Buch lesen: «Лукоморье»

Глава 1

Действие книги происходит в вымышленным мире Лукоморья, а в этом вымышленном мире любое сходство с реальными людьми и событиями являются совпадением.

У моря видел дуб зеленый; Под ним сидел, и кот ученый Свои мне сказки говорил. Одну я помню: сказку эту Поведую теперь я свету…

А.С. Пушкин

Сначала он увидел зеленый дуб у Лукоморья, потом появился здоровенный черный наглый кот на золотой цепи. Кот бесцеремонно трогал лапами его тело, лежащее на чуть подтаявшем снегу, было больно. А ещё было очень холодно, несмотря на ясное небо, дул сильный ветер. Он почувствовал, что Кот наклонился к нему.

– Ранен в живот, – негромко заметил Кот хрипловатым мужским голосом и приказал:

– Дайте шприц с …

Его укололи чем-то острым, прямо в вену, он хотел что-то спросить, но при перевязке от резкой боли, затопившей каждую частичку тела, потерял сознание.

Из темноты к нему в черном шитом серебром бальном платье вышла Госпожа Смерть, у нее было прекрасное, родное и такое знакомое лицо, лицо его жены Натальи Николаевы Пушкиной. Видишь, как всё вышло, невесело улыбнулся он Смерти, ты уж прости меня. Не прощая его, Госпожа Смерть покачала головой и ушла.

Когда он очнулся то почувствовал острый, въедливый и непривычный запах.

– Где я? – глядя в белый потолок тихо спросил он. Сил поворачиваться не было.

– Вы в Лукоморье, ох извините. Вы городской больнице, – ответил молодой звонкий женский голос, – Вас готовят к операции.

Женщина в белом халате с медицинской маской на лице, машинкой быстро остригла ему волосы на голове, затем одноразовым бритвенным станком неаккуратно сбрила бакенбарды.

Недовольно проворчала:

– Ну и ногти вы себе отрастили,

– Не ваше дело, – отрезал больной,

– Как же это не моё? – возмутилась женщина в белом халате, взяв со стола маленькие ножницы, – У вас под ногтями грязь, их остригать надо, Наталья Николаевна требует в операционном помещении соблюдения стерильной чистоты.

Он лежал голый, мышцы тела не слушались, а молодая женщина бесцеремонно обстригла ему ногти на руках, затем стала обтирать его тело чем-то сильно пахнущим, запах был незнакомым. Влажное обтирание вызвало крупную дрожь, да еще откуда-то чуть поддувало, тело озябло, и ему было стыдно за эту зябкую дрожь, за свою наготу и злила беспомощная неподвижность.

– Позовите Наташу, – тихо и жалобно попросил он.

– Наталья Николаевна в операционной, – до подбородка накрыв его застиранной бывшей белой сероватой простынею, ответил ему молодая женщина и далее чуточку неуверенно с заметным любопытством спросила:

– А вы что знакомы?

– Это моя жена! – хотел крикнуть он, но получился всхлип.

Звуки удаляющихся шагов. Боль, тишина, боль, беспомощность и далекие, приглушенные звучавшие из невидимой для него комнаты голоса:

– Наталья Николаевна! Извините, но тут больной утверждает, что вы его жена,

– Таня, он что бредит? – удивленно зазвучал еще один женский голос, такой далекий, такой родной и любимый.

– В сознании, – как оправдываясь, ответила операционная сестра, – просто я подумала, вдруг, ну понимаете … мало ли …

– Мало ли, много ли, – звонко засмеялась Наталья Николаевна, – у меня в личной жизни всё как в анекдоте: И пробуют, и хвалят, а всё одно не берут.

Лежавший на каталке и укрытый простынею мужчина, слушая далекий женский разговор, выругался. Тихо с заметным прононсом прозвучали французские матерные слова.

– Ларина, вкатывайте больного в операционную, сразу его на стол, а уж тут и посмотрим на этого «муженька», что надо отрежем, что надо пришьем, – улыбаясь, отдала распоряжение операционной сестре Татьяне Лариной дежурный хирург Наталья Николаевна Гончарова и уже без улыбки в голосе, властно и коротко приказала:

– Внимание! Готовим операцию. Анестезиолог?

