Buch lesen: «На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 2»

Schriftart:

Raymond

Poincaré

Au service de la France

На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне: В 2 кн. Кн. 2/ Пуанкаре Раймон, Пер. с фр. Ф.Д. Капелюша. – М.: Центрполиграф, 2022

Позиционная война
1915 год

Глава 1

На франко-бельгийском фронте. – Визит королю Альберту и королеве Елизавете. – Вопрос о Саррайле и Дарданеллах. – С Пьером Лоти в Эльзасе. – Кладбища в Мооше и Танне. – Правительство, комиссии и парламент. – Совещания с министрами и генералом Жоффром. – Бельгийский король на французском фронте. – Император Николай II намерен встать во главе своих армий

Воскресенье, 1 августа 1915 г.

Все время идет война в окопах. Наши войска иммобилизованы в нескончаемой позиционной войне.

Вчера вечером выехал из Парижа вместе с Мильераном, Дюпаржем, Пенелоном и Дюмейру; утром приехали в небольшой городок Берг. Три четверти жителей покинули его, многие дома разрушены или повреждены бомбардировкой. Фош приехал еще до нас. Пересели в автомобили и все вместе отправляемся на аэродром близ Гондшооте. Там мы застали генерала Эли д’Уасселя, сменившего генерала Пютца в командовании французскими войсками в Бельгии. На поляне, где мы остановились, выстроен 4-й смешанный полк, из новых формирований, в составе стрелков и зуавов. Я принял парад, передал полку знамя и в краткой речи воздал должное храбрости его батальонов, которые уже все отличились в Канни, Ласиньи и Рошенкуре, а также на Марне и Изере. Отсюда мы поехали дальше. Близ Кромбека состоялась такая же церемония в честь другого нового полка – 3-го бис. Это полк зуавов, многие из них уже сражались на Эне и в окрестностях Арраса. Затем мы отправились в Вест-Флетерен, где нашли 3-й смешанный полк стрелков и зуавов, принимавший участие в боях под Аррасом и Суассоном, и полк зуавов 2б, отличившийся в деле под Таржеттом и Мезон-Бланш и взявший Этрепильи. Здесь тоже перед вручением полкам знамен я произнес несколько слов. К знамени полка зуавов 3б я приколол военный крест. У всех этих новых полков, усиленных старыми частями, хорошие кадры, у них всех очень бодрый вид. Я наградил розеткой ордена Почетного легиона аббата Жана Малори, священника 45-й пехотной дивизии. Он был ранен в 1870 г. под Седаном, будучи солдатом, затем был с 1871 по 1914 г. полковым священником в Алжире, в 1889 г. он получил звание кавалера ордена, в марте 1915 г. отмечен приказом по армии. Ему семьдесят один год, и в приказе говорится, что он столь же храбрый солдат, как и преданный священник.

