Бродяги. Путь Скорпиона

5

Уходя, Фархад пожелал здравия всем обитателям «Мамочкиного приюта» и обещал заехать через неделю.

Однако ни на будущей неделе, ни через две недели никто не приехал. Обстановка на границах Глухолесья неожиданно изменилась: в сторону бывшей Исполины потянулись войска.

Пехота топтала сапожищами пожелтевшую траву на заросшем тракте: шли копейщики в плоских шлемах и мечники с круглыми щитами. Впереди ехала лёгкая кавалерия. Нарядные стёганые плащи никак не спасали солдат от холода – лязг, исходивший от войска, вполне мог быть связан с постукиванием тысячи зубов.

Тойво, Ахти и Лемпи стояли на крыльце и глазели на громыхающую по дороге колонну.

– Экая невидаль, – кривился хозяин таверны. – Вороны и стервятники слетаются на мертвечину и делят обед!

Состав армии и правда выглядел разношёрстно.

Похоже, все мелкие государства, соседствующие с бывшим Таурусом, объединились, чтобы растащить по кускам тушу могучего левиафана.

На северо-восток шли бледные высокие гессианцы. Медленно качался лес гизарм^[3]и копий. Выцветшими казались не только их лица и доспехи, но и хоругви серо-болотного цвета. Профессиональные отряды гессианцев шли молча, без песен и разговоров. Только скрип и лязг металла стоял над трактом.

– У них, наверное, и дети по праздникам сидят на скамьях с кислыми минами, – заметил Тойво.

– Праздники? Какие у них праздники! Да у них и детей-то нет, – хохотнула Лемпи. – Кузнец собирает гессов из железных обрезков.

Странно было видеть в составе этой колонны, напоминавшей свинцовую тучу, разряженных в пёстрые одежды конников. Их многочисленные одежды поверх кольчуг пестрели разноцветными узорами; из шлемов, напоминавшие совиные уши, торчали пучки перьев. Смуглые и узкоглазые норанбатырцы, в отличие от своих молчаливых союзников, всё время перекрикивались, улыбались кривозубыми и щербатыми ртами и жевали какую-то чёрную ягоду. К их сёдлам были приделаны короткие луки, сабли и топорики. От криков и топота у Ахти заложило уши, а запах коней, пота и немытых тел чувствовался ещё задолго до появления конников. Лучше бы им не ходить в разведку!

Кривоногие и заплывшие жиром, степные соседи Тауруса происходили от племён великих кочевников. Но за многие поколения они потеряли былую мощь, осели в захваченных городах, разжились, обрюзгли и теперь больше напоминали толпу ряженых пугал.

– Чтобы гессы якшались с пернатыми – этого я ещё не видел, – ухмылялся Тойво. – Видать, плохи дела и у тех, и у других. И посмотри, как вышагивают, будто Глухолесье – их территория.

– Глухолесье ничейное, – сказал Ахти. – И всегда было ничейным.

– Верно, парень! – хлопнул его по плечу трактирщик. – Дело говоришь!

Замыкали шествие отряды мечников и арбалетчиков. Рослые, плечистые воины, в плащах с меховыми воротниками и вышитым дубовым листом на спине, черноволосые, с мужественными подбородками и тёмными глазами, они шли бодро, пели низкими голосами песню, и все как один косились в сторону трактира, словно кто-то дал им команду «Равнение на Лемпи!».

– Дубогорцы… – вздохнула она. – Славные ребята и крепкие. Но мозги у них и впрямь деревянные.

А воины лыбились, подмигивали, посылали воздушные поцелуи и пели:

 
Кабы встретил я девчонку, Всё с веснушками лицо, Взял её бы за ручонки И отвёл бы на сенцо…
 

Конец у песни был до того похабный, что даже Лемпи зарделась. Для Ахти это явление было таким же редким, как цветущий папоротник или конь с крыльями.

Глазеть дубогорцы глазели, однако никто из воинов и командования не остановился и не приблизился к дверям «Мамочкиного приюта». То ли им было приказано идти на северо-восток без остановки, то ли в армии прослышали о трактире на окраине леса, в котором завелась неизвестная болезнь.

