Жизнь есть сон

К своему стыду, ранее даже не слышал об авторе этой замечательной пьесы. А ведь ученик Лопе де Веги и снискавший славу в Испании, сравнимую с тем же Лопе де Вега и даже Сервантесом. По ощущениям, в этой пьесе присутствует влияние обоих и в большей степени влияние Шекспира. А переводчик-то ещё к тому же великолепный Бальмонт!) Место происходящих в пьесе событий необычно - Полония, да ещё и с вассалом её Московией, от коей только один из персонажей представлен, в самой Московии ничего в пьесе происходить не будет. В свете последних событий, сей расклад вызвал некое напряжение. Но это быстро прошло, потому что, похоже, как и Шекспир в своих пьесах, Кальдерон де ла Барка не соблюдал ни исторических, ни географических точностей. И ещё, подобно тому же Шекспиру, брал чьи-то более ранние пьесы и делал свою адаптацию, переплевывающую оригинал. Это не плохо. В советской/российской истории был у нас Григорий Горин, который использовал тот же приём. Так, например, он превзошел своей пьесой рассказ Сигизмунда Кржижановского "Возвращение Мюнхгаузена". В общем, Полония и Московия просто понравились названия автору оригинала и автору этой пьесы. Имена, к тому же, взяты нарочито испанские, что позволяет предположить, что автор перенес в далекую Полонию события актуальные в Испании, Франции или, мне пришло в голову, благодаря подсвеченной Гёте истории, в Испанских Нидерландах. По принципу Беляева, что, мол, это же не у нас происходит дело, а в далёкой дикой Полонии. И, кстати, если гётевского "Эгмонта" брать, то здесь явственно просматривается симпатия к противоположной стороне. И это не удивительно, Испания Брюссель, не только, поглотила, отобрав у Франции и казнила недавних освободителей этого самого Брюсселя от Франции. С точки зрения Испании они были опасными коллаборантами. Вот и Сихизмундо вышел тут фигурой весьма противоречивой. Ему дали порулить, ведь вообще-то он сын короля, просто какое-то там пророчество гласило, что он все королевство поломает, если доберётся до власти. И, таки, первое что он сделал, после того, как ему дали порулить, совершил убийство подчиненного, выразившего сомнения в правильности порученного ему дела, скажем так) И после того, как он снова оказывается в заточении и строгом контроле, ему придумали гениальнейшее объяснение и заодно оправдание таких резких перемен в жизни. Это ты, Сихизмундо, спал когда был обременен властью, и когда убивал тоже, не переживай, и в заточении ты тоже только во сне) А чтобы проснуться, надо хорошо себя вести. Но это не точно, как говорится) Вообще, царил в Полонии мир и спокойствие, пока двое путников, к тому же, имеющих претензии к оставшимся королевским наследникам, не набрели на эту башню с Сихизмундо, и сами остались на свободе. Всем так понравилось это удобное объяснение ситуации тюремщиком, что все и призадумались, а вдруг это всё сон, и кто-то радостно пошёл творить бесчинства, сон же все равно, а кто-то предпочел следовать правилам, чтобы однажды проснуться. Кому-то, например собравшемуся на покой королю, это очень удобное оправдание своих неприглядных действий и неприглядных действий сына-монстра. Удобная отмаза от какой-либо ответственности. Пьеса актуальна всегда и сегодня особенно. Очень влиятельные люди, похоже, также уверовали в то, что их жизнь это сон, а значит, творить можно что угодно, ведь после сна наступает пробуждение рано или поздно и то что было во сне останется только во сне. Опасное заблуждение, оправдывающее любые бесчеловечности. Это же, мол, не по-настоящему, это во сне. И творят что хотят. Пессимизма, безусловно, от своих щедрот отвесил и Константин Бальмонт. Очень поучительная пьеса.

Это произведение еще в университете произвело на меня большое впечатление и больше других запомнилось из курса литературы 17 века - в первую очередь, речью - цветистой, вычурной, как подобает литературе барокко. Подробности, конечно, сгладились из памяти, но фраза "Ты просто спишь и видишь сон", многократно повторяемая в тексте, прочно засела в голове. В этот раз было как-то поменьше восторгов по поводу речи - не знаю, может, мне перевод другой попался. А может, в этот раз я больше негодовала из-за странного решения Короля Басилио. Который, произведя астрологические вычисления, узнал, что его будущему сыну уготована роль убийцы матери и страшного тирана по жизни, и решил эту проблему, на долгие годы заключив собственного ребенка в темницу, где тот мог общаться с одним лишь человеком - своим тюремщиком. Даже если бы бедному Сехисмундо было написано на роду стать добрейшим из людей, то подобные условия жизни - как собака на привязи, ей богу, милосерднее было убить его в младенчестве - напрочь стёрли бы все хорошее, что могло в нем быть. Поэтому ничего удивительного, что, когда король решает проверить верность предсказаний, освобождает Сехизмундо и наделяет его властью, тот проявляет свою мстительность и жестокость в полной мере. Удивительнее, что он перевоспитывается после фразы "и в сновиденьи добро остается добром".