Затем мы осматривали в секторе 45-й дивизии укрепления в лесу Зюйдшооте, к северо-западу от Ипра: окопы, небольшие форты, прикрытия для пулеметов, проволочные заграждения. Даже находящаяся недалеко большая ферма тоже укреплена вплоть до погребов. Неподалеку установлена одна из наших артиллерийских батарей. По легкой лесенке я вместе с Мильераном и Эли д’Уасселем взбираюсь на наблюдательный пункт, устроенный на дереве. Не успели мы с генералом подняться на площадку, – Мильеран был еще внизу, – как над нашими головами прожужжал один снаряд, затем другой. Несомненно, неприятель обнаружил наши автомобили. Когда мы спустились вниз, к нам подошли Фош и генерал Кенкандон с известием, что снаряды упали приблизительно в ста метрах позади нас, недалеко от фермы. Снова жужжание, и граната разрывается примерно в том же направлении. Фош, всегда осторожный, когда речь идет о безопасности другого, советует мне удалиться и не идти дальше. Но Эли д’Уассель сказал мне, что предупредил артиллеристов о посещении «высокого начальства». Я не хотел уходить, не повидав их. Мы пошли к батарее. Мимо нас пронесли на носилках канонира, раненного в плечо и ногу. Я подошел к нему и сказал ему несколько ободряющих слов. Неприятельский самолет, кружащий над нами, так хорошо направляет стрельбу немецкой артиллерии, что два новых снаряда взрываются опять совсем недалеко от нас. Фош посылает ко мне генерала Кенкандона сказать, что дает нам «приказ к отступлению». Я иду к нему и, смеясь, заявляю, что, к сожалению, вынужден оказать ему неповиновение. В сопровождении одного лишь Эли д’Уасселя пробираюсь через заросли и дохожу до батареи. Конечно, наши храбрые артиллеристы не нуждаются для ободрения в посещении президента республики, однако они были счастливы увидеть нас, тем более что уже начинали сомневаться в нашем приходе. Затем мы вернулись к Мильерану, Фошу и офицерам и отправились пешком к тому довольно отдаленному пункту, где нам пришлось оставить наши автомобили. По дороге мы снова встретили нашего раненого канонира, его вели на перевязочный пункт. По-видимому, раны его не тяжелы, и он горячо благодарил меня за подаренные ему мной жалкие часики.

Позавтракав в Роосбрюгге, где находится штаб-квартира Эли д’Уасселя, мы отправились в северный сектор на левом фланге бельгийской армии. Там расположена 38-я дивизия, составленная из зуавов и морских частей. Командир ее – генерал Рукероль, состоящий в родстве с одной семьей в департаменте Маас. Сделав остановку на кладбище Коксид, чтобы почтить память похороненных здесь, мы возвращаемся на территорию Франции. Здесь я посещаю госпитали в Зюйдкоот и Мало-ле-Бэн. Раздаю знаки отличия и военные медали инвалидам. В заключение я вручаю пятое знамя маршевому полку марокканской колониальной пехоты.

Переночевал в Берге в своем уютном вагоне.

Понедельник, 2 августа 1915 г.

Сегодня ровно год, как Германия предъявила свой ультиматум Бельгии. В эту печальную годовщину я решил посвятить несколько часов королю и королеве. Рано утром я выехал из Берга с подполковником Жени, начальником французской миссии. Мы направились сначала в Гутам, главную квартиру бельгийской армии, а оттуда в Лоо, где король ожидал меня и встретил со своей обычной любезностью. После короткого разговора о положении на фронтах король с большой задушевностью рассказывал мне о городе Лоо, о его древней истории, о том, что это единственный фламандский город, имеющий в своем гербе римского орла. Ратуша построена в XVI в., она почти заново перестроена в 1842 и 1906 гг. Это – продолговатое прямоугольное здание, с двух сторон его выступы с бойницами. Квадратная башня у одного из углов фасада свидетельствует о фламандском стиле, ее поддерживают колонны и дуговые своды. Король показал нам это здание только снаружи и тотчас повел нас в приходскую церковь – очень изящный образец архитектуры XIII в., к сожалению поврежденный снарядами. Оконная живопись погибла. Главный алтарь и хоры с резьбой Тальебера Ипрского сильно пострадали, и священник обращается к королю с настоятельной просьбой убрать в безопасное место уцелевшую в ризнице резьбу по дереву времени Людовика XVI. По темной лестнице, затем по неудобным приставным лесенкам мы поднимаемся на колокольню, где устроен наблюдательный пункт. Отсюда мы видим равнину Диксмюде, а внизу злосчастный город Лоо со многими разрушенными домами. Бельгийский офицер, приставленный к этому наблюдательному пункту, показывает нам вдали расположение – увы! – знаменитой батареи, обстреливающей Дюнкирхен и Берг. Затем король и я поехали осматривать укрепления в окрестностях города. Мы были одни в автомобиле и беседовали совершенно свободно. Оба мы были совершенно одинакового мнения о том, что, вероятно, война затянется и необходимо поддерживать в сердце обеих наших наций веру в успех. Короля очень тревожит отступление русских¹, он не может понять непредусмотрительности царского правительства, но верит, что, несмотря на эти неудачи, мы одержим верх благодаря выдержке и настойчивости. Мы беседуем о речи, произнесенной вчера Вильгельмом. Он заявляет в ней, что не хотел войны и что совесть его чиста². «Qui s’exuse, s’accuse (кто оправдывается, тот сам себя обвиняет), – заметил мне король. – Если бы на суде обвиняемый так часто заверял в своей невиновности, судья немедленно пришел бы к заключению о его виновности». Мимоходом я коснулся тех странных взглядов, которые высказывал в своих донесениях в Брюссель бывший бельгийский посланник в Париже барон Гильом³. Король ответил мне, что лучше кого-либо другого знает, как Франция всегда была далека от политики шовинизма. Мы сделали остановку в Фюрнесе, чтобы еще раз подняться здесь на колокольню. С вышки открывается великолепный вид. Бельгийская равнина изумительно возделана чуть ли не до самого фронта. Если бы не поднимающиеся там и сям на горизонте дымки от гранат и не вид развалин под нами, можно было бы на мгновение забыть, что теперь война. Я спрашиваю короля, не согласится ли он в скором времени сделать ответный визит во французскую армию. «Я из скромности, – говорит он, – не обращался еще к вам с этим предложением. Я буду весьма счастлив посетить ваши войска». И он произносит передо мною дифирамб Франции и ее армии.

