Взаимная помощь: Почему мы эволюционируем, помогая друг другу

Глава II
Взаимная помощь у животных
(Продолжение)

Перелет птиц • Сообщества для гнездования • Осенние сообщества • Млекопитающие: малое число видов необщительных • Охотничьи сообщества волков и т. д. • Сообщества грызунов; обезьян • Взаимная помощь в борьбе за жизнь • Доводы Дарвина для доказательства борьбы за жизнь в пределах вида • Естественные препятствия чрезмерному размножению • Предполагаемое уничтожение промежуточных звеньев • Устранение соперничества в природе

Лишь только весна снова наступает в умеренном поясе, целые мириады птиц, рассеянных по теплым странам юга, собираются в бесчисленные стаи и, полные радостной энергии, спешат на север – выводить потомство. Каждая изгородь, каждая роща, каждая скала на берегах океана, каждое озеро или пруд, которыми усеяны Северная Америка, Северная Европа и Северная Азия, могли бы рассказать нам в эту пору года о том, чтó представляет собою взаимная помощь в жизни птиц; какую силу, какую энергию и сколько защиты она дает каждому живому существу, как бы слабо и беззащитно оно ни было само по себе.

Возьмите, например, одно из бесчисленных озер в русских или сибирских степях раннею весною. Берега его населены мириадами водяных птиц, принадлежащих по меньшей мере к двадцати различным видам, живущим в полном согласии и постоянно защищающим друг друга. Вот как Северцов описывает одно из таких озер: «Затемнело озеро между желто-рыжими песками и темно-зелеными талами и камышами… Оно кипит птицами. Голова кружится от этого вихря… Воздух наполнен чайками (Larus rudibundus) и крачками (Sterna hirundo), потрясаясь их звонким криком. Тысячи куликов снуют и посвистывают по берегу… далее почти на каждой волне колышется, крякает утка. Высоко тянут стада казарок; ниже то и дело налетают на озеро подорлики (Aquila clanga) и болотные луни, немедленно преследуемые крикливой стаей рыбников… У меня глаза разбежались»^[86].

Везде жизнь бьет ключом. Но вот и хищники – «наиболее сильные и ловкие», как говорит Гексли, «и идеально приспособленные для нападения», как говорит Северцов. И вы слышите их голодные, жадные, озлобленные крики, когда они, в продолжение целых часов, выжидают удобного случая, чтобы выхватить из этой массы живых существ хотя бы одну беззащитную особь. Но лишь только они приближаются, как об их появлении возвещают дюжины добровольных часовых, и сейчас же сотни чаек и морских ласточек начинают гонять хищника. Обезумев от голода, он наконец отбрасывает обычные предосторожности: он внезапно бросается на живую массу птиц; но, атакованный со всех сторон, он снова бывает вынужден отступить. В порыве голодного отчаяния он набрасывается на диких уток; но смышленые общительные птицы быстро собираются в стаю и улетают, если хищник оказался рыбным орлом; если это сокол, они ныряют в озеро; если же это коршун, они подымают облака водяной пыли и приводят хищника в полное замешательство^[87]. И в то время как жизнь по-прежнему кишмя кишит на озере, хищник улетает с гневными криками и ищет падали, или какой-нибудь молоденькой птички, или полевой мышки, которые еще не привыкли повиноваться вовремя предостережениям товарищей. В присутствии всей этой, потоками льющейся, жизни идеально вооруженному хищнику приходится довольствоваться одними отбросками жизни.

Еще далее к северу, в арктических архипелагах, «вы можете плыть целые мили вдоль берега, и вы видите, что все выступы, все скалы и уголки горных склонов, на двести, а не то на пятьсот футов над морем, буквально покрыты морскими птицами, белые грудки которых выделяются на фоне темных скал, так что скалы кажутся как будто обрызганы мелом. Воздух, вблизи и вдали, переполнен птицами»^[88].

Каждая из таких «птичьих гор» представляет живой пример взаимной помощи, а также бесконечного разнообразия характеров, личных и видовых, являющихся результатом общественной жизни. Так, например, устричник (Hæmatopus) известен своей готовностью нападать на любую хищную птицу. Болотный куличок (Limosa) славится своей бдительностью и уменьем делаться вожаком более мирных птиц. Близкий предыдущей «переводчик» (то же камнешарка, Strepsilas interpres), когда он окружен товарищами, принадлежащими к более крупным видам, предоставляет им заботиться об охране всех и даже становится довольно боязливою птицею, но когда ему приходится быть окруженным мелкими пташками, он принимает на себя, в интересах сообщества, обязанность часового и заставляет себя слушаться, говорит Брем.

