, 1977], наше сознание оперирует с «образцами», или прототипами. Например, на уровне восприятия цвета (Э. Рош распространяет свое исследование только на домены цвета и формы) мы не оперируем определением «зеленый – это испускающий или отражающий волны такой-то длины», а имеем в виду зеленую траву, зеленое яблоко, зеленый лист дерева и сравниваем с этими объектами предъявляемое нам. Категория внутри неоднородна – есть прототип, или «лучший представитель» данного понятия, а присоединение других «примеров» происходит по принципу «семейного сходства», предложенному Л. Витгенштейном. Категории обладают сложным строением. Э. Рош ставит ряд экспериментов, показывающих существование «лучшего образца», или прототипа цвета. Например, время реагирования при ответе на вопрос «Это зеленое?» при просмотре стопки карточек, на одной стороне которых изображены квадратики разных оттенков зеленого цвета, при предъявлении карточки с «прототипическим» зеленым оказывается короче. Ответ на просьбу назвать относящееся к данной категории обычно начинается с перечисления прототипических образцов. Э. Рош ставит и другие опыты – обучение названиям цветов у детей и племен, у которых этих названий в языке не было, опыты с прайминг-эффектом и некоторые другие.

Дж. Лакофф и другие исследователи распространили идеи Э. Рош на всю нашу понятийную сетку – они полагают, что все категории устроены также неоднородно и имеют прототип – «лучшего представителя» данного понятия, который мы и имеем в виду, когда высказываемся об объектах и действуем в отношении них. К опытам Э. Рош они добавляют ряд своих, например, одна группа составляет распространенные предложения с именем данной категории (например, птица), вторая – подставляет вместо этого имени имена входящих в данную категорию (вместо слова «птицы» слова «воробей», «индюк», «страус», к примеру), а затем оценивает предложения как «нормальные» или «не очень». В случае предложений «Птицы весело щебечут на ветке», «Птицы дружной стайкой слетаются к рассыпанному корму», «Человек создан для счастья, как птица для полета» при подстановке вместо слова «птица» слов «воробей», «индюк», «страус» соответственно «нормальными» предложения будут только в случае подстановки слова «воробей». Вряд ли автор фразы «Человек создан для счастья, как птица для полета» думал в момент ее создания об индюках, страусах и пингвинах.

Идея прототипов не требует выделения общих свойств, присущих каждому объекту, к которому мы относим данный концепт: «…Мы считаем стульями походные стулья, стулья для стрижки в салонах-парикмахерских и складные стулья не столько потому, что они имеют некий установленный набор тех же определяющих свойств, что и прототип, сколько потому, что у них есть достаточное семейное сходство с прототипом. Складной стул может напоминать прототипический стул чем‐то другим, нежели стул для стрижки. Иными словами, нет необходимости постулировать наличие фиксированного ядра свойств прототипического стула, которое было бы общим и для складных стульев, и для стульев для стрижки» [Лакофф, Джонсон, 2004, с. 153].

Этот концепт «стул» – концепт среднего, базового уровня: «Мы располагаем концептами базового уровня не только для объектов, но и для действий и свойств. Такие действия, как бег, ходьба, еда, питье и т.п., относятся к базовому уровню, а движение и глотание – к вышестоящему уровню, тогда как виды ходьбы и питья, скажем, ходьба мелкими шажками или всасывание с шумом – к нижестоящему» [Лакофф, 2004, c. 353].

В роли прототипа выступает доконцептуальная организация опыта, которая затем оформляется в категорию путем метафорических переносов. Например, Дж. Лакофф и М. Джонсон, ссылаясь на опыты Ж. Пиаже [Пиаже, 2003], следующим путем описывают формирование категории «причинность». Они предполагают, что, бросая игрушки, стаскивая одеяла и т.д., дети структурируют опыт непосредственного взаимодействия с объектами. В данном случае его структурными составляющими будут взаимодействующие объекты, один из которых воздействует на другой (агенс и пациенс), при этом у агенса есть план, он предпринимает какие-либо моторные действия, при этом будут различаться сила и возможность данного взаимодействия. Это – прототип непосредственного взаимодействия, который затем метафорически переосмысляется, образуя категорию «причинность». При этом его характеристики воспринимаются вместе как нечто устойчивое – т.е. как гештальт, который люди считают более базовым, чем его составляющие. Поэтому этот прототип одновременно и целостен, и поддается разложению. На похожие на прототип случаи оно распространяется – путем переноса (метафоры), например, когда метафора указывает, что объект возникает из субстанции («Я сложил самолетик из бумаги»). Для Дж. Лакоффа здесь важно, что мы воспринимаем последующий опыт, уже оперируя концептом «причинность», который обладает сложной структурой, связанной с доконцептуальной организацией опыта (опыта непосредственного взаимодействия с предметами) [см.: Лакофф, Джонсон, 2004].

