Buch lesen: "Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра", Seite 12

* * *

В начале августа 1973 года на пресс-конференции, состоявшейся во все том же Доме журналистов Ариэль Шарон объявил о своем присоединении к "Либеральной партии" и показал журналистам новенький партбилет.

Выбор "Либеральной партии" в качестве политического трамплина был, разумеется, не случаен – у этой партии не было единого сильного лидера, и в ее рядах Арик мог чувствовать себя относительно свободно, в то время как в "Херуте" все подчинялись диктату Бегина, подпадая под его обаяние и признавая силу его личности.

В этот момент переговоры о создании объединенной партии правого лагеря уже шли полным ходом, и у нее уже даже появилось название – "Ликуд". В переводе на русский это слово означает "сплочение, объединение".

В напряженных переговорах с будущими соратниками и пролетел весь август. Первоначальный расчет Шарона оказался верным: лидеры всех правых партий понимали, что отказаться от идеи объединения, значит, стать в глазах своих сторонников предателями общего дела и совершить политическое самоубийство. Вскоре о своем присоединении к "Ликуду" сообщили партия "Государственный список" и внепарламентское, но пользующееся большим влиянием в среде израильской интеллигенции движение "Рабочая группа по развитию Израиля".

Как и предсказывал Бегин, все уперлось в лидера "Свободного центра" Шмуэля Тамира.

Профессиональный адвокат, Тамир вникал во все детали будущего договора об объединении и, вдобавок, торговался за места в списке, как цыган на базаре. Несмотря на то, что его партия обладала всего двумя мандатами в Кнессете, Тамир требовал, чтобы ей предоставили 4 позиции в числе тех 35 мест в Кнессете, на которые намеревался претендовать "Ликуд".

Наконец, устав от бесконечных споров с Тамиром, Арик договорился, что "Свободному центру" будут предоставлены 6, 16, 29 и 35-е места в списке. Расценив эту договоренность как победу, он вместе с Эзером Вейцманом направился к Бегину. По дороге Шарон договорился с Вейцманом о том, что если Бегин отвергнет такой вариант списка, то они оба выставят ему ультиматум – либо он идет на союз со "свободным центром", либо они оба покидают ГАХАЛ.

Разумеется, Бегин назвал требования Тамира наглостью, но еще больше он возмутился тем шантажом, к которому решили прибегнуть Шарон и Вейцман. В "Мецудат Зеэв" вспыхнул скандал, и, поняв, что они погорячились, два самых прославленных генерала израильской армии пошли на попятную.

– На самом деле, – сказал Шарон, когда страсти чуть поутихли, – я не понимаю, почему бы нам не дать Тамиру эти места? Да, его требования велики, но приемлемы. В конце концов, я почти уверен, что мы получим не 35, а 40 мандатов. Если хотите, я согласен занять в общем списке 38-е и даже 40-е место!

– Дело не в этих местах, Арик! – объяснил ему Бегин. – Дело в том, что Тамир идет на откровенный шантаж, а если ты в политике один раз поддашься шантажу, то пиши – пропало: аппетиты шантажиста будут расти. Ты же вместо того, чтобы умерить этот аппетит, почему-то попытался шантажировать нас…

Шарону пришлось снова вернуться за стол переговоров с Тамиром, и на этот раз они сошлись на том, что "Свободный центр" получит 8, 16, 29 и 36 места в общем списке.

11 сентября 1973 года Шмуэль Тамир вместе со своей женой Рут явился в "Мецудат Зеэв", чтобы подписать соглашение об объединении. В последний момент Тамир попытался выкинуть еще один фортель: он потребовал внести в договор пункты, освобождающие его в ряде случаев от соблюдения коалиционной дисциплины и дающие ему право голосовать так, как он хочет, независимо от того, какой позиции придерживается по данному вопросу единый блок правых партий.

