Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года

По сравнению с другими странами региона Рим относительно поздно начал выпускать собственные монеты, и даже тогда он выпустил их поначалу только в Южной Италии, где в начале III века до н. э. им приходилось конкурировать с южноитальянской греческой монетой. В 211 году до н. э., в ходе Второй Пунической войны, Рим наконец ввел систему с более легким серебряным денарием, который оставался фундаментом римской денежной системы до середины III века. Запас (серебряных) денег вырос во II и I веках до н. э. с ростом численности населения, размеров империи и объемов производства и потребления на душу населения (Hopkins 1980:109). Рост объема чеканки серебряных монет затих в конце I века до н. э., когда Рим начал чеканить и золотые ауреусы. С этого момента для оценки суммарного запаса денег должны были добавляться эти золотые монеты. Как упоминалось выше, количество золотых, серебряных и бронзовых денег на душу населения было, вероятно, выше, чем даже в самых развитых европейских странах Нового времени (Jongman 2003b).

Эта система начала распадаться в конце II века. В предшествующие века Рим лишь изредка и ненамного портил свои монеты, в основном, как представляется, после неурожайных лет и, соответственно, досадно низкого налогового дохода (в отсутствие государственного долга это был единственный инструмент в руках государства). Эта ситуация всерьез начала меняться в 160-е годы, но поначалу это происходило очень медленно. Причина видится в сочетании низких налоговых сборов после Антониновой чумы, увеличения военных расходов для урегулирования беспорядков на границах и проблем в тех районах добычи руды, например в Испании, которые осложнили чеканку новых монет для покрытия государственных расходов. В этот период также впервые начали расти цены. В Египте, единственном регионе, о котором у нас имеются более или менее пригодные данные, после Антониновой чумы многие цены почти удвоились (Scheidel 2002; однако см.: Bagnall 2002). После гибели столь огромного числа людей количество денег на душу населения резко выросло. Так как совокупная денежная масса (м) и скорость циркуляции (V) остались приблизительно на прежнем уровне, сокращение числа транзакций (т) за счет снижения численности населения должно было привести к росту цен (p) в классическом уравнении MV = PT. Именно это обстоятельство, а не все еще весьма небольшая порча монет, должно было вызвать инфляцию в конце II века. Денежная система отреагировала на кризис, а не спровоцировала его.

Кроме чеканки монет, в Риме существовал банковский сектор. Принято рассматривать действовавший в Древнем Риме банковский сектор как относительно примитивный: он не мог создавать деньги, а банкиры были недостаточно богаты для того, чтобы справляться с самыми высокими социально-экономическими требованиями (Andreau 1999; Finley 1985). Для этого оставались необходимыми частные сделки между членами землевладельческой элиты. Из-за отсутствия надежных свидетельств трудно сказать, что могли и чего не могли обеспечить римские банкиры. Для столь крупной империи было важно, что деньги могли передаваться и действительно передавались на бумаге из одной ее части в другую. Реализовывались крупные общественные проекты, финансировались сложные предприятия, такие как плавание в Индию на больших торговых судах, хотя мы и не вполне представляем себе, как именно осуществлялось такое финансирование. Древнеримская экономика не была ограничена нехваткой капитала.

Денежная интеграция представляет собой лишь один аспект более общей истории экономической интеграции на огромной территории империи. Люди, товары и услуги могли перемещаться и действительно перемещались на колоссальные расстояния, соединяя рынки в одну большую систему. Средиземноморье, конечно, было центральным узлом, который способствовал дешевому транспорту в центре и который поддерживался качественной инфраструктурой хороших портов и складов (Robinson and Wilson 2011). Морское судоходство чрезвычайно выросло во II веке до н. э., когда Рим стал главенствующей силой в Средиземноморье, сначала на западе, но вскоре также и на востоке, с такими торговыми узлами, как Родос и Делос. Самым очевидным признаком расцвета судоходного дела служит массовое увеличение количества датированных кораблекрушений (см. настоящий том, с. 77). Однако не только Средиземноморье демонстрировало рост торговли с дальними странами. В портах Красного моря наблюдался расцвет торговли с Индией (Nappo 2007).

