Buch lesen: «Поэты и революция»

© OOO «Страта», 2017

* * *

Революция: век спустя

Мне было пятнадцать лет, когда страна праздновала полувековой юбилей Великого Октября. Ленинградские здания украсились портретами вождей и основоположников, кумачовыми флагами и транспарантами, на улицах гремели революционные песни. Даже «Аврора» в эти дни покинула место традиционной стоянки и встала у моста Лейтенанта Шмидта, направив носовое орудие на Зимний дворец… Телевидение и пресса Советского Союза взахлёб писали о главном событии в истории человечества.

Прошло ещё 50 лет, и мы стоим на пороге новой «круглой» даты, когда уже «отшумели парады великих и грозных идей». Многое изменилось. Нет на карте могучего Советского Союза, что вызывает острую боль и горечь одних, радость и ликование других. Отношение к событиям вековой давности до сих пор разделяет общество.

А что же поэты, которые век назад благословляли революционный вихрь, искренне желая перемен, свержения самодержавной власти, мечтали о всеобщем благе и братстве?

Конечно, нельзя не признать огромного влияния на перемены в мире, которое оказала Октябрьская революция 1917 года в России. Мир изменился, стал другим. Но, несмотря на очевидные и порой величайшие достижения и перемены, не сделался лучше и добрее. Увы, золотой век всеобщего счастья и социальной справедливости так и не наступил. Последние десятилетия нашей истории это со всей очевидностью доказали.

Не бывает событий белых и чёрных. Каждое несёт в себе противоречие. И счастливы те народы и государства, которым в ходе своего исторического развития удаётся избежать революционного взрыва, потому что любая революция или переворот – это всегда трагедия, всегда кровь, какими бы благими намерениями ни вызывались такие резкие и решительные перемены в обществе.

В сборнике «Поэты и революция» представлены стихи современных петербургских поэтов, отражающие взгляды на события 1917 года и вызванные ими последствия. Мы намеренно не делили авторов по идеологическим позициям – каток революции одинаково трагически прокатился по судьбам поколений красных и белых, рабочих и крестьян, дворян и мещан. И в сегодняшнем обществе наметились те же противоречия, что раздирали Россию век назад. Советский период был великим и трагическим. Только память поколений может помочь нам избавиться от горечи потерь и обид. Новые обиды и противоречия множатся тогда, когда забываются уроки прошлого. «Когда времён порвалась нить, и мы корней своих не знаем» (М. Амфилохиева), очень легко заблудиться в историческом бездорожье и вновь строить колхоз под гордым именем «Миртайя» (в переводе с финского – «Разрушитель»). А ведь подобные названия часто давали наши революционные предки, стремясь разрушить «мир насилья». А ведь известно – «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт…»

Поэты – не политики. У них нет готовых рецептов по исправлению миропорядка. Но они – свидетели времени, они отражают не только личные, но и общественные настроения. Другое дело – услышат ли их голоса власти предержащие или нам всем суждено бесконечно попадать в шторма революций и переворотов…

«Опять царит разруха в головах», – констатирует М. Аникин. «Как в бедных умах перепуталось всё и смешалось – от бурных веков нам эклектика, видно, досталась», – вторит ему В. Червинский. «Меж страной космонавтов и страной спекулянтов, как овраг среди поля, чёрный август пролёг…» – напоминает И. Кравченко. И предупреждает: «За летом приходит всегда сентябрь, а следом октябрь полыхает».

И почти каждый автор сборника вспоминает о своих предках, ищет родные корни в затерявшейся бездне громовых лет, напоминает о трагических судьбах русских поэтов…

Очевидно, что пришло время созидать, преодолеть наконец тяжёлое наследие противоречивой революционной эпохи. Хватит ходить по кругу. Только вот как воплотить в жизнь столь благие намерения? Возможно, этой цели может послужить, хотя бы в малой степени, поэтический сборник, посвященный серьёзной и значительной исторической дате, замолчать и обойти которую было бы, по крайней мере, несправедливо.