Мы вернулись в Ла-Панн, где нас в небольшой приморской вилле ожидала королева. С нею были оба молодых принца и принцесса, очаровательная со своими кудряшками и смеющимся личиком. Король отвел меня в предназначенную для меня комнату; она меблирована весьма скромно, как и другие. Через несколько минут мы снова встретились в столовой, небольшой залитой светом комнате с видом на море. К столу приглашены де Броквилль, Мильеран и наши офицеры. Король мило просит извинения за неизысканность блюд. Его повар, говорит он, мобилизован, и его пришлось заменить кухаркой. После завтрака королева быстро сделала несколько снимков своих гостей, и мы все отправились осматривать большой госпиталь в Ла-Панн. Меня поразило его богатое устройство. Он помещается отчасти в Гранд-отеле, отчасти в деревянных разборных домиках, купленных в Англии. Здесь было много раненых бельгийцев, несколько французов, один шестилетний мальчик с ампутированной ногой, девочка, изувеченная в Фюрнесе осколком гранаты. Госпиталь носит имя королевы. Она работает в нем с такой энергией и с таким знанием дела, как сестра-профессионалка. Я вручил розетку ордена Почетного легиона главному врачу доктору Депажу, которого она мне очень хвалила, и оставил кое-что для раненых. Выйдя из больницы, мы пошли вдоль берега. Бельгийские пехотинцы во время отдыха расхаживают группами по пляжу или около вилл, в которых они размещены. Среди солдат в мундирах защитного цвета, которые недавно надела бельгийская армия, кое-где люди в штатском – это жители Ла-Панна – старики, женщины, дети. В своем желании приветствовать нас солдаты, купающиеся в море, не стесняясь, бегут к нам в трусах. Музыка играет Марсельезу и Брабансонну.

Простившись с королевской семьей, мы уезжаем и по дороге снова проезжаем Дюнкирхен. Сделали привал в Гравелине, где осматривали продовольственные склады, устроенные во Франции бельгийским интендантством. Несколько более продолжительную остановку мы сделали в Кале, осмотрели здесь бельгийский арсенал, красивые английские продовольственные склады и вокзалы обеих союзных армий. Пошел дождь. Мы садимся в мой поезд и едем в Париж.

Вторник, 3 августа 1915 г.