– Что ж, – сказал Арик, выслушав это требование Тамира, – в коридоре как раз крутятся два журналиста. – Мне остается только выйти и сказать им, что адвокат Тамир в последний момент сорвал переговоры об объединении правого лагеря, хотя ГАХАЛ до того принял все его условия…

И Шмуэль Тамир, бурча себе что-то под нос, поставил свою подпись под соглашением об объединении.

14 сентября 1973 года израильтяне узнали, что правый лагерь отныне представляет собой не конгломерат из четырех небольших партий, а идет на выборы как единая сила – партия (точнее, блок полтическхи паритй – Авт.) "Ликуд".

Начинающий политический шахматист Ариэль Шарон мог записать на свой счет первую победу. До политического гроссмейстера ему, безусловно, было еще далеко, но вот третий или даже второй разряд им был явно получен.

Став начальником предвыборного штаба "Ликуда" и понимая, что в течение ближайшего месяца ему не раз придется выступать перед народом, а его фотографии то и дело будут мелькать на страницах газет, Арик решил улучшить свои внешние данные и впервые в жизни сел на строгую диету. Давалось ему это с трудом – как признавался сам Ариэль Шарон в последние дни своей активной жизни, в битве с хорошей отбивной или антрекотом он всегда терпел поражение. На счастье Израиля на полях сражений все было совсем иначе…

* * *

Стоп, читатель!

Давай немного остановимся и присядем на дорожку, потому что дальше нам предстоит ступить на скользкую тропу, где истинный ход событий перемешивается с домыслами, а порой и вымыслами, где реальность причудливо переплетается с мифами, где символы соперничают с правдой жизни и порой оказываются сильнее ее.

Прежде всего, сама фигура Ариэля Шарона давно уже стала символом победы еврейского народа в Войне Судного Дня. Если у любого еврея при упоминании о Шестидневной войне в памяти мгновенно возникает фотография трех десантников, застывших у Стены Плача, то точно так же Война Судного Дня неразывно ассоциируется у него с фотографией седеющего, располневшего генерала Ариэля Шарона, стоящего с наспех перебинтованной головой на берегу Суэца.

Шарон, сидящий с той же повязкой на голове на башне несущегося вперед танка. Шарон рядом с Моше Даяном. Шарон, лежащий в раздумье возле своего танка. Шарон, сопровождающий Голду Меир в ее поездке на западный берег Суэца. Шарон, Шарон и еще раз Шарон…

И, наверное, это не случайно, хотя было в той, самой страшной и кровавой в истории Израиля войне немало и других генералов, офицеров и солдат, проявивших на поле боя и отчаянную смелость, и удивительное военное мастерство, и недюжинную солдатскую смекалку.

Ариэль Шарон стал символом этой войны и потому, что своей операцией по форсированию Суэцкого канала сломал хребет египетской армии, и, возможно, еще и потому, что раненный, но оставшийся в строю и в конце концов прижавший врага к стенке, Шарон действительно являл собой зеркальное отражение событий тех осенних дней 1973 года.

Сама история Войны Судного Дня тоже окутана туманом из легенд и мифов.

В любом учебнике истории можно прочитать, что к 1973 году арабы усвоили допущенные ими в ходе предыдущей войны с Израилем ошибки и решили не повторять их. Вместе с советскими специалистами генштабы Египта и Сирии тщательно разработали план грядущего, решающего удара по Израилю. Этот план строился на одновременном массированном нападении на крошечное еврейское государство со всех сторон и всеми собранными в кулак силами арабских армий. Для этой войны египтяне и сирийцы получили от СССР самое новейшее оружие – танки, системы ПВО, артиллерию и т. д. Некоторые образцы этой превосходной военной техники в тот момент еще не были взяты на вооружение во всех частях советской армии, не говоря уже о странах Варшавского договора.