– Анализы на аллергию и совместимость не делали, по показаниям операция экстренная, состояние больного тяжелое, под местным наркозом не выдержит, придется рискнуть и применить полный.

– Принято. Ассистент?

– Большая потеря крови, а по характеру раны, вот сами посмотрите рентгеновские снимки, – ассистент хирурга передал снимки.

– Ну и что тут у нас? – хирург быстро, но внимательно просмотрела поданные снимки:

– Пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась. Ранение просто как у Пушкина.

В операционную вкатили каталку с телом, осторожно переложили раненого на стол.

Над ним наклонились лица в медицинских масках, его бледное смуглое лицо было осунувшимся, а руки нервно подрагивали.

– Не надо боятся, – спокойно и утешающее родным голосом ласково произнесла женщина в белой хирургической маске, – это в девятнадцатом веке у вас шансов не было бы, а теперь прооперируем в лучшем виде, пулю достанем, через недельку танцевать сможете,

– Только о танцах и думаешь, – успокаиваясь проворчал раненый, – И с чего это ты взяла, что я боюсь?

Анестезиолог ввел наркоз. Перед глазами всё поплыло. И он видел, как Наталья Николаевна в роскошном бальном платье, откровенно кокетничает с высоким мерзким типом в кавалергардском мундире. «Убью тварь!» – подумал он о кавалергарде и задыхаясь от ревности и бессильной ненависти, попросил:

– Наташа не надо!

– Для тебя в первую очередь стараюсь, – сухо и недовольно сказала она и далее властно, – ну хватит капризничать, не маленький,

– Да лучше умереть, – заорал он.

– Показатели отделения портить не дам, – снисходительно усмехнувшись ответила Натали, а дальше туман и беспамятство.

Это бред или я лишился рассудка? Мучительно размышлял прооперированный больной, когда после наркоза очнулся в палате и рассматривал чужую обстановку и разглядывал незнакомых странно одетых людей. Он просил позвать жену, она не приходила, называл имена друзей и звал их, но их не было. Рядом были только чужие люди. Люди вроде говорили на русском языке, но это был странный язык и не совсем понятная речь. Манера говорить, порядок построения фраз были безусловно чужими и не родными. Это бред, решил больной и упорно игнорировал порождения этого бреда, не отвечая на вопросы соседей по палате и персонала. Впрочем, к нему и не приставали, не хочешь разговаривать, ну и не надо, нам в общем то наплевать, можешь лежать как бревно. Но разговаривать все-же пришлось. Когда его из реанимации перевели в лечебную палату отделения то к нему зашли.

– Больной, – сказала безвкусно одетая в медицинский костюм молодая женщина, поправляя свой отвратительный колпак, нахлобученный на голову, – к вам из полиции пришли.

Он поморщился, полицию он терпеть не мог. Но сегодня была явно не та ситуация, когда можно выставить полицейского за дверь.

И в бреду они меня достали, раздраженно подумал он и вынужденно принял вторгшийся бред и вызванные им обстоятельства.

– Ваше имя? – спрашивал унылый тип, в зеленоватом медицинском халате сидевший в палате на табурете и заполнявший бланк допроса на прикроватной тумбочке.

– Пушкин Александр Сергеевич, – лежа на кровати и цедя слова ответил он порождению своего бреда.

– Место жительства? – не глядя на него, продолжал заполнять бланк полицейский посетитель.

– На Мойке, в нижнем этаже дома Волконского.

– Где работаете или служите? – продолжая писать, продолжал допрос унылый тип.

Этот простой вопрос вверг его в некоторое замешательство. Где служит? Он перебрал все свои чины и должности и решительно с вызовом ответил:

– Я милостивый государь, Поэт и служу России!

Унылый оторвался от протокола и без особого интереса осмотрел потерпевшего.