Достаточно любопытная пьеса, и я бы не сказала, что от нее веет архаичностью. Весьма просвещенный для того времени король, любит математику, разбирается в травах и звёздах. Конечно, и он иной раз впадает в предрассудки, но для тех лет это вполне извинительно. И вот планеты ему сулят, что новорождённый сын станет тираном. Отец принимает отчаянное решение, для всех объявляет сына мёртвым, а сам заточает его в далёком замке. Увы, растят его, скорее, как зверя, в цепях и диких шкурах. Тут и у самого кроткого создания характер может испортиться. Так что претензии сына к отцу вполне объяснимы. Но сама эта ситуация нетривиальна, обычно драмы тех лет вьются вокруг любовных историй, подмен в колыбели и пр. В этой книге любовные истории тоже есть, но очень неотчетливые. Образуется то ли треугольник, то ли четырехугольник, куда запутана и измена, и месть, но решается это не на основе чувств, а как-то резким царским указом, который, по мнению автора, должен оставить всех довольными. Это мне напомнило, как на новых российских территориях в царские времена расселяли людей. Девки направо, парни налево, построились, встали парами, вы - муж и жена. Был в этой истории и шут, но его роль тоже разочаровала меня, я ожидала его большего раскрытия и больше забавных ситуаций, с ним связанных.

Понравилось с какой лёгкость написано произведение. От души по смеялась над имена Польского короля, сына его и придворных. Прельстило, что Кальдерон вообще написал про Польшу и Московию. Понравилась мысль, которую нёс автор: "Жизнь есть сон"...не всё так, как кажется. И юноша встречающий нас в самом начале - девушка, и зверь заточённный в клетке - Принц, и звериная его ярость - становится мудростью.

ПС. О боже, так вот откуда берутся сюжеты мыльных опер! Ну, Кальдерон, ну, молодец :з

Дважды или трижды брался за чтение и откладывал: подобные вещи, созданные другой культурой с другими конвенциями, требует высокой степени сосредоточенности. Но в какой-то момент поймал себя на том, что в памяти всплывают строки из первого монолога Росауры — прекрасные и загадочные: «Бегущий в уровень с ветрами / Неукротимый гиппогриф, / Гроза без ярких молний, / Птица, что и без крыльев вся — порыв…». Чем-то даже напомнило Ивана Жданова: «…трещат ли сучья без огня, летит полет без птиц». В итоге снова взялся читать и вскоре сделал небольшое личное открытие: драма (по крайней мере первая ее часть) построена на скрытых рефренах, или лейтмотивах, лишь косвенно связанных с основным сюжетом. Собственно, основные из них вводятся как раз во вступительном монологе: «зверь», «птица», «рыба» (=вода), с которыми сравнивается гиппогриф (причем сравнения эти парадоксальны: «… Без чешуи блестящей рыба, / Без ясного инстинкта зверь…»), и лабиринт как эмблема неразличимости или парадоксальности — по-видимому, связанная к центральной темой драмы (неразличимостью Яви и Сна и, в конечном счете, Жизни и Смерти), а может быть, авторефлексивно описывающая и сам стиль Кальдерона, его склонность переворачивать смысл понятий. И затем эти образы возникают снова и снова, образуя интригующую сеть перекличек: будто под покровом линейного сюжета в тексте разворачивается какой-то другой «сюжет», не предполагающий линейного развития. Правда, затем эта система образов-лейтмотивов почти исчезает, на первый план выдвигается собственно фабула. И эта фабульная часть или сторона драмы, пожалуй, разочаровывает. Интересно сравнить в этом плане Кальдерона с Шекспиром: у последнего действуют цельные характеры, в действиях которых есть своя логика и последовательность. У Кальдерона (сужу по этому конкретному случаю) персонаж не самодостаточен: он скорее функция идеи и неотделим от текста. Героев, подобных Макбету, или Лиру, или Яго, или Фальстафу, которые словно живут своей жизнью, независимо от создателя и текста, у него нет. Его сила в другом — в изощренной риторике, которую прекрасно передает Бальмонт в своих звучных стихах: «И смерть я взглядами впиваю, / И пью, без страха умереть, / И, видя, что, смотря, я гибну, / Я умираю, чтоб смотреть. / Но пусть умру, тебя увидев, / И если я теперь сражен, / И если видеть — умиранье, / Тебя не видеть — смертный сон, / Не смертный сон, а смертный ужас, / Терзанье, бешенство, боязнь, / Ужасней: жизнь, — а ужас жизни, / Когда живешь несчастным, — казнь» (вот он — «лабиринт»). Конечно, современному читателю этот канонический образец барочной «риторической культуры» гораздо менее понятен и близок; требуются определенные интеллектуальные усилия, чтобы преодолеть эстетическую дистанцию. О переводах. Насколько я понимаю, передать по-русски метрику Кальдерона практически невозможно. Представленный здесь перевод Бальмонта, безусловно, поэтически более выразителен, но и более герметичен. Полагаю, эта его «герметичность» под стать оригиналу. Я читал параллельно оба опубликованных в двухтомнике перевода — Бальмонта и Дм. Петрова, последний из которых носит «разъясняющий» характер. Многие темные места становятся более понятными. В каких-то случаях толкования Б. и П. расходятся. Кроме того, у Бальмонта в начале текста, в сцене объяснения между Росаурой и Клотальдо, имеется пропуск нескольких реплик, из-за которого теряется смысл.