Buch lesen: «Структура Молитвы»

Diego Maenza

Schriftart:

СТРУКТУРА МОЛИТВЫ

ДИЕГО МАЭНЦА

Переведено на русский язык

Екатериной Селло

www.traduzionelibri.it

www.diegomaenza.com

www.traduzionelibri.it

www.diegomaenza.com

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВО ИМЯ ОТЦА

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Свет и тень

Pater noster, qui es in caelis…

Тьма, это слепота мыслей, рокот тишины. Тьма, это чума, которая через головокружение превращается в ласку, холод, который пронизывает кости, горечь, которая, со стоном проглатывается. Тьма, это приговор к страхам прошлого, смутное предвидение бедствий в будущем, туманность, которая сжимает все чувства. Тьма. И вдруг, дети мои, вы можете созерцать мир. Я врываюсь в окружающий мир, как будто только что появился из недр матки. Я чувствую себя родившимся вновь, хоть и понимаю, что мои чувства меня обманывают. Я чувствую желчный запах, застрявший на моих усах, пропитавший ткань на моей подушке или просто витающий в комнате. Тем временем, мир все там же, на месте. Я прихожу в себя и свет, проникающий через окно, меня слепит и заставляет закрыть лицо. Я очнулся после неспокойного сна, который моя душа перенесла не без подскоков. В изумлении, я осматриваю, как в первый раз, пустоту стен комнаты, плачевность, которая сочится из ее ветхих трещин, серые фотографии, в контрастных цветных рамках, рисунок маленького мира, закрытого в кристаллическую сферу, которая может защитить от некоей внешней опасности, которая может снова поразить эту местность, или, наоборот, служит щитом, удерживающим то зло, которое может породить эта истощенная земля, чтобы никакая любопытная Пандора не смогла открыть ее зловония. В глубине этого мира, я снова наблюдаю Божий лик. Закрываю глаза и молюсь. Дорогой отец, освободи меня от всех грехов, ты правишь на земле и на небесах, и твои пути чисты и неисповедимы, очисти мою душу, для того, чтобы она была освобождена от соблазна и благослови мой день.

Я прихожу в себя и ощущаю горечь вина, расположившегося в моих внутренностях, где-то среди моих тканей. Я перемещаюсь в ваную комнату, где зеркало мне показывает гной, запачкавший мои глаза. Я его убираю подушечками пальцев, это движение провоцирует содрогание. Умываю лицо с мылом и водой. Зубная паста очищает мой рот, который источает утреннюю вонь, к которой я уже привык. Я с удовольствием опорожняюсь и нахожу на передней части моего нижнего белья несколько пятен, которые выдают вязкость утренней субстанции, появляющейся почти каждый день и имеющей странный блеск. Господи, какими прекрасными и жестокими бывают сны. Только во сне я могу быть тем, кем являюсь на самом деле.

*

Газета рассказывает каждый раз об одних и тех же новостях. Но его внимание привлекает заголовок на странице в толще газеты, на которой рассказывается о последних заявлениях святого отца. Он читает содержимое статьи, написанное мелким почерком, изучает фото в цвете, напечатанное здесь же, рядом с текстом. Облаченный в плувиал, перегнувшись, по традиции, через бортик главного балкона Собора Святого, он объявил канун Страстной недели. Отец Мисаэль, назовём уже его имя, молится и готовится к мессе.

*

Я не могу отделить это видение. Оно во мне и не оставляет меня. Как же я страдаю от этого воспоминания, в те моменты, когда нахожусь перед алтарём. Я с трудом выдерживаю эту пытку в те моменты, когда выплевываю потрепанные наставления во время мессы, которые прихожане воспринимают как нечто новое. Я с трудом сопротивляюсь до тех пор, пока божьи плоть и кровь не очистят меня. И все из-за этого видения. Она наполняет меня и властвует надо мной, это проклятье, появившееся из преисподней, которая сломила мой дух, и я могу надеяться только на защиту Всевышнего, который освящает мой путь.