Здесь можно наблюдать властолюбивых лебедей и наряду с ними – чрезвычайно общительных, даже нежных чаек киттиваке (трехпалая Rissa tridactyla), между которыми, как говорит Науманн, ссоры случаются очень редко и всегда бывают кратковременны; вы видите привлекательных полярных кайр, постоянно расточающих ласки друг другу; эгоисток-гусынь, отдающих на произвол судьбы сирот, оставшихся после убитой подруги, и рядом с ними – других гусынь, которые подобрали таких сирот и плавают, окруженные 50–60 малышами, о которых они заботятся, как будто все они были их родными детьми. Наряду с пингвинами, ворующими друг у друга яйца, вы увидите пыжиков (то же полярная кайра, Uria brœnniechii), семейные отношения которых так «очаровательны и трогательны», что даже страстные охотники не решаются стрелять в самку пыжика, окруженную выводком, или гагок, среди которых (подобно бархатным уткам, или coroyas саванн) несколько самок высиживают яйца в одном и том же гнезде; или обыкновенных кайр (Uria troile), которые – так утверждают достойные доверия наблюдатели – иногда поочередно сидят над общим выводком. Природа – само разнообразие, и она представляет всевозможные оттенки характеров, до самых возвышенных; потому-то природу нельзя и изобразить одним каким-нибудь широковещательным утверждением. Еще менее можно судить о ней с точки зрения моралиста, так как взгляды моралиста сами являются результатом – большею частью бессознательным – наблюдений над природой (см. Приложение III).

Привычка собираться вместе в период гнездования настолько обыкновенна у большинства птиц, что едва ли надо приводить дальнейшие примеры. Вершины наших деревьев увенчаны группами гнезд грачей; живые изгороди полны гнезд мелких пташек; на фермах гнездятся колонии ласточек; в старых башнях и колокольнях укрываются сотни ночных птиц; и легко было бы наполнить целые страницы самыми очаровательными описаниями мира и гармонии, встречаемых почти во всех этих птичьих сообществах для гнездования. А насколько такие сообщества служат защитою для самых слабых птиц, само собою очевидно. Такой превосходный наблюдатель, как американский д-р Coues, видел, например, как маленькие ласточки (Cliff swallows) устраивали свои гнезда в непосредственном соседстве со степным соколом (Falco polyargus). Сокол свил свое гнездо на верхушке одного из тех глиняных минаретов, которых так много в каньонах Колорадо, а колония ласточек жила непосредственно пониже его. Маленькие миролюбивые птички не боялись своего хищного соседа: они просто не позволяли ему приближаться к своей колонии. Если он это делал, они немедленно окружали его и начинали гонять, так что хищнику приходилось тотчас же удалиться^[89].

Жизнь сообществами не прекращается и тогда, когда закончено время гнездования; она только принимает новую форму. Молодые выводки собираются осенью в сообщества молодежи, в которые обыкновенно входит по нескольку видов. Общественная жизнь практикуется в это время главным образом ради доставляемого ею удовольствия, а также отчасти ради безопасности. Так, мы находим осенью в наших лесах сообщества, составленные из молодых кедровок (Sitta coesia), вместе с разными синицами, древолазами, корольками, вьюрками и дятлами^[90]. В Испании ласточки встречаются в компании с пустельгами, мухоловками и даже голубями.

На американском Дальнем Западе молодые хохлатые жаворонки (Horned lark) живут в больших сообществах, совместно с другим видом полевых жаворонков (Spaque's lark), с воробьем саванн (Savannah sparrow) и некоторыми видами овсянок и подорожников^[91]. В сущности, гораздо легче было бы описать все виды, ведущие изолированную жизнь, чем поименовать те виды, которых молодежь составляет осенние сообщества, вовсе не в целях охоты и гнездования, а лишь только для того, чтобы наслаждаться жизнью в обществе и проводить время в играх и спорте, после тех немногих часов, которые им приходится отдавать на поиски за кормом.

