И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку

Глава 4
«Война Хэнкока»

Прибывший на Запад осенью 1866 г. генерал-майор Уинфилд Скотт Хэнкок обладал репутацией одного из самых доблестных полководцев северян. Генерал Грант считал его своим лучшим командующим, однако отдавать под его начало Департамент Миссури оказалось ошибкой. Хэнкок ничего не знал об индейцах и не имел ни малейшего желания узнать их – прискорбное упущение для военачальника, в зону ответственности которого входили дороги в Скалистых горах и вдоль реки Арканзас – два из трех основных маршрутов белых переселенцев через Великие равнины.

Годом ранее генерал Поуп доказывал, что Договор на реке Литтл-Арканзас, по которому племена южных равнин соглашались обосноваться в больших резервациях, основательно удаленных от переселенческих путей, не стоил потраченной на него бумаги. Опровергая прогнозы Поупа, Черный Котел и другие мирные вожди южных шайеннов и южных арапахо подчинились требованиям, но продолжавшиеся нападения на поселенцев говорили об ограниченном влиянии вождей на воинские общества. Особенную строптивость демонстрировали неукротимые Воины-Псы из южных шайеннов – и не сказать, чтобы безосновательно. После того как в 1865 г. вновь открылась тропа Смоки-Хилл, доступ к их охотничьим угодьям в западном Канзасе был полностью перекрыт. Пассажиры бесконечной вереницы фургонов снова разоряли их землю, а параллельно тропе змеилась на запад новая линия железной дороги – восточная ветка «Юнион Пасифик», уже подползающая к центральной части Канзаса. Но гораздо опаснее самой железной дороги для Воинов-Псов были выраставшие вдоль нее как грибы скопища покрытых дерном хижин, дощатых хибар и парусиновых палаток. Вскоре эти предвестники будущих городов заполонили все места обитания бизонов. Вожди Воинов-Псов не подписывали договор на Литтл-Арканзас и не считали себя обязанными перебираться на земли к югу от реки Арканзас – впрочем, и вожди, подписавшие договор, считали, что у их племен остается право охотиться по берегам реки Смоки-Хилл. Кроме того, резервация в западном Канзасе, которую обещали индейцам на встрече, так и не открылась. Зимой 1866–1867 гг. северные оглала и шайенны пришли на юг похвастаться своими победами на Бозменском тракте. Почему, спрашивали воинственные северяне своих южных соплеменников, они тоже не выступят против белых захватчиков?

При таком количестве угроз для мира и спокойствия от командующего департаментом требовалось терпение и выдержка, однако Хэнкок не проявил ни того ни другого. Столкнувшись в 1866 г. с несколькими мелкими набегами, часть которых наверняка была делом рук белых бандитов-десперадос, генерал воспринял как руководство к действию бездоказательные заявления жителей Запада и своих легковерных подчиненных, что индейцы замышляют весной 1867 г. развязать большую войну. Одним из главных распространителей этих слухов был губернатор Канзаса Самуэль Кроуфорд, организовавший кампанию по заселению западного Канзаса. Чтобы привлечь поселенцев, были нужны гарантии безопасности, для этого губернатору требовалось активное присутствие армии. А какой предлог заполучить войска надежнее, чем индейская угроза?

В марте 1867 г. Хэнкок объявил о большом походе в западный Канзас. Во всеуслышание он заявлял, что сражаться будет, только если индейцы нападут первыми, но Шерману в беседе с глазу на глаз сообщил, что хорошо бы шайенны отказались выполнять его требования и развязали войну, «поскольку им, несомненно, пора дать острастку». Генерал Шерман слухам не верил: проведенный им осенью 1866 г. инспекционный объезд показал, что обвинения против индейцев были сфабрикованными. Однако желание отомстить за катастрофу с Феттерманом взяло верх, и он полностью поддержал Хэнкока. Когда весной 1867 г. Красное Облако возобновил войну на севере, Шерман добился от Конгресса ассигнования средств на экспедицию Хэнкока. Если нельзя задать жару Красному Облаку, пусть будет худо хотя бы каким-нибудь индейцам.