Владимир Симаков

Татьяна Алфёрова

Революция

 
Эта женщина будет искать перемен,
ей не нужно побед и воздетых знамён,
не нужна ни кровавая роза Кармен,
ни течение плавных времён.
А движенье само по себе горячит,
пусть вода из нагревшейся фляги горчит,
и кричат сумасшедшим оркестром грачи,
рассыпая дома в кирпичи.
Где кончаются вместо дороги шаги,
а дыхание не отличить от пурги,
безразлично, вперёд ли, назад побеги…
Пережить ей рассвет помоги.
 

После революции

 
Ночью грузные стучались эшелоны
в спины рельсов, чтоб уснуть мы не могли.
А наутро за дорогою, за склоном
обнажился в землянике край земли.
Слишком долго, что ли, резали дорогу:
истончилась – и с землёй оборвалась.
И теперь до мира, так же как до Бога, —
неизвестно: нету связи, есть ли связь.
 

После гражданской

 
У станции заброшенный участок,
забор поломан, изувечен сад;
как памятник давнишнему несчастью,
три яблони заглохшие стоят,
предупреждая: не ходи! Назад!
Следишь разгром как жалкую болезнь,
и дом – как сумасшедший человек.
Тебе рассказывали – в солнечном сплетенье
сперва, как космос, возникает боль,
и хочется бежать, но рядом тени
прицельно наблюдают за тобой,
и выручает только алкоголь:
он отключает мозг и боль отводит,
ты разбиваешь окна – свет впустить,
но смерть, как пыль, осядет на комоде,
таблетки космоса окажутся в горсти,
ты их глотаешь – милая, прости! —
и бездна принимается расти.
И нет возврата, и разграблен дом,
так узнаешь любимого с трудом,
но у порога чашка голубая,
платок цветной на дверце, пруд в саду,
и, голову трусливо пригибая,
«Нет, не войду», – бормочешь на ходу
и входишь в этот дом,
в чужой недуг.
 

Эмиграция

 
1.
Эти жалобы, без обращения письма.
Подтвержденье – в чужом – своего.
Под стропилами тоненько ласточка пискнет.
Не беда, мой дружок, ничего.
Мы ещё поживём, как-нибудь перемелем
эти жёсткие зёрнышки дней.
Да всего-то, подумай, прокралась неделя,
как куница по дрёме ветвей.
Мы с тобой спали слишком спокойно,
пробуждаться теперь тяжело.
В перелётах далёких никто не покормит,
над водою натрудишь крыло.
Ты хотела вернуться туда, где медовый
запах клевера ветру знаком?
С каждым взмахом – всё дальше и дальше от дома.
А он был – этот дом?
 
 
2.
Старая веранда
Дом бывает домом тогда,
когда прячется за поздней дорогой в снегу.
И рвёшься туда, и страшно, и на бегу
в лёгких покачивается вода.
Сад весною вставал на крыло.
Воротись… По дороге все окна зажжённые – дом.
Я не помню, где мой, за которым окном.
Было тепло, и прошло
много лет, а кукла спала.
Мы пили чай – за малиной стол,
и в горошек-блюдечко падал листок,
по утрам веранду сжигал восток
на цветной стороне стекла.
Вот и сжёг.
 
 
3.
Куда ты, Нелли? Век кончается.
Так уходили в девятнадцатом
в вуалях газовых красавицы,
чтобы в других веках остаться.
Плескалось время мореходное,
колёса по брусчатке тренькали,
и разносилась пыль пехотами
от деревеньки к деревеньке.
Но что – от кепки и до кивера —
проборы наклонять покорные,
когда (бессмысленно?) покинула,
ей туш сыграли клавикорды.
Куда? И время занимается
через весну столетий серую.
Сыграй мне, электронный маятник,
по сбившемуся с цели сердцу.
 

1937

 
Просыпаешься с рыбкой на языке,
и она начинает молчать за тебя, неметь,
отучая словами в строке звенеть,
обучая неведомой аз-бу-ке,
пусть ты знать не хочешь зловещих букв
и ещё споёшь – ты думаешь про себя…
Ты случайно вчера отключила звук,
но, как ангелы, гласные вострубят,
и взорвутся согласные им в ответ,
и такое веселье пойдёт и звон,
что не нужен станет тебе и свет,
если звук обнимает со всех сторон.
Но играет рыбка, немая тварь.
Понимаешь, что звуки твои – не те.
Ты легко читаешь немой букварь,
полюбив молчание в темноте.
 