Солдатская песня отгромыхала и растворилась в морозном воздухе. Топот пяти сотен шагов стих, а трое зевак всё ещё стояли на крыльце и смотрели на свежие следы, оставленные сапогами и копытами на тракте.

– Не так уж их и много, – пробормотала Лемпи. – А всё равно жаль, что никто не вернётся назад.

«Почему?» – захотелось крикнуть Ахти. Но он не крикнул. Только по спине пробежали мурашки.

6

Зимнее свинцовое небо, будто пытаясь вразумить и остановить двигающееся в сторону разлома войско, разродилось внезапным снегопадом.

Трое суток падали на землю белые хлопья.

Ахти вышел из трактира и увяз по пояс.

Разгребая снег деревянной лопатой, мальчик пробрался через двор к воротам конюшни и вошёл внутрь.

Первое, что он услышал, – тяжёлое дыхание коня-гиганта.

Голиаффэ, как назвал коня лекарь, выглядел скверно: большущая голова опущена, живот раздут, бока и шея мокрые, как будто он проскакал много часов галопом.

– Что с тобой, друг? – Мальчик сделал шаг вперёд, хотел протянуть руку и коснуться зеленоватой шерсти, но тут услышал за спиной шипение.

– Не вздумай его трогать!

Старуха Ку-Ку стояла за его спиной, в белой арке ворот, сгорбленная и костлявая, как сама смерть, – только косы в руках не хватает.

– Я… Мне нужно ему помочь.

– Поздно, – сказала она пророческим, не терпящим возражения тоном. – Неси длинную верёвку. Отведём жеребца в лес.

– В лес? Но зачем?

Она не ответила. И снова Ахти всё понял сам.

Он весь вспотел, пробираясь через сугробы. Хотя на ногах были надеты плоские короткие лыжи, идти по лесу всё равно было тяжело.

Позади в снегоступах шагала Кукушка. Она не отставала, и Ахти удивлялся, как проворно она передвигается по лесу. Старуха вела на верёвке коня Гаспара, он следовал за ней на расстоянии пяти шагов, и по тому, как двигал головой и ушами, видно было, что жеребец полностью ослеп.

Гигант шёл медленно, тяжело, и, хотя проваливался, снег не доходил ему даже до брюха.

Тяжёлое дыхание скакуна эхом разносилось по лесу.

– Нам ещё далеко?

– Токмо дойдём до поляны.

Мальчик вытер красный нос, тоскливо посмотрел на сумку, которую старуха перевесила через плечо.

– Ку-Ку?

– Что?

– А как мы его… Ну…

– Выбирай сам: или привяжем к дереву, а там своё дело сделают волки, или твоей рукой.

Ахти замялся:

– Волки… Они ведь тоже могут разнести заразу.

– Могут.

– И будут его терзать.

– Будут.

– Тогда… Ку-Ку?

– Ну?

– А можешь ты? – мальчик заглянул в сощуренные глаза старухи, прикрытые толстыми веками.

– Боисся? Лучше придумай, что ты скажешь его хозяину.

Ахти открыл рот, а конь Гаспара захрипел, выпустил большое облако пара и упал на бок.

– Верзила! – крикнул мальчик, бросился к нему и тут же почувствовал на вороте цепкие пальцы старухи.

– Не дури.

Конский глаз вылупился на него, моргнул раз и закатился.

– Больше хворосту, – велела Кукушка, – и двигайся живее, а то околеем.

Она выбила искру огнивом раз-другой, и сухой лишайник затлел. Затрещали ветки. Огонь набирал силу.

И снова всё повторялось. Как тогда, с котярой Пумми.

Ахти хотелось плакать, но слёзы стыли в глазах и никак не могли вырваться наружу.

– Бабуля, – тихо позвал он. – Скажи, мы тоже заболеем и умрём, да?

– Рано или поздно такое будет с каждым, – ответила Кукушка. – Но есть и те, кого убьёт бандит, оползень или ураган.

Ахти вытаращился на неё:

– Я про сейчас говорю.

– А, про сейчас, – крякнула старуха. – Мы с тобой ещё поживём, пожалуй.

Парень тяжело сглотнул.

– Эта зараза… Она может уничтожить целую деревню или даже город? Фархад говорил.

– Может, и может.

– А мы тоже заразимся?