В эту нездоровую обстановку и угодил в начале апреля Хэнкок, прибывший в Форт-Ларнед в Канзасе, якобы на переговоры с вождями южных шайеннов. Он привел с собой отряд из 1400 человек – самый большой из всех собиравшихся на равнинах, включая 7-й кавалерийский полк. Первый же отданный Хэнкоком приказ опроверг все данные вождям заверения, что он стремится к миру. «Мы готовимся к войне и будем воевать, если представится подходящая возможность, – объявил он своим офицерам. – Мы не потерпим дерзости ни от одного индейца. Мы дадим им понять, что правительство готово и способно наказать их, если они будут проявлять враждебность». Разумеется, выяснить причины неприязни, выказываемой индейцами, Хэнкоку даже в голову не пришло^[83].

Сперва Хэнкок встретился с вождями Воинов-Псов и их союзников – южных оглала, стоянки которых располагались на Пони-Форк, рукаве реки Арканзас, в 55 км к западу от Форт-Ларнеда. Чтобы успеть на встречу, вождям пришлось преодолеть жестокий апрельский буран, и на закате 12 апреля они въехали на изможденных, еле передвигающих ноги лошадях в генеральскую ставку. Не слушая возражений шайеннского агента майора Эдварда Уинкупа, пытавшегося втолковать, что шайенны считают священную силу солнца залогом честности и мудрости совета и поэтому никогда не проводят собраний по ночам, Хэнкок приказал начать переговоры немедленно и разразился путаной речью, озадачившей и переводчиков, и индейцев. Он был в ярости оттого, что на призыв приехать на переговоры откликнулись только пять вождей, ведь «ему есть что сказать индейцам» и повторять это по десять раз он не намерен. «Завтра я отправляюсь в ваш лагерь, – заявил Хэнкок. – Насколько я знаю, очень многие индейцы желают воевать. Что ж, мы здесь, и мы готовы к войне». От имени вождей отвечал Высокий Бык из Воинов-Псов: «Вы посылали за нами, мы пришли. Мы никогда не причиняли белым людям зла и не собираемся. ‹…› Ты говоришь, что завтра пойдешь в наше селение. Если пойдешь, я скажу тебе там то же самое, что говорю тут». Иными словами, держитесь от селения подальше. Завершая совет, Хэнкок невпопад пригрозил индейцам, что сотрет с лица земли все племя шайеннов, если хотя бы одно копыто коня хотя бы одного военного отряда ступит на восточную ветку «Юнион Пасифик». Полковой врач 7-го кавалерийского полка осудил поведение Хэнкока. Это генерал вел себя «беспардонно», а не индейцы, уверял врач: Хэнкок «отчитывал индейских воинов, словно школьный учитель нашкодивших учеников». Перед отбытием вожди умоляли майора Уинкупа отговорить Хэнкока от похода на их стоянку, но Хэнкок, решивший напугать шайеннов мощью своего войска, Уинкупа даже слушать не стал^[84].

На рассвете 13 апреля Хэнкок двинулся на стоянки у Пони-Форк. Разведчики Воинов-Псов следовали за колонной с двух сторон и докладывали о продвижении Хэнкока вождям, пока остальные воины поджигали прерию, чтобы задержать генерала. При этом ни единого выстрела по солдатам сделано не было. К вечеру из клубов дыма материализовался один из вождей южных оглала по имени Убийца Пауни и пообещал генералу, что наутро вожди явятся на переговоры. Хэнкок поверил ему на слово и остановился. Минуло утро 14 апреля, но вожди не показывались. Уинкуп напомнил генералу, что индейцы не носят часов, поэтому время определяют не так точно, как белые, но Хэнкока эти доводы не убедили, и он в ярости продолжил наступление. К этому времени шайеннские женщины и дети уже успели сложить пожитки и скрыться. Вожди тоже не находили себе места: что, если им сейчас устроят вторую Сэнд-Крик? Тогда шайеннский воин Римский Нос предложил выход: он поскачет к белым и убьет Хэнкока.