Приехали в Париж в восемь часов утра. Перед заседанием совета министров я осведомился о том, что произошло за время моего отсутствия. Третьего дня возобновилась сессия Думы. Твердые заявления правительства были встречены на всех скамьях самым решительным одобрением⁴. Палеолог беседовал с депутатами различных партий. Они утверждали, что народ преисполнен решимости продолжать войну до победного конца (Петроград, № 943)⁵.

Продолжаются переговоры с Болгарией, Грецией, Сербией и Румынией. Пересматривают формулировки, вносят одно предложение за другим. Но чем дальше победа, тем беспомощнее дипломатия. Помощник начальника болгарского генерального штаба – он же бывший военный атташе в Германии и доверенное лицо короля Фердинанда – отправился в субботу весьма таинственно в Берлин, где новый болгарский посланник Ризов, симпатии которого всем известны, должен подготовить соглашение с Германией (София, № 351).

Я полагал, что годовщина заседания парламента от 4 августа 1914 г. налагает на меня обязанность обратиться с посланием к парламенту. Но завтра нет заседания. Ближайшее заседание обеих палат состоится только в четверг. К тому же некоторые министры, по-видимому, находят нежелательными с конституционной точки зрения слишком частые послания президента.

Среда, 4 августа 1915 г.

Дюбо и Дешанель оба того мнения, что необходимо отметить годовщину. Английский король тоже обратился ко мне по случаю годовщины с телеграммой, выражающей твердую уверенность в победе. Хорошо, если общественные власти во Франции покажут врагам и нейтральным ту же настойчивость и выдержку.

Четверг, 5 августа 1915 г.

Сообщение, сделанное вчера союзниками в Нише, было плохо принято Пашичем. Он нашел, что выгоды, обещанные Болгарии, затрагивают само существование Сербии, и воздержался от немедленного ответа (Ниш, № 558). Я сделал попытку смягчить это недовольство и с согласия совета министров телеграфировал сербскому принцу-регенту: «По прошествии первого года войны считаю своим долгом послать свои пожелания вашему королевскому высочеству и храброму сербскому народу. Месяц за месяцем мы и наши союзники боремся вместе с Сербией против врагов ее независимости, и нам предстоят еще большие усилия, чтобы добиться полной победы. Прошу ваше королевское высочество верить, что во всех дипломатических переговорах, вызываемых событиями, Франция и ее союзники продолжают иметь в виду интересы Сербии. Мы просим у нее согласия на некоторые жертвы только потому, что они могут оказаться условием окончательного успеха. К тому же они будут сторицей возмещены теми значительными выгодами, которые союзники намерены обеспечить Сербии. Эти выгоды, во всяком случае, будут заключаться в присоединении Боснии и Герцеговины и в широком доступе к морю».

Я сообщил совету министров набросок послания, в котором поддерживаю необходимость выдержки и единения. Совет одобрил его. «Вы найдете естественным, – говорю я в своем послании, – что по прошествии года войны президент республики считает долгом чести присоединить свой голос к голосу правительства и парламента и воздать нации и армии дань восхищения и благодарности. Когда год назад я рекомендовал стране то священное единение, которое было и остается одним из условий победы, я не сомневался в том, что мой призыв будет немедленно услышан. Только наши враги, которые всегда ошибались в своей оценке Франции, могли думать, что мы явим зрелище внутренней розни, которая будет на руку их наглому нападению». Воздав должную хвалу нашим солдатам, я продолжаю: «В ослеплении своей гордыни Германия воображала себе Францию легкомысленной, впечатлительной, непостоянной, не способной к выдержке и длительным усилиям. Наш народ и наша армия неизменно отвечают на эту клеветническую оценку своей спокойной силой, противопоставляют клевете действительность». В заключение я говорю: «Республика может согласиться только на такой мир, который обеспечит безопасность Европы, позволит нам вздохнуть свободно, жить и работать, восстановит целостность нашего отечества, возместит произведенные у нас разрушения и явится действенной защитой против повторения германской агрессии. Нынешние поколения отвечают за Францию перед потомством. Они не позволят профанировать и умалять то достояние, которое наши предки вверили их временной охране. Франция желает победы. Она победит».