*

За столом, откладываю одно из блюд с овощами и прихожу к выводу, что я приготовил неумеренный обед. Обращаю незаслуженное внимание на чистоту мебели, пола, полки уже без пыли, имитации императорского фарфора, которая слепит своим необычайным блеском с изображенными на ней голыми бледнолицыми херувимами. Дисциплинированный Томас сопит снизу, изображая хвостом нечто подобное приветствию. Мальчик пьет апельсиновый сок, который вытекает через зазор между его губ, и эта неуклюжесть вызывает у меня улыбку. Я ем только салат и полстакана фруктового сока и отодвигаю рыбу, как отодвинул остальную часть еды. В моем правом глазу снова образовался глазной гной, который я убрал стыдливо и с некоторым смущением, потому что парень, рассказывавший мне о некоторых частях Библии посмотрел на меня с изумлением. Томас идет за мной до кухни боевым шагом, выпрашивая своим лаем что-нибудь, что удовлетворит его желудок и остановит течение слюны.

*

Поднимаюсь по лестнице и направляюсь в спальню. Пытаюсь отдохнуть. Напрасно. Проваливаюсь в сон, который давит на меня как сизифова скала, исчезающая вместе с пробуждением. Тьма. И вдруг появляется повторяющаяся картинка, которая проходит раз за разом, как будто я смотрю в калейдоскоп, который мне раз за разом покажет одну и ту же картинку без изменений. Молюсь Богу, чтоб он избавил меня от этой пытки, и моя душа отдыхала бы от этого беспокойства. Огромные уши, отрезанные при помощи ножа. Это та самая картинка и я знаю, откуда она. Из моих воспоминаний о картине в спальне, в этом нет никакого сомнения. Из постоянного и безустанного вечернего наблюдения, которое я провожу, изучая картину, каждый раз когда позволяю ее дверям открыться. Это неудачная копия, почти разрушенная, знаменитого триптиха великого художника, которая мне стоила накоплений за всю мою жизнь. Надо признать, что она представляет собой ничтожную вещь, если брать в сравнении с оригиналом, хоть и является точной копией, соблюдающей все пропорции. Любуюсь миром. Я позволяю открыться дверям произведения, расположенного на дубовом столе и фиксирую взгляд на параллельном мире: рай, сад и ад. Это меня впечатляет, как и каждый вечер.

Искусство художника настолько безупречно, что оно поражает даже при передаче через не очень искусного копииста. Я посещаю фреску на закате, изучаю ее составные части, пытаюсь расшифровать алхимию, которая породила, теперь уже разрушенный, рай, искусство демиурга, который выковал ад, и пытаюсь понять. Потому что, только понимая, возможно отбросить путь, который ведет к этим мучениям.

*

Выхожу из сна с болями в теле, в дремоте которая стесняет мое тело и провоцирует меня на грех. Ко мне приходит ощущение, что я сам не свой, мне хочется уехать в ссылку, где мне не придется нести на себе ту стигмату, которая меня выделяет среди людей. Сбежать от божьего взгляда, чтобы его глаза более не останавливались на мне и, таким образом, удовлетворят мои безумные идеи. Богохульские идеи посещают меня каждый день. Я молюсь о том, чтобы демон оставил меня и чувствую, что Бог меня возвращает в веру, и уводит Люцифера от моей плоти, которая начинает холодеть. И я молюсь, не могу ничего делать более, кроме как умолять небеса дать мне силы избежать ловушку моего тела, чтобы отвести интриги моего вероломства, чтоб убежать от наклонностей к которым меня склоняют мои чувства. Я прибегаю к некому самосозерцанию, которое меня спасает, хотя бы на этот раз. Молюсь и готовлюсь к мессе.