Гавани соединялись реками и наземным транспортом с удаленными от моря рынками. Рейн и другие реки во Франции и других регионах связывали средиземноморскую экономику с Северо-Восточной Европой и Англией. Дорогостоящая сеть имперских дорог – качественно построенных, с мостами и туннелями там, где это необходимо, – оставалась непревзойденной до Нового времени. Разумеется, первоначальный импульс к их строительству исходил из военных задач, однако с самого начала дороги также использовались для частных путешествий и перевозок.

Благотворный эффект заключался в возникновении новой, намного более обширной и более интегрированной «глобальной» экономики, в которой могли быстро распространяться передовые технологии и где товары теперь могли перевозиться для продажи на значительно большие расстояния, существенно повышая качество жизни даже вполне обыкновенных римлян. Империя становилась все более интегрированной благодаря сети коммуникаций и транспорта на дальние расстояния. В ее самой зрелой форме, когда рынок стал достаточно большим, за этой интеграцией часто следовало увеличение местного производства имитаций.

На сугубо местном уровне римские виллы часто располагались точно вдоль дорог, чтобы было проще доставлять собственную продукцию на городские рынки и путешествовать с большим комфортом. Хороший пример – Аппиева дорога из Рима в Капую, построенная в конце IV века до н. э. Ее строительство последовало за римским завоеванием этого города, но оно также было частью более крупной схемы осушения плодородных Понтинских болот. Дорога способствовала строительству новых вилл и усилению коммерческой составляющей сельского хозяйства вдоль своего маршрута и стала одновременно и реакцией на рост городов, который начался точно в этот период, и новым стимулом для этого роста. Если взглянуть на хронологию, становится очевидным, что глобализация римской экономики и рост торговли с дальними странами последовали за предшествующим ростом городов и рыночного сельского хозяйства. Именно там на самом деле находился источник роста.

Находясь в высшей точке своего подъема, Римская империя была исключительно урбанизированным обществом (Hanson 2011). Она включала в себя порядка 2500 городов, из которых более 400 находились только в Италии. Во времена своего расцвета римское общество было обществом городским. Города играли ключевую роль в экономике. В отличие от средневекового мира, между городом и деревней не существовало экономической, социальной или юридической границы. Землевладельческая элита жила в основном в городах, получая ренту со своих сельскохозяйственных владений. Таким образом, и в отличие от феодального мира, городская экономика была основана на крупнейшем секторе экономики, а не находилась на ее периферии. Города служили соединительными узлами в сети местного обмена между городом и деревней, а также в системе транспорта и коммуникаций на дальние расстояния. Таким образом, империя управлялась из городов и римская культура была городской культурой. Даже в небольших римских городах были общественные здания, такие как храмы, форум, галереи или баня. Все эти сооружения были узнаваемо римскими, где бы они ни были построены, в Британии или в Сирийской пустыне.

Римские города не только были более многочисленными, чем города, возникшие спустя много лет после них, но многие были еще и намного крупнее. Существовало множество городов с населением в несколько тысяч жителей и по меньшей мере полдюжины городов с населением от 100000 до 200000 человек. Над всем этим возвышалось несколько действительно крупных городов, каких мир не видел ни до, ни долгое время после. Римский Карфаген, Александрия и Антиохия каждый имели по 200000-500000 жителей, а суммарное население составляло порядка миллиона. Наконец, был сам город Рим. В течение последних двух или трех столетий до нашей эры ко времени Августа его население выросло до порядка миллиона жителей – размера, с которым не мог сравниться ни один город до появления китайских городов династии Сун, или Лондона около 1800 года, в первые этапы промышленной революции (Jongman 2003a). В начале периода империи, вероятно, 5 % ее населения жило в городах с населением более ста тысяч жителей.

Важность этих крупных городов состоит в том, что хотя, как утверждают многие, подавляющее большинство городов были небольшими, основная часть городского населения жила в крупных или даже очень крупных городах, которые сильно превосходили по своим размерам европейские города Средневековья и Нового времени. В экономическом, социальном и культурном плане это была настоящая жизнь большого города. Это не часто признается, однако отсюда вытекают важные следствия. Римский опыт городской жизни был воистину городским, со сложным и тонко организованным рынком специализированных городских товаров и услуг и продвинутым разделением высококвалифицированной рабочей силы. Это относилось и к производству, и к строительству, и к торговле продовольствием, и к финансовым услугам. Покупательная способность элиты была огромна, и таким же был спрос на товары, которые должны были поступать издалека. Римляне, жившие в провинциях, могли рассчитывать на получение керамики или продуктов, произведенных в отдаленных уголках империи, а также могли поддерживать связь с родственниками на другом конце известного им мира.

