Buch lesen: «Паспорт: культурная история от древности до наших дней», Seite 3

Schriftart:

Глиняная скрижаль, которую нес наш неуязвимый Акия, не могла защитить от хищных зверей или даже от бродячих разбойников, угрожавших неподконтрольным регионам. Тем не менее послание, в ней содержащееся, можно считать ранним примером того, как суверенные власти стремятся усмирить насилие и утвердить порядок в отношениях с другими государями или суверенными государствами. Такой документ мог избавить царского посланника от нападений, грабежей и поборов как со стороны разбойников, так и со стороны чиновников других царств по пути следования. Конечно, он должен был быть под рукой на случай вызова стражников, солдат или эмиссаров местного правителя. Кроме того, такая табличка могла уберечь посланника от посягательств или других злоупотреблений со стороны представителей монарха по прибытии.

Разумеется, можно только догадываться, какие эмоции и чувство собственной важности испытывал Акия благодаря глиняной табличке, символизирующей защиту и покровительство его суверена, царя Тушратты. Однако если искать в далеком прошлом отголоски настоящего, то можно в целом представить, какое значение для него имела эта табличка: письмо гарантировало его физическую безопасность надежнее любого оружия или доспехов и целого каравана других гонцов, купцов и мулов.

Ведь почти магическим образом, благодаря письменам на поверхности, эта маленькая скрижаль олицетворяла и воплощала власть царя, защищая гонца в утомительном путешествии в чужие земли. Носил ли Акия ее в прочной сумке, прижимая к себе, вместе с самыми важными для выживания вещами? Почувствовав опасность, потянулся ли он к этой сумке, нервно проводя пальцами по клинописи, ища успокоения? Испытывал ли он панику, когда, отправляясь в путь одним знойным утром, рылся в вещах, чтобы убедиться, что драгоценный предмет лежит на месте? Какие чувства были связаны с этим маленьким кусочком глины? Опять же, мы можем только предполагать (возможно, проецируя современные тревоги по поводу паспорта на древнего посланника), но вряд ли стоит сомневаться, что, помимо дипломатической цели, глиняная табличка выполняла роль своеобразного амулета – предмета, который якобы защищал человека от неприятностей или опасностей, – или несла какое-то мощное заклинание. Мы знаем, что амулеты из металла, камня, стекла и глины играли важную роль в древних ближневосточных религиозных верованиях, касающихся безопасности как живых, так и мумифицированных мертвых, но лишь немногие из этих амулетов могли обладать дополнительной риторической и политической силой, как артефакт EA30.

Согласно общепринятой практике, послание, которое содержит древний паспорт, сформулировано как приказ представителям другой суверенной державы беспрепятственно пропустить посланника через свои земли: «Послание ко всем царям Ханаана, подданным моего брата {царя Египта}. Так {говорит} царь {Митанни}: Я отправляю так моего посланника Акию…» Таким образом, клинопись этого древнего проездного документа функционирует как то, что британский философ языка Дж. Л. Остин называет «перформативом», то есть сообщением, которое равно действию, а не только высказыванию. Когда царь произносит: «Никто не должен его задерживать! Доставьте его в Египет», он совершает действие – отдает приказ или распоряжение. Сейчас, спустя три с лишним тысячелетия, в современном американском паспорте имеется аналогичная формулировка, хотя и в форме более мягкой просьбы: «Государственный секретарь Соединенных Штатов Америки настоящим просит всех, кого это может касаться, разрешить гражданину/гражданке Соединенных Штатов, указанному в настоящем документе, проехать без задержек и препятствий, а в случае необходимости оказать всю законную помощь и защиту». По мнению Остина, такое послание нельзя оценивать как истинное или ложное, а, скорее, как «счастливое» (успешное) или «несчастливое» (неуспешное) – в зависимости от того, подыграют ли другие этому вербальному утверждению суверенной власти или нет. В этом смысле, как предполагают другие теоретики, повторение счастливых перформативов может даже рассматриваться как обладающее силой проявление такой власти24.