*

Парень проходит мимо двери в мою комнату и а секунду задерживается, наклоняется чтобы поправить свою обувь. Его белая пижама просвечивает и открывает взгляду его тело, придавая при этом вид порочного эфеба. Но на его лице читается невинность, целомудрие. Искусственное освещение придает его щекам бледно-розовый отблеск, который ослепляет в полутьме дверного проема. Он абсолютно ничего не знает о своей привлекательности и какое опасное влечение он провоцирует на каждом своем шагу. Он выпрямляется, направляет свой взгляд внутрь комнаты и в своем смущении пытается попрощаться со мной с поклоном, который мне кажется далеким и ненужным. Жестом приглашаю его приблизиться. Я его благословляю и осеняю крестом. Моя рука, почти превратившаяся в кулак, опускается на уровень его рта, смотрю как его губы ласкают мои пальцы, любуюсь его лицом рядом со мной и, наконец, дрожь пробегает по моему телу, его образ похож на образ архангела. Я беру его за плечи и осеняю знаменем креста, который оставляю поцелуями на его лбу. У меня нет иного выбора, как позволить ему удалиться и отправиться на молитву.

*

Молодой Мануэль поверил в слова отца Мисаэля. Он его приглашает каждую ночь для молитвы. Он его обучил мистическому искусство молитвы, ухода внутрь себя, который, по словам священника, очищает душу, которая после этого становится свободна от любого греха, и дает ему возможность быть очищенным сыном божьим. И Мануэль полностью отдается этому действу. Священник ему открыл догмы. Он показал ему, что вера, это то, что важно более, чем все остальное и что необходимо всегда верить в неисповедимые пути господни. И молодой парень ему верит. Иногда, когда он становится на колени перед кроватью, святой отец размещается сзади него и кладет свои руки на руки молодого человека. Это усиленная молитва, шепчет он ему на ухо. Так Господь нас лучше услышит, тебя как сына и меня как отца, каждый раз говорит ему еле слышно, раскрывая перед ним секрет, который не должен быть услышан небольшой фигуркой человека, распятого на кресте, которая подвешена над изголовьем кровати. Во время холодных ночей, Мануэль находит приятными эти двойные молитвы, но во время жарких дней, они ему кажутся невыносимыми, он не может переносить прилипчивое тело, приближенное к его ягодицам, жаркое дыхание святого отца во время молитв, и прощальные слова, закрепленные сочным поцелуем в затылок. Но сейчас он стоит на коленях, упершись локтями в матрас, он молится напротив изображения мессии, но святой отец не пришел.

*

Этой ночью я не встану. Бог усилил мою веру. Бог мой пастух, мой гид, мое светило и мой путь. Выслушай мою молитву и позволь мне быть сильным , не позволяй мне упасть во тьму греха, возлюбленный Бог, возлюбленный Отец.

*

Какой ужасный сон, Господи. Спаси меня, Господи. Сохрани меня и защити меня, Отец. Заботься обо мне, Господи. Какой ужасный сон. Помоги мне, Господи, умоляю тебя. Я больше некогда не позволю себе утонуть в удовлетворении греха. Клянусь. Потому что я не переношу эту тьму. Мои глаза не переносят столько тьмы. Я движусь, трога свою кровать, не такую теплую, когда в ней не лежит мое тело. Трогаю шкаф для одежды, твердый как чернота, которая меня душит. Я не нахожу выход, который бы меня вывел к свету, Господи, проведи меня к вызволению. Не позволь мне еще раз споткнуться. Дотрагиваюсь до холодной стены своими руками, они холодны и теряются в общем холоде стены. Покажи мне путь, Господи. Я продолжаю кричать. Этот дом настолько грустен, настолько одинок, настолько большой что отец Мисаэль не может меня слышать. Тем не менее, ты, Господи, возлюбленный Отец, который слышит все стоны твоих сыновей, направь мои шаги, выведи их в свет, выведи меня из этой тьмы и я обещаю, что буду верен тебе до моих последних дней. Обещаю дарить тебе мою веру каждое утро. Обещаю выполнять покаяния. Я верю тебе, Господи, возлюбленный Отец. Твое слово будет лампой для моих ног и светом для моей дороги. Я знаю, Господи, я полностью тебе верю. Направь меня к свету. Выведи меня на свет.