В доиндустриальной экономике всегда есть одно условие, которое должно выполняться для того, чтобы такой урбанизм был успешен: рост продуктивности сельского хозяйства. Поддержка несельскохозяйственного сектора возможна только при достаточно продуктивном сельском хозяйстве. Это тем более важно в условиях высокой плотности населения. В конечном итоге проблема таких сельскохозяйственных систем заключается в снижении производительности труда в сельском хозяйстве под давлением численности населения. В Римской империи, и особенно в ее ключевых регионах, плотность населения действительно была сравнительно высокой, и над ней навис мальтузианский призрак падения производительности труда и низких трудовых доходов. Это столкнуло бы экономику в модель Яна де Вриса адаптации крестьян к росту населения: крестьяне избегают рынка и стараются производить все необходимое самостоятельно (de Vries 1974: 4–17; Boserup 1965). Какие были возможности у римских крестьян избежать этого мрачного сценария снижения производительности труда?

Как мы уже видели, начало роста городов в конце IV – начале III века до н. э. в Италии происходило одновременно с подъемом нового сельского хозяйства, производившего вино и оливковое масло на довольно больших фермах (их часто называют эллинистическими виллами, но этот термин слишком пышен для крупной фермы) (Terrenato 2001). Объем производства этих ферм очевидным образом был слишком велик для собственного потребления, и неудивительно, что они часто располагались вблизи каких-либо каналов транспорта. Их рынок находился в недавно основанных или расширившихся городах. Это требует подробного анализа их деловой логики: каким образом они избежали бедственной перспективы снижения производительности труда? Ответ заключается в выборе сельскохозяйственных культур: производство вина и масла давало возможность получить в пять раз больше калорий с гектара, чем выращивание зерновых (Jongman 2007b). Поэтому, если римляне пили достаточно вина и потребляли достаточно олив и оливкового масла, то часто упоминаемый демографический потолок поднимался в один прием. Эти рыночные культуры позволяли существовать значительно более крупным популяциям, как в городах, так и в деревне. Производить эти культуры было также экономически выгодно, поскольку они представляли собой дорогостоящие калории. Те несколько дошедших до нас из ранней имперской Италии значений цен говорят о том, что вино было, вероятно, впятеро дороже на одну калорию, чем пшеница, а масло по меньшей мере вдвое. Поэтому выручка с одного гектара этих культур могла быть в десять или даже двадцать раз выше. Конечно, выращивание этих культур было еще и трудоемко, поэтому и затраты также были выше, но даже приблизительно не настолько выше. Частичный переход на вино и масло предотвратил кошмар падения производительности сельскохозяйственного труда, позволил воспользоваться ростом населения и был очень прибыльным.

Поскольку эти калории стоили больше, то переход к ним, конечно же, зависел от предшествующего повышения благосостояния. А такое повышение потом, в свою очередь, могло стать предпосылкой для дальнейшего роста. В принципе, здесь мы имеем два возможных варианта. Первый – это благосостояние, принесенное римским империализмом. В конце IV – начале III веков до н. э. Рим завоевал Италию. Загадка состоит в том, что переход произошел не только на римских территориях, а по всей Италии, до римского завоевания (Terrenato 2001). Повышение благосостояния не было чисто римским феноменом. Второй вариант – климат. Ведь приблизительно в это время начался период так называемого римского климатического оптимума (McCormick et al. 2012). Теоретически более благоприятный климат можно рассматривать как технический прогресс: производственная функция поднимается сама, поскольку при тех же количествах земли, капитала и труда теперь производится больше, чем раньше. Это привлекательное объяснение, даже при том, что данные еще не столь надежны, как хотелось бы.

Что мешало росту

Таким образом, имперская экономика представляла собой равновесную систему высокого уровня, в которой могла быть высокой суммарная факторная производительность, так как высок был уровень благосостояния и поддерживалась система государственных институтов и услуг, которую империя могла позволить себе только благодаря своей успешности. Эта система начала ослабевать в конце II века, когда население империи было растерзано так называемой Антониновой чумой, что открыло путь нараставшему гнету и военным потрясениям (Jongman 2012a; Lo Cascio 2012). Для запада это означало конец, а для востока – большое восстановление, по крайней мере до случившейся в VI веке Юстиниановой чумы.