Наконец, мы имеем перед собою еще одну громаднейшую область взаимопомощи у птиц, во время их перелета, и она до того обширна, что я могу только в немногих словах напомнить этот великий факт природы. Достаточно сказать, что птицы, жившие до тех пор целые месяцы маленькими стаями, рассыпанными на обширном пространстве, начинают собираться весною или осенью тысячами; несколько дней подряд, иногда неделю и более, они слетаются в определенное место, прежде чем пуститься в путь, и оживленно щебечут, вероятно, о предстоящем перелете. Некоторые виды каждый день, под вечер, упражняются в подготовительных полетах, готовясь к дальнему путешествию. Все они поджидают своих запоздавших сородичей, и, наконец, все вместе исчезают в один прекрасный день, т. е. улетают в известном, всегда хорошо выбранном, направлении, представляющем, несомненно, плод накопленного коллективного опыта. При этом самые сильные особи летят во главе стаи, сменяясь поочередно для выполнения этой трудной обязанности. Таким образом птицы перелетают даже широкие моря большими стаями, состоящими как из крупных, так и из мелких птиц; и когда на следующую весну они возвращаются в ту же местность, каждая птица направляется в то же, хорошо знакомое место, и в большинстве случаев даже каждая пара занимает то же гнездо, которое она чинила или строила в предыдущем году^[92].

Это явление перелета настолько распространено и в то же время так недостаточно изучено; оно создало столько поразительных привычек взаимопомощи, причем как эти привычки, так и сам факт переселений требовали бы специальной разработки, что я вынужден воздержаться от дальнейших подробностей. Я упомяну только о многочисленных и оживленных собраниях птиц, которые происходят из года в год на том же самом месте, прежде чем они начнут свое далекое путешествие на север или на юг; а равным образом о тех собраниях, которые можно видеть на севере – например, при устьях Енисея или же в северных графствах Англии, – когда птицы прилетают с юга в свои обычные места гнездования, но еще не засели в свои гнезда. В течение многих дней, иногда даже целый месяц, они собираются каждое утро и проводят вместе около часа, прежде чем разлететься на поиски за пищей, – быть может, обсуждая места, где они собираются вить свои гнезда^[93]. И если во время перелета случится, что колонны переселяющихся птиц захватит буря, то это общее горе объединяет птиц самых различных видов. Разнообразие птиц, которые, будучи захвачены метелью во время перелета, бьются о стекла маяков Англии, просто поразительно. Нужно также заметить, что птицы не перелетные, но медленно передвигающиеся к северу или югу соответственно временам года, т. е. так называемые бродячие птицы, тоже совершают свои передвижения небольшими стаями. Они переселяются не в одиночку, чтобы таким образом обеспечить себе, каждая порознь, лучший корм и найти лучшее убежище в новой области, но всегда поджидают друг друга и собираются в стаи, прежде чем начать свою медленную перекочевку к северу или к югу^[94].

Переходя теперь к млекопитающим, первое, что поражает нас в этом обширном классе животных, – это громаднейшее численное преобладание общительных видов над теми немногими хищниками, которые живут особняком. Плоскогорья, горные страны, степи и низменности Старого и Нового Света буквально кишат стадами оленей, антилоп, газелей, буйволов, диких коз и диких овец, т. е. все животными общественными. Когда европейцы начали проникать в прерии Северной Америки, они нашли их до того густо заселенными буйволами, что пионерам приходилось иногда останавливаться, и надолго, когда колонна переселяющихся буйволов пересекала их путь; такое шествие буйволов густою колонною продолжалось иногда два и три дня; а когда русские заняли Сибирь, они нашли в ней такое огромное количество оленей, антилоп, косуль, белок и других общительных животных, что самое завоевание Сибири было не что иное, как охотничья экспедиция, растянувшаяся на два столетия. Травянистые же степи Восточной Африки до сих пор переполнены стадами зебр и разнообразных видов антилоп (см. Приложение VI).

Вплоть до очень недавнего времени мелкие реки Северной Америки и Северной Сибири были еще заселены колониями бобров, а Европейской России, вся северная ее часть, еще в XVII в. была покрыта подобными же колониями. Луговые равнины четырех великих материков до сих пор еще густо заселены бесчисленными колониями кротов, мышей, сурков, тарбаганов, «земляных белок» и других грызунов. В более низких широтах Азии и Африки леса по сию пору являются жилищем многочисленных семей слонов, носорогов, гиппопотамов и бесчисленных сообществ обезьян. На дальнем Севере олени собираются в бесчисленные стада, а еще дальше на север мы находим стада мускусных быков и неисчислимые сообщества песцов. Берега океана оживлены стадами тюленей и моржей, а его воды – стадами общительных животных, принадлежащих к семейству китов; наконец, даже в пустынях высокого плоскогорья Центральной Азии мы находим стада диких лошадей, диких ослов, диких верблюдов и диких овец. Все эти млекопитающие живут сообществами и племенами, насчитывающими иногда сотни тысяч особей, хотя теперь, после трех веков цивилизации, пользовавшейся порохом, уцелели лишь жалкие остатки тех неисчислимых сообществ животных, которые существовали в былые времена.