Маленький, осунувшийся человечек с неаккуратно остриженной головой, смуглым лицом, на щеках и подбородке уже выросла густая черная щетина, укрыт желтоцветным байковым одеялом, лежал на кровати и внешне признаков безумия не проявлял.

Под дурака косит, решил унылый тип, а потерпевший больной с некоторым раздражением крикливо спросил:

– С кем имею честь?

– Следователь районного отдела полиции старший лейтенант юстиции Станислав Викентьевич Иоделич[1], – официально представился унылый тип.

Сознание больного царапнул неизвестный ему чин «старший лейтенант», а следователь важно и внушительно заявил:

– Провожу дознание по факту полученного вами огнестрельного ранения,[2] а обстоятельства нехороши-с, рядом с вами нашли разряженный пистолет. Оружие антикварное, вероятно получено незаконным путем. Я уверен, что эксперт определит, что вы стреляли из этого пистолета. Имеются все основания для возбуждения против вас уголовного дела. Советую вам Александр Сергеевич быть предельно откровенным.

– Да уж, – с мрачной миной согласился Александр Сергеевич, – и Государю небось уже доложили?

Следователь из полиции хотел желчно заявить, что действующий государь знать не знает этого типа, у государя есть проблемы и посерьезнее, но сдержался.

– Доложили, им и послан, – с кривой улыбкой согласился государственный чин юстиции.

Больной опечалился. Государь терпеть не мог дуэли, а по порядку, утвержденному еще рескриптом Петра Первого, коему Государь пытался подражать, дуэлянтов казнят. Ну положим в течении четырех царствований за дуэли еще никого не казнили, но право такое было, а действующий государь уже вешал дворян, пытавшихся лишить его короны и головы. Не сам конечно, процедуру исполнили палачи и их подручные.

– Знаете кто в вас стрелял? – добросовестно исполнял процедуру дознания господин Иоделич.

– Дантес, также известный под именем барон Жорж де Геккерен, – ответил раненый и с некоторой толикой гордости добавил, – я тоже в долгу не остался в руку ему попал,

– Была перестрелка на стрелке? – уточнял чин юстиции, числившийся и получавший жалованье по Министерству внутренних дел,

– Это была дуэль и не Стрелке, а в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи, – злобно ответил поэт, уловивший иронию в голосе типа,

– Для закона это не имеет никакого значения, – сухо ответил полицейский и призадумался.

В полиции он прозябал на мелкой должности, любил хорошо и часто выпить, а в работе предпочитал дела приносящие почти законную прибыль. А тут процессуальная рутина. И совершенно ясно, что у этого нищеброда Пушкина денег нет, поживится нечем, а вот работать по делу придется. Но нет такой ситуации, из которой не сможет найти выход следователь, не желающий заниматься рутиной, но желающий получать денежное довольствие и разные прочие законные или почти законные преференции.

– Милостивый государь, – делая вид, что принимает игру «клиента» и подстраиваясь под его речь, хитро улыбнулся господин полицейский, – а год вашего рождения позвольте узнать?

– года 1799 мая месяца 26 дня, – весьма холодно ответил Александр Сергеевич, он недолюбливал чинов полиции, и этот унылый не стал исключением.

– Отлично, для своего возраста вы выглядите просто замечательно, – обрадовался господин Иоделич и сочувственно:

– Вы вероятно устали? Не смею вас более утомлять, лечитесь. Вы мне только в протоколе распишитесь.

Пушкин не читая размашисто расписался на поданном листе бумаги. Господин Иоделич ласково и чуточку укоризненно заметил:

– Не так,

– А как? – уже не сопротивляясь бреду и приняв его неизбежность, сварливо спросил Александр Сергеевич,

– Я вам продиктую, – доброжелательно ответил полицейский, – Пишите: «С моих слов записано верно. Мною прочитано. Александр Сергеевич Пушкин».