Павел Алексеев

О революциях

 
Два козла пырнули рогами пастуха —
решили, что есть траву могут и сами.
Безо всяких там указаний и поучений.
И на радостях сели учить заклинание:
«Мы – не козлы! Козлы – не мы!»
И не заметили подошедших серых волков.
В результате чего от одного остались рожки да ножки.
А второй сбежал и думает, будто он не козёл.
 

Изобилие

 
Самолёты бороздят бескрайние просторы.
Пароходы вздыбливают тяжёлые воды,
переваливаясь с крутой волны на другую волну.
Паровозы, мощно пыхтя, с трудом тянут безмерные составы.
За стёклами огромных витрин – ткани, одежда, обувь,
в других – колбаса, масло, деликатесы.
Идём вместе – я и Сталин.
– Взгляните, Иосиф Виссарионович,
как всего много, какое изобилие!
Он щурится на долю секунды
и, пыхнув от души трубкой,
спрашивает с лёгким акцентом:
– А где же люди?
– А людей нет… потому и изобилие.
 

Мария Амфилохиева

Дом прадеда

 
Змеится трещина в стене,
И рушится гнилая крыша.
Я каменею, как во сне,
И против воли шёпот слышу:
 
 
«Знай, эти стены помнят речь
Нерусскую, тебе родную!»
А в доме покосилась печь,
Завален хламом пол… Какую
 
 
Пытался долю обрести
Мой прадед, отписав жилище
Властям крутым? Его пути
Средь тысяч судеб не отыщешь.
 
 
Дом занят был под исполком.
Потом уж непонятно вовсе,
Что было в нём в году каком…
Я век спустя решилась в гости.
 
 
Открыта дверь. Но тишина
По нервам ударяет звонко.
Свет чуть сочится из окна,
Затянутого грязной плёнкой.
 
 
Всё предназначено на слом —
И прадеда мечты, и планы,
И то, что прочил исполком…
Нет, жизнь – не дамские романы,
 
 
Сюжет красивый не пророс
Из зёрен – сплетен понаслышке,
И вместо поминальных слёз —
Лишь быстрый выстрел фотовспышки.
 

Колхоз «Миртайя»

 
Где испокон седых веков
Землицу холил местный житель,
Трудом добыв еду и кров, —
Колхоз назвали «Разрушитель».
 
 
Сама история порой
Иронизирует печально:
Как будет жить колхоз такой —
Ответ в названии буквально.
 
 
Согнав хозяев крепких с мест,
Рассеяв их по всей Сибири,
И финнов выселив окрест,
Остаться с кем хотели в мире?
 
 
Со старых снимков на меня
Глядят прадедушкины братья,
Но до сегодняшнего дня
Судьбу их не смогла узнать я.
 
 
Нам горько думать, пусто жить,
Кукушечьим безгнёздым стаям,
Когда времён порвалась нить,
И мы корней своих не знаем.
 

Память 1937-го

Бабушке Элме Томасовне Вильки

 
Бабушка чудесно вышивала
Аккуратным крестиком и гладью,
Только занималась этим мало,
Небольшого заработка ради.
 
 
Вышитые коврики, подушки
Не водились в маленькой квартире,
Да расспросов не любила слушать
Бабушка, хоть мы в ладу и мире
 
 
Жили с ней…
И пролетели годы
Прежде, чем узнала я случайно:
Вышиванье – память про невзгоды,
Тяжкая под ним скрывалась тайна.
 
 
Нет, дорога гладью не лежала:
Мастерство нерадостным трудом
Ей в тюремной камере предстало,
Из «Крестов» та вышивка крестом.
 
 
Оттого узорные салфетки
Для неё – не праздничный уют,
А сквозь стенку перестук соседки,
Весть, что на допросах снова бьют.
 

Легенда Крестовой горы в Токсове

 
Вспоминаю я часто легенду одну,
Вырастают преданья из жизни самой.
На Крестовой горе крест стоял в старину,
И возникла коммуна под этой горой.
 
 
На Крестовой горе отгремела дуэль,
Был один из противников насмерть сражён.
Вспоминает погибшего старая ель,
Головою качает: не лезь на рожон.
 
 
Под Крестовой горой – быт политкаторжан,
Гомонящий во двориках сереньких дач.
Им за прежнюю доблесть правительством дан
Шанс решенья житейских нехитрых задач.
 