Римский Нос слов на ветер не бросал. Сильный и темпераментный, он был одним из почитаемых героев на южных равнинах и славился такой отвагой и дерзостью, что майор Уинкуп принимал его за вождя. Однако Римский Нос понимал, что своей горячностью может навредить племени, и раз за разом отказывался становиться вождем. Единственный, кому удавалось утихомирить разгорячившегося героя, был вождь Бычий Медведь из Воинов-Псов. Этот исполин двухметрового роста по складу характера был миротворцем, но обстоятельства требовали готовиться к иному развитию событий, поэтому вместе с другими вождями шайеннов и оглала он выехал навстречу Хэнкоку в сопровождении трехсот воинов.

Ошеломленный таким парадом, «который в программу не входил», Хэнкок поспешно развернул 1400 своих солдат в боевой порядок. Кавалеристы взяли карабины наизготовку, артиллеристы зарядили и навели пушки. Пока все гадали, закончится ли взаимная демонстрация силы кровопролитием, Уинкуп выехал вперед, чтобы успокоить вождей, и повел их и Римского Носа на стихийные переговоры с Хэнкоком на нейтральной полосе между вставшими друг против друга войсками.

«Ветер дул ураганный», – вспоминал позже Хэнкок. Всем приходилось кричать, иначе ничего не было слышно. Обращаясь к Римскому Носу, генерал велел индейцам изложить свои намерения. Римский Нос был великим воином, но не имел полномочий говорить от имени вождей. Однако он ответил. «Мы не хотим войны, – заявил он. – Если бы мы хотели, мы не стали бы так близко подходить к вашим большим ружьям». Как раз в этот момент убегающие женщины с детьми ринулись в прерию. Хэнкок потребовал, чтобы вожди остановили бегство, и тогда Римский Нос предложил вождям вернуться на стоянки, а он задержится и убьет Хэнкока. Договорив, он коснулся генерала жезлом для ку – дальше последовал бы удар боевой дубинки, если бы вождь Бычий Медведь не схватил лошадь Римского Носа под уздцы и не потянул прочь. Хэнкок, не подозревавший, что был на волосок от смерти, объявил переговоры законченными. Вожди удалились, строй воинов скрылся за горизонтом. Благодаря молниеносной реакции Бычьего Медведя удалось избежать битвы, которая вполне могла перерасти во вторую Резню на Сэнд-Крик. Ночью индейцы сделали самый разумный выбор из тех, что у них был: сняли лагерь и с оставшимися женщинами и детьми стали уходить на север мелкими партиями, чтобы запутать преследователей. Палатки индейцы в спешке разбирать не стали и бросили как есть.

Когда забрезжил рассвет и стало ясно, что на стоянках не осталось ни души, едва не лопающийся от ярости Хэнкок приказал сжечь все палатки вместе с содержимым, а 7-му кавалерийскому полку отправиться в погоню. Но Уинкупу и заместителю Хэнкока удалось совместными усилиями уговорить генерала не трогать стоянки, пока кавалерия не доложит обстановку. Бегство индейцев, убеждали они Хэнкока, вполне объяснимо, учитывая Резню на Сэнд-Крик, которую армейское руководство осудило. Если уничтожить стоянки, «индейцы в ответ устроят такое, что только держись»^[85], предостерегал Уинкуп.