Более того, послание на клинописной табличке (как ранняя технология посредничества) распространяет власть царя за пределы его голоса, его телесного присутствия, его суверенных владений и, возможно, даже за пределы его жизни, пока она сохраняется в материальной форме. Таким образом, по прибытии Акия либо был бы встречен гостеприимно, с обильным угощением, удобным ночлегом и, возможно, подарком – и для себя, и для царя Тушратты, – либо подвергся бы грабежу, тюремному заключению и даже убийству, если бы повеление в его паспорте было неудачным – несчастливым – для пункта назначения.

Подобные вопросы суверенной власти часто обсуждались между различными правителями в письмах Амарнского архива. Однако считалось, что система правил, регулирующих отношения между царями на древнем Ближнем Востоке, находится под юрисдикцией богов, которые в таких вопросах выступали высшими судьями. Именно из-за этой божественной юрисдикции ученые спорят о том, следует ли рассматривать правила, содержащиеся в документах наподобие EA30, с позиции теологии или же, скорее, как самые ранние образцы международного права, поскольку на древнем Ближнем Востоке не было внятного разграничения между этими двумя областями25. Все стороны, как подчеркивает правовед Раймонд Уэстбрук, поклонялись богам и верили в их участие во всех земных делах. Это означало, что учредительная власть религии не просто устанавливала главенство царя в каждой области и упорядочивала политическую карту всего региона: она также осуществляла общий переход от естественного состояния к правовому во всех этих обществах. Однако во время правления Эхнатона в Египте зародились ранние формы международных отношений, а также произошел ряд радикальных, хотя и быстротечных, социальных и культурных преобразований: обновление художественных и архитектурных стилей, перенос столицы на новое место в Амарну и, впервые в истории, установление монотеистической религии, посвященной богу солнца Атону. Наследие этих преобразований стало предметом многочисленных спекуляций. В своей последней книге «Этот человек Моисей и монотеистическая религия» (1939) Зигмунд Фрейд, основываясь отчасти на свидетельствах, полученных из писем Амарны, предположил, что именно Атон был тем самым единым богом библейского пророка и, таким образом, может считаться основой как иудейской, так и христианской теологии.

Не стоит забывать, что письмо о безопасном перемещении, упоминаемое в Книге Неемии спустя почти тысячелетие после правления Эхнатона, выполняет ту же функцию, что и таблички из Амарны. Ветхозаветный документ, называемый «халми» («документ, скрепленный печатью» на эламском языке) или «миятукка» (на древнеперсидском), был разрешением на путешествие (и своего рода древним талоном на еду), необходимым для проезда по царским дорогам персидской империи Ахеменидов уже в шестом веке до нашей эры.

Эти требования были важной административной функцией того, что французский иранолог Пьер Бриан назвал «монолитным государством, столь же обширным, как будущая Римская империя», простиравшимся от Верхнего Египта до Центральной Азии, от Дуная до Инда26. Халми неоднократно упоминаются в так называемом административном архиве Персеполя (собрании глиняных табличек, обнаруженных в церемониальной столице Ахеменидской империи), а конкретный арамейский папирус из Древнего Египта (письмо Арсама, ахеменидского сатрапа V века до н. э., своему управляющему Нехтихору) позволил историкам с большой точностью разобраться, как они использовались. Обычно в документах указывалось количество путешественников в караване, путь, по которому они должны были следовать, и предписывался путевой рацион. В V и VI веках до н. э. царские дороги были разделены на этапы: через каждую провинцию по пути следования располагались склады и почтовые пункты; в конце каждого этапа предводитель каравана должен был предъявить халми, который давал путникам право на точное количество провизии, указанное в документе. Например, Арсам в своем письме заявляет: «Вот! Некто по имени Нехтихор, {мой} офицер, отправляется в Египет. Выдайте ему в {качестве} провизии из моего имения в ваших провинциях… каждый день по две меры белой муки… три меры муки грубого помола, две меры вина или пива, одну овцу и сено по числу его лошадей»27. Разумеется, помимо указаний по провианту, халми также позволял Нехтихору и его спутникам отправиться в дальнейший путь.