Как ничтожно по сравнению с ними число хищников! И как ошибочна вследствие этого точка зрения тех, кто говорит о животном мире, точно он весь состоит из одних только львов и гиен, запускающих окровавленные клыки в свою добычу! Это все равно, как если бы мы стали утверждать, что вся жизнь человечества сводится на одни войны и избиения.

Сообщества и взаимная помощь являются правилом у млекопитающих. Привычка к общественной жизни встречается даже у хищников, и во всем этом обширном классе животных мы можем назвать только одно семейство, кошачьих (львы, тигры, леопарды и т. д.), которого члены действительно предпочитают одинокую жизнь жизни общественной и только изредка встречаются – теперь, по крайней мере, небольшими группами. Впрочем, даже среди львов «самое обыкновенное дело – охотиться группами», говорит известный охотник и знаток С. Бэкер^[95]. Недавно же Н. Шиллингс, охотившийся в экваториальной Восточной Африке, даже снял фотографию – ночью, при внезапной вспышке магниевого света – со львов, собиравшихся группою в три взрослых особи и охотившихся сообща; утром же он насчитывал у реки, к которой во время засухи стекались ночью на водопой стада зебр, следы еще бóльшего количества львов – до тридцати, – приходивших охотиться за зебрами, причем, конечно, никогда за много лет ни Шиллингс, ни кто-либо другой не слыхал, чтобы львы дрались или ссорились из-за добычи^[96]. Что же касается до леопардов и особенно до южноамериканской пумы (род небольшого льва), то их общительность хорошо известна. Пума, вследствие этого, как описал это Хадсон (Hudson), охотно дружит даже с человеком.

В семействе вивер (виверры, циветты и т. д.) – хищников, представляющих нечто среднее между кошками и куницами, и в семействе куниц (куница, горностай, ласка, хорек, барсук и др.) также преобладает одинокий образ жизни. Но можно считать вполне установленным, что не дальше как в конце XVIII в. обыкновенная ласка (Mustela vulgaris) была более общительна, чем теперь; она встречалась тогда в Шотландии, а также в Унтервальденском кантоне Швейцарии более многочисленными группами^[97].

Что касается до обширного семейства собак (собаки, волк, шакал, лисица, песец), то их общительность и их сообщества в целях охоты можно рассматривать как характерную черту для многочисленных видов этого семейства. Всем известно, как волки собираются стаями для охоты, и исследователь природы Альп, Чуди, оставил превосходное описание того, как, расположившись полукругом, они окружают корову, пасущуюся на горном склоне, а потом, выскочивши внезапно с громким лаем, заставляют ее свалиться в пропасть^[98]. Одюбон в тридцатых годах прошлого столетия также видел, как лабрадорские волки охотились стаями, причем одна стая гналась за человеком вплоть до его хижины и разорвала его собак. В суровые зимы стаи волков делаются настолько многочисленными, что они становятся опасными для людских поселений, как это было во Франции в сороковых годах. В русских степях волки никогда не нападают на лошадей иначе как стаями, причем им приходится выдерживать ожесточенную борьбу, во время которой лошади (по свидетельству Kohl'a) иногда переходят в наступление; в подобном случае, если волки не поспешат отступить, они рискуют быть окруженными лошадьми, которые убивают их ударами копыт. Известно также, что степные волки (Canis latrans) американских прерий собираются стаями в 20 и 30 штук, чтобы напасть на буйвола, случайно отбившегося от стада^[99]. Шакалы, которые отличаются большою храбростью и могут считаться одними из самых умных представителей псового семейства, постоянно охотятся стаями; объединенные таким образом, они не страшатся более крупных хищников^[100]. Что же касается до диких собак Азии (холзунов, или Dholes), то Вильямсон видел, что их большие стаи нападают решительно на всех крупных животных, кроме слона и носорога, и что им удается побеждать даже медведей и тигров, у которых они, как известно, постоянно отнимают детенышей.