Фактор внезапности в этой войне обеспечивался двумя условиями. Во-первых, усиленной дезинформацией в арабской и западной прессе, которая убеждала мир в том, что Сирия, Египет и Иордания взвешивают возможность мирных переговоров с Израилем, а во-вторых, тем, что война должна была начаться в Судный День – один из главных еврейских религиозных праздников, традиции которого и сегодня соблюдает 90 процентов израильтян. Этот день евреи проводят в посте и молитве, и в течение суток Израиль кажется вымершим – на улицах нет ни одной машины, не работает радио и телевидение, в квартирах молчат телефоны. Таким образом, напав на Израиль в Судный День, арабы были уверены, что он не сумеет мобилизовать своих резервистов, а значит, не сможет оказать сколь-нибудь достойного сопротивления.

И совместный советско-египетско-сирийский план, говорится далее в этих учебниках, сработал. Несмотря на то, что действовавшие в арабских странах израильские разведчики установили и передали на родину точную дату и даже время начала войны, премьер-министр Голда Меир предпочла поверить не им, а только что заступившему на должность начальнику военной разведки молодому генералу Эли Зейра, считавшему, что войны не будет. В результате в канун Судного Дня большая часть армии была отпущена по домам, а на границах осталась горстка резервистов, которая и приняла на себя первый, самый мощный удар арабских армий.

Всеобщая мобилизация была объявлена только после того, как сирийцы ударили по Голанским высотам, а египтяне начали форсировать Суэцкий канал. Положение усугублялось тем, что на военных складах обнаружился недокомплект оборудования и боеприпасов, резкая нехватка тягачей для перевозки танков и в результате в первые сутки арабы могли беспрепятственно развивать наступление.

Наконец, дополнительное осложнение заключалось в том, что в результате затеянной начальником генштаба перестановки кадров на ключевых постах оказались молодые, неопытные и вдобавок еще не успевшие по-настоящему войти в должность офицеры. К примеру, командующий Южным округом Шмуэль Гонен (Городиш) находился к моменту начала войны на своем посту чуть больше месяца, и за это время не успел познакомиться ни со многими из своих подчиненных, ни с местностью, на которой ему предстояло воевать…

Если все, что сказано выше, в отношении арабов является правдой, то в отношении Израиля в этой картине явно сгущены краски – возможно, для внесения большей драматичности в ситуацию и, соответственно, еще большего возвеличивания той победы, которую Израиль одержал в Войне Судного Дня.

Нет, евреи все-таки были не настолько слепы, чтобы не заметить, что Египет и Сирия начали концентрировать значительные военные силы на своих границах, не настолько глупы, чтобы не понимать, что такая концентрация означает, и не настолько глухи, чтобы не прислушиваться к донесениям своих разведчиков. Правительство страны прекрасно понимало, что дело идет к войне, и в конце сентября 1973 года многие части ЦАХАЛа были приведены в повышенную боевую готовность, резервная техника начала приводиться в порядок, весь общественный тарнспорт был подготовлен к тому, чтобы начать перебрасывать к границе резервистов, а в генштабе анализировали различные варианты развития событий.

Готовность арабов к войне израильтяне не то чтобы совсем просмотрели – ее недооценили. Премьер-министр Голда Меир охотнее прислушивалась к тем своим советникам, которые считали, что, в крайнем случае, арабы пойдут на ограниченную военную кампанию, прежде всего, потому что ей было выгодно к ним прислушиваться. Голде не хотелось будоражить народ объявлением всеобщей мобилизации накануне выборов, и вдобавок выкладывать из госбюджета деньги на столь дорогостоящее мероприятие. В результате накануне Судного дня большая часть армии и в самом деле была отпущена по домам, а на границах действительно осталась горстка резервистов.

В то же время Судный день 1973 года не был похож на обычный Судный День. Все мужчины были предупреждены о том, что в любой момент они могут быть призваны на службу, водители автобусов должны были быть готовы по первому вызову явиться в свои гаражи, раввины разрешили слушать в этот день радио и поднимать телефонную трубку…

В сущности, уже утром того Судного Дня началась частичная мобилизация резервистов. Но времени для того, чтобы организовать их, укомплектовать и доставить к границам уже не оставалось.