Книга Неемии рассказывает нам о чем-то большем, чем отчет о практических задачах. Живя в изгнании в качестве высокопоставленного чиновника при дворе царя Артаксеркса, шестого монарха Ахеменидской империи, Неемия с большой тревогой узнает, что стены Иерусалима разрушены и еврейское население города оказалось под большой угрозой. После нескольких дней поста и молитвы встревоженный израильтянин предстает перед Артаксерксом, который интересуется причиной его беспокойства и спрашивает, что можно сделать для его облегчения. Неемия сразу же подает прошение о выдаче проездных документов, сопровождая его просьбой предоставить материалы, которые понадобятся ему для восстановления Иерусалима после возвращения:

И сказал я царю: если царю благоугодно, то пусть мне дадут письма к правителям области за рекой, чтоб они давали мне пропуск, доколе я не дойду до Иудеи, и письмо к Асафу, хранителю царских лесов, чтобы он дал мне дерев для ворот крепости, которая при доме Божием, и для городской стены, и для дома, в котором бы мне жить.

Самое необычное в этой просьбе, пожалуй, то, что ей предшествует длинная молитва к Богу о том, чтобы Он, получив от Неемии искреннее покаяние в грехах, даровал изгнаннику милость в присутствии Артаксеркса. Примечательно, что израильтянин обращается к Богу не за безопасным проходом «к правителям области за рекой» (то есть к западу от Евфрата), а за помощью в получении письма о разрешении на путешествие, выражающего мирскую власть ахеменидского государя. Такова, по-видимому, была риторическая и политическая сила халми от Артаксеркса в провинции Авар-нахра («за рекой»), где находился охваченный войной район Иудеи.

Книга Неемии также свидетельствует об эмоциональной энергии, которая окружала письмо о беспрепятственном проезде. Библейский текст имеет чрезвычайно сложную, а порой и гипотетическую историю: его главы распространялись как самостоятельные произведения, были объединены с другими историями в книгу Ездры и Неемии около 400 года до н. э., дополнительно редактировались в эллинистическую эпоху, периодически выделялись в отдельную книгу в латинских переводах после IX века, в конце концов вошли в стандарт Парижской Полиглотты8 в XIII веке, а затем и Еврейской Библии; поздние же главы, в которых повествование идет от первого лица, основаны на мемуарах исторической личности по имени Неемия. Разумеется, рассказывая собственную историю, автор передает эти эпизоды с восторженной непосредственностью. Как он рассказывает, «я сильно испугался», когда подошел к Артаксерксу со своей просьбой; потом израильтянин воскликнул «да живет царь вовеки» и еще раз «помолился Богу небесному», прежде чем обратиться к ахеменидскому государю. Когда его прошение о паспорте было удовлетворено, измученный Неемия с явным облегчением воспринял это как знак того, что «благодеющая рука Бога моего находится надо мною».

* * *

Как бы ни был важен для ученых и публицистов этот ранний документ о путешествиях и как бы ни были убедительны для читателей Библии эмоциональные откровения об отчаянном изгнании, Книга Неемии, возможно, в большей степени дополняет историю паспорта своими описаниями древних представлений о гражданстве. В начале книги указано, что большинство израильтян являются подданными Ахеменидской империи, рассеянными по далеким от дома землям; при этом они лелеют общую идентичность и принадлежность к Иудее. Именно эта принадлежность и побуждает Неемию вернуться в город своих предков в надежде отстроить его стены и вернуть общине былую целостность. По ходу своей работы он в последующих главах сталкивается с грозными противниками и становится свидетелем того, как среди жителей Иерусалима возникают новые разногласия. Но вскоре после того, как он вступил в должность правителя провинции, отважный Неемия проводит ряд социальных и религиозных реформ для объединения общины и защиты ее от внешних и внутренних врагов. Он планирует перепись жителей Иерусалима и создает генеалогический реестр, в который заносит имена семей, вернувшихся в город из вавилонского плена. Движимый чувством справедливости, Неемия также помогает своему соратнику-реформатору Ездре укрепить общество, распространяя учения Торы, благодаря чему между израильтянами создается соглашение: книга закона становится законом земли. В этих главах два человека работают над созданием формы гражданства, основанной как на торжестве общих уз, так и на признании общинных законов, но эта концепция, как отмечают многие, также зависит от исключения посторонних за пределы городских стен.