*

Дверь открывается и молодой парень, босоногий, зовет внутри комнаты отца. Ему пришлось пройти через длинный коридор, который разделяет комнаты, как бесконечный порог между раем и адом.

*

Он пришел ко мне весь дрожа и цокая зубами от холода.

Мне приснился страшный сон, отец. Мне приснилось огромное существо с куклой в зубах. Это было ужасное создание. У него были огромные и красные глаза, оно смотрело на меня, держа меня в зубах. Потому что эта кукла была никем иным как мной. Таким образом оно на меня смотрело. Оно выдыхало пар как бык, и его слюна была очень жидкая, липко спадала, и была мерзкая. Кругом была тьма. Но его глаза, Господи, эти ужасные глаза.

Заходи мой сын, говорю ему. Я его принимаю в свою кровать, и внутри себя улыбаюсь его детскому страху темноты.

*

Войди, парень. Войди с триумфом в Иерусалим, который тебя требует.

*

Очередной ночью, отец Мисаэль не сможет уснуть, потому что, в то время как парень спит в его кровати, он, высунувшись в окно, хочет только выпить бокал вина. Не того вина, которое превращается в кровь господнюю, а того, которое успокаивает нервы и подавляемое желание быть кем-то другим. Внизу, город спит. Далеко впереди не наблюдается ни одного светлого окна, и он понимает, что его бессонница настолько обширна, что не сравнится ни с чьей другой. Это одиночество без конца и передышки. Он признает, что таких как он больше нет. Никто в мире его не поймет. Не поймет. Бог, в своем безграничном знании и с вездесущим взглядом, не поймет. Не поймет.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Молитва и богохульство

…sanctificetur nomen tuum

Грудь хрипит и землетрясение в миниатюре, рожденное в бронхах растягивает грудную клетку, рождает в кольцах мурлыкающей трахеи несознательный и коллективный ответ, порожденный миллионами бацилл, жадных до субстанций, сотрясая на своем пути глотку и гортань. Это микроскопическое нашествие движется и распространяет свое влияние содрогая всю глотку и кадык. Миниатюрный циклон выносится на слизистую мембрану и распространяет наводнение между носом и небом, провоцируя сокращения в резком хлопке храпа.

*

Я размышлял на протяжение всего бодрствования ранним утром, прося небеса о милосердии, слушая шепот моих коротких молитв, которые смешиваются с раскатами дыхания парня. Звук его воспаленной груди был еще одним стимулом для моего бодрствования. Позову врача при первой же возможности. Каждый раз, когда я позволял появиться желанию любоваться его анатомией, пока он лежит на моей кровати, я поддавался желанию вести себя как сын божий. Следовать за шагами пророка и не отступать не на шаг перед попытками зла. Я хочу служить тебе, Господи, и победить соблазн демона, и показать ему, что человек не живет одним лишь телом Он пытается союлазнять меня, отдалить меня от тебя, мой возлюбленный отец, но я подчинюсь одним лишь твоим указаниям.

*

Томас видит тени там, где их нет. Он их выдумывает. Иногда, солнечным летним утром, он гоняется за ящерицами, животными, которые прячутся между стенами и камнями в саду, в расщелинах деревьев на заднем дворе, в трещинах оконных рам, куда эти животные забираются, чтоб погреться на солнце. Томас их ругает голосом старика, грубым ворчанием, наполненным медлительностью и горячностью. Хотя, в других случаях он бросает камни с такой необычной энергией, как-будто хочет показать свою значимость и авторитет, его талант караульного, Цербера, занятого этим частично, на страже своих слабых противников, подтверждающего, что никто не может узурпировать власть над его территорией. Сейчас прыгает повторяющимися рывками, силы на которые он нашел ко знает в какой части своей анатомии, и отчитывает червя, который, наверняка, хотел спрятаться в какой-нибудь ветке миндального дерева, вокруг которого пес совершает круги своей западни, продолжая лаять и лаять. Но, в целом, обычно это все плод его уставшего воображения, его дальтонической фантазии, раздраженной его измотанной обонятельной остротой, которое рисует мучающих его демонов. Наблюдая за ним, я думаю о том, что, в конце концов, мы не такие уж разные. Простые животные, действующие исходя из инстинктов и следующие за капризами нашей натуры. Но все было бы в точности так, если б у нас не было души. Спасибо дебе, возлюбленный Боже, что вдохнул в нас душу.