6 октября 1973 года в 13.59 Сирия и Египет одновременно напали на Израиль.

Сирия задействовала для своей первой атаки три моторизованные и две бронетанковые дивизии, насчитывающие 1200 танков и 45 000 солдат. Путь им преградили менее 180 танков и 4500 солдат. 2000 египетских танков и трем дивизиям египетской мотопехоты противостояли бронетанковая бригада из 240 танков и 600 солдат, засевших в бункерах "линии Бар-Лева".

Египтяне начали войну с того, что артиллерия подавила огонь из бункеров, танки-амфибии советского производства форсировали Суэцкий канал, выровняли с помощью водоструйных пушек плацдарм, заняли на нем передовые позиции, после чего советские мостоукладчики начали наводить понтоны, по которым пошли другие танки.

Уже спустя несколько часов "линия Бар-Лева" была прорвана – часть ее дзотов уничтожена египетскими десантниками и пехотинцам, а те, которые продолжали держаться, оказались в тылу противника, то есть, по сути дела, в окружении. По большому счету, это означало, что путь для египетской армии на Тель-Авив открыт.

Сирийцы в первый день войны также добились значительных успехов, и таким образом положение на всех фронтах было катастрофическим. Ветераны израильской журналистики вспоминают, как на пресс-конференции, собранной для того, чтобы сообщить о начале войны, у Моше Даяна предательски тряслись руки – точь-в-точь, как у членов ГКЧП в дни августовского путча 1990 года в СССР. Уже позже стало известно, что в первые дни войны Моше Даян и Голда Меир хотели покончить жизнь самоубийством, но перед этим отдать приказ сбросить на Каир и Дамаск атомные бомбы – и тогда бы мир неминуемо погрузился в кошмар ядерной войны…

В том, что события не приняли столь трагический и для евреев, и для арабов, да и для всего человечества оборот, есть немалая заслуга генерала запаса Ариэля Шарона.

* * *

Именно тогда, осенью 1973 года, автор этих строк, как и миллионы других живших в СССР евреев, впервые услышал имя Ариэля Шарона. В первые дни Войны Судного Дня советская пресса была переполнена сообщениями о грандиозных победах арабских армий и предсказаниями скорого уничтожения Израиля, и эти военные сводки невольно повергали нас в уныние – как ни крути, а мы чувствовали свою неразрывную связь и с древней еврейской землей, и с еврейским государством. Одновременно повсюду – в магазинах, на предприятиях, даже в школах – оживились антисемиты всех мастей, не скрывавшие своей радости по поводу того, что происходит на Ближнем Востоке и то и дело посмеивающиеся над евреями – дескать, хорошо арабы показали вам кузькину мать, скоро и мы вами займемся…

Помню, отец возвращался в те дни с работы сам не свой и после просмотра информационной программы "Время", молча выходил на балкон и выкуривал там сигарету за сигаретой. Но однажды он появился в доме с немецким транзисторным приемником, который за 200 рублей – немалые по тем временам деньги – купил у приятеля. И вечером, погасив свет, чтобы все соседи думали, что мы улеглись спать, плотно закрыв дверь спальни, мы улеглись с ним на кровать и стали ловить "Голос Америки" и "Голос Израиля", чтобы узнать правду о ходе войны. Это была наша с ним тайна – о том, что мы до глубокой ночи слушаем "вражеские голоса". И трудно описать ту радость, которую мы испытали, узнав о прорыве генерала Ариэля Шарона на другой берег Суэцкого канала. С этой минуты мы уже не сомневались в победе Израиля, и на следующий день после этого сообщения отец устроил в доме праздничный обед.