– Всякое бывает. Только тебе, малец, об этом волноваться не след.

– Почему?

Она взяла его руку на удивление тёплыми, пахнущими зверобоем и мятой руками. В её полуслепых глазах отразилось пламя костра. Голос зазвучал твёрдо и жёстко:

– Ты, Ахти, песчинка, которая должна стать жемчугом. Впереди тебя ждёт долгий и тяжёлый путь.

7

Никто не мог сказать точно, сбываются ли предсказания Кукушки, и если и сбываются, то как скоро.

В жизни Ахти за последний месяц мало что изменилось. Снегопад усилился и затворил дороги. Ни о каких путешествиях не могло идти и речи.

Обитателей «Мамочкиного приюта» заперло со всех сторон. У Тойво остались кое-какие запасы продовольствия, но этого едва ли могло хватить до конца зимы.

Вот они и застряли с золотом, но без пропитания.

Из-за постоянно топившейся печи в трактире стояла невыносимая духота. Стоило выйти во двор – от холода пробирало так, что коленки дрожали.

Отрезанные от остального мира, жители «Мамочкиного приюта» начали скучать, ворчать друг на друга и ссориться.

Чтобы хоть немного побыть наедине с собой, Ахти ежедневно расчищал в снегу дорожку до конюшни и ходил проведать, как там Фиксу. С волнением он прислушивался, не изменилось ли её дыхание; заглядывал в умные, всё понимающие глаза.

Пока была возможность, он кормил её лучшим зерном, укрывал двумя попонами, подкладывал больше сена. Лошадка в ответ нежно пощипывала его за воротник и тёрлась о плечи мордой. Её живот стал таким большим, что можно было нащупать то ли копыта, то ли коленки жеребёнка. Никаких признаков болезни у Фиксу пока не наблюдалось, и Ахти каждый день благодарил за это небо.

Закончив дела в конюшне, парень выходил наружу и подолгу смотрел на занесённый снегом тракт. Сбудутся ли предсказания Кукушки? И что, если она права и хозяин богатырского коня вернётся?

Так, в тревожном ожидании и скуке потянулись зимние месяцы, где один день был повторением другого.

И когда впервые за долгое время выглянуло солнышко и согрело землю, далеко на горизонте со стороны северо-восточного разлома показались три повозки, двигающиеся устало и лениво по раскисшей от жижи земле.

Вместе с обозом шёл небольшой отряд грязных, измученных солдат и офицеров.

Теперь сложно было понять, кто из них гессианец, кто норанбатырец, а кто дубогорец. Песен никто не пел. Мороз, неведомые опасности и лишения превратили гордое войско союзников в жалкую горстку выживших.

Теперь уже никто не гнушался очагом и харчами «Мамочкиного приюта», и, хотя Ахти было не до разговоров – он с ног сбился, обслуживая новых гостей, – до его ушей донеслись кое-какие новости.

Авангард, состоявший преимущественно из конницы норанбатырцев, сгинул ещё в первые дни. Железный строй гессианцев вошёл в зеленоватый туман и, как потом рассказывали дубогорцы, кинувшиеся на подмогу, заслышав вопли и стоны, – был рассыпан и разбит неизвестным врагом. Несколько уцелевших солдат и офицеров, случайно вышедших из тумана, вернулись к обозам с провизией и фуражом. Они несли какую-то околесицу о паучьих людях и слепых демонах, о жутких всадниках, будто бы сшитых с телами лошадей.

Они рассказывали, как зеленоватый туман начал наступать, покрывая повозки, стоявшие в арьергарде, и заключая их в кольцо. Как и, главное, почему именно им удалось спастись, никто из вояк объяснить не мог. Этот эпизод был стёрт из их памяти. А их лица чем-то напоминали физиономию охотника Лупуса в день, когда он вернулся с той стороны тракта, – ничего не выражали кроме глупого звериного ужаса.

Тойво ворчал: кормить новоиспечённых постояльцев было нечем, да и платить они не собирались. Правда повозки, на которых прибыли солдаты, везли не только раненых, но и продовольствие.

Однако голод почти не мучил выживших, некоторые даже отказались от еды. Тепло же подействовало на них моментально, и, когда Ахти вошёл с очередным кувшином пива, многие воины спали прямо за столами, на полу – кто где прислонил голову.