Вплоть до наших дней многие комментаторы использовали этот злополучный шовинизм для провозглашения своих собственных идей гражданства. Когда 20 января 2017 года, за несколько часов до инаугурации Дональда Трампа, южный баптистский пастор-агитатор Роберт Джеффресс выступил с проповедью в Епископальной церкви Святого Иоанна в Вашингтоне (национальная историческая достопримечательность, которая позже стала местом довольно печально известной фотосессии президента с Библией), он обратился к Книге Неемии за подтверждением, что «Бог не против строительства стен!» Обращаясь непосредственно к Трампу, который сидел на передней скамье, Джеффресс с энтузиазмом сослался на библейский сюжет: «Когда я думаю о вас, избранный президент Трамп, то вспоминаю другого великого лидера, которого Бог избрал тысячи лет назад в Израиле»28. Пастор со своей знаменитой мальчишеской улыбкой бодро заявил, что первым шагом к восстановлению общины вИерусалиме было восстановление Неемией «великой стены» вокруг города, и, по словам Джеффресса, он преуспел в этом потому, что отказался склониться перед своими критиками или позволить неодобрению сограждан остановить его.

Разумеется, идея гражданства часто демонстрировала эту логику исключения, поскольку сама концепция опирается на противопоставление групп «внутри» и «снаружи», граждан и иностранцев, не пользующихся одинаковыми правами и привилегиями. Если истории гражданства как явления обычно начинаются в Средиземноморье и идут от Древней Греции, то во многом потому, что именно там возникла идея полиса (или «города-государства»), призванного определить связь между привилегированными мужчинами и их родным городом – исключая женщин, рабов, иностранцев и другие низшие слои населения, признанных непригодными для участия в политической жизни. В последние годы Джорджо Агамбен, ориентируясь на нашу современную политическую ситуацию, также обратил внимание на древнегреческое различие между «хорошей жизнью», связанной с участием в политической жизни (bios), и «голой жизнью», связанной с простым телесным или биологическим существованием (zoē), которую предполагалось исключить из полиса в любом строгом смысле. Действительно, для Агамбена исключение «голой жизни» имеет решающее значение в становлении полиса как надлежащего политического пространства, и все же, несмотря на это исключение, город-государство продолжал осуществлять власть над zoē именно благодаря сохраняющемуся потенциалу превращения ее в bios. Те, кто попадал в объятия полисного гражданства, пользовались определенными правами, такими как владение землей и возможность занимать политические должности, но они также несли гражданские обязанности, включая участие в собраниях и защиту города в военное время.

По этим причинам гражданство в Древней Греции было строго регламентировано. Полис мог только при очень узком перечне условий предоставить статус гражданина постороннему человеку, который имел возможность принести пользу общине своими умениями или финансовыми активами. Даже в большей степени, чем соседние города-государства, Афины придерживались жестких ограничений в вопросах предоставления гражданства, и в середине пятого века до нашей эры (почти одновременно с событиями, описанными в Книге Неемии) полис принял меры, ограничивающие статус гражданина свободнорожденными людьми, чьи отцы и матери были афинянами. Все остальные жители города-государства считались «незаконнорожденными».