Вне сомнения, наша семья была далеко не единственной еврейской семьей в Баку, да и в тысячах других городах и городках Советского Союза, в которой с восторженным придыханием повторяли имя Ариэля Шарона. Было ощущение, что он принес победу не только Израилю, но и всему еврейскому народу. И думается, уже из этого понятно, какое место занимает фигура Ариэля Шарона в сознании евреев-выходцев из СССР, и почему они, оказавшись в Израиле, относились к нему с таким пиететом и так яростно отдавали ему свои голоса на выборах…

Глава 14. Царь Израиля

5 октября 1973 года Шарон, как обычно, в девять утра прибыл в "Мецудат Зеэв", чтобы из своего кабинета на двенадцатом этаже руководить ходом предвыборной кампании. Однако он не успел расположиться в кресле, как раздался звонок – на линии был начальник штаба Южного армейского округа подполковник Ури Бен-Ари.

– Арик, египтяне подтягивают свою армию к границе, – сообщил он. – Кажется, это серьезно. Ты можешь приехать?

Через два часа Шарон уже был в штабе округа в Беэр-Шеве и, щуря глаза, рассматривал сделанные самолетом-разведчиком аэрофотоснимки, напоминая в эти минуты хирурга изучающего рентгеновские снимки накануне особо сложной операции.

– Все понятно, – наконец, сказал Шарон. – Они действительно готовятся к войне – это без вариантов. Сначала подавят нашу линию обороны артогнем, а затем пойдут танки. Думаю, все начнется дня через два. Вы уже отдали приказ о приведении всех частей в боевую готовность номер один?

– В какую готовность, Арик?! – изумился Бен-Ари. – Завтра – и суббота, и Судный день. Почти все в отпусках…

– Ну так, значит, вызывайте их из отпусков, – раздраженно сказал Шарон. – Повторяю, в нашем распоряжении два-три дня, не больше.

Из штаба округа, даже не встретившись с его новым командующим Шмуэлем Гоненом, Шарон направился на базу вверенной ему в случае войны 143-й резервной бронетанковой дивизии. На всей базе в это время находилось лишь несколько офицеров, да призванные поддерживать танки в рабочем состоянии механики, но и те собирались разъезжаться по домам.

Отменив отпуска, Шарон приказал механикам расчехлять все танки и начать готовить их к выходу из базы – заполнить баки горючим, уложить в каждый танк полагающийся ему боекомплект, сухой паек, одеяла и т. д. Убедившись, что техперсонал приступил к работе, Шарон сел в своей комнате, разложил на столе карты и фотографии и стал думать. Вначале он хотел отдать приказ о немедленном призыве всего личного состава бригады на базу, но потом решил, что это можно будет сделать и вечером, на исходе Судного дня – к тому времени все танки и БМП как раз будут находиться в рабочем состоянии. Наконец, окончательно решив не спешить, Шарон поехал с базы на казенную квартиру в Беэр-Шеве, с которой он еще не успел съехать, и велел Лили и детям собираться – Судный День он хотел провести на своей ферме "Шикмим". До фермы они добрались под вечер, уложили детей спать, а потом долго гуляли с Лили, осматривая свои владения: нанятые Ариком рабочие посадили на полях хлопок и дыни, и скоро можно было приступать к сбору урожая…

Потом Шарон и сам не мог объяснить, почему после этой длительной романтической прогулки, он поднялся с постели в шесть часов утра, сел в машину и направился обратно – Беэр-Шеву, в штаб округа. Там уже вовсю анализировали новые данные авиаразведки, после чего пришли к выводу, что медлить нельзя и нужно возвращать солдат и офицеров на базы.