Гиены всегда живут обществами и охотятся стаями, и Кёмминг с большой похвалой отзывается об охотничьих организациях пятнистых гиен (Lycaon). Даже лисицы, которые в наших цивилизованных странах неизменно живут в одиночку, собираются иногда для охоты, как о том свидетельствуют некоторые наблюдатели^[101]. Полярная же лисица, т. е. песец, является, или, точнее, была во времена Стеллера, в первой половине XVIII в., одним из самых общительных животных. Читая рассказ Стеллера о той войне, которую пришлось вести злосчастному экипажу Беринга с этими маленькими смышлеными животными, не знаешь, чему больше удивляться: необычайному ли уму песцов и взаимной поддержке, которую они проявляли при откапывании пищи, зарытой под камнями или же сложенной на столбах (один из них в таком случае взбирался на верхушку столба и сбрасывал пищу поджидавшим внизу товарищам), или же бессердечию человека, доведенного до отчаяния их многочисленными стаями. Даже некоторые медведи живут сообществами, в тех местностях, где их не беспокоит человек. Так, Стеллер видел многочисленные стада черных камчатских медведей, а полярных медведей иногда встречали небольшими группами. Даже не очень смышленые насекомоядные не всегда пренебрегают ассоциацией (см. Приложение VII).

Впрочем, наиболее развитые формы взаимопомощи мы находим в особенности среди грызунов, копытных и жвачных. Белки в значительной мере индивидуалистки. Каждая из них строит свое уютное гнездо и запасает свою провизию. Они склонны к семейной жизни, и Брем находил, что они особенно бывают счастливы, когда оба выводка того же лета соберутся со своими родителями в каком-нибудь глухом уголке леса. Но белки все-таки поддерживают общественные отношения. Обитатели отдельных гнезд находятся в тесных взаимных сношениях, и, если в лесу, где они живут, окажется недород сосновых шишек, они переселяются целыми большими отрядами. Что же касается до черных белок Дальнего Запада в Америке, то они особенно отличаются своей общительностью. За исключением нескольких часов, затрачиваемых ежедневно на фуражировку, они проводят свою жизнь в играх, собираясь для этой цели многочисленными группами. Когда же они размножаются чересчур быстро в какой-нибудь области, как было, например, в Пенсильвании в 1749 г., они собираются стадами, почти столь же многочисленными, как тучи саранчи, и двигаются – в данном случае – на юго-запад, опустошая по пути леса, поля и сады. При этом, конечно, вслед за их густыми колоннами пробираются лисицы, хорьки, соколы и всякие ночные птицы, кормящиеся отсталыми особями. Сродный обыкновенной белке бурундук отличается еще большей общительностью. Он – большой скопидом, и в своих подземных ходах накопляет большие запасы съедобных корней и орехов, которые осенью обыкновенно грабят люди. По мнению некоторых наблюдателей, бурундук даже знаком с радостями, испытываемыми скрягою. Но тем не менее он остается общительным животным. Он всегда живет большими поселениями, и когда Одюбон вскрывал зимою некоторые жилища хаки (ближайшего американского сородича нашего бурундука), он находил по несколько особей в одном помещении. Запасы в таких норах, очевидно, были заготовлены общими усилиями.

Большое семейство сурков, в которое входят три обширных рода: собственно сурков, сусликов и американских «луговых собак» (Arctomys, Spermophilus и Cynomys), отличаются еще большею общительностью и еще большею смышленостью. Все представители этого семейства предпочитают иметь каждый свое жилище; но живут они большими поселениями. Страшный враг хлебных посевов в южной России – суслик, – около десяти миллионов которого истребляется ежегодно одним человеком, живет бесчисленными колониями; и в то время как русские земства серьезно обсуждают средства, как избавиться от этого «врага общества», суслики, собравшись тысячами в своих поселках, наслаждаются жизнью. Их игры так очаровательны, что нет ни одного наблюдателя, который не выразил бы сперва своего восхищения и не рассказал бы о мелодических концертах, составляющихся из резкого свиста самцов и меланхолического посвистыванья самок, – прежде чем, вспомнив о своих гражданских обязанностях, он займется изобретением различных дьявольских средств для истребления этих грабителей. Так как разведение всякого рода хищных птиц и зверей для борьбы с сусликами оказалось тщетным, то теперь последнее слово науки в этой борьбе – прививка холеры.