Несколько поколений спустя Платон, изложив свое видение идеального полиса в «Республике» (ок. 375 г. до н. э.), поддержал идею, что гражданство должно наследоваться. Тем не менее он также предлагал инклюзивную классовую структуру, в которой было бы место для купцов, торговцев, моряков, солдат и правящей элиты философов-царей, где справедливость торжествовала бы именно благодаря тому, что каждая группа занимается своими делами, не мешая другим. Но, как это ни печально и странно, его аргументация завершается исключением большинства поэтов и художников (любого происхождения) из его идеального полиса, потому что их творчество, торгующее иллюзиями, грозит возбудить страсти, которые могут выйти из-под контроля как обычных граждан, так и правителей. Здесь также следует отметить, что философ с его тоталитарными наклонностями запретил бы любому гражданину своей идеальной республики выезжать за пределы полиса по частным делам, а всем, кто моложе сорока, вообще покидать город, даже для ведения государственных дел в качестве глашатаев или послов. Вот вам и образовательные преимущества поездки за границу.

На самом деле, большинство греческих граждан могли свободно путешествовать по Средиземноморью, не имея даже письма о беспрепятственном перемещении или другого подобного документа, облегчающего им путь. Однако были и исключения. При раскопках афинской Агоры в 1971 году было обнаружено несколько терракотовых жетонов, которые американский классик Джон Кролл определил как «симболы» – «верительные грамоты» или «паспорта» для официальных курьеров и частных лиц, отправляемых из Афин в военные штабы по всему региону в IV веке до нашей эры. Двадцать пять жетонов, найденных на Агоре (открытое пространство в центре древних Афин, использовавшееся для рынков, религиозных действ, военных учений и других общественных собраний), изготовленные из аттической глины со штамповкой, обычно содержат демотику военачальника, размещенного на периферии афинской территории. Демотика, своего рода древнее свидетельство о месте жительства, указывает на афинское гражданство полководца, в то время как в ряде случаев его воинское звание – например, «Никотелес, полководец Самоса» – предполагает, что он обладал властью далеко за пределами города-государства29. Поскольку глиняные жетоны, очевидно, производились и распространялись в значительных количествах, Кролл делает вывод, что они должны были выполнять важную функцию в управлении афинскими военными делами в тот период.

Одним из наиболее интригующих аспектов исследования жетонов Агоры является то, что их паспортная функция связывается с термином σύμβολον (symbolon). Аналогичное употребление этого слова можно найти в комедии Аристофана «Птицы» (414 г. до н. э.), когда бывший афинянин средних лет получает нагоняй от богини Радуги за вторжение в недавно основанный город птиц, Тучекукуевск9: «Где пропуск твой?»; и в книге Энея Тактика «Как выжить в осаде» (IV век до н. э.), где описаны наиболее эффективные методы защиты жителей окруженного города: «Не позволяйте ни одному гражданину или иммигранту покидать море без {симбола}». Конечно, в Афинах IV века предметы, называемые симболами, использовались для различных административных целей в ряде полисных учреждений. Греческое слово symbolon, сочетающее σύν или syn («вместе») и βάλλω или bállō («бросаю, кладу»), первоначально происходило от распространенной коммерческой практики: договор подтверждался путем разламывания какого-либо прочного предмета надвое, чтобы каждая сторона могла оставить себе часть целого. Если впоследствии возникала необходимость, любая из сторон могла подтвердить свою личность, положив свою половину предмета вместе с другой: таким образом, symbolon первоначально означал что-то вроде «жетон, используемый для определения подлинности путем сравнения», а затем приняло более общее значение «жетон», «верительная грамота» или «пароль», в конечном счете включающее также «билет», «разрешение» или «лицензию». Конечно, это слово также определяет символ в привычном смысле – нечто, обозначающее что-то другое.