Руководство погоней Хэнкок поручил офицеру, который разбирался в особенностях ведения войны на Великих равнинах ничуть не лучше его самого, – подполковнику Джорджу Армстронгу Кастеру, исполняющему обязанности командира 7-го кавалерийского. Этого лихого и своенравного двадцатисемилетнего офицера судьба баловала с невероятным постоянством. Изящный красавец, стройный и мускулистый, Кастер носил роскошные усы и отпускал белокурые кудри до плеч, укорачивая их лишь во время походов. Он был подвержен резким перепадам настроения: обычно жизнерадостный весельчак и душа компании, временами он ни с того ни с сего впадал, по определению его жены, в «долгое молчание» – становился угрюмым, уходил в себя и избегал всякого общества. Оти, как называли его друзья и близкие (впрочем, и на Армстронга он откликался охотно), появился на свет в семье фермера-кузнеца в Огайо, но значительную часть мальчишеских лет провел с единокровной сестрой и ее мужем в Монро в штате Мичиган. В Вест-Пойнте он никогда не позволял учебе мешать его личной жизни и в выпуске 1861 г. был последним в рейтинге. Ему повезло, что он вообще окончил академию: незадолго перед тем, как сменить серую кадетскую форму на армейскую синюю, Кастер угодил под трибунал за то, что во время дежурства, вместо того чтобы разнять сцепившихся в драке кадетов, изображал рефери. В обычное время за такой проступок его бы отчислили, но, поскольку в стране шла война, Кастер отделался выговором. С этого дня его карьера быстро пошла вверх. Уже через несколько месяцев он был капитаном и адъютантом командующего армией Потомака Джорджа Макклеллана, который привязался к «молодому удальцу, не поддающемуся усталости, не ведающему страха и не теряющему головы ни при какой опасности». Через год Кастер командовал кавалерийской бригадой при Геттисберге, а затем познакомился с генерал-майором Филиппом Шериданом, с которым до конца жизни сохранил дружбу, полную взаимной преданности и уважения. Под командованием Шеридана Кастер вел кавалерийскую дивизию во время военной кампании 1864 г. в долине Шенандоа от одной ошеломляющей победы к другой. Он инстинктивно чувствовал, когда нужно кидаться в атаку, когда держать оборону, а когда отступать. После сражения при Аппоматоксе Шеридан писал жене Кастера Либби: «Вряд ли найдется человек, который сделал для приближения желанного нам исхода больше, чем ваш доблестный супруг».

Умница и красавица Элизабет (Либби) Бэкон, дочь почтенного судьи из города Монро в Мичигане, была такой же кипучей натурой, как ее будущий муж. Поначалу ее отец не одобрял ухаживаний Кастера, считая пылкого молодого поклонника слишком непримечательным и к тому же оставляющим сомнения в его порядочности (прежде чем обратить внимание на Либби, Кастер, по слухам, соблазнил четырех самых завидных невест города), поэтому он запретил дочери видеться с Кастером, пока тот не получит генеральскую звезду. Звезду Кастер получил, в феврале 1864 г. влюбленные обвенчались и с тех пор были неразлучны, насколько позволяли военные кампании, а в разлуке их переписка просто дымилась от скрытой страсти. И хотя их отношения не обошлись без бурь, Либби оставалась безоговорочно преданной своему Оти. «Безропотная тихоня не мой идеал жены, – признавалась она подруге, – но я хочу полагаться на мужа как на более рассудительного и опытного, чтобы он был мне мудрым наставником во всем»^[86].

Однако по окончании Гражданской войны Кастеру и самому не помешало бы мудрое наставничество. Как и другие офицеры, чье добровольческое звание, или бревет, оказалось выше их звания в регулярной армии, он потерял в ранге, превратившись из генерал-майора в капитана, и всерьез подумывал подать в отставку, пока Шеридан не выхлопотал для него назначение подполковником в недавно сформированный 7-й кавалерийский полк. Хотя Кастер предпочитал дерзать на военном поприще, а не на гражданском, армия фронтира обескураживала его и выводила из себя. В подчинении у него теперь были не рьяные добровольцы: как и любой другой регулярный полк, 7-й кавалерийский состоял из необученных разгильдяев и потенциальных дезертиров, и офицеры недалеко ушли от солдат.