В восемь утра Ариэль Шарон отдал приказ о начале мобилизации личного состава своей резервной бригады. Телефонистки и оставшиеся на базе бригады офицеры начали обзванивать солдат и командиров, приказывая им как можно скорее прибыть к месту службы. Когда в два часа дня стало известно о том, что Сирия и Египет начали войну, Шарон понял, что совершил роковую ошибку – приказ о мобилизации следовало отдать еще вчера, тогда большая часть личного состава уже находилась бы у своих танков, помогая механикам приводить их в рабочее состояние. Для полного развертывания его бригады требовалось, как минимум, 48 часов – слишком много, если учитывать, как складываются события. Позвонив на ферму, Шарон сообщил жене, что началась война, и попросил ее приехать в Беэр-Шеву – собрать ему все необходимые по такому случаю вещи. Лили не нужно было объяснять, какие именно вещи нужны ее Арику – она это прекрасно знала сама.

Поздно вечером 6 октября, когда бои на обоих фронтах были в самом разгаре, Шарон понял, что медлить больше нельзя: нужно выводить бригаду в Синай по частям – сначала пусть пойдут те танки и БМП, которые уже готовы к предстоящим боям, а за ними, по мере готовности, начнут подтягиваться остальные. Когда выяснилось, что тягачей не хватает, Шарон велел танкам следовать к пункту назначения своим ходом, на гусеницах, и в ночь на 7 октября несколько танковых рот его бригады направились в сторону Синайского полуострова.

Сам Шарон прежде, чем выехать в район боев, вместе с еще несколькими офицерами заскочил домой – попрощаться с семьей.

– Ну, вот и меня, как Израиль, застали врасплох, – горько пошутила Лили. – Чем же мне вас угощать-то?!

Но через четверть часа из кухни потянулся аппетитный запах жареной картошки и тушеного мяса, и в ожидании ужина офицеры пустили по кругу фляжку с бренди. Когда, наконец, Лили поставила на стол две огромные сковородки, Шарон решил, что война – вполне уважительная причина, чтобы слезть с диеты, и первым налег на еду. Ел он заметно больше остальных, прямо на глазах набирая потерянные за последние недели килограммы.

– Арик, ты сейчас лопнешь! – укоризненно сказала Лили, ставя на стол вторую сковородку с мясом и накладывая его на тарелку Шарону. При этом в ее голосе было столько любви и нежности, и сама эта сцена была настолько смешной и трогательной, что все сидящие за столом на минуту забыли о том, что они направляются на войну и расхохотались.

В этот самый момент в дверь постучали, и на пороге возник Зеэв Слуцкий, Зевик – старый, верный друг, оруженосец и телохранитель. В самый канун Судного дня он вернулся из своей очередной "командировки" из-за границы, и сейчас приехал, чтобы присоединиться к Арику. Слуцкий так спешил, что, надев форму, забыл сменить обувь и сейчас переминался с ноги на ногу… в сандалиях. К счастью, у Арика были запасные армейские ботинки…

В полночь, поцеловав спящих детей, Арик вместе со Слуцким и остальными офицерами своей бригады вышел из дома и на реквизированном для нужд армии тендере все двинулись в путь.

* * *

Добравшись под утро до своего командного пункта, находившегося в центре Синайского полуострова, Арик тут же подключился к радиосвязи и стал вслушиваться в те разговоры, которые шли в эфире: он всегда считал, что это – лучший способ разобраться в обстановке. В уши ему тут же ударили отчаянные призывы о помощи, раздающиеся из окруженных врагом бункеров.

– Говорит бункер "Рассвет". Мы окружены. У нас есть убитые и раненные. Мы ждем помощи…

– Говорит "Крепость", говорит "Крепость"… Наши боеприпасы на исходе. У нас раненные… Эй, выйдет кто-нибудь на связь или нет?!

– Говорит дзот "Хитрый"! Говорит "Хитрый"! Всем, кто нас слышит. Мы просим о помощи. У нас больше нет сил держаться… Всем, кто нас слышит… мы не удержимся! Ребята, не бросайте нас, пожалуйста! – услышал Арик умоляющий голос.

Арик узнал этот голос – он принадлежал молодому лейтенанту Максу Мамону. Не в силах больше сдерживаться, Шарон вышел в эфир.