При прочих равных условиях такая серьезная эпидемия, как Антонинова чума, могла повысить производительность труда и трудовые доходы. Так случилось после «черной смерти» в XIV веке. Однако представляется, что этого не произошло во II веке – начале III. Существует несколько спорных египетских источников, указывающих на повышение реальных зарплат непосредственно после Антониновой чумы, но основная масса свидетельств указывает не только на сокращение экономики, но и на снижение благосостояния обычных людей (Bagnall 2002; Scheidel 2002). Города сильно пострадали, и городская элита часто уезжала в свои деревенские поместья. Поэтому ткань гражданской культуры в городах начала распадаться. Устраивалось меньше гладиаторских боев, государственное строительство остановилось (рис. 4.7), а видные граждане больше не выступали, как раньше, в роли общественных благотворителей (рис. 4.8). Эту роль начало брать на себя христианство с его идеалом жертвования бедным и нуждающимся.

Торговля с дальними странами во многих регионах прекратилась, как и производство рыночных товаров (Erickson-Gini 2010). Морская торговля с Индией, также пострадавшая от экономического кризиса, практически остановилась (Nappo 2007). В деревнях видны признаки не только резкого демографического спада, но и концентрации владений (Duncan-Jones 2004). Мелкие фермы и даже мелкие поместья почти исчезли. Во многих регионах в этот период начали доминировать по-настоящему крупные и все более укрепленные владения. В правовой системе это выросшее неравенство выразилось в эрозии ценности гражданства и усилении нового социального и правового разграничения внутри гражданства между знатью, обладавшей статусом и имуществом, и чернью, которая в наказание могла получить побои, пытки или распятие (Garnsey 1970) – Поэтому в целом представляется, что римская цивилизация стала развиваться в направлении, отличном от принятого Европой в XIV веке, и это направление больше напоминало второе закрепощение Восточной Европы. Рим из инклюзивного общества превратился в более экстрактивное (Acemoglu and Robinson 2012). Равновесие высокого уровня было разрушено.

РИС. 4.8.

Благотворительные акты в (части) Малой Азии

Источник: Zuiderhoek 2009: 18

Одним из объяснений такого поворота событий может служить окончание периода благоприятных погодных условий (McCormick et al. 2012; Jongman 2012b). Как и в годы, предшествовавшие «черной смерти», в течение нескольких лет перед Антониновой чумой погода была наихудшей за долгое время, и это было лишь началом периода ухудшения климата продолжительностью в несколько веков (Campbell 2010).

Прошло некоторое время, прежде чем демографический и экономический упадок конца II века сказался на других сферах, и достижения императоров династии Северов конца II – начала III века в этом отношении воистину впечатляют; однако неизбежное должно было случиться в условиях военных и политических проблем в полувековой период с 235 по 284 год. После этого история стала развиваться в новом русле, с большим различием между восточной и западной частями империи: запад неуклонно приходил в упадок, в то время как восток испытывал чудесное оживление, сопровождавшееся мощным ростом численности населения, бурным развитием коммерческого сельского хозяйства, например в Иудее, возобновлением морской торговли с Индией и возрождением городской жизни во многих сферах. Одной из причин тому действительно могло стать наступление более прохладного и влажного периода, нанесшее вред северо-западу, но при этом благоприятное именно для регионов Леванта. На востоке этот новый период процветания длился до прихода к власти Юстиниана, когда новая эпидемия, на этот раз настоящей чумы, унесла колоссальное количество жизней. Интересно, что, как стало видно сейчас, этой эпидемии также предшествовало значимое климатическое явление. Экономика восточной части империи никогда по-настоящему не восстановилась.

Литература

Мэддисон, Э. (2012). Контуры мировой экономики в 1-2030 ^гг Очерки по макроэкономической истории. Москва: Издательство Института Гайдара.

Acemoglu, D. and J. A. Robinson (2012). Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York: Random House.

Allen, R. (2009). “How Prosperous Were the Romans? Evidence from Diocletian’s Price Edict (AD 301),” in Bowman and Wilson (eds.), pp. 327–345.

Andreau, J. (1999). Banking and Business in the Roman World. Cambridge University Press.