Вивиани сообщил в совете министров, что достигнуто соглашение с обеими палатами относительно характера парламентского контроля. Председатель совета министров поставил в этом соглашении категорическое условие, что парламентские миссии могут действовать только по предварительному согласованию между правительством и комиссиями. Совещание представителей фракций, состоявшееся под председательством Жюля Зигфрида, постановило принять к сведению достигнутое соглашение.

Длинная дискуссия по вопросу о Дарданеллах. С одной стороны, Мильеран получил от Жоффра письмо от 3 августа со всякими возражениями против плана генералов Гуро и Байу; с другой стороны, Саррайль не проявляет склонности принять на себя командование экспедицией, если в нее не будут включены новые части. И вот некоторые министры боятся видимости того, что они, так сказать, «унизят республиканского генерала». Марсель Самба категорически заявил, что, если будет совершена эта ошибка, кабинет будет свергнут. Я умоляю совет министров рассмотреть дарданелльский вопрос по существу, невзирая на лица. В конце концов решено было поступить таким образом. Но Мильеран огласил письмо Жоффра, и оно снова взволновало умы. «Несмотря на свое значительное численное превосходство, – пишет главнокомандующий министру⁶, – русские отступают перед немцами и австрийцами, что объясняется, очевидно, нехваткой вооружения и снаряжения. Что касается будущего, то не следует обманывать себя ложными надеждами. Современную мощную армию невозможно восстановить за ночь, нельзя сразу создать кадры и изготовить большое число снарядов и ружей. Итак, могут пройти месяцы, прежде чем русские будут в состоянии снова перейти в наступление. Не забудем, что мы дошли до предела в использовании наших людских ресурсов. Англичане должны ближайшей зимой дать нам новые войска, но наши собственные контингенты могут отныне только снижаться. Итак, факты доказывают – и весь мир знает это теперь, – что только французская армия может оказать отпор немецкой армии и разбить ее. У нас теперь не только благоприятные условия для наступления, на нас лежит также безусловный долг перед русскими, долг, который они не преминули выполнить в аналогичных обстоятельствах. Наконец, мы взяли на себя официальные обязательства в протоколе конференции от 7 июля сего года, подтвержденном военными представителями всех союзных государств⁷, и я считаю, что ваша и моя подписи означают обязательство со стороны Франции. Итак, обстоятельства в настоящий момент слишком ненадежны, чтобы мы могли взять из наших армий на севере и востоке войска для отправки в Дарданеллы». Короче говоря, мнение главнокомандующего сводится к трем-четырем положениям, из которых первое, пожалуй, вряд ли придется по сердцу нашим союзникам: только французская армия способна разбить немецкую армию, французская армия отныне будет уменьшаться, поэтому необходимо действовать, пока она сильна, тем более что мы дали соответствующее обещание.