Первая же боевая задача едва не оказалась для Кастера последней. На второе утро выслеживания беглецов из Пони-Форк он отделился от своих, чтобы поохотиться. Когда ему попался первый в его жизни бизон, Кастер «завопил от восторга и упоения», однако радовался он ровно до тех пор, пока бизон не попытался поднять на рога его коня. Тогда Кастер выхватил револьвер, чтобы пристрелить бизона, но промахнулся и убил собственную лошадь. Подполковник понятия не имел, где находится: увлекшись погоней, он «потерял все ориентиры». Прошагав наугад 10 км, он заметил на горизонте пыльное облако. «Поспешно присмотревшись, я заключил, что источников у этой пыли может быть три – белые, индейцы или бизоны. В любом случае два против одного в мою пользу». Тогда Кастер уселся ждать – и дождался: в редеющих клубах пыли показался кавалерийский штандарт. Судя по всему, легендарная удача Кастера не собиралась изменять ему и на Великих равнинах^[87].

Пробиваясь с полком к Смоки-Хилл, Кастер обнаружил, что дорога разорена – три четверти дилижансных станций были либо брошены, либо сожжены. На одной из них двое перепуганных смотрителей, оставшихся на посту, сообщили, что на соседнюю станцию напали индейцы и убили трех работников. Не проверив их слова, Кастер отправил Хэнкоку донесение, в котором возложил вину за содеянное на индейцев из Пони-Форк. Этого Хэнкок и ждал. Утром 19 апреля, не слушая отчаянных возражений Уинкупа и некоторых офицеров, он поджег стоянки шайеннов. Кастер тем временем успел разобраться в обстановке. Смотрители узнали о набеге из вторых рук – от кучера проезжавшего дилижанса, не уточнявшего, какие индейцы напали на станцию и доподлинно ли известно, что это были именно индейцы. Снарядив запоздалую разведку, которая показала, что след беглецов из Пони-Форк пересекает реку Смоки-Хилл в 65 км к западу от самой западной из разоренных станций и уходит на север, Кастер написал второе донесение, снимающее вину с индейцев из Пони-Форк, но на Хэнкока оно не подействовало. Генерал стоял на своем: в догорающих индейских лагерях скрывалось по меньшей мере «гнездо подстрекателей к мятежу».

Агент Уинкуп был безутешен. «Я не знаю ни одного доказанного преступления со стороны шайеннов, которое оправдывало бы такую кару, – писал он в Департамент по делам индейцев. – Все это до крайности ужасно, и этих самых индейцев, которыми занимается мое агентство, попросту подталкивают к войне»^[88].

Оставив позади тлеющие останки стоянок на Пони-Форк, Хэнкок двинулся на восток, чтобы встретиться в Форт-Додже с вождями кайова и положить конец их набегам на техасское приграничье. Там он в очередной раз продемонстрировал во всей красе свое незнание психологии индейцев и запорол переговоры, по невежеству вмешавшись во внутриплеменную борьбу за власть. Зимой умер верховный вождь кайова, и теперь на этот статус претендовали двое: Бьющая Птица и Сатанта. Бьющая Птица в свои 32 года был еще слишком молод для вождя. Тонкокостный и мягкоголосый, он выступал за мирное сосуществование с белыми (за исключением техасцев). Взрывному позеру Сатанте было под пятьдесят, он возглавлял воинственную фракцию кайова и был печально известен в техасском приграничье как убийца и похититель, но на переговорах с белыми офицерами маскировал враждебность цветистыми оборотами и громкими обещаниями. Обожая пускать пыль в глаза, он часто расписывал свою палатку, все свое тело и своего коня священной красной краской.