Вернувшись в отдел господин Иоделич быстро вынес постановление о проведении судебно-психиатрическая экспертизы, дополнительно для процессуальной подстраховки написал сотрудникам уголовного розыска отдела поручение где изложил необходимость оперативным путем установить все обстоятельства ранения. Напечатав процессуальные документы и подписав их, он облегченно вздохнул и перешел к другим более интересным для него делам. Пока эксперты будут возиться с заключением, а опера сделают вид, что устанавливают обстоятельства, дело можно с «чистой» совестью закинуть в сейф. А после получения экспертиз приостановить. Эка невидаль, ранили, у нас тут и с убийствами не особенно парятся.

К полудню сего дня февраля текущего года во время суточного дежурства Наталья Николаевна почувствовала: Всё! Сил больше нет. Операция за операцией. Предельное сосредоточение всех духовных и физических сил за операционным столом, расслабление, короткий отдых и опять операция. Практически всё экстренные с колес «Скорой помощи», при ранах где промедление операции смерти подобно, на каталках отправлялись на операционный стол хирурга, и она определяла (ставила) диагноз, потом резала, зашивала, руководствуюсь более опытом и чутьем, чем наспех проведенным анализам (а в исключительных случаях и вовсе не проведенным), рентгеновским снимкам и показаниями томографа.

Сидя на кушетке в ординаторской Наталья Николаевна с отстранённым видом и закрыв глаза пила жидкий остывший чай из дареного дешевого бокала. Напротив, на стене висело овальное зеркало и ей совсем не хотелось в него смотреть.

В медицине Наталья Николаевна Гончарова была случайным человеком. Как про нее говорили знакомые и как весьма практично считали и ее родители, особым умом девушка не блистала, зато была стройной, красивой и прилежной. В лето окончания школы к ее маме зашла подружка детства, приехавшая в их провинциальный городок проведать своих престарелых родителей. А ее муж работал в администрации северной столицы, а мужа был друг, а друга ещё друг … в общем Наташа по протекции маминой подружки без труда поступила в медицинскую академию. Родители считали, что дочери повезло, а она была внешне доброй, послушной девочкой и не хотела их разочаровывать. Училась как все, жила как все, без нравственных терзаний и всяких там любовей, распрощалась с девичеством на вечеринке после окончания первого курса, не меняя девичью фамилию легко вышла замуж, проходя ординатуру, сделала аборт и также легко без страданий развелась с мужем после ее окончания. Где проходила ординатуру там и осталась работать врачом – хирургом. Когда родители умерли, Наталья Николаевна продала их большую квартиру и дачу, купила однокомнатную на окраине Санкт-Петербурга. И осталась одна одинешенька. Иногда хотелось выть, но она этого не делала, знала, бесполезно.

Но те кто полагал, в том числе и родители, что особым умом девушка не блистала, ошибались. Наталья Николаевна была от природы скрытным, весьма умным и волевым человеком, умение маскироваться было заложено в ее генетическую программу выживания. Хотите увидеть недалекую, старательную девочку? Да ради бога, вот вам послушная дочка или недалекая подружка студентка. А если хоть чуть сопоставить факты, то недалекая девушка не сможет успешно окончить медицинскую академию, работать хирургом и быть отличным шахматистом. К шахматам Наталья Николаевна пристрастилась, играя с однокурсником на скучных «не медицинских» лекциях в университете. Потом разбирала шахматные задачи коротая время на суточных дежурствах в больнице. Шахматы завораживали ее своей безупречной логикой, отточенным интеллектом и подлинной холодной математической страстью. А ее еще со школы всегда волновала судьба Натальи Николаевны Гончаровой–Пушкиной-Ланской, она читала ее биографию у разных авторов и от души ей сочувствовала, иногда ей так и хотелось крикнуть Наташе в девятнадцатый век, помочь, посоветовать, предостеречь, но чтение заканчивалась и желание проходило. А к тем авторам, которые считали, что Наталья Николаевна Пушкина была бездушной, равнодушной к Александру Сергеевичу кокеткой, она испытывала непонятную для себя стойкую неприязнь.

Подобно навязчивому городскому шуму за окном, до нее доносились голоса коллег.

– Пушкина сегодня готовьте на выписку, – это уверенный властный голос заведующего отделения.