Именно в этом контексте в Афинах четвертого века до нашей эры Аристотель разработал свою влиятельную теорию письма, которая рассматривает симбол не как «препрезентацию» или «имитацию» чего-то, а именно как «знак или ярлык, непосредственно соответствующий другому такому же предмету, с которым он соотносится». Как подчеркивает британский лингвист Рой Харрис, «таким образом, он представляет собой одну половину комплементарной пары, причем „символическая“ связь между ними устанавливается по договоренности и подтверждается некоторой физической связью между ними»30. Ключевой составляющей идеи симбола, независимо от того, имеем ли мы в виду «символ» или «паспорт», является то, что, несмотря на то, что он принимает форму материального объекта, осязаемой вещи, его функция полностью зависит от общего согласия участвующих сторон. Его использование определяется обстоятельствами. Чтобы симбол служил своей цели, в полисе или на отдаленных его территориях должна существовать общность интерпретации, одинаковое для всех понимание его значения. Только так симбол может успешно («счастливо») выполнять свою работу; только так, как мы еще не раз увидим в последующих главах, паспорт обретает целый ряд масштабных символических значений.

Выдавая желаемое за действительное, некоторые древние греки еще тогда пытались расширить территориальный охват и символическую ценность своих «паспортов» настолько, насколько это только можно себе представить: члены дионисийских и орфических религиозных культов использовали их для облегчения своего перехода из области живых в область блаженных мертвых, Элизиум. Соответствуя своему амбициозному предназначению, это были не обычные глиняные жетоны, а тонкие скрижали или «листья» из золота, на которых было написано имя усопшего и инструкции по прохождению опасностей загробного мира. Часто надписи, по-видимому, были призваны уверить умерших, что принадлежность к культу гарантирует им приятное путешествие. Около сорока табличек (иногда называемых в общем виде Totenpässe, что в переводе с немецкого означает «паспорта мертвых»), датируемых III и IV веками до нашей эры, были найдены в греко-язычном Средиземноморье в могилах рядом с умершими или в оберегах-капсулах на их шеях. Таким образом, подобно амулетам их египетских предшественников, эти золотые таблички обещали защитить переселяющиеся души греческих посвященных после гибели их тел. Их распространенность говорит о том, что эти обещания на табличках давали людям утешение даже при отсутствии гарантий обратного пути.

* * *

Древний Рим в целом был более либерален в предоставлении гражданства, чем Древняя Греция, поскольку римское право позволяло принимать в гражданство тех, кто не был рожден римским гражданином, расширяя таким образом рамки полиса за счет женщин, освобожденных рабов и даже жителей римских государств-сателлитов, расположенных далеко за пределами города. Тот факт, что практически любой человек мог стать римским гражданином, означал, что различные сообщества людей могли идентифицировать себя с Римом, даже если они не были коренными жителями города или не происходили от коренных жителей. Но, аналогично грекам, древние римляне рассматривали гражданство как совокупность привилегий и обязанностей, включавших право голосовать, выдвигать свою кандидатуру на государственные должности, вступать в брак, владеть имуществом и обращаться в суд, а также воинскую и налоговую повинность. Однако это не означает, что все граждане пользовались одинаковой защитой. Хотя римское право предоставляло гражданам целый ряд потенциальных прав, только cives Romani (римляне по происхождению) считались полноправными римскими гражданами, на которых распространялось все римское право, и только так называемые optimo iure («лучшие права») из этой группы имели право голосовать и выдвигать свою кандидатуру на государственные должности. При определенных исключительных обстоятельствах гражданство также могло быть отменено – временно или навсегда. Например, римское право могло приговаривать преступников к статусу homo sacer (что означает одновременно «священный человек» и «про́клятый человек»), как своего рода освященного преступника: того, кого нельзя принести в жертву в соответствии с божественным законом, но кого можно уничтожить так, чтобы это не считалось убийством по законам города. Homo sacer, которого Агамбен отождествляет с zoē или «голой жизнью», не мог жить в городе вместе с его законными гражданами; вместо этого его ссылали на самые дальние окраины римского общества, где он существовал в странной (и для философа весьма значимой) зоне неразличимости закона и насилия, нормы и исключения, включенности и изолированности.