*

Я провел причастие в отсутствие парня, и хоть нашлась рука, готовая помочь и раскачивать фимиам, все прошло для меня не так, как бывает обычно, когда он на месте. Не видеть его пару часов оказалось большим мучением, чем чувствовать его, лежащего в нескольких сантиметрах от моей кожи.

*

Вердикт врача все расставил по своим местам. У мальчика была острая респираторная вирусная инфекция, подтачивающая его защитные способности, сказал врач строгим голосом, но с намеком на улыбку на лице, но через апру дней отдыха и небольшого количества обезболивающих, он снова будет здоров. Я проводил его до двери, чьи петли издают пронзительный скрип из-за ржавчины, мы аж взд рогнули от этой слуховой агрессии. Переступив через порог, врач торжественно разворачивается, и покорно нагнувшись, просит его благословить. Я рисую крест в воздухе, прямо напротив его лица, затем, испросив позволения, уходит. Парень снова засыпает, вдыхая и выдыхая с большим трудом. Я трогаю его лоб, чтобы определить температуру, но единственное, чего я добиваюсь, это дрожи во всем теле, а мои руки вспотели.

*

Я присутствовал во время работ в канцелярии, провел несколько бесед с прихожанами, в целом, банальных. Освободившись от моих обязанностей, иду по мостовой по набережной реки, которая сообщает этот маленький город с соседней деревней. Легкий ветер нарушает тишину со свистом и взлохмачивает мои волосы. В конце лета много приятных тихих звуков. Ласточки как обычно мигрируют на запад, это паломничество больше похоже на страдание, потому что птицы покрывают своими экскрементами автомобили, скамейки, площади и прохожих, пролетая над центральным парком.

Как раз сейчас, когда я иду мимо центрального парка, я слышу хор этих мелких птичек, сидящих на электрическом кабеле. Они устраивают коллективную болтовню, во время коротких перерывов, созерцая сверху проходящий под ними транспорт. Продолжаю идти по самой тихой улочке, которая есть у вилл близлежащих к городу, переулок, без проезжей части, который стал обязательным пунктом моего маршрута всякий раз, как я отравляюсь за покупками. Все здесь дышит спокойствием, без рокота моторов и таких надоедливых клаксонов. Вдруг раздается шум из бильярдного клуба, который был недавно открыт. Слышны оскорбления на повышенных тонах, все более и более вульгарные, они слетают с губ парня, который не робеет, не смотря на грозность своего противника, гордо несущего на своем теле пошлые татуировки, которые позволяют определить его как человека, не так давно пребывавшего в отдаленных местах заключения. Я решаю быстро ретироваться, и развернувших на моих каблуках, слышу глухие удары, которые сотрясают тела. Выхожу на центральную улицу. Иду, стараясь забыть о парне. Ни шум автомобилей, ни визг тормозов, ни град из звуков, обрушившийся на меня, ни недавний уличный конфликт, не помогают мне забыть о нем и хотя бы немного ослабить мои страдания. Я пытаюсь развлечь себя, придумывая мирное решение потасовки в переулке. Я добираюсь до конечной точки моего пути, так и сбросив с моих плечей камень, который давит на мою душу.