Дж. Лакофф разрабатывает гипотезу о пространственном воплощении формы. Он полагает, что происходит перенос структур из физического пространства опыта в ментальное пространство, как мы видели, например, при анализе категории «причинность». «Образные схемы (структурирующие пространство) отображаются в соответствующие абстрактные конфигурации (которые структурируют понятия). Тем самым гипотеза о Пространственном воплощении Формы говорит о том, что концептуальная структура понимается в терминах образных схем и метафорического переноса» [Лакофф, 2004, c. 369]. Он выделяет следующие типы этих форм: «Категории (в общем случае) понимаются в терминах схемы ВМЕСТИЛИЩЕ. Иерархические структуры понимаются в терминах схем ЧАСТЬ – ЦЕЛОЕ и ВВЕРХ – ВНИЗ. Структуры отношений понимаются в терминах схемы СВЯЗЬ. Радиальные структуры в категориях интерпретируются в терминах схемы ЦЕНТР – ПЕРИФЕРИЯ. Структура «обсуждаемого – предполагаемого» (foreground-backgroundstructure) понимается в терминах схемы ПЕРЕДНЯЯ СТОРОНА – ЗАДНЯЯ СТОРОНА. Шкалы линейной упорядоченности по количеству понимаются в терминах схем ВВЕРХ – ВНИЗ и ЛИНЕЙНАЯ УПОРЯДОЧЕННОСТЬ» [Лакофф, 2004, c. 367].

В основе схемы «вместилище» – наш телесный опыт: «…Как отмечает Джонсон, мы постоянно воспринимаем наши тела и как вместилища, и как вещи, находящиеся во вместилищах (например, в комнатах)… Как и большинство образных схем, когнитивная схема ВМЕСТИЛИЩЕ по своей внутренней структуре напоминает базовую “логику”. Все расчленяется на то, что находится внутри вместилища, и на то, что находится вне его, – Р или не Р. Если вместилище А находится во вместилище В, а X – в А, то X находится также и в В – это базис для правила модус поненс: если все А есть В и X есть А, тогда X есть В. Как мы увидим ниже, схема ВМЕСТИЛИЩЕ представляет собой основу Булевой логики множеств» [Лакофф, 2004, с. 353]. Эта схема лежит в основе ряда метафор («родственные отношения есть вместилище» – «вступить в брак», например).

Наше знание организуется идеализированными когнитивными моделями, при этом любую идеализированную когнитивную модель (далее – ИКМ) можно представить как категорию, имеющую прототип. ИКМы описываются «как множества пяти основных типов: (а) образно-схематические; (b) пропозициональные; (c) метафорические; (d) метонимические; (е) символические» [Лакофф, 2004, c. 370]. Среди наиболее часто встречающихся типов пропозициональных схем, к примеру, Дж. Лакофф укажет на «(а) пропозицию; (b) сценарий (называемый иногда “скриптом”); (с) пучок признаков; (d) таксономию; (е) радиальную категорию» [Лакофф, 2004, c. 370]. Поэтому прототипы могут представляться и в виде системы пропозиций, и в виде системы изображений и так далее.

Таким образом, анализ Дж. Лакоффа, М. Джонсона, Ж. Фоконье и других требует четкого выделения идеализированной когнитивной модели и представления о ней как множестве определенного типа, имеющего прототип, связанный с непосредственным опытом взаимодействия с миром, а также особый тип строения (относящийся к одному из пяти вышеперечисленных типов, каждый из которых имеет подтипы).