Самый печально известный случай изгнания по архаичному римскому праву связан с великим государственным деятелем, ритором и адвокатом (а также, возможно, величайшим из пишущих на латыни авторов, которых когда-либо знал мир) Марком Туллием Цицероном. Коварный поэт и благонадежный царственный философ в одном лице, Цицерон был также влиятельным политическим мыслителем, глубоко обязанным Платону появлением таких трактатов как «О государстве» (De republica) и «Об обязанностях» (De officiis). Оба текста рассматривают вопрос гражданства в связи с конституционной теорией и «законами справедливости» и стали основой для различных традиций республиканизма и космополитизма (еще одно слово, происходящее от древнегреческого сочетания kosmos, «мир» или «вселенная», и politês, «житель города» или «гражданин»). Как политический деятель Цицерон сыграл ключевую роль в предотвращении заговора с целью свержения Римской республики в 63 году до н. э., когда вывел на чистую воду пятерых аристократов, ответственных за так называемый «заговор Катилины», и добился их быстрой казни за совершенные преступления. За свои деяния Цицерон поначалу был провозглашен Pater Patriae («отцом отечества»), хотя начинал свою карьеру как так называемый novus homo («новый человек»), первый представитель своей семьи, служивший в римском сенате. Однако через несколько лет его политический соперник Клодий внес в сенат законопроект, запрещающий казнить римских граждан без надлежащего судебного разбирательства, задним числом осудив действия Цицерона и быстро отправив его в изгнание. В тот же день, когда государственный деятель покинул Апеннинский полуостров, Клодий выдвинул еще один законопроект – что-то вроде статьи о гражданском взыскании, совмещенной с запретительным приказом, – который предписывал конфисковать все имущество Цицерона и запрещал ему находиться в пределах шестисот километров от Рима.

Через полтора года политический ветер вновь изменил направление, что позволило Цицерону вернуться на родину и восстановить свои владения. Но по возвращении он попал в водоворот, вызванный бурным соперничеством между самыми могущественными полководцами Рима, что в итоге заставило его покинуть город еще раз в 49 году до н. э. – он бежал, опережая наступающие армии Цезаря, чтобы присоединиться к войскам Помпея в Греции.

Этот отъезд недавно вдохновил пару классицистов, Т. Кори Бреннана (также известного своей работой в качестве гитариста в Lemonheads и других группах) и И-тьена Хсинга, на своего рода эксперимент по альтернативной истории, который переносит наше повествование из средиземноморского мира в далекий древний Китай: «Что, если бы, – спрашивают они, – вместо возвращения в Рим {Цицерон} выбрал другой путь, а именно дорогу на восток, в империю Хань, где мог бы убедить влиятельные группы выступить против Цезаря?» Бреннан и Хсинг утверждают, что эта идея не совсем неправдоподобна: если бы изгнанник действительно был так настроен, «ему не составило бы труда найти проводника в Киликии», где он когда-то служил губернатором, или даже ближе к Риму, в Малой Азии. На самом деле, к тому времени, когда Цицерон покинул Рим в 49 году до н. э., движение по Шелковому пути осуществлялось туда и обратно уже почти столетие, породив раннюю форму глобализации, основанную не только на торговле текстилем, но и на обмене идеями о торговле и управлении. Интересно поразмышлять о том, как Цицерон, этот ранний сторонник космополитизма, признававший обязательства не только перед своими согражданами-римлянами, но и перед всем человечеством, мог бы вести себя в таком путешествии. Какие обмены, соглашения или союзы он мог бы осуществить по пути?

Интригует и то, какую роль сыграли бы его дорожные документы. Бреннан и Хсинг представляют себе римского государственного деятеля, пересекающего границу империи Хань и путешествующего по бесчисленным деревням, городам, степям и пустыням вдоль Шелкового пути в течение долгих месяцев, а то и лет, на пути к столице в Чанъане (современный Сиань).