Что касается этого обещания, то мои сведения о конференции 7 июля до сих пор не дают мне возможности в точности ориентироваться на этот счет. Полковник Бюа просто послал мне от имени министра протокол заседания в Шантильи. На последнем присутствовали Мильеран, Жоффр, итальянский полковник ди Бреганца, сербский полковник Стефанович, русский полковник Игнатьев, фельдмаршал Френч и бельгийский генерал-майор Вилеманс. Действительно, было принято решение, что, пока будут продолжаться текущие операции на Восточном фронте, то есть отступление русских, французские войска предпримут ряд местных выступлений и при первой возможности возобновят общее наступление; что британская армия, которая должна вскоре пополниться новыми дивизиями, окажет всемерную поддержку этим наступательным операциям; что бельгийская армия примет в них участие по мере своих сил; что итальянская армия разовьет свои операции в направлении Лайбах – Виллах; и, наконец, что сербская армия будет стараться согласовать свои действия с действиями итальянской армии. Я не знал про эти планы, правительство посвящено было в них не более моего. Мне представляется, что эти планы идут совершенно вразрез с теми взглядами, которые высказало в беседах со мной большинство генералов. Мильеран показал мне зашифрованную телеграмму, посланную ему Жоффром 3 августа. Согласно этой телеграмме, «полное развитие наших операций» произойдет между 15 августа и 15 сентября, в момент высадки 3-й армии Китченера. Поэтому, говорится в телеграмме, не будет возможности втиснуть эту армию между нашими армиями. Я немедленно написал военному министру: «В чем дело? О каких операциях идет речь? Намерены ли мы повторить операции в Шампани, на Воэвре, в Эпарже, в Суше? Генерал Жоффр в своем длинном письме о Дарданеллах сам заявляет, что убыток наших войск превосходит все предположения. Я официально требую не предпринимать никакого нового наступления, не ознакомив меня со всеми условиями и размерами этого наступления и не дав мне возможности проверить, не является ли преждевременное выступление опасным разбазариванием наших сил, раз война продлится до будущего года. Когда я получу информацию, мы вместе с тобой обсудим положение и, если понадобится, представим вопрос на разрешение правительства. Я требую, чтобы впредь не предпринимали ничего окончательного и непоправимого. Это не только вопрос военного порядка, это также вопрос дипломатический и общенациональный».

Самба заявил мне, что считает кабинет «морально свергнутым» по вине Мильерана. Он желает, чтобы, в случае министерского кризиса, Гэд и он могли получить свободу и бороться против тенденций в социалистической партии, неблагоприятных продолжению войны. Что касается Альбера Тома, то партия разрешит ему остаться в преобразованном кабинете.

Бывший военный министр Этьенн сообщил мне конфиденциально, что виделся на днях с Жоффром и нашел его в угнетенном состоянии: Жоффр боится, что утратил доверие правительства. Этьенн приехал ко мне из палаты депутатов и рассказывает, что Дешанель выступил с несколько риторическим восхвалением палаты и таким образом добился весьма значительного успеха. Вивиани взошел на трибуну больной, измученный. Еле двигаясь, он чуть слышно, глухим голосом прочитал мое злосчастное послание, которому аплодировали только приличия ради.

Пятница, 6 августа 1915 г.

Из итальянской главной квартиры приехали майор Револь и мобилизованный в чине лейтенанта сенатор Морис Сарро. Они говорят, что итальянская армия превосходна, но тоже стоит перед лицом кризиса вследствие недостатка снаряжения. Сарро утверждает, что уход Мильерана и особенно снятие Жоффра произведут в Италии крайне нежелательное впечатление.

Суббота, 7 августа 1915 г.

Вивиани еще болен или переутомлен и не присутствует на заседаниях совета министров. Делькассе зачитал новую телеграмму, отправленную им в Бухарест. Он просит Братиану рассеять опасения Болгарии и как можно скорее приступить к переговорам относительно исправления границы Добруджи (из Парижа в Бухарест, № 26). С другой стороны, известие, что четыре союзные державы потребуют от греческого правительства уступки Болгарии Каваллы, вызвало сильное возбуждение и даже волнения в Афинах, Салониках и Сересе (Салоники, № 103).

Русские войска покинули Варшаву, и немцы вступили в город (Петроград, № 964).

Клемансо выступает в L’Homme enchaine с обвинительным актом против военного управления, против Мильерана, «вождя шайки карьеристов», против «его соучастника» Вивиани и против меня, который «после Шарлеруа» не «выступил с решительными мерами, не повернул как следует руль». Другими словами, перед битвой на Марне следовало созвать парламент для вящей уверенности в победе. Кроме того, Клемансо, который, впрочем, одного мнения со мной относительно необходимости выдержки и настойчивости, называет мое послание дешевой агитацией вроде «угощения на сельскохозяйственном конкурсе». Я нахожу в «Заре», не у Клемансо, а у Ницше¹*, под заглавием «Похвала и порицание» следующие утешительные строки: «В случае неудачи всегда ищут виновного, так как неуспех вызывает недовольство, против которого невольно прибегают к единственному средству – к новому возбуждению чувства власти, причем это возбуждение сводится к осуждению „виновного“». У Клемансо слишком развита воля к власти, он желает «доказать себе, безразлично чем, что он сильный человек».