Первым Хэнкок встретился с Бьющей Птицей. Командующий Форт-Доджем заверил генерала в «надежности» вождя, и Хэнкок зашел с примирительных позиций, сообщив индейцу, что мирное соглашение будет оставаться в силе, пока кайова держатся к югу от переселенческой тропы вдоль реки Арканзас и не устраивают набегов. 29 апреля, спустя шесть дней после отъезда Бьющей Птицы, в кабинет Хэнкока с важным видом прошествовал Сатанта и обрушил на генерал-майора поток своего красноречия, перемежая заверения дружескими советами и напирая на свое верховенство над вождями кайова. Сатанта призывал Хэнкока не доверять Бьющей Птице, «чьи слова ничего не стоят». Шайенны, арапахо, команчи, кайова, апачи и часть лакота, по словам Сатанты, «знают меня как главного и просят передать, что они хотят только мира».

Поверив, Хэнкок оказал Сатанте небывалую честь – преподнес синий генеральский мундир с золотыми эполетами и всеми причитающимися знаками различия. Индейцы понимали армейскую иерархию и знали, что генерал-майор – это большая редкость на Великих равнинах. Поэтому Сатанта принял мундир как окончательное свидетельство того, что белые признают его верховным вождем кайова. Своим подарком Хэнкок умалил авторитет миролюбивого вождя Бьющей Птицы и упрочил влияние враждебно настроенного Сатанты^[89].

Завершив дела с кайова, 2 мая Хэнкок выступил в Форт-Хейз. Там он наткнулся на застрявший из-за нехватки фуража 7-й кавалерийский полк. Хэнкок велел Кастеру выдвигаться, как только подвезут провиант, а сам отправился в свой штаб в Форт-Ливенуорте, уверенный, что замечательно все уладил с кайова. Сатанта же радовался, что так ловко одурачил генерала. После Пляски Солнца в начале июня Сатанта решил поглумиться над армейцами. Облачившись в подаренный мундир, он повел отряд на Форт-Додж, нашпиговал стрелами кавалериста и скрылся с табуном полковых лошадей. Перегнав табун через реку Арканзас, Сатанта остановился на дальнем берегу, раскланялся перед преследователями, развернулся и был таков^[90].

Как и опасался майор Уинкуп, уничтожение Хэнкоком селений на Пони-Форк привело в ярость не только Воинов-Псов и их друзей – южных оглала, но и почти все племя южных шайеннов. Не успел Хэнкок распустить свой отряд, как воины принялись разорять тропу вдоль рек Смоки-Хилл и Платт-Ривер – нападать на дилижансы и жечь станции. Не менее сотни поселенцев было убито и изувечено, по реке Платт плыли трупы. Помимо этого, индейцы устраивали засады на бригады строителей восточной ветки железной дороги «Юнион Пасифик», замедляя скорость работ до черепашьей. Воины-Псы рыскали даже у ворот Форт-Уоллеса, самого западного укрепления на тропе Смоки-Хилл^[91].

Тем временем Кастер в Форт-Хейзе все больше мрачнел и раздражался. Его угнетала апрельская неудача в погоне за индейцами, а тут еще и небо, словно в отместку, обрушивало бесконечные ливни. Одна промозглая ненастная неделя сменяла другую, а 7-й кавалерийский томился от безделья, дожидаясь прибытия обозов с провиантом. Дезертирство усиливалось. Полные тоски письма из Форт-Райли от Либби рвали Кастеру душу, и он назначал несоразмерно суровые наказания за малейшие нарушения дисциплины. Когда шестеро солдат сбежали в короткую самоволку, чтобы купить фруктов и овощей, Кастер приказал обрить им головы и прогнать позорным маршем через весь лагерь. Один из капитанов назвал наказание за этот проступок «бесчеловечным», поскольку на самовольную вылазку солдат толкнула свирепствовавшая в полку цинга.

В первый день июня ливни наконец прекратились, прибыл обоз с провиантом. Кастер начал вялые поиски в западном Канзасе, явно больше стремясь повидаться с женой, чем найти индейцев. Он предложил ей приехать в Форт-Уоллес, где надеялся расквартироваться после похода. «Я вышлю за тобой эскадрон, – писал Кастер. – Я сейчас кружу по окрестностям, определенного направления нет, могу ехать куда сочту нужным». Идея отрядить целый эскадрон во время похода и перевезти жену в опасную для гражданских «горячую точку» его, надо полагать, нисколько не смущала.