Поселения «луговых собак» (Cynomys) в степях Северной Америки представляют одно из самых привлекательных зрелищ. Насколько глаз может охватить пространство прерии, он везде видит маленькие земляные кучки, и на каждой из них стоит зверок, ведущий самый оживленный разговор со своими соседями путем отрывистых звуков вроде лая. Как только подан кем-нибудь сигнал о приближении человека, все в одно мгновение ныряют в свои норки, исчезая как по волшебству. Но как только опасность миновала, зверки немедленно выползают. Целые семьи выходят из своих нор и начинают играть. Молодые царапают и задирают друг друга, ссорятся, грациозно становятся на задние лапки, тогда как старики стоят на страже. Целые семьи ходят в гости друг к другу, и хорошо протоптанные тропинки между земляными кучами показывают, что такие посещения повторяются очень часто. Короче говоря, некоторые из лучших страниц наших лучших естествоиспытателей посвящены описанию сообществ луговых собак в Америке, сурков в Старом Свете и полярных сурков в альпийских областях. Тем не менее мне приходится повторить относительно сурков то же, что я сказал о пчелах. Они сохранили свои боевые инстинкты, которые и проявляются у них в неволе. Но в их больших сообществах, в общении с вольной природой, противообщественные инстинкты не имеют почвы для своего развития, и в конечном результате получается мир и гармония.

Даже такие сварливые животные, как крысы, которые вечно грызутся между собою в наших погребах, достаточно умны, чтобы не только не ссориться, когда они занимаются грабежом кладовых, но чтобы оказывать помощь друг другу во время своих набегов и переселений. Известно, что они иногда даже кормят своих инвалидов. Зато бобровая, или мускусная, крыса Канады (наша ондатра) и выхухоль отличаются высокою общественностью. Одюбон с восхищением говорит об их «мирных общинах, для счастья которых нужно только, чтобы их не тревожили». Подобно всем общительным животным, они жизнерадостны, игривы, легко соединяются с другими видами животных, и вообще о них можно сказать, что они достигли высокой степени умственного развития. При постройке их поселений, всегда расположенных на берегах озер и рек, они, по-видимому, принимают в расчет изменяющийся уровень воды, говорит Одюбон; их куполообразные жилища, сбитые из глины с камышом, имеют отдельные уголки для органических отбросов; а их залы в зимнее время хорошо устланы листьями и травою; в них тепло, но в то же время они хорошо проветриваются. Что же касается до бобров, которые, как известно, одарены чрезвычайно симпатичным характером, то их поразительные плотины и поселения, в которых живут и умирают целые поколения, не зная других врагов, кроме выдры и человека, представляют поразительные образцы того, что может дать животному взаимная помощь для сохранения вида, для выработки общественных привычек и для развития умственных способностей. Плотины и поселения бобров хорошо известны всем интересующимся жизнью животных, а потому я не буду долее останавливаться на них. Замечу только, что у бобров, у ондатры и у некоторых других грызунов мы уже находим ту черту, которая также является отличительной чертой человеческих сообществ, а именно – работу сообща.

Я прохожу молчанием два больших семейства, в состав которых входят прыгающие мыши (египетская жербоа, или эмуранчик, и алактага), шиншилла, вискача (американский земляной заяц) и тушканчик (земляной заяц южной России), хотя нравы всех этих мелких грызунов могли бы служить прекрасным образчиком тех удовольствий, которые извлекаются животными из общественной жизни^[102]. Именно – удовольствий, так как чрезвычайно трудно определить, чтó сводит животных вместе: потребность ли во взаимной защите или просто удовольствие, привычка чувствовать себя окруженным своими сородичами. Во всяком случае, наши обыкновенные зайцы, которые не собираются в сообщества для совместной жизни и даже не одарены особенно сильными родительскими чувствами, тем не менее не могут жить без того, чтобы не собираться для совместных игр. Дитрих де-Винкелль, считающийся лучшим знатоком жизни зайцев, описывает их как страстных игрунов, которые так опьяняются процессом игры, что известен случай, когда разыгравшиеся зайцы приняли подкравшуюся лисицу за товарища по игре^[103]. Что же касается кроликов, то они постоянно живут обществами, и вся их семейная жизнь покоится на началах древней патриархальной семьи; молодежь находится в полном подчинении у отца и даже у дедушки^[104]. В данном случае мы имеем даже очень интересный случай: эти два близких вида, кролики и зайцы, не выносят друг друга не потому, чтобы они питались одинаковою пищею, как обыкновенно принято объяснять подобные случаи, но, вероятнее всего, потому что страстный заяц, большой индивидуалист притом, не может вести дружбу с таким покойным, смирным и покорным созданием, как кролик. Их темпераменты настолько различны, что должны быть препятствием дружбе.