*

Рынок охвачен пожаром звуков. Крики пронзают назойливое скопление продавцов, настойчиво продающих фрукты, овощи, зерно, прочие товары для жизни, и дан привкус эйфории тех мест, в котрых скапливается простой люд. Как обычно, я иду в рыбный отдел и беру все как обычно по понедельникам. Вот пожалуйста, святой отец, мне говорит Леандро, продавец, который знает меня уже много лет, и заворачивает в какие-то старые газеты рыбу, которая все еще бъется в эпилептических конвульсиях. Когда я выхожу с рынка, слышу стоны полицейских сирен, привлекая любопытных, стекающихся к месту происшествия для того, чтобы удовлетворить свое любопытство и оценить обстановку. Проходя мимо переулка, в котором была драка, вижу как здоровяка связывают и затаскивают в патрульную машину, борясь с его сопротивлением. Дерзкого парня нигде не видно. Я удаляюсь, снова размышляя над тем, как закончилась история в баре. На меня обрушивается воспоминание о парне, его голос звучит в моих ушах как хор ангелов. Я понимаю, что грубости великана с татуировками являются богохульством. Произношу несколько молитв по пути домой.

*

Сеньора Саломея мирно дефилирует передо мной, покачивая метлой, с Томасом, следующим за ней по пятам. Она привыкла к моему присутствию на диване, к моей обычной прострации, во время которой я впадаю в транс под воздействием ощущений, о которых она никогда не подозревает. В некоторые моменты я понимаю, что привык к тени ее анатомии, перемещающейся по комнате. Возвращаюсь в действительность с ощущением тоски и направляюсь в свою комнату.

*

Музыка проникает в мои чувства и ее мелодичная алхимия оставляет в ней след. Закрываю глаза и перемещаюсь в другой мир, более приятный, в место, наполненное бесконечной радостью, в рай, созданный из цветов, тюльпаны, далии, агератумы, хризантемы, орхидеи, ирисы, потеряться в этом месте благословение. Это единственный способ сбежать от настойчивой и непрекращающейся мысли.

*

Хрип содрогает тело парня. Сила, которая сокращает и отпускает с силой диафрагму, выходит из легких и грубо выкатывается на язык, проходя через голосовые связки, которые превращают импульс в громкий и резкий звук. Кашель материализуется в виде плевка мокроты, которая проходит через горло и заканчивает этот путь из окна в сад. Парень долго кашляет, с паузами, которые едва дают отдохнуть пылающим миндалинам. В то же время, надоедливый лай Томаса наполняет весь дом, несмотря на то, что он находится во дворе, и можно убедиться, что его охота не была напрасной, он, наверняка, обнаружил какого-нибудь жучка, или это очередной обман его старых органов чувств.

*

Повторяющееся звонок разрушает тишину, в то время, как я слышу за своей спиной, как туфли сеньоры Саломеи быстро передвигаются по плитке, останавливаются у своей цели и я слышу пластиковый звук снятия трубки телефона. Звон столовых приборов доходит до ушей Томаса, органа чувств также уставшего, но более бодрствующего, чем почти потерянный нюх. Но, возможно, я преувеличиваю, и он пришел к столу из-за запаха рыбы. Парень отдыхает. Я аккуратно пережевываю еду. Соленая мягкость балует мое небо и я слышу хруст уничтожения мелких косточек на моих зубах. Сеньора Саломея убирает со стола. С официальным видом она мне сообщает, что должна сегодня уйти пораньше по личным причинам, из-за которых она также должна будет отсутствовать пару дней. Я жестом соглашаюсь.

*

После наблюдения за разрушенным миром, я открываю триптих. Мой взгляд падает на парвый край, на котором расположились сложные иллюстрации. Я задаюсь вопросом, является ли ад на самом деле таким помпезным местом. Возможно, это бескоечный крик, который разрывает наш мозг и наши внутренности и потом заставляет собирать наши обломки? Или все эти музыкальные инструменты, изображенные на картине, на самом деле не произносят никаких звуков и вечная тишина будет судьбой для еретиков? Ад это не мягкий шепот тишины, это точно, ад это шквал рокота, который раздается для того, чтобы согнуть душу. Из-за этого один застрял между струн арфы, а другой принесен в жертву внутри гигантской лютни. После этого я начинаю размышлять над моим наказанием. Рассматриваю этого содомита, нанизанного на флейту, как первый из длинной очереди страдальцев, и как если бы я слушал его страдание, как если бы его вымышленная боль превращалась в моих внутренностях в соучастие, которое мне напоминает о том, что такое ужасы греха. Рассматриваю мужчину, в объятия свиньи в монашеской рясе, и это как если бы меня поместили внутрь картины, потому что я постоянно слышу зловоние похабного шепота, в постоянной возне возле меня, внутри меня. Я быстро закрываю двери в этот жуткий вымышленный мир и передо мной предстоет картина земного мира, пейзаж, который мне кажется еще более ужасным. Мир наполнен грехом. Защити нас, Господи. Спаси меня, Господи. Готовлюсь к мессе.