Затем он должен был пройти пограничный контрольный пункт, вероятно у Нефритовых ворот (Юймэнь 玉門) близ Дуньхуана 敦煌, военной крепости с тянущимися на значительные расстояния основательными глинобитными стенами с маяками. Там он должен был получить проездные документы, необходимые для продолжения путешествия в Чанъань… Пропуск (чжуань) представлял собой деревянную табличку с указанием его имени, места происхождения, титула, а также цвета кожи, роста и других физических характеристик. Его путевые документы должны были включать в себя имена членов его группы, список имущества, а также оружия, транспортных средств и лошадей, которых он взял с собой. В зависимости от способности Цицерона убеждать через переводчиков, документ мог также предоставить свободный проход через последующие контрольные пункты или бесплатный пансион и ночлег31.

Для ученых этот сценарий является частью более крупного воображаемого повествования, которое вовлекает Цицерона в китайский заговор против Цезаря, но мы можем задержать внимание на потенциальных возможностях его вымышленных проездных документов. В позднереспубликанском Риме гонец или другой путешественник низкого ранга, скорее всего, имел при себе печать или знак своего покровителя, чтобы обеспечить себе безопасный проезд, хотя Цицерон почти наверняка путешествовал без такого артефакта. Несомненно, эта привилегия сократилась после изгнания некогда могущественного сенатора из полиса. Отправляясь на восток, в административные регионы империи Хань, он должен был столкнуться со сложной бюрократией, управляемой такими документами, как чжуань, которые играли решающую роль в запутанной системе управления движением на Шелковом пути.

24.См. Джудит Батлер (Judith Butler), «Performativity’s Social Magic», in Bourdieu: A Critical Reader, ed. Richard Shusterman (Oxford: Blackwell, 1999), 113–28.
25.Raymond Westbrook, «International Law in the Amarna Age», in Amarna Diplomacy: The Beginning of International Relations, ed. Raymond Cohen and Raymond Westbrook (Baltimore: John Hopkins University Press, 2000), 30–31.
26.Pierre Briant, From Cyrus to Alexander: A History of the Persian Empire, trans. Peter T. Daniels (Winona Lake, IN: Eisenbrauns, 2002), 1197.
27.Цитируется по: Briant, From Cyrus to Alexander, 364–65.
8.Парижская Полиглотта – девятитомное издание Библии на семи языках, вышедшее во Франции по инициативе Ги Мишеля Леже, адвоката парижского парламента.
28.«Read the Sermon Donald Trump Heard before Becoming President», Time, January 7, 2017, https://time.com/4641208/donald-trump-robertjeffress-st-john-episcopal-inauguration/.
29.John H. Kroll and Fordyce W. Mitchel, «Clay Tokens Stamped with the Names of Athenian Military Commanders», Hesperia: The Journal of the American School of Classical Studies at Athens 49, no. 1 (1980): 86–96.
9.Цитируется в пер. С. Апта.
30.Roy Harris, «Speech and Writing», in The Cambridge Handbook of Literacy, ed. David R. Olson and Nancy Torrance (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 50.
31.T. Corey Brennan and Hsing I-tien, «The Eternal City and the City of Eternal Peace», in China’s Early Empires: A Re-appraisal, ed. Michael Nylan and Michael Loewe (Cambridge: Cambridge University Press, 2010), 202.

Der kostenlose Auszug ist beendet.

Altersbeschränkung:
16+
Veröffentlichungsdatum auf Litres:
18 Dezember 2024
Übersetzungsdatum:
2024
Schreibdatum:
2022
Umfang:
302 S. 21 Illustrationen
ISBN:
978-5-907784-37-6
Download-Format:
Text
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 1 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,7 basierend auf 21 Bewertungen
Text Vorbestellung
Durchschnittsbewertung 0 basierend auf 0 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 0 basierend auf 0 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 0 basierend auf 0 Bewertungen