– Держитесь, парни! – сказал он. – Я клянусь вам, скоро вы получите помощь. Не выходите из бункера!

– Я слышу тебя, командир! – ответил ему Макс, тоже очевидно, узнавший голос Шарона. – Мы попробуем. Спасибо за эти слова – ты первый, кто нам ответил…

Тогда Арик еще не знал, что не сможет, несмотря на все усилия, сдержать данную им клятву – ему просто не дадут это сделать.

Из всего услышанного Шарон понял, что линия Бар-Лева рухнула в одночасье, а бункеры, как он и предсказывал, превратились в смертельные ловушки для находящихся внутри них взводов. Но никакой радости от того, что он оказался прав, командующий резервной танковой бригадой не испытывал.

Пока его танки продолжались подтягиваться к Синаю, он выехал в штаб фронта.

Стоявшие вокруг штаба солдаты и офицеры встретили своего бывшего командира ликованием – пожалуй, так в свое время русская армия встречала Кутузова, назначенного на смену ненавистному чужаку Барклаю де-Толли. Крики радости сменились аплодисментами, а затем, словно опомнившись, все вытянулись по стойке "смирно" и отдали ему честь. Шарон по своему обычаю пожал десятки, а то сотни протянувшихся к нему рук и начал расспрашивать об обстановке. То, что он услышал, оптимизма не прибавляло: большинство рядовых танкистов и младших командиров были в полной растерянности, а офицеры откровенно не любили и не доверяли новоназначенному командующему фронтом Гонену и нередко игнорировали его приказы…

Два последующих дня войны – 7 и 8 октября – у Ариэля Шарона ушли на бесконечные конфликты с командующим фронтом Шмуэлем Гоненом и начальником генштаба Давидом Элазаром.

По общепринятой версии, отношения между Шмуэлем Гоненом и Ариэлем Шароном натянулись во время их первой встречи – после того, как Шарон обрушился с резкой критикой на своего преемника на посту командующего Южным округом. Дескать, по мнению Шарона, успех египтян в первые часы войны в значительной степени объяснялся тем, что Городиш неверно расположил танки и артиллерию – если бы он выдвинул их ближе к Суэцу, то можно было удержать фронт до подхода основных сил и с 240 танками. Понятно, что Городиш был в бешенстве от самого тона Шарона, который теперь был его подчиненным, и решил сделать все, чтобы "поставить Арика на место".

Однако по имеющейся у автора этих строк (но неподтвержденной никакими документами) информации, на самом деле все было куда проще и драматичнее одновременно.

Во время этого разговора с глазу на глаз Шарон предложил Городишу на время войны – и только на время войны! – поменяться местами: он примет командование Южным фронтом, а Гонен станет командиром танковой бригады. Такой обмен должностями выглядел вполне естественно: в отличие от Городиша, Арик командовал Южным округом не месяц, а почти четыре года, он лучше знал местность, у него не было проблем в общении с личным составом. И если бы Городиш принял предложение Шарона, он выглядел бы очень достойно: как человек, сумевший ради общей для всех цели наступить на горло собственному самолюбию.

Но в том-то и дело, что наступать на горло собственному самолюбию молодой генерал Шмуэль Гонен как раз не умел, и потому предложение сдать на время полномочия командующего фронтом воспринял как личное оскорбление, а самого Арика стал считать с этого момента своим заклятым врагом.

Пытаясь свести счеты с Шароном, Городиш попытался убедить начальника генштаба Элазара (который, как уже не раз говорилось выше, тоже крайне неприязненно относился к Шарону) расформировать его бригаду, передав ее подразделения в качестве подкрепления бригадам генералов Авраама Адана и Альберта Мандлера, а самого Арика сделать "мальчиком на побегушках" при штабе фронта. С огромным трудом Шарон отстоял право своей бригады на существование, после чего ему было приказано развернуть танки в центре полуострова и не двигаться, дожидаясь дальнейших указаний.