Между тем даже в исследованиях блестящих лингвистов употребляется понятие «метафорическая модель» без должной рефлексии. Приведем пример исследования И.М. Кобозевой (просим извинения у читателя за длинную цитату, описывающую инструментарий исследования): «1. Поле METAPHOR. В это поле заносится метафорическое выражение в том виде, в каком оно встретилось в тексте (возможно, в измененной грамматической форме), вместе с минимальным контекстом, в котором проявляется его метафоричность (т.е. фокус метафоры вместе со своей рамкой), напр.: ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕМЕНТ; 2. Поле SIGNIF_DES. Содержит цепочку сигнификативных дескрипторов, репрезентирующих концепт метафорического выражения в его буквальном понимании и место его в концептуальной иерархии – метафорической модели. В нашем случае понятие «цемента» c его основной коннотацией «связующего вещества» в качестве вида «строительного материала» входит в метафорическую модель «строительство»: цемент / связующее вещество / строительный материал / строительство; 3. Поле DENO_DES. Заполняется цепочкой денотативных дескрипторов, репрезентирующих референт метафоры – сущность или явление, принадлежащее к определенной области политики или многочисленных смежных с ней областей общественной жизни. В нашем случае, как будет ясно из контекста, помещаемого в поле 4, это: идея / идеология / европейская интеграция / ЕС. Соположение записей из 2 и 3 полей дает достаточно очевидную интерпретацию метафоры: некая общая идея должна сыграть в процессе интеграции Евросоюза такую же роль, какую цемент играет при строительстве здания: без такой идеи этот процесс либо вообще остановится, либо интеграция не будет достаточно прочной. 4. Поле ЕXAMPLE. В данном поле приводится текстовый фрагмент из корпуса, достаточный для выявления сигнификативных и денотативных дескрипторов, иногда весьма пространный, но в нашем случае достаточно короткий: Объединенная Европа в поисках идеологического цемента. Страх перед войной больше не может служить основой для интеграции. Остальные три поля фиксируют дату публикации текста, его источник и автора» [Кобозева, 2001].

Здесь необходимо отметить, во‐первых, что ключевыми в метафорической модели являются концепты среднего уровня. Во‐вторых, они должны представлять базовый опыт взаимодействия с миром. В‐третьих, поскольку они представляют базовый опыт, они обладают определенной структурой; новое понимается за счет отнесения (переноса, метафоры) к уже структурированному прототипу. Логичнее все-таки представить прототип как прототип, т.е. обладающий сложной структурой при всей своей простоте. Заметим также, что понимание в когнитивной теории метафоры базируется именно на интерактивных характеристиках [Лакофф, Джонсон, 2004, с. 151].

Отметим также, что категории по Аристотелю – это то, что упорядочивает имена, позволяя строить суждения [Аристотель, 1978]. Ведь Э. Рош спорит с лингвистическим релятивизмом Б. Уорфа (в варианте Р. Брауна и Э. Ленненберга, экспериментально изучавших зависимость цветового восприятия людей от классификации цветов в родных языках) и полагает, вслед за Б. Берлином [Berlin, Kay, 1969], что цветовое восприятие связано с естественной включенностью человека в мир (embodiedmind). Дж. Лакофф будет спорить и с лингвистическим релятивизмом, и с объективизмом: «Свойства некоторых категорий представляют собой отражение сущности биологических способностей человека и опыта его функционирования в материальном и социальном окружении. Этот тезис вступает в полное противоречие с идеей о том, что понятия существуют независимо от телесной организации мыслящих существ и независимо от их опыта» [Лакофф, 2004, с. 83]. Тем самым базовая логика когнитивных схем вытекает из их строения. Такой подход к пониманию образных схем неизбежно когнитивен [Лакофф, 2004].

Не менее важен тезис о том, что понимание (определение) подразумевает также знание о том, как действовать в отношении данного объекта. «В рамках стандартного объективистского подхода полное понимание объекта (и тем самым его определение) достижимо на основе сочетания его ингерентных свойств. Но… по крайней мере некоторые свойства, связанные с нашим представлением об объекте, относятся к интерактивным характеристикам. Кроме того, свойства формируют не просто сочетание характеристик, а, скорее, структурированный гештальт, измерения которого естественно возникают из нашего опыта» [Лакофф, Джонсон, 2004, с. 152–153]. Например, безобидное на первый взгляд словосочетание «борьба с инфляцией» помещает такое явление, как инфляция, в рамки давно знакомого нам «соперничества»; автоматическими выводами будут, например, заключения, что инфляция является соперником, оказавшимся на нашей территории и, следовательно, ее можно убрать из жизни; что с инфляцией можно бороться или можно ей потакать и т.д. Тем самым задается шаблон наших возможных действий в отношении нее, который допускает только определенные действия, а ряд действий делает «немыслимыми». Попробуйте, например, отстаивать тезис, что инфляция – естественное явление, и даже в периоды экономического процветания она сохраняется – вы просто не будете услышаны.