Aubert, J.-J. (1994). Business Managers in Ancient Rome: A Social and Economic Study of In-stitores, 200 B. C.-A. D. 250. Leiden: E. J. Brill.

Bagnall, R. (2002). “Effects of Plague: Model and Evidence,” Journal of Roman Archaeology 15: 114–120.

Bakels, C. C. and S.Jacomet (2003). “Access to Luxury Foods in Central Europe during the Roman Period,” World Archaeology 34: 542–557.

Boserup, E. (1965). The Conditions of Agricultural Growth. London: Allen & Unwin.

Bowman, A. and A.Wilson, eds. (2009). Quantifying the Roman Economy: Methods and Problems. Oxford Studies in the Roman Economy I. Oxford University Press.

Burnett, A. (1987). Coinage in the Roman World. London: Seaby.

Campbell, B. M. S. (2010). “Nature as Historical Protagonist: Environment and Society in Preindustrial England: The 2008 Tawney Memorial Lecture,” Economic History Review 63: 281–314.

Campbell, J. B. (1984). The Emperor and the Roman Army 31 B. C.-A. D. 235. Oxford University Press.

de Callatay, F. (2005). “The Greco-Roman Economy in the Super Long-run: Lead, Copper and Shipwrecks,” Journal of Roman Archaeology 18: 361–372.

De Haas, T., G.Tol, and P.Attema (2010). “Investing in the Colonia and Ager of Antium,” Facta 4: 225–256.

de Vries, J. (1974). The Dutch Rural Economy in the Golden Age 1500–1700. New Haven: Yale University Press.

Domar, E. (1970). “The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis,” Economic History Review 30: 18–32.

Duncan-Jones, R. P. (1994). Money and Government in the Roman Empire. Cambridge University Press.

–-. (2004). “Economic Change and the Transition to Late Antiquity,” in S. Swain and M. Edwards (eds.), Approaching Late Antiquity: The Transformation from Early to Late Empire. Oxford University Press, pp. 20–52.

Erickson-Gini, T (2010). Crisis and Renewal: Nabataean Settlement in the Central Negev during the Late Roman and Early Byzantine Periods. Oxford: Archaeopress.

Fentress, E. (2009). “Peopling the Countryside: Roman Demography in the Albenga Valley and Jerba,” in Bowman and Wilson (eds.), pp. 127–161.

Finley, M. I. (1985). The Ancient Economy, 2nd edn. London: Chatto and Windus.

Garnsey, P. D. A. (1970). Social Status and Legal Privilege in the Roman Empire. Oxford University Press.

Goldsmith, R. W. (1984). “An Estimate of the Size and Structure of the National Product of the Early Roman Empire,” Review of Income and Wealth 30: 263–288.

Haley, E. W. (2003). Baetica Felix: People and Prosperity in Southern Spainfrom Caesar to Septimius Severus. Austin: University of Texas Press.

Hanson, J.W (2011). “The Urban System of Roman Asia Minor and Wider Urban Connectivity,” in Bowman and Wilson (eds.), Settlement, Urbanization, and Population. Oxford Studies on the Roman Economy. Oxford University Press, pp. 229–275.

Harl, K. W. (1996). Coinage in the Roman Economy.,300 B. C. to A. D. 700. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press.

Harris, W.V. (2006). “A Revisionist View of Roman Money,” Journal of Roman Studies 96: 1-24.

Heinrich, F.B.J. (2010). “Publieke constructies in Romeins Italie (225 v-.Chr.-425 n. Chr.): een conjuncturele benadering,” in P. Attema and W. Jongman (eds.), Ar-cheologie en Romeinse economie. Special issue of Tijdschrift voor Mediterrane Ar-cheologie, 44: 14–21.

Hodge, A. T. (1992). Roman Aqueducts and Water Supply. London: Duckworth.

Holstein, E. (1980). MitteleuropaischeEichenchronologie. Mainz: von Zabern.

Hong, S., J. P. Candelone, C. C. Patterson, and C. F. Boutron (1994). “Greenland Ice Evidence of Hemispheric Lead Pollution Two Millennia ago by Greek and Roman Civilizations,” Science 265: 1841–1843.

Hopkins, K. (1978). Conquerors and Slaves. Cambridge University Press.