Шарон предложил со ста танками совершать ночной прорыв к осажденным бункерам и вывезти находящихся там бойцов, но ему в этом было отказано. (Шарон не знал, что до него подобный прорыв уже попытался предпринять полковник Ягури, и это закончилось тем, что все его танки были уничтожены, а сам Ягури попал в плен).

Арик не успокоился и выдвинул план форсирования Суэцкого канала – и снова получил отказ.

Когда же Городиш предложил свой план форсирования канала, по которому танки Адана должны были прорваться к тем самым мостам, которые навели египтяне и по ним перейти на его Западный берег, Шарон назвал этот план "идиотским" и объяснил почему: египетские мосты были рассчитаны на легкие советские танки и просто не выдержали бы тяжелых "Шерманов". После того, как затеянная 8 октября по инициативе Городиша и Дадо контратака на севере Синая провалилась, а бригада генерала Адана понесла в ней огромные потери, Шарон снова не удержался и высказал Городишу все, что он думает о его таланте тактика и стратега, после чего отношения между двумя генералами натянулись до предела.

К утру 9 октября Шарон больше всего напоминал русский самовар – большой, пузатый, он постоянно кипел от ярости, и даже офицеры его штаба старались держаться от него подальше, чтобы он не обжег их взглядом или не выплеснул на них кипяток своего гнева. В половине десятого утра того памятного дня египтяне предприняли первую атаку на позиции его бригады. Танковый батальон под командованием Тувьи Равива заставил египетские танки повернуть назад, однако Шарон на этом не успокоился – забыв о том, что ему приказано оставаться на месте, он велел Равиву развивать успех, то есть броситься в погоню за египтянами.

Равив приказ выполнил и вскоре лоб в лоб столкнулся с превосходящими силами противника. Потеряв 25 танков, комбат вынужден был отступить. Но тут Шарон решил ввести в бой целый танковый полк…

Как раз в этот момент на фронт, специально, чтобы навестить Шарона, прибыл главный раввин ЦАХАЛа генерал Шломо Горен. Шарон предложил Горену вместе с ним принять участие в бою, и тот согласился. Когда через несколько часов в расположение 143-й танковой бригады прибыл командующий фронтом Городиш, чтобы посмотреть, как идут дела у Шарона, на КП того застать не удалось. Городиш на своем джипе отправился искать комбрига, и через четверть часа ему открылась почти сюрреалистическая картина…

На пустынных просторах Синая шел ожесточенный бой между десятками египетских и израильских танков. Между этими танками, то и дело маневрируя и увертываясь от рвущихся рядом с ним снарядами, носилась открытая машина Арика, который, стоя на ней во весь рост, отдавал по рации приказы танкистам. Рядом с ним спокойно, как ни чем не бывало, сидел главный армейский раввин Шломо Горен и читал нараспев псалмы Давида…

Вскоре египтяне побежали. Шарон начал их преследовать и остановился лишь тогда, когда Городиш пригрозил ему по рации, что если он не прекратит атаку, то пойдет под трибунал. В результате этого отчаянного рейда танки Шарона продвинулись вперед на несколько километров и заняли новые позиции, всего в восьми километрах от канала.

Потери египтян составили 80 танков, но и бригада Шарона суммарно потеряла 50 своих танков и боевых машин. И, тем не менее, это был первый успех израильской армии на Южном фронте с начала войны, и слухи о том, что "Арик наконец-то дал прикурить арабам" мгновенно разнеслись по всем частям.

Городиш же был в бешенстве – Арик нарушил отданный ему приказ, ввязался в бой, которого вполне можно было избежать, и понес в нем, как он небезосновательно считал, слишком большие потери. Бросив Арику в лицо, что он с ним еще разберется, Городиш улетел в Тель-Авив на заседание генштаба.

Между тем, в этот день произошло еще одно событие, которому в итоге и предстояло определить ход войны.