В обширном семействе лошадиных, в которое входят дикие лошади и дикие ослы Азии, зебры, мустанги, cimarrones пампасов и полудикие лошади Монголии и Сибири, мы опять находим самую тесную общительность. Все эти виды и породы живут многочисленными табунами, из которых каждый слагается из многих косяков, по нескольку кобыл в каждом, под руководством одного жеребца. Эти бесчисленные обитатели Старого и Нового Света, вообще говоря, довольно слабо организованные для борьбы с их многочисленными врагами, а также для защиты от неблагоприятных климатических условий, скоро исчезли бы с лица земли, если бы не их общительный дух. Когда к ним приближается хищник, несколько косяков немедленно соединяются вместе; они отражают нападение хищника и иногда даже преследуют его: вследствие этого ни волк, ни медведь, ни даже лев не могут выхватить лошади или хотя бы даже зебры, пока она не отбилась от косяка. Даже ночью, благодаря их необыкновенной стадной осторожности и предварительному осмотру местности опытными особями, зебры могут ходить на водопой к реке, несмотря на львов, засевших в кустарниках^[105].

Когда засуха выжигает траву в американских прериях, косяки лошадей и зебр собираются стадами, численность которых доходит иногда до десяти тысяч голов, и переселяются на новые места. А когда зимой в наших азиатских степях разражается метель, косяки держатся близко друг от друга и вместе ищут защиты в какой-нибудь лощине. Но если взаимное доверие почему-либо исчезает в косяке или же группу лошадей охватит паника и они разбегутся, то большинство их гибнет, а уцелевших находят после метели полумертвыми от усталости. Объединение является, таким образом, их главным орудием в борьбе за существование, а человек – их главным врагом. Отступая пред увеличивающейся численностью этого врага, предки нашей домашней лошади (наименованные Поляковым Equus Przewalskii) предпочли переселиться в самые дикие и наименее доступные части высокого плоскогорья на границах Тибета, где они выжили до сих пор, окруженные, правда, хищниками и в климате, мало уступающем по суровости Арктической области, но зато в местности, пока еще недоступной для человека^[106].

Много поразительных примеров общественности можно было бы заимствовать из жизни оленей, и в особенности того обширного отдела жвачных, в который можно включить косулей, антилоп, газелей, каменных козлов и т. д., – в сущности, из жизни всех трех многочисленных семейств: антилоповых, козловых и овцовых (Antilopides, Caprides и Ovides). Бдительность, с которой они охраняют свои стада от нападений хищников; беспокойство, обнаруживаемое целым стадом серн, пока все не перейдут какое-нибудь опасное место через скалистые утесы; усыновление сирот; отчаяние газели, у которой убит самец, или самка, или даже товарищ того же самого пола; игры молодежи и много других черт можно было бы привести для характеристики их общительности^[107]. Но, быть может, самый поразительный пример взаимной поддержки представляют случайные переселения косуль, подобные тому, которое я однажды наблюдал на Амуре.

Когда я пересекал высокое плоскогорье Восточной Азии и его окраинный хребет, Большой Хинган, по дороге из Забайкалья в Мерген, а затем ехал далее по высоким равнинам Маньчжурии, на пути к Амуру, я мог удостовериться, как скудно были заселены косулями эти почти необитаемые места^[108]. Два года спустя я ехал верхом вверх по Амуру и к концу октября достиг нижнего края того живописного узкого прохода, которым Амур пробивается через Доуссэ-Алин (Малый Хинган), прежде чем достигнуть низменностей, где он соединяется с Сунгари. В станицах, расположенных в этой части Малого Хингана, я застал казаков в сильнейшем возбуждении, так как оказалось, что тысячи и тысячи косуль переплывали здесь через Амур, в узком месте большой реки, с тем, чтобы добраться до сунгарийских низменностей. В течение нескольких дней, на протяжении около шестидесяти верст вверх по реке, казаки неустанно избивали косуль, переправлявшихся через Амур, по которому в то время уже несло много льда. Их убивали тысячами каждый день, но движение косуль не прекращалось.