– Спят как пташки, – говорила Лемпи, обходя обеденный зал по кругу. – А иной раз кто-нибудь дёрнется во сне и закричит, как будто ему углей в штаны насыпали.

– Выспятся – и пусть убираются, – прошептал Тойво. – Эту ораву только пригрей, и начнут кутить и обжорствовать. Мало мне было этой чумы, теперь ещё и эти опустошители.

Но на следующий день отряд засобирался в дорогу, да так скоро и единодушно, как будто их кто-то подгонял.

Утром Лемпи разбудила Ахти рано и велела срочно идти в лес за дровами. Он ещё не успел толком проснуться и как следует закутаться, а она уже всучила ему топор и выставила за дверь.

Ничего не поделаешь… Такое бывает, когда ты младший или когда у Лемпи «особые клиенты». Приходится идти и работать ни свет ни заря.

Срубив несколько сухих берёзок, парень обрубил ветки, связал стволы и потащил их к дому.

Отворив дровник, он обнаружил, что там ещё полным-полно поленьев. Ахти нахмурился, вонзил топор в пенёк и, заслышав множество голосов со стороны дороги, пошёл к крыльцу.

Лемпи беседовала с двумя офицерами. Одному из них водила пальцем по блестящим застёжкам. Хотя их плащи поистрепались, на спинах ещё угадывался узор из дубовых листьев.

При виде мальчика её глаза округлились, как будто он был похож на лесное привидение.

– Я притащил деревья.

– И уже напилил дров? – спросила она, подбоченившись.

Ахти не любил, когда она говорила с ним таким тоном – как с маленьким.

– Там и так полно поленьев!

– Иди и доделай то, что начал! – велела Лемпи и вернулась к разговору с дубогорцами.

Мальчик цыкнул, сплюнул, как Тойво, и пошёл за пилой.

Вжик-вжик-вжик! Изо рта вылетали облачка пара. Красные пальцы сжимали рукоять пилы.

Вжик-вжик! Летела стружка. На лбу выступили капельки пота. Ахти посмотрел на мозоль, натёртую на ладони. Она ведь знала, как он не любит возиться с деревом, знала и всё равно…

Со стороны тракта послышалось ржание, где-то вдалеке заскрипели колёса телеги.

Ахти бросил на землю пилу и побежал к крыльцу посмотреть, что происходит.

Уцелевший отряд союзников, едва передохнув под крышей «Мамочкиного приюта», уезжал по дороге, ведущей прочь из Глухолесья. Без строя и командира, такие же вымотанные и жалкие, как накануне, они входили в утренний туман, и их силуэты медленно растворялись в дымке.

Сердце Ахти пару раз стукнуло и будто сжалось в кулак. Глаза защипало. Он шагнул вперёд и наступил на что-то твёрдое. Ткнул носком деревяшку, валявшуюся в подтаявшем снегу, наклонился и взял в руки можжевеловый веер.

Он повертел его в руках, словно видел впервые, затем посмотрел на дорогу, где исчезла в тумане последняя повозка.

– Думал, она здесь останется навечно? Заведёт детей и состарится? – услышал он за спиной голос Тойво. Ахти медленно обернулся. Трактирщик стоял на крыльце, опершись на перила, и тоже смотрел вдаль. – Это же Лемпи, Рыжая Лиска. Она живёт без норы.

Ахти промолчал.

– Странная баба, – вздохнул Тойво и сплюнул. – Сбежала и ни одного золотого кольца себе не взяла. А ей ведь нужнее, чем нам.

И снова в ответ молчание.

– Спрашиваешь: знал ли я, что она уйдёт? Всегда знал. Только не имел ни малейшего понятия, когда именно.

В груди Ахти всё похолодело, будто бы захлопнулись тяжёлые каменные двери, за которыми топили печь. Он развернулся и побежал в дом.

Тойво схватил его чуть выше локтя.

– Позлись, парень, позлись. А если надо, так пореви!

Что-то во взгляде Ахти заставило трактирщика вздрогнуть и разжать пальцы.

– Она не попрощалась! – произнёс мальчик, не разжимая зубов, и вырвался.