Одержимый желанием развеять тоску Либби, Кастер спровоцировал трагедию, которой вполне можно было избежать. 17 июня он встретился с генералом Шерманом, который разъезжал по округе с очередной инспекцией. Шерман велел Кастеру обыскать рукава реки Репабликан (самое сердце земель Воинов-Псов), а затем отойти с полком в Форт-Седжуик на дороге вдоль реки Платт и ожидать там дальнейших распоряжений и провианта. Кастер вместо этого командировал в Форт-Седжуик майора Джоэля Эллиотта, проверить, нет ли новых приказов, и отправил полковой обоз в Форт-Уоллес за провизией – и за Либби, которая, по его расчетам, должна была уже прибыть. Через день после того, как майор Эллиотт вернулся в лагерь Кастера, Шерман телеграфировал в Форт-Седжуик, приказывая Кастеру передислоцироваться в Форт-Уоллес и вести разведку оттуда. Доставить этот приказ командир Форт-Седжуика поручил лейтенанту Лайману Киддеру в сопровождении отряда из десяти солдат и проводника-лакота^[92].

До Кастера Киддер не доехал. 1 июля десяток охотников-оглала заметил отряд в полутора километрах к северу от лагеря оглала и Воинов-Псов на реке Бивер-Крик. День был жаркий и душный, Воины-Псы отлеживались в тени своих палаток, когда в лагерь галопом влетели оглала и закричали: «По коням!» Завидев приближающихся индейцев, Киддер увлек отряд в узкую лощину. Там солдаты спешились – и их участь была решена. Пока их окружали конные Воины-Псы, оглала незаметно прокрались сквозь высокую траву к лощине. Схватка не продлилась и десяти минут. Индейцы раздели трупы, сняли с них скальпы, размозжили черепа камнями и дубинками, отсекли носы и перерезали сухожилия на руках и ногах, чтобы обездвижить убитых на том свете. Сняли скальп и с проводника-лакота, умолявшего соплеменников о пощаде. Скальп в знак презрения бросили рядом с его телом.

Одиннадцать дней спустя Кастер отыскал останки отряда Киддера по стае кружащих над лощиной грифов и невыносимому смраду. «Невозможно было отличить, где офицер, а где солдаты, – докладывал он. – Тела мы нашли в таком виде, в каком их оставили эти нелюди, – каждое пронзали от двадцати до пятидесяти стрел, торчавших из трупов, словно иглы». В историю армии эта стычка войдет под названием Резня Киддера^[93].

13 июля 7-й кавалерийский наконец добрался, хромая и спотыкаясь, до Форт-Уоллеса. Пройдет еще не одна неделя, прежде чем полк сможет вновь выступить в поход.

Пока кавалеристы отдыхали и набирались сил, Кастер опрометью несся к позору и трибуналу. Вечером 15 июля он с небольшим отрядом поскакал в Форт-Харкер, находившийся в 255 км к востоку от Форт-Уоллеса, якобы для того чтобы добыть провиант. Из Форт-Харкера он собирался скакать дальше, в Форт-Райли, к своей Либби. На этот скоропалительный отъезд Кастера толкнуло анонимное письмо, в котором ему советовали «получше присматривать за женой». Мало того что Либби вопреки просьбе мужа не приехала в Форт-Уоллес, она чересчур много времени проводила в обществе лейтенанта Томаса Уира, обаятельного молодого выпивохи. Возможно, дошло и до постели, по крайней мере флиртовали они в открытую^[94].