Шутя и без злобы, за короткую черную бородку, пылкую страсть к юным, но уже совершеннолетним девицам, малый рост, его в отделении за глаза именовали: Черномор.

– У него еще операционные швы не зажили, – это тихий невыразительный голос палатного врача

– Ну и что? Десять суток уже прошли, нечего койка – место занимать, угрозы жизни нет, далее амбулаторное лечение. И вообще это обычная история, судя по внешнему виду и отсутствию документов он явный нелегал – мигрант. Полиса нет, СНИЛС отсутствует, пусть радуется, что получил лечение и вообще живой остался,

– И куда ему на улицу? Февраль на дворе, замерзнет. Может в психоневрологический диспансер направим, пусть там перезимует?

– И кто будет заниматься его оформлением в «дурку»? Что напишем в сопроводительных документах? Подозрение на шизофрению? Дайте ему адреса социальных центров для бездомных и пусть зимует там.

– Мент, – вмешалась в диалог напористый чуть визгливый голос сестры-хозяйки Наины[3], – Утверждал, что клиент просто «косит» под дурака, чтобы его не привлекли за незаконное хранение и применение огнестрельного оружия. А ещё нам прислали копию постановления следователя о направлении Пушкина на экспертизу в психоневрологический диспансер.

– Это меняет дело, – Черномор сделал паузу и быстро всё обдумав, решил:

– Сегодня выписать, оформить направление на обследование в психоневрологический диспансер, туда его отвезти на «Скорой» и оставить в приемном отделении под расписку, вместе с копией постановления следователя. А вот копию документа о приеме больного передать в полицию. Мы отдали, а вот теперь господа психиатры, этот Пушкин ваша проблема по вашему профилю, так сказать, а вы господа из полиции при надобности найдете Пушкина в психоневрологическом диспансере. По машине я с главным врачом договорюсь.

Наталья Николаевна открыла глаза и сразу увидела своё отражение в зеркале.

На нее смотрела замотанная тридцатилетняя женщина, а ведь на самом деле ей только двадцать семь лет. В зеленовато-карих глазах грусть непреходящей усталости, веки припухли, под глазами круги, белая уже увядающая кожа, резкие носогубные складки, на прямом аккуратном носике крохотный противный гормональный прыщ, тонкие бледные губы сжаты. А еще от усталости было более заметно легкое косоглазие, «ведьмина» отметка как в шутку говорила ее мама. Эх, как же укатали вас Наталья Николаевна, крутые горки. Она с натугой себе улыбнулась: «Выше голову!» И тут же вспомнила пропитанную сарказмом фразу на итальянском языке: «Alza la testa! – disse il boia mettendo il cappio al collo – Выше голову! – сказал палач, накидывая на шею петлю». При улыбке обнажились ровные белые зубы и невольно ей вспомнилось, что давно пора пломбировать коренные.

– Наталья Николаевна! – обратился к ней Черномор, – Владимир Иванович лег на обследование и лечение в отделение неврологии диспансера, прошу вас выйти на суточное дежурство за него.

Владимир Иванович Даль[4], что называется хирург «от Бога», но он был практически неизлечимо болен весьма распространенной среди хирургов профессиональной болезнью. Кодовая фраза «Лег на обследование в неврологию» означала, что организм Владимира Ивановича, ослабленный употреблением горячительных напитков в нерабочее время, нуждается в профилактике и лечении.

Владимир Иванович Даль в молодости после окончания медицинского института был распределен в воинскую часть. Врачей в подразделении не было и лейтенанта Даля сразу назначали заведовать медицинской частью – ПМП. Два года Владимир Иванович Даль был одновременно терапевтом, хирургом, инфекционистом, невропатологом, хозяйственником, педагогом, который с беспощадной требовательностью обучал солдат срочной службы ставший санинструкторами. Доводилось ему и на боевых заданиях проводить сложнейшие операции, вытаскивая с того света раненых мальчишек.