– Она прикипела, – крикнул ему вслед Тойво. – К тебе, ко всем нам…

Ахти не слушал. Он вбежал в трактир и швырнул деревянный веер прямо в пылающий очаг.

Веерок вспыхнул каким-то зеленоватым пламенем и исчез в огне.

Горите, горите воспоминания о детстве, о доме, о всех тех, кто любил и бросил! Пусть они испепелятся, исчезнут насовсем!

Он хотел, очень хотел, чтобы всё было так же, как с Таурусом, как с Зелёной Пирамидой, чтобы память о Лемпи стёрлась, как морозный узор на стёклах, тающий от прикосновения горячей ладони, чтобы осталась только холодная пустота…

Но пальцы Ахти ещё долго пахли можжевельником, а в трактире то здесь, то там ему слышался её голос.

И чем сильнее Ахти пытался её забыть, тем чаще Лемпи снилась ему по ночам.

8

Южный ветер, дувший со стороны Горького моря, принёс запахи воды и соли. Над лесом закурлыкали журавли, вернувшиеся из дальних странствий. И хотя было ещё холодно, еловые чащи заголосили тысячами глоток пробуждающихся ото сна зверей и птиц.

Старуха Ку-Ку, как водится, стала уходить в лес надолго. Однажды она ушла на целых три дня. Тойво и мальчик уже забеспокоились, но Кукушка вернулась, усталая и как будто ещё более сгорбленная и постаревшая.

– Порча с этого дома снята, – заявила она, прижимаясь к тёплой печи и по-кошачьи щурясь.

– Какая ещё порча? – не понял Ахти.

Тойво только махнул рукой, и, как обычно, мальчику никто ничего не объяснил.

В «Мамочкином приюте» не хватало едких шуточек и хриплого хохота Лемпи, и Ахти снова начал думать о побеге. Но что делать с Фиксу и жеребёнком, которого она носила под сердцем? Бросить их он не мог, а брать с собой беременную кобылу не хотел.

Природа оживала, отвоёвывая у зимы один кусочек замёрзшей земли за другим, и что-то в душе мальчика медленно оттаивало. В его возрасте ещё сложно было оставаться равнодушным к наступлению весны.

Как-то утром к крыльцу трактира подъехал Фархад. Лицо лекаря осунулось, под глазами темнели круги, но его одежда и тюрбан по-прежнему выглядели чисто, дорого и опрятно.

– Хлеб и мёд этому дому. – Он поднёс большой палец ко лбу и поклонился в иноземном знаке приветствия. – Или, как говорят на моей родине, пусть соль здесь всегда остаётся солёной, а уксус кислым.

Тойво и Ахти перестали ощипывать тетерева, привезённого с охоты, и поднялись.

– А, это ты, бедуин? – протянул трактирщик. – Давненько мы тебя не видели. Вроде бы ты обещал заезжать и справляться о нашем здоровье…

Фархад понимающе закивал.

– Зима выдалась сложной, мне чудом удалось предотвратить эпидемию, которая началась в Пеньках. Правда, это была не та странная болезнь, что я наблюдал у вас в хлеву. Обычное заражение кишок.

– Избавь нас от подробностей. Я недавно позавтракал.

– К тому же к вам было не пробиться из-за снегопада. Как ваше самочувствие, все ли остались целы?

– В середине зимы скопытился конь твоего дружка. А так ничего – держимся.

Фархад сощурился.

– Гаспар расстроится. Вы не обратили внимания, какого цвета были его органы? Особенно сердце…

– Как-то не до этого было, – ответил Ахти, и его передёрнуло от воспоминания того жуткого костра посреди леса.

– Выжил ли кто-нибудь ещё из животных?

– Моя кобыла Фиксу, – растерянно произнёс мальчик. – Она кажется вполне здоровой.

– Интересно, – задумчиво произнёс лекарь. – Я бы хотел её осмотреть.

Он спешился, привязал к столбу рысака, поравнялся с Ахти и снял с его головы прилипшее пёрышко.

– Я приехал не только за этим. Спрошу вас прямо, друзья мои: не видели ли вы двух воинов, возвращающихся со стороны северо-восточного разлома по этому тракту.

– Тут прошла целая армия, – проворчал Тойво. – А ты спрашиваешь, не видели ли мы пары воинов?

– Ты знаешь, о ком я говорю, друг.