Депутат от департамента Нижней Шаранты Альбер Фавр и депутат от департамента Сены и Уазы Франклен Буйон снова говорили мне о Мильеране, на этот раз в более энергичных выражениях, чем когда-либо. Они считают его ответственным за все, они уверяют, что решили свалить его, если я сам не заставлю его подать в отставку. Я ответил им, что парламент волен свергать министров, но что я отказываюсь брать на себя функции парламента и не возьму на себя ответственность за министерский кризис.

Воскресенье, 8 августа 1915 г.

Вчера вечером выехал из Парижа в сопровождении Пьера Лоти. Надеюсь, он найдет в Вогезах и Эльзасе богатую коллекцию типажей и даст нам в результате этой поездки несколько таких страниц, какие только он один умеет писать.

К восьми часам утра мы прибыли в живописный городок Жерармер, где меня ожидал генерал де Мод Гюи, командующий 7-й армией. Мы сели в автомобиль. Лоти поместил подле себя свой таинственный саквояж, в котором лежат, как он выразился, его «фетиши» и, если не ошибаюсь, его туалетные принадлежности, что важнее.

Сперва мы отправились в Валтен, где находится командный пост подполковника Мессими. Я нашел там также полковника Бриссо-Демалье. Он командует 3-й стрелковой бригадой и, по словам Мод Гюи, проявил изумительное самообладание в деле под Ленжем. Мессими еще не встает с постели, но его рана на бедре заживает, он, несмотря на свое состояние, находится в веселом настроении. Он повторил мне теперь устно то, о чем уже писал мне. Дело под Ленжем, говорит он, было провалено офицерами связи из главной квартиры, которые не желали считаться с мнением исполнителей. Позиции, занимаемые нами у вершины горы, невозможно удерживать ввиду обстрела неприятельской артиллерией. Необходимо либо двинуться вперед, либо отступить, а для того, чтобы двинуться вперед, нам нужна дивизия свежих войск. Полковник Бриссо-Демалье, которого Мессими просил явиться, подтверждает мне взгляд бывшего министра. Этот старый вояка в разговоре со мной вдруг разрыдался. «Ах, – говорил он сквозь душившие его слезы, – когда подумаешь, что наших стрелков заставляют погибать впустую, а между тем они такие прекрасные солдаты!» Его волнение передалось мне, и я обещал снова указать генералу Жоффру на недостатки метода, на которые жалуются многочисленные исполнители.

Уехал я из Валтена с генералом Пуидрагеном, командиром 47-й дивизии. Его информация подтверждает услышанное мною в Валтене. Я знаю, что 3 августа Жоффром были отправлены директивы офицерам связи главной квартиры, призывающие их в большей мере считаться с положением на фронте и производить свои наблюдения вплоть до передовых позиций. Но, очевидно, контакт между главной квартирой и фронтом еще недостаточен.

По красивой долине Мозлотты мы спустились до Корненкура, затем поднялись к горному проходу Брамон среди изумительных сосен и душистых трав. Перейдя Вогезы, мы очутились в Эльзасе. Дорога вьется зигзагами вдоль верховьев Туры до деревушки Крют. Там мы сделали привал, чтобы осмотреть расположение некоторых частей. К нам бегом устремились солдаты, а также детвора, мальчики и девочки, которые преподнесли нам цветы. Но Лоти, который никогда не был в Эльзасе и даже в Вогезах, удивляется, что эти школьники говорят на немецком диалекте. В самом деле, они гораздо хуже знают французский язык, чем школьники в нижней долине Туры.