–-. (1980). “Taxes and Trade in the Roman Empire (200 B. C.-A. D. 400),” Journal of Roman Studies 70: 101–125.

–-. (1983). Death and Renewal. Cambridge University Press.

–-. (1991). “Conquest by Book,” in M. Beard et al., Literacy in the Roman world. Ann Arbor: Journal of Roman Archaeology Supplement 3, pp. 133–158.

–-. (2002). “Rome, Taxes, Rents and Trade,” in W.Scheidel and S.von Reden (eds.), The Ancient Economy. Edinburgh University Press, pp. 190–230.

Howgego, C. (2009). “Some Numismatic Approaches to Quantifying the Roman economy,” in Bowman and Wilson (eds.), pp. 287–295.

Ikeguchi, M. (2007). “A Method for Interpreting and Comparing Field Survey Data,” in P. Bang, M. Ikeguchi, and H. Ziche (eds.), Ancient Economies and Modern Methodologies. Bari: Edipuglia, pp. 137–158.

Jongman, W. M. (1988). The Economy and Society of Pompeii. Amsterdam: J. C. Gieben and ACLS Humanities Ebook.

–-. (1997) “Lemma ‘cura annonae’,” in H. Cancik and H. Schneider (eds.), Der Neue Pauly. Enzyclopadie der Antike, vol. III. Stuttgart/Weimar, pp. 234–236.

–-. (2002). “Beneficial Symbols: Alimenta and the Infantilization of the Roman Citizen,” in W. Jongman and M. Kleijwegt (eds.), After the Past: Essays in Ancient History in Honour of H. W Pleket. Leiden: E. J. Brill, pp. 47–80.

–-. (2003a). “Slavery and the Growth of Rome: The Transformation of Italy in the First and Second Century BCE,” in C.Edwards and G.Woolf (eds.), Rome the Cosmopolis. Cambridge University Press, pp. 100–122.

–-. (2003b) “A Golden Age: Death, Money Supply and Social Succession in the Roman Empire,” in E. Lo Cascio (ed.), Credito e moneta nel mondo romano. Bari: Edipuglia, pp. 181–196.

–-. (2007a). “The Loss of Innocence: Pompeian Economy and Society between Past and Present,” in J. J. Dobbins and P. W. Foss (eds.), The World of Pompeii. London: Routledge, pp. 499–517.

–-. (2007b). “The Early Roman Empire: Consumption,” in W. Scheidel, I. Morris, and R. P. Saller (eds.), The Cambridge Economic History of the Greco-Roman World. Cambridge University Press, pp. 592–618.

–-. (2009). “Archaeology, Demography and Roman Economic Growth,” in Bowman and Wilson (eds.), pp. 115–126.

–-. (2012a). “Roman Economic Change and the Antonine Plague: Endogenous, Exogenous, or What?” in E. Lo Cascio (ed.), pp. 253–263.

–-. (2012b). “Lemma ‘Formalism-substantivism debate’,” in The Encyclopedia of Ancient History. New York/Oxford: Wiley-Blackwell.

–-. (forthcoming). “The New Economic History of the Roman Empire.”

Keay, S., M. Millett, L. Paroli, and K. Strutt (2005). Portus: An Archaeological Survey of the Port of Imperial Rome. Archaeological Monographs of the British School at Rome 15. London: British School at Rome.

King, A. (1999). “Diet in the Roman World: A Regional Inter-site Comparison of the Mammal Bones,” Journal of Roman Archaeology 12: 168–202.

Launaro, A. (2011). Peasants and Slaves: The Rural Population of Italy (200 B. C. to A. D. 100). Cambridge University Press.

Laurence, R. (2002). The Roads of Roman Italy: Mobility and Cultural Change. London: Taylor and Francis.

Lo Cascio, E., ed. (2012). L'impatto dellapeste Antonina. Bari: Edipuglia.

Lo Cascio, E. and P. Malanima (2005). “Cycles and Stability: Italian Population before the Demographic Transition (225 B. C.-A. D. 1900),” Rivista di Storia Economica, 21 (3): 197–232.

–-. (2009). “GDP in Pre-Modern Agrarian Economies (1-1820 ad): A Revision of the Estimates,” Rivista di Storia Economica n. s. 25 (3): 391–419.

Maddison, A. (2007). Contours of the World Economy, 1-2030: Essays in Macroeconomic History. Oxford University Press.

