– Ты говоришь о любви?
Человек за столом с трудом подавил смешок.
– Звучит почти что пошло. Но для тебя это может и так. Чувство это Чувство. Любовь лишь форма. Это… нет, я же говорю, не найдутся подходящие слова. Способность человека радоваться и страдать одновременно, удивительная двойственность, нет, даже не тройственность – бесчисленность нашей натуры. Это смесь, которая порой сдавливает наши внутренности по ночам, без всякого физического воздействия, но заставляет ощущать это давление так ясно. Боли нет, но тебе хочется закрыть ладонью рот, хоть ты и знаешь, что крик все равно не вырвется, потому что сам не уверен, что хочешь кричать. Губы беззвучно шепчут «спасите…», но так, чтобы никто никогда не услышал. Потому что ты не хочешь быть спасенным.
– Поэтично, – девушка тряхнула головой, убирая с лица спадающие волосы. – Хоть и несколько сумбурно. Я могу не понимать до конца, о чем ты говоришь, но похоже это причиняет тебе боль и так же доставляет удовольствие. В этом есть что-то извращенное.
– Боль и наслаждение неразрывно связаны в человеческой натуре. Даже за сами ощущения удовольствия и боли отвечает один участок мозга. Мы так устроены. Из-за связи противоположностей возникает это чувство терзаний и сомнений. Мы постоянно вынуждены делать выбор, какой своей части отдать предпочтение, хотя правильного ответа попросту не существует. Хах, непримиримость с самим собой. Это представляется мне ироничным.
– Значит, ты тоже не можешь сделать выбор?
– Не могу, – согласился человек за столом. – Иногда мне кажется, что я его уже сделал, но пройдет день, месяц, год или лишь несколько мгновений и все меняется. Я не уверен в том, что было вчера и в том, что случится завтра. Кто-то думает, что человек меняется в течение своей жизни и в какой-то мере это действительно так. Однако мне кажется, что все возможные грани личности заложены в нас изначально. Жизнь определяет только в какой момент следует раскрыть ту или иную грань. У Бодлера есть такие строки: «Пощечина я и щека, И рана, и удар булатом Рука, раздробленная катом, И я же – катова рука!» Потому что каждый из нас несет в себе и палача и жертву. И получает удовольствие от самоистязания.
Девушка приблизилась к самому лицу собеседника и несколько секунд смотрела в его глаза.
– Ты самый одинокий человек из всех, что я встречала. Рядом с тобой мне становится страшно. Это пугает и притягивает одновременно. Хотела бы я знать, что сделало тебя таким.
– Это не тот вопрос, на который я могу дать ответ, – покачал головой человек за столом. – Мое место здесь, за этим столом. В этом моя суть и моя судьба, независимо от моих желаний. Меняются собеседники, вместе с ними меняются и грани личности, но неизменен стол и человек за ним.
– Я хочу увидеть, – попросила девушка. – Прежде чем я уйду, покажи мне настоящего себя. Пожалуйста.
Человек устало выдохнул. Он задумчиво посмотрел на свои руки. Пальцы неравномерно подрагивали. Это страх. Нельзя отказывать тому, кто просит. Каждый раз он обещает себе, что это происходит в последний раз, в последний раз он показывает свою боль. Человек до хруста сжал и разжал кулаки. Дрожь прекратилась. Он медленно поднял взгляд. Настоящий взгляд. С глухим стуком стул за спиной девушки упал. Человек остался один.
Страх бывает осознанным и иррациональным. Я боюсь точно так же, как и другие, но мой страх осознан. Я знаю, чего я боюсь. Однако обычной смелости бывает недостаточно, чтобы принять то, чего не понимаешь. И все же в глубине души, я опять надеялся…
Люди не садятся за мой стол просто так. Я не даю им ответов, но и не отпускаю с пустыми руками. Мне есть чем поделиться с людьми и что от них взять. Каждая беседа пробуждает утерянную память. Постепенно я вспоминаю, зачем я здесь. Но как долго мне еще ждать?
– То есть с тобой можно поговорить? – спросил развязного вида парень. – Прям серьезно?
– Ну, можно и несерьезно, – пожал плечами человек за столом. – В шутку так сказать. Присаживайся.