 
Коммунары картошку сажают в золу:
В годы голода – самый картошечка смак.
Клубеньки семенные лежат на полу,
И гостей принимает радушный Маршак.
 
 
Здесь Зиновьев проездом порою бывал,
Киров жёг под сосной золотой костерок.
И никто из гостей в это время не знал,
Что судьбы переменчивой близится срок.
 
 
Нет, дуэли старинные – штучный товар!
Не на всех напасётся Россия крестов:
Забушует лихой репрессивный пожар,
Превращая товарищей в злейших врагов.
 
 
На Крестовой горе не найти старый крест,
О коммуне не помнят хозяева дач,
Но когда ветер сосны качает окрест,
В шуме леса мне слышится сдержанный плач.
 

Призраки Ингрии

 
Аникайнен и Эльфенгрен —
Имена былины достойны.
Девятнадцатый год гремел,
Красно-белые длились войны.
 
 
Как на Токсово бодро шли
Добровольцы – лишь знает ветер.
Возле Грузина полегли
Очень многие, пулю встретив.
 
 
Дни у Ингрии сочтены,
Вся история – две недели,
И Крестами Белой Стены
Наградить едва ли успели.
 
 
Лишь почтовой марки квадрат,
Где в рисунок кирху вписали,
Знатоку набалладить рад
О республике в Кирьясале.
 
 
Кто из наших рассудит дней,
Выбор чей из двоих фатальней,
Кто виновней, а кто правей —
Эльфенгрен или Аникайнен?
 

Эльфенгрен возглавил добровольческую армию и вёл её от шведской границы к Токсову, Если бы авантюра удалась, возникла бы республика Ингрия, Уже были напечатаны почтовые марки нового государства с изображением токсовской кирхи, учреждён орден – Крест Белой Стены. Не случилось. Республика с центром в Кирьясале продержалась недели две… В этих же краях действовал отряд «красного финна» Аникайнена.

* * *

«Акмеизм – тоска по мировой культуре»

О. Мандельштам

 
Век двадцатый входил
Неожиданно, резко и броско.
Паровозом дымил,
Как закушенной зло папироской.
Крепко сжата в руке
Смерть несущая дура-винтовка,
Свежий шрам на щеке,
И военная стать, и сноровка.
 
 
Он плечом вышибал
Особнячные двери и рамы.
Он врывался как шквал —
Только в обморок падали дамы.
Красотой мир спасти,
К сожаленью, уже не по силам.
Где бы силы найти,
Чтоб простить всё, что гнуло, косило?
 
 
Но под грубою той,
Залихватски-жестокою миной
Века облик иной
Просквозит обречённо-незримый.
На фронтах, в лагерях
В час вечерний, усталый и нежный,
Не забыл о стихах
Кто-нибудь в безнадёжной надежде.
 
 
И осталось в веках,
Словно голос печальный из бури:
– Акмеизм – тоска
По утраченной миром культуре!
 

Прогулка

Н. Гумилёву

 
Под полуночным и унылым,
Надрывно плачущим дождём
Нева и бредила, и стыла
На ложе глинистом своём.
Поскольку непременным пунктом
Проекта утренней зари
Глухое рокотанье бунта
Бурлит у города в крови,
И я, хоть мне иное свято,
Походкой быстрою и мерной
Иду от улицы Марата
До набережной Робеспьера,
Чтоб угадать в боренье света
(Рассвет кровав и ветер лих)
Георгиевский крест поэта
И пулей перебитый стих.
 

Михаил Аникин

Тяжёлый сон

 
И снился мне тяжёлый сон России,
В нём было всё: и голод, и война…
На мавзолее – ложные «святые»
И тяжкий крест несущая страна.
Мне снился вождь лукавый и усатый,
Он весь в крови был – с головы до пят.
Ему осанну пел отряд пернатых
За то, что он в стране построил ад.
 
 
Я в этом сне был узником молчащим,
Меня никто и слышать не хотел…
Когда же я проснулся в настоящем —
Здесь хор пернатых
Ту же песню пел!
 

* * *

 
Власть советская,
Соловецкая,
Власть безбожная,
Власть острожная,
Власть обманная,
Власть дурманная,
Вечно пьяная…
Власть – желанною
Нынче стала вдруг
Для обманутых…
Ну-ка шире круг,
Где ты,
Мамонтов?
 