*

Пресвятая Дева Мария. Непорочно зачавшая. Я согрешил, святой отец. Расскажи мне о своих грехах, дочь моя. У меня были сладострастные мысли. Ночью я его увидела почти голым и захотела его тело, захотела очень сильно и страстно. Это очень плохо, святой отец?

*

Священник слушает и задерживает сочувственный вздох. Он слышит эту историю от каждого верующего, слегка измененную несколькими мотивами. Это желание. Греховное, отвратительное желание. Отец Мисаель, как и каждый раз после подобного ритуала, выскажет свои строгие замечания, как он и делает прямо сейчас, сохраняя при этом свои обычные интонации, после того, как выслушал интимные подробности, которые включают в себя покаяние души. Господи, милостивый отец, который помирился с миром через смерть и воскрешение его Сына, и разлил Святой Дух для очищения от грехов, дарует тебе, благодаря Церкви, прощение и мир. И я отпускаю тебе твои грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа. И исповедующийся произносит Аминь с облегчением.

*

Я захожу за изголовье, сотрясаю сосуд с благовониями, которыми умасливаю свои руки. Провожу ими по поверхности его лица и, мне кажется, что я замечаю моргание, смягченное ту же хрупкой силой тепла. Парень горит. Мне кажется, что я тоже, но по другой причине. Спи, сын мой, я позабочусь о тебе. Уже почти уснув, я поднимаюсь и понимаю, что медикаменты смогли усмирить инфекцию. Еще раз потираю руками и провожу по его ногам бальзамом. С некоторым чувством облегчения я направляюсь в мою комнату.

*

Хвала святой воде с благовониями, которые покрыли твое тело. Отдыхай, азвтра ты встанешь и пойдешь.

*

Я брежу, раз я видел вблизи морду чудовища, и это может произойти только у меня во сне. Это лихорадка. Его слюна покрывает мое тело. Я слышу его дыхание и у меня нет сил, чтобы кричать, толкьо немного храбрости, чтобы плюнуть в его лицо, даже не слюней, а взглядом, наполненным отвращением и ужасом. Я плачу, что нормально в моменты большого потрясения, и молю небеса, что нормально для верующего. Выгони чудовище из ада, Господи. Защити меня. Оберегай меня, Господи. Я знаю в чем мое убежище. Ты, Господи, мой пастух. С тобой у меня не будет ни в чем недостатка. Никто и нечего не сможет причинить мне вред.

*

Парень спит, наконец-то, без труднойстей из-за вспышек лихорадки. Святой отец, в своей комнате готовится променять свой наряд на одежду, чье удобство больше подходит для отхода ко сну. Он раздевается и рассматривает свое тело в зеркале. Пушок закручивается на лобке, как круговорот выходящий из бедер и пупка и охватывают таз, стремясь к эпицентру его интимной части, которая по-немного начинает демонстрировать сильную эрекцию. Освободи меня от греха, Господи, молит он, безуспешно. Его желание превышает возможность воздержания. Но, вскоре, он чувствует себя наполненным импульсом, непривычная буря, которая растягивает его грудь в знак удовлетворения, которое останавливает приток крови к пенису, спровоцированный его природой. Он благодарит Бога, надевает одежду для сна, и падает на колени перед кроватью. Благодарю тебя, Господи, произносит он, в то время как слезы текут по его щекам. Сегодня его глаза отдохнут со спокойствием. Его уши влушиваются в глубокою тишину томной ночи. Похоже на то, что Бог услышал его. По крайней мере, это то, во что отец Мисаель хочет верить.