– Знаю, бедуин. Но что-то у меня язык к нёбу прилип.

Лекарь закатил глаза, извлёк из седельной сумки небольшую баночку с мазью, кинул её Тойво. Трактирщик ловко поймал её, поглядел на свет.

– Какая-то малюсенькая. Надолго ли хватит?

– Мазь помогает? – ответил вопросом на вопрос Фархад.

Хозяин удовлетворённо кивнул.

– Как понадобится ещё, пошлёшь ко мне мальчика. А теперь говори, что знаешь.

– Кроме недобитого отряда, здесь никто не проходил. Надеюсь, ты слышал, бедуин, что в той стороне пропала целая армия?

– Слышал, – сказал лекарь. – И даже залатал несколько дыр на телах тех солдат, что провели в вашем трактире ночь.

– Это не я оставил в них дыры, бедуин. Не смотри так.

– Я смотрю так, потому что не представляю, что за существа могли сделать такие раны.

Их разговор нарушило протяжное ржание из конюшни. Рысак застриг ушами, копнул копытом землю и ответил на призыв.

– Это Фиксу, – ответил мальчик, побледнев. – Что-то не так!

Они зашагали на задний двор.

– Что может быть не так? – поинтересовался лекарь.

– Да, мне тоже хотелось бы знать, – напрягся Тойво.

– Она ждёт жеребёнка, осенью её покрыл конь Гаспара!

– Что?! – взревел трактирщик. – Ты решил у меня в конюшне коней разводить?! Почему я слышу об этом только сейчас?

– Потому что ты всё время орёшь на меня! – огрызнулся Ахти. – И не входишь в свою конюшню годами.

– Чувствовал я неладное… Слишком уж много зерна и сена ты тратил в последнее время!

– Да если бы я тебе сказал, ты бы вообще не дал мне зерна!

– Откуда ты знаешь? По-твоему, я такой жмот?

Тем временем лошадь продолжала тревожно ржать.

– Друзья, – мягко молвил Фархад. – Может быть, вы сначала откроете ворота?

Ахти вцепился в засов, приподнял его и уронил, чуть не сорвав ногти.

– Вот дрянь! Что же мне делать? Я никогда не принимал роды у кобыл!

Фархад помог приподнять тяжёлый брусок.

– Не переживай, мальчик. Чаще всего ничего не нужно делать.

Наконец им удалось распахнуть ворота. Ахти тут же бросился к стойлу Фиксу.

Слабый утренний свет освещал щедро засыпанный соломой пол, на котором лежала кобыла.

У её задних ног шевелился блестящий, покрытый слизью зеленоватый комок – от него поднимался тёплый пар.

– Он… он живой! – воскликнул мальчик. – Посмотрите!

Фархад сел на корточки. Внимательно осмотрел жеребёнка.

«Это ведь жеребёнок?» – сам себя спросил Ахти и кивнул. У него были странные крючки на сочленениях ног, изумрудные покровы, как у его отца Верзилы, и сегментированный живот, похожий на тело гусеницы. В остальном это был самый обычный жеребёнок.

– Ты говорил, что он был зачат осенью? – поинтересовался лекарь.

Ахти кивнул.

Фархад нахмурился.

– В таком случае прошло ещё слишком мало времени – жеребёнок недоношенный. Удивительно, что он вообще способен дышать и двигаться.

Но малыш не только двигался, он качнулся вперёд и попробовал подняться на ноги. С первой попытки у него ничего не вышло. Но Фиксу подтолкнула его мордой, и он попробовал снова. И вот, под удивлённые возгласы Ахти и лекаря, жеребёнок напрягся и встал на трясущиеся ножки.

– Восхитительно, – прошептал Фархад. – Ничего подобного я в своей жизни не видел. – Он коснулся маленьких бугорков на спине новорождённого. – Видимо, всё дело в его изменённой природе. Он развивается гораздо быстрее, чем обычный детёныш.

Ахти ничего не ответил. Его сердце стучало так сильно, что он прижал к груди ладонь.

Жеребёнок поглядел на него слезившимися глазами, быстро застриг длинными ушами.

– Стригунок, – улыбнулся мальчик. – Вот как я тебя назову.

В груди разлилось забытое приятное тепло.