* * *

 
Ни Мамонтовых нету,
Ни Морозовых…
Совсем другие нынче на плаву…
Живём в России, отгремевшей грозами,
Упавшими росинками в траву.
 
 
Что ждёт страну – опять никто не ведает,
Опять царит разруха в головах…
Алёша спит, Добрынюшка обедает,
Один Илья, как прежде, На часах.
 
 
А Соловей – разбойник заливается,
На всех дорогах выставил кордон…
И всё-таки Россия просыпается,
Её не так-то просто Взять в полон!
 

Передача Исаакия

 
Ленин, Сталин твердили: вот-вот
Будем жить мы в счастливом грядущем…
К звёздам, к небу стремился народ,
Забывая о хлебе насущном.
 
 
Коммунисты костры развели,
Комсомольцы иконы сжигали…
А потом их самих повели
По этапам марксистского «рая».
 
 
Лишь тогда осознали они,
Что нельзя было рушить святыни…
Кто там снова разводит огни,
Позабыв об Отце и о Сыне?
 
 
Дух Святой не потерпит того,
Чтобы храм становился музеем…
Он ведь подлинный,
Он ведь – живой,
Не хулите его,
Ротозеи!
 

Империя

 
Империя пока ещё жива
И будет жить – всем вопреки клевретам!
Ещё в века течёт её Нева,
И гимназисты отдыхают летом.
 
 
Большевики почти сошли на нет,
Хотя кровавым Сталиным пугают…
А что как встанет вдруг из адских бездн?
Да нет, не встанет,
Бог не попускает!
 
 
А вот царя народу бы пора
Вновь обрести – разумного, простого…
Что наша жизнь? Она, брат, не игра…
Потяжелее, чем у Льва Толстого!
 
 
Тот, как известно, всё-таки был граф
И жил вполне безбедно на природе…
А мы тут все запутались: кто прав,
А кто ворует при любой погоде.
 
 
Так и живём, надеясь, что пройдёт
И этот год, с его бедой и смутой…
Империя жива, Нева течёт,
И дети верят: Завтра будет утро!
 

Дармоед Дали

 
А Сальвадор Дали
Не строил корабли…
Он в космос не летал,
Страну не сберегал.
 
 
Был тунеядцем он,
По правде говоря…
Куда смотрел Закон
все его друзья?
Его б в Басманный суд,
Его б на Колыму…
Там он узнал бы труд
И понял, что – к чему.
Тогда бы никогда
Он кисти бы не брал,
Картин бы не писал,
В которых – ерунда.
Таких, как он, у нас
Был не один барак.
Хозяин всех в свой час
Отправил их в Гулаг.
И Сальвадор Дали
Там строил корабли…
И умер он вдали,
Безвестным погребли.
 

Герой войны

 
Победа, победа, победа!
Она несомненно была.
Но снова унизили деда,
Когда он дошёл до села.
 
 
Опять ему паспорт не дали,
Загнали в знакомый колхоз,
Где Сталина все воспевали —
И в вёдро, и в лютый мороз.
 
 
Стоял он – герой-победитель,
Смотрел на детишек худых,
И капали слёзы на китель
За братьев погибших,
Родных.
 
 
Он брал Будапешт, он в Берлине
Закончил свой славный поход…
И только свободы доныне
Не ведает русский Народ!
 

Покаяние

 
Если нет покаяния,
Значит, нет и прощения…
Велико расстояние
От невинных – до Ленина.
От царевен – до Свердлова,
От России – до Сталина…
Как от Авеля верного —
До неверного Каина!
 

Памяти павших

 
Памяти павших
Будьте достойны —
Горестных наших
В разные бойни.
В битвах священных
Мир отстоявших,
В страшных застенках
Честь не предавших.
От Магадана и до Берлина —
Всех и не вспомнить,
Сколько их было!
 

Наш мир

 
Пожары, потопы, теракты, война…
А в поле широком стоит тишина.
А в небе высоком летят журавли,
А в море глубоком идут корабли…
Когда же уймётся всемирное зло
И ангел возьмёт этот мир под крыло?
– Ах, он и хотел бы, но страсти кипят,
И люди к нему под крыло
Не хотят!