– Надо сказать, ты довольно странный тип. На старого пердуна вроде еще не тянешь, но каким-то схожим душком отдает от тебя. Давай-ка сразу определимся, если ты здесь, чтобы расчесывать за долгую жизнь, то я сразу пойду.
– Не похоже, что тебя удивишь историями прошлого, так что я не стану.
– Прошлое это инструмент дряхлых кусков дерьма, которые пытаются так навязывать нам свои убеждения. А все лишь потому, что они боятся перемен и из-за своего страха готовы смешивать каждое новое поколение с грязью.
– Довольно категоричное суждение. Когда-нибудь ты ведь тоже состаришься.
– Только телом. Да и то, если доживу до этого момента, что не так уж вероятно. Как там пелось? Война – дело молодых, лекарство против морщин. И черт с ним. Даже если нас всех нахрен сотрет с этой планеты, я не слишком то расстроюсь.
Человек за столом отрицательно покачал головой.
– Несмотря на все твои громкие слова, ты не похож на борца с общественностью. Чего стоит протест на словах? Ты живешь и вращаешься в этом социуме, подстраиваясь под него. Это показное возмущение. Я видел людей, которые шли против всей системы, заранее зная, что проиграют. Ни на что не надеясь, но и отказываясь принять мир таким, какой он есть. Система давила и уничтожала их. Ты не такой. По своей сути ты не бунтарь.
– Что ты можешь знать обо мне? – в глазах парня сверкнули искры злости. – Похоже, ты один из тех уродов, что сидят и учат других жизни, хотя ни черта в ней не понимают. Я думал, что не встречу в таком месте очередного жополиза, но это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Знаешь, что я тебе скажу? Пошел ты.
– Подожди, – что-то в голосе человека за столом, заставило юношу остаться на месте. – Я хочу сказать тебе только одну вещь. Не все люди рождены быть сильными. В этом нет твоей вины. Я действительно понимаю тебя. Тебе ведь просто не нравится этот мир?
Губы парня дрогнули и сжались в тонкую линию.
– Раньше я ненавидел его. Я помню это. Мне не нравится, как он сделан, как он устроен, сколь мерзкое и отвратительное общество построили люди. Я был в бешенстве. Я не знал, как выплеснуть свою злость. Я смотрел на самых безумных и отбитых парней и понимал их, даже разделял их убеждения. Ведь это именно убеждения, а не безумие. Но я слишком слаб, слишком труслив, слишком благоразумен. Я не могу бороться и не могу отдать себя на растерзание, поэтому я приспосабливаюсь. И это жжет мои внутренности, словно выпитая кислота. Я не хочу жить в таком месте, но мне слишком страшно умирать. Я не знаю, что мне делать. Почему я вообще рассказываю тебе об этом?
– Потому что больше некому рассказать. Никто не поймет. Ты сам не до конца понимаешь. Отрицая мораль, ты нуждаешься в ней. Отрицая опыт, ты ищешь его. Ты говоришь, что не желаешь жить, но боишься умереть. Однако дело не в том, что ты боишься смерти. На самом деле тебе страшно сделать выбор. На этом парадоксы не заканчиваются. Не в состоянии сам сделать выбор, ты ненавидишь, когда тебя лишают возможности выбора. В этом твоя проблема. Большинство людей принимают чужой выбор, сделанный за них, как избавление. Ты не способен принять ничего.
– Что мне делать? – тихо спросил парень.
– Человек, как и всякое животное либо бежит, либо приспосабливается. Но люди обладают еще кое-чем. Мы можем выбирать сложный путь. Путь перемен. Измени мир сам или примкни к тем, кто изменит его за тебя. Вот только, скорее всего ты просто исчезнешь без следа, перемолотый исполинскими шестеренками общества. В любом случае, отсутствие выбора тоже выбор. Теперь можешь идти.
Когда юноша ушел, человек за столом раздраженно потер переносицу.
Ты был прав насчет меня, парень. С самого начала. Я могу лишь говорить о переменах, но не способен сам ничего изменить. Я совершаю грех, который и осуждаю. Даю бессмысленную и наивную надежду, которая никогда не воплотится. Это не благое намерение, а моя личная слабость. Я тоже все еще человек.