Отслужив положенные после окончания мединститута два года Даль вернулся в родной город и стал работать в этой больнице. Наталью Николаевну, как и всех, кто проходил ординатуру под его руководством, он безжалостно, используя исключительно медицинские термины, ругал за любую ошибку, за малейшую нерасторопность, а после первой самостоятельно проведенной операции, заставил принять хирургическое причастие, выучив пить неразбавленный медицинский спирт. «Выдержал ординатуру у Даля, значит сможешь работать даже в условиях ядерного взрыва» – такой был тест на профпригодность в этой больнице.

– Хорошо, – покорно согласилась Наталья Николаевна и с горечью пошутила: Выйдешь за меня? Слышу только на работе,

– Так выходи за Пушкина, – мерзко хихикнула сестра-хозяйка Наина, – девчонки говорили, что он тебя женой зовет. Ты же Гончарова, а этот психованный бандит твой суженый и ряженый. А ещё девчонки говорят …

Договорить она не успела, Наталья Николаевна стремительно встала с кушетки. Как и многие незамужние дамы, хамских шуток и намеков о своем бессемейном положении, она не принимала. Как хирург и современная женщина, образно матерные выражения она знала, как петербуржец в первом поколении и интеллигент во втором, хоть и с трудом, но сумела от их воспроизведения воздержаться. Взглядом гневно обматерила средний медицинский персонал в лице этой дурищи и вышла.

– Строит из себя, – проворчала без слов обматеренная ведьма Наина,

– Займитесь делом, – строго потребовал от нее Черномор.

А выйдя из ординаторской Наталья Николаевна по коридору пошла в палату к раненому Пушкину.

– Вы что тут болтаете? – с порога вызывающе спросила она у лежащего на койке больного.

На поэта Александра Сергеевича Пушкина этот человек был похож, как бывает схожа с оригиналом злая карикатура. Выглядел больной ужасно, голова неровно подстрижена под «ноль», пышные бакенбарды неаккуратно сбриты, на подбородке выступила черная щетина, смуглое лицо осунулось.

– Не ругайся Наташа, – натягивая на себя байковое одеяло тихо попросил он.

– Да я вас не знаю и откровенно говоря знать не хочу, – гневно заявила Наталья Николаевна,

– Не признаешь и решила оставить, так оставляй, – мрачно и сдержанно заговорил Пушкин, – только скажи, как дети, а потом уходи,

Нервы Натальи Николаевны, вымотанные неустроенной жизнью и вконец издерганные суточным дежурством, не выдержали:

– Нет у меня детей! – заорала Наташа, – А вы просто сумасшедший!

Два ходящих соседа Пушкина по палате по одному вышли в коридор, весь перебинтованный третий отвернулся к стене.

– Сам уж вижу, что лишился рассудка, – криво улыбнувшись признался Александр Сергеевич, – а это просто замечательно, это всё объясняет. Скажи я поправлюсь?

– Операция прошла успешно, – сдержанно пояснила Наташа, ей стало чуточку жаль этого типа, – заживление раны идет без осложнений, вашему физическому здоровью ничего не угрожает, а по остальному, то я не психиатр. Вас сегодня отправят в специальное учреждение, там определят заболевание и назначат лечение.

– Скорей бы окончился этот бред, – тяжело вздохнул Александр Сергеевич, – так хочу вернуться домой.

Наталья Николаевна, пожала плечами и уже повернулась уходить из палаты как услышала наигранно бодрый голос больного:

– Наташа, – позвал ее Пушкин и спросил, – А тут в бреду ты замужем?

– Нет, – обернувшись сухо ответила Наталья Николаевна,

– Тогда еще раз, даже тут в горячечном безумии, предлагаю вам руку и сердце, – привстав с койко-место решительно заявил побледневший Пушкин.

Это было приятно, что не говорите, а для нормальной женщины, это всегда приятно. Это почти как примерка новой одежды: тут жмет, здесь давит, материал не тот, размер и покрой совсем не по фигуре; и совершенно ей не идет; и вообще это совсем не её; да и цена … а все равно от примерки откажется редкая женщина.