Malanima, P. (2013). “Energy Consumption and Energy Crisis in the Roman World,” in W. Ham (ed.), The Ancient Mediterranean Environment between Science and History. Leiden: E. J. Brill, pp. 13–36.

McCormick, M., U. Buntgen, M. A. Cane, E. R. Cook, K. Harper, P. Huybers, T Litt, S. W. Manning, P. A. Mayewski, A. F. M. More, K. Nicolussi, and W. Tegel (2012). “Climate Change during and after the Roman Empire: Reconstructing the Past from Scientific and Historical Evidence,” Journal of Interdisciplinary History 43 (2): 169–220.

Milanovic, B., P.H.Lindert, and J.G.Williamson (2011). “Pre-industrial Inequality,” The Economic Journal 121 (551): 255–272.

Millar, F. (1977). The Emperor in the Roman World (31 B. C.-A. D. 337). London: Duckworth.

Nappo, D. (2007). “The Impact of the Third Century Crisis on the International Trade with the East,” in O.Hekster, G.de Kleijn, and D.Slootjes (eds.), Crises and the Roman Empire: Proceedings of the Seventh Workshop of the International Network Impact of Empire (Nijmegen, June 20–24, 2006). Leiden: E.Brill, pp. ¹⁸3^-199.

Nicolet, C. (1976). Le metier de citoyen dans la Rome republicaine. Paris: Gallimard.

Rathbone, D. (1991). Economic Rationalism and Rural Society in Third-Century ad Egypt: The Heroninos Archive and the Appianus Estate. Cambridge University Press.

Rickman, G. E. (1971). Roman Granaries and Store Buildings. Cambridge University Press.

Robinson, D. and A. Wilson (2011). Maritime Archaeology and Ancient Trade in the Mediterranean. Monograph 6. Oxford Centre for Maritime Archaeology.

Rostovtzeff, M. (1957). The Social and Economic History of the Roman Empire, 2 vols., 2nd edn. Oxford University Press.

Rowan, E. (forthcoming). “Sewers, Archaeobotany and Diet at Pompeii and Herculaneum,” in M. Flohr and A. Wilson (eds.), The Economy of Pompeii. Oxford Studies on the Roman Economy. Oxford University Press.

Scheidel, W. (2002). “A Model of Demographic and Economic Change in Roman Egypt after the Antonine Plague,” Journal of Roman Archaeology 15: 97-114.

–-. (2007a). “Demography,” in W. Scheidel, I. Morris, and R. Saller (eds.), The Cambridge Economic History of the Greco-Roman World. Cambridge University Press, pp. 38–86.

–-. (2007b). “A Model of Real Income Growth in Italy,” Historia 56 (3): 22–46.

–-. (2010). Prices and other Monetary Valuations in Roman History: Ancient Literary Evidence. http://www.stanford.edu/~scheidel/NumIntro.htm.

Scheidel, W. and S.Friesen (2009). “The Size of the Economy and the Distribution of Income in the Roman Empire,” Journal of Roman Studies 99: 61–91.

Smith, A.H.V. (1997). “Provenance of Coals from Roman Sites in England and Wales,” Brittannia 28: 297–324.

Temin, P. (2013). The Roman Market Economy. Princeton University Press.

Terpstra, T. T (2013). Trading Communities in the Roman World: A Micro-economic and Institutional Perspective. Leiden: E. J. Brill.

Terrenato, N. (2001). “The Auditorium Site and the Origins of the Roman Villa,” Journal of Roman Archaeology 14: 5-32.

Wallace-Hadrill, A. (1994). Houses and Society in Pompeii and Herculaneum. Princeton University Press.

Weaver, P. R. C. (1972). Famila Caesaris: A Social Study of the Emperor s Freedmen and Slaves.

Cambridge University Press.

Wilson, A. (2006). “Fishy Business: Roman Exploitation of Marine Resources,” Journal of Roman Archaeology 19: 525–537.

Zimmermann, A., J.Hilpert, and K. P.Wendt (2009). “Estimates of Population Density for Selected Periods between the Neolithic and a. d. 1800,” Human Biology 81 (2–3): 357–380.

Zuiderhoek, A. (2009). The Politics of Munificence in the Roman Empire: Citizens, Elites and Benefactors in Asia Minor. Cambridge University Press.