В Крюте мы сменили наши закрытые автомобили на открытые, более легкие, чтобы легче можно было взобраться по склонам Грибкопф. Мы едем по новой дороге, недавно проложенной офицерами инженерных войск. Она медленно ползет вверх среди сосен и буков. Так мы доехали до Миттлаха. Эта деревня делится на две части потоком, который затем впадает в реку Фехт, выше Метцераля. Когда мы были вынуждены уйти из Мюнстера, немцы продвинулись вперед не только до Мюльбаха и Метцераля, но и до Миттлаха и оставались там до 26 апреля. В этот день они чуть было не были захвачены врасплох нашими войсками и убежали. В церкви устроена школа для девочек. Мы входим. Там находятся около шестидесяти девочек. Только две из них знают несколько слов по-французски. Две девочки просят меня, одна на ломаном французском языке, другая – по-немецки, чтобы я вернул их отцов, которые были эвакуированы и интернированы, – эти приемы, на которые Баррес вполне правильно обратил общественное внимание, не изжиты еще полностью. Я записал имена и сделаю необходимые распоряжения. Дюжина девочек, одетых по-эльзасски, подносят мне букеты. Класс мальчиков открыт только около десяти дней назад. Я остановился там на несколько минут, затем мэр, который говорит по-французски, провел меня в помещение мэрии. Здесь я прочел на стене бесхитростную надпись: «Коммуна Миттлах снова стала французской 26 апреля 1915 г.». Рядом мой портрет, убранный трехцветным флагом. Население, собравшееся, впрочем, в небольшом числе, встречает меня с любопытством и симпатией, но гораздо сдержаннее, чем население нижней долины Туры. Конечно, в головах этих людей бродит мысль, не опровергнут ли факты завтрашнего дня то, о чем говорится в сегодняшней записи на стене мэрии.

Завтракаем с генералом Пуидрагеном на командном посту подполковника Брусса, командующего группой стрелков 66-й дивизии. Мы находимся здесь в секторе генерала Серре, нашего бывшего военного атташе в Берлине, а ныне командующего этой дивизией. Он приехал на минуту в Крют повидаться с нами, но должен был сейчас же уехать в Сент-Амарен, где состоится большое торжество по случаю раздачи наград. Вместо него с нами остался генерал Пуидраген. Командный пост подполковника Брусса помещается в церковном доме. Миттлахский священник, немец из Германии, поспешил убраться оттуда. Поваром у подполковника служит главный повар английского короля, француз, мобилизованный в армию, и блюда подавались нам отменные. Мы никак не ожидали такого обильного стола в небольшой эльзасской деревушке, в которую продовольствие с трудом доставляется по горным дорогам.

После завтрака посетили амбуланс, военное кладбище, пулеметную роту и затем отправились приветствовать созванный мэром коммунальный совет. Только два члена его знают французский – это ветераны 1870 г. Затем мы поднялись с южной стороны Миттлаха к лагерю стрелков и к наблюдательному пункту в Брайтфирсте. Оттуда мы увидели окопы в Ленже и Барренкопфе и очень далеко, на горизонте, – Оберланд и Альпы. День выдался спокойный. Вчера вечером мы отразили сильную контратаку немцев, и сегодня обе стороны, по-видимому, дали себе передышку. Лоти не прельстила мысль подняться на наблюдательный пункт, он ушел помечтать на склоне горы, в лесной прохладе.

Вернулись прямой дорогой в Крют, где нас ожидали солдаты и жители. На этот раз население оказало нам очень горячий прием. Наши автомобили уехали наполненные цветами. При чудесной погоде мы поднялись на Вентронский перевал, а оттуда едем в Тильо, Рамоншан и Летрей, куда мой друг Морис Бернар пригласил меня с Лоти в свою тихую виллу. Мы провели здесь среди друзей вечер на лоне прекрасного вогезского ландшафта, вечер, который при других обстоятельствах должен был бы доставить самое тонкое наслаждение.