Наталья Николаевна всегда была совершенно нормальной и совсем не редкой женщиной и оценивая предложение, не отказалась от примерки.

Больной, сумасшедший, вполне возможно ещё и криминальный тип, без средств к существованию, ну зачем он ей? И жать, и давить будет, да и фасон на ее вкус совсем не тот – невысокий, некрасивый с явными признаками смешения рас. А цена то какова? А цена будет непомерно высокая, ну вылечит она его, выходит, выкормит на свою зарплату врача, а он посмотрит на нее уставшую, вымотанную работой, заботой о нём, уже почти утратившую красоту и женскую прелесть цветущей молодости и поправившись скажет …, а может и не скажет, а молча уйдет, а то ещё хуже, будет бегать «налево», лгать, скандалить, бухать.

– Благодарю за предложение, – сдержанно и сурово сказала Наталья Николаевна и максимально деликатно отказала, – я над ним подумаю,

– Забавно, – болезненно усмехнулся Пушкин, – там, в той нормальной жизни, твоя матушка в первый раз на моё предложение, почти так –же ответила,

– А вы, что ждали? – невольно улыбнулась ему, Наталья Николаевна,

– Ждал? – сдержанно переспросил Пушкин, а потом решительно заявил:

– Я Наташа не жду, я своего добиваюсь.

Наталья Николаевна опять пожала плечами и вышла из палаты. Было странно, чуточку тревожно и как-то радостно. Это солнечный зайчик нежданно проник в затаенный уголок ее души, где она безнадежно мечтала, что ее будут любить и добиваться, а не практично предлагать заняться сексом для снятия стресса или для удовлетворения физиологической надобности, под спиртик или коньячок.

– Наталья Николаевна! – подбежала к ней запыхавшиеся медицинская сестра и с легким укором, – Ну где вы ходите? Там очередного привезли, к операции бригада его уже подготовила, ждем вас!

– Таня, – неожиданно спросила хирург Гончарова, – А как вы к Пушкину относитесь?

– Сволочь он, – гневно заявила хорошенькая Таня, – всю жизнь мне поломал. Я до замужества Лариной была, так в школе издевались, в медколледже дразнили. На последнем курсе вышла замуж за отставного полковника, честно говорю, ради квартиры вышла и взяла фамилию мужа. Бац, а муж импотентом стал. Напророчил, этот Пушкин, этот сукин сын![5] Но, – Таня беззаботно засмеялась, – я хоть и была другому отдана, но все же застукал меня муж с любовником. А дальше вы сами знаете.

Год назад Татьяну и Евгения привезли на машине скорой медицинской помощи. У Тани было сильное сотрясение головного мозга и множественные ушибы мягких тканей. А ее любовника, потерпевшего Евгения, с окровавленным лицом, переломанным руками и проникающими ножевым ранением в анус оперировала Наталья Николаевна.

Евгений выздоровев исчез в неизвестном направлении. А Таня прижилась в больнице, сначала она помогла Черномору снять сексуальное напряжение и ей зачли пребывание тут за учебную практику, затем успешно окончив медицинский колледж она пришла сюда работать. С мужем Таня быстро развелась и вернула свою девичью фамилию. Таня была очень милой, привлекательной женщиной и хорошим человеком, она отлично ассистировала хирургам на операциях, как могла так и помогала лечить больных, этих «несчастненьких» в терминах другого времени. Просто этот хороший человек Таня живет в этических нормах начала третьего тысячелетия, а согласитесь это совсем не нравственные законы первой четверти века девятнадцатого.

Ну а полковника от уголовного дела «отмазал» его бывший солдат, ставший адвокатом.

– Вы Наталья Николаевна, об этом Пушкине даже и не думайте, – по-доброму посоветовала Таня, – не пара он вам.

– Знаю, – улыбнулась Наташа, – спасибо Таня.