Кастер гнал свой отряд через канзасские равнины, не щадя ни людей, ни коней. Когда шестерых солдат, которых Кастер послал отловить заблудившуюся кобылу, подкараулили индейцы и солдаты не вернулись, командир отказался отправлять за ними поисковый отряд. Один из солдат был убит, еще один ранен. Затем, когда лошади начали сдавать, оставшихся без коней кавалеристов набили, словно сельдей в бочку, в санитарный фургон. Без единого привала Кастер за 55 часов добрался до Форт-Харкера. Там он среди ночи поднял с кровати командующего округом и сообщил плохо соображающему спросонок полковнику, что далее он поедет в Форт-Райли на поезде. Узнав на следующее утро о самовольном марш-броске Кастера через весь Канзас, командующий, которому сразу стало не до сна, отдал приказ об аресте и при поддержке Хэнкока выдвинул обвинения против своенравного подполковника.

Грозящее мужу наказание не расстроило Либби – напротив, она упивалась беззаветной преданностью своего супруга. «Он знал, уезжая из Уоллеса, что рискует попасть под трибунал, – писала она подруге. – Мы не намерены больше разлучаться, даже если он уйдет из армии, которая всем была бы для нас хороша, если бы не эти разлуки». Кастер действительно покинул армию, но не по собственной воле. 11 октября военный суд, признав Кастера виновным «в самовольном оставлении части» и «нарушении порядка и воинской дисциплины», приговорил его к отстранению от службы на год без сохранения жалованья. Так закончилась первая индейская кампания Кастера^[95].

Беспорядочные скитания Кастера по западному Канзасу оказались более чем тщетными. Видя, с какой легкостью им удается ускользнуть от 7-го кавалерийского, индейцы не только участили набеги на тропу Смоки-Хилл и восточную ветку «Юнион Пасифик», но и принялись разбойничать на других путях переселенцев. Пресса все настойчивее призывала что-то с этим сделать, и генерал Шерман скрепя сердце уступил требованию губернатора Канзаса передать в федеральное подчинение полк канзасских добровольцев.

Единственным подразделением, способным справиться с оглала и шайеннами, оказался батальон пауни под командованием майора Фрэнка Норта. Батальон был создан в рамках эксперимента по вербовке в армию дружественных индейцев, и эксперимент этот оправдал себя на все сто. Двести одетых в форменные синие мундиры и хорошо вооруженных воинов пауни защищали бригады строителей железной дороги «Юнион Пасифик» гораздо лучше белых солдат. Во время переходов и боевой подготовки пауни держали кавалерийский строй, но сражались, по обычаю индейцев Великих равнин, врассыпную. В начале августа рота пауни атаковала крупный отряд шайеннов, который грабил пущенный под откос товарный поезд, и убила, по подсчетам Норта, 17 противников. Хотя шайенны опровергали эти цифры, нанесенного удара хватило, чтобы впредь их отряды остерегались приближаться к железной дороге.

В конце августа набеги внезапно прекратились. Однако затишьем переселенцы были обязаны не батальону пауни, а религии шайеннов. Шайеннские лагеря объехал вестник от Каменного Лба, хранителя Священных Магических Стрел^[96], с призывом ко всем вождям собрать свои отряды на реке Симаррон. Пришло время провести церемонию Обновления Священных Стрел, от которой, по шайеннским поверьям, зависело существование их народа. Оставшись без союзников-шайеннов, отряды южных оглала разъехались на осеннюю бизонью охоту. Северные шайенны не смогли прорваться через кордон фортов на реке Платт, но южные шайенны прибыли на церемонию в полном составе. Перед церемонией обсуждался деловой вопрос, чем ответить на новое, совершенно неожиданное предложение правительства заключить мир^[97].

Скорее всего, шайеннский совет это предложение обрадовало: индейцы наверняка расценили его как признак слабости бледнолицых. Как самоуверенно держался Хэнкок в начале весны, не сомневаясь, что этот народ покорится его воле… Да, он уничтожил селение Воинов-Псов и их добрых друзей – южных оглала, но после этого индейцы кружили рядом с его солдатами без всяких помех. Великому Отцу не удалось добиться мира силой, и теперь он умоляет индейцев договориться по-хорошему.