Они шли по коридору в операционную и было совершенно непонятно о каком Пушкине они говорят, о давно усопшем поэте или о тихом сумасшедшем больном лежавшем в отделении хирургии. Это Санкт-Петербург, Александр Сергеевич Пушкин отсюда никогда и не уезжал, его любили, ненавидели, завидовали, его читали и декламировали, а многие не читали, а уж тем более не декламировали и вообще были к нему совершенно безразличны, но и эти про него знали. О его личной жизни всё также сплетничали, о стихах и прозе спорили. Он тут по-прежнему живёт в томиках домашних библиотек и по своему последнему адресу: Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, д. 12. «Мемориальный музей-квартира А. С. Пушкина».

Ужин был так себе, в принесенных из дома пластиковых коробочках лежала холодная еда для нищебродов с жалкой маскировкой под диету, Наталья Николаевна с некоторым усилием исключительно по необходимости принимала пищу и уныло думала о неминуемой язве желудка от такого питания. Окончив прием пищи, накинув длинный пуховик поверх медицинской униформы, она вышла из ординаторской во двор. Закурила. В длинной тонкой дамской сигарете был не табак, а мелко резанные, пропитанные химическим никотином водоросли. Вечер, сумерки, уже вторая половина обычного суточного дежурства. Было горько, тошно и зябко. Шел противный петербургский снег с дождем. От забавного случая этого «солнечного зайчика» несуразного предложения Пушкина ничего не осталось, всё растаяло и превратилось в липкую грязь на асфальте.

К выходу из отделения подъехала машина «Скорой помощи». Усталая немолодая санитарка вывела из здания больного. Невысокий, смуглый, худой человек в большой не по росту больничной пижаме, коротких полосатых штанах и казенных тапочках на босу ногу дрожал на холоде. Наталья Николаевна узнала Пушкина и отвернулась.

– История болезни и направление, – передала санитарка фельдшеру документы больного.

– Проходите в машину, – предложила замерзшему мужчине коренастая женщина, фельдшер.

– Куда?! – раздался противный бабий визг, – Больничные вещи верните!

Наталья Николаевна обернулась, кричала Наина сестра – хозяйка хирургического отделения.

– Я что ли за них должна платить? – продолжала визжать Наина.

Наталья Николаевна почувствовала, как резко с перебоями забилось сердце, стало дурно, закружилась голова. Прекрасный фехтовальщик Госпожа Смерть уверенно вонзила тонкий огненный клинок в сердце Наташи.

Это инфаркт, сразу определила врач Гончарова, а при инфаркте необходимо немедленно лечь и …

– Замолчите! – срывая голос истерично закричала Наталья Николаевна, этой склочной и жадной бабе, – Я заплачу!

Она сорвала с плеч пуховик, подскочила к Пушкину и укрыла его, а потом уже ничего не слыша, и не чувствуя как слезы заливают ей лицо побежала в тепло отделения. Госпожа Смерть продолжала держать тонкий огненный клинок в ее сердце.

– Наташа! – закричал Пушкин, но Наталья Николаевна его не услышала. Стало темно. Наташа летела в пропасть. Госпожа Смерть держала ее за руку и летела рядом.

К упавшей на пол женщине бросился врач и сестры приемного отделения. Без суеты женщину подняли и положили на каталку. Врач тут-же проверил пульс.

– Остановка сердца,– опредилил он и начав делать искусственный массаж сердца властно скомандовал, – В реанимацию, срочно!

Пушкин побежал к Наталье Николаевне, но его остановили и скрутили выскочившие из машины Скорой психиатрической помощи здоровенные санитары. Он сопротивлялся, тогда на него ловко и быстро одели смирительную рубашку, усадили в машину. Пуховик Наташи с плеч Пушкина упал на мокрую землю, его никто не подобрал.

Машина «Скорой» завыла раненым зверем, засверкав мигалкой умчалась в холодную промозглую петербургскую ночь. У лежащего в смирительной рубашке Пушкина разошлись швы и пошла кровь, он потерял сознание. Летящая в ледяной февральской ночи в машина всё выла и выла, кровь шла, от судьбы не уйдешь. Госпожа Смерть обернулась в полете и пристально посмотрела на истекающего кровью поэта.