– Может, хватит уже? – раздраженно спросила она. Икар вздрогнул и мгновенно отпрянул.
– Простите, я просто потерялся.
– Ты целовался раньше? – спросил я.
– Вообще-то нет, не довелось. Обычно я в отношениях не заходил дальше держаний за ручку.
– Боже, ты такой милашка, Икар! – лицо Евы озарила широкая улыбка и она рассмеялась. Мы с Икаром облегченно выдохнули.
– Ну, это была странная игра в города, но я совру, если скажу, что мне не понравилось, – сказал я, поднимаясь. Ева встала следом.
– Думаю, нам пора. Сколько сейчас времени?
Мы начали собираться. Ева залезла на переднее сидение машины и сосредоточенно выбирала музыку, пока мы с Икаром укладывали пустые бутылки в багажник.
– Нужно не забыть выбросить их по дороге, когда будем проезжать мимо мусорных баков, – сказал я.
– Да, надо бы, – ответил Икар, а потом добавил,– Мар?
– Чего?
– Тебе понравилось?
– Что?
– Целовать меня. Тебе понравилось?
Я коротко кивнул. Икар робко улыбнулся, легонько прикоснувшись плечом к моему плечу, а потом мы сели в машину.
Дорога домой казалась длиннее, чем дорога на пляж. Ева перелистовала песни, даже не дослушав до конца первого куплета, а мы с Икаром переглядывались через зеркало. В общем и целом, это было довольно неловко и напряженно, за весь путь мы не обронили ни слова, а когда пришло время прощаться, просто сказали друг другу «пока».
Я вошел в дом, чувствуя, как с каждым шагом силы покидают меня. Разулся, не развязав шнурки, по пути стянул с себя футболку и топ, упал на кровать прямо в джинсах и почти успел заснуть, когда телефон завибрировал. Я тяжело вздохнул, открывая сообщение.
«Прости, это Икар. Я стою у твоего дома, ты можешь спуститься, пожалуйста?»
«В чем дело?»– спросил я, не имея ни малейшего желания покидать теплую кровать.
«Мне правда жаль, но это важно. Просто спустись. Мар. Пожалуйста»
Я снова вздохнул. Натянул футболку прямо на ходу, осторожно открыл дверь и сразу же заметил сгорбленный силуэт за забором.
– Икар, – позвал я. Он вздрогнул и тут же подскочил ко мне.
– О, ты правда спустился!
– Ты же сказал, что это важно. Что случилось? Мы же виделись буквально минут двадцать назад.
– Это глупо, на самом деле, прости. Я так выдохся сегодня, что сил вообще нет, но мне нужно было убедиться, что всё нормально, – Икар нервно потер свою шею, отводя взгляд.
– Что нормально? У меня голова сейчас совсем не соображает, ты можешь по-человечески объяснить?
– Ну, с нами. С тобой и мной. Хотел убедиться, что ты меня не презираешь.
– Икар, серьезно? С чего мне тебя презирать?
– Просто всё так странно закончилось, ты как будто обиделся или расстроился. Я знал, что мне не стоило тебя целовать. Прости.
– Хватит извиняться, Икар. Всё нормально, правда. Я просто устал. И ты целуешься просто суперски, честное слово. Я рад, что Ева задала нам это задание, – Икар мгновенно расслабился и руки его перестали дрожать.
– Ты уверен?
– Да.
– Значит, всё хорошо?
– Всё просто прекрасно. Я могу пойти спать?
– Да, конечно, извини!
Я уже хотел уйти, когда Икар вдруг спросил:
– Ты что-нибудь ко мне чувствуешь, Мар? – и впервые я реально потерял дар речи.
– В каком смысле?
– В прямом смысле, Мар.
– Я не знаю? То есть, конечно, ты мне нравишься, Икар. Ты милый, смешной и всё такое, но в «том самом» смысле… Я не знаю, как ответить, мы ведь знакомы всего ничего.
–Но я мог бы? Нравиться тебе?
– Возможно? Могу я просто тебя обнять, чтобы ты не переживал по этому поводу? А потом мы просто пойдем спать и разберемся со всем завтра. Пожалуйста?
Икар кивнул. Он неуверенно подошел ко мне, переминаясь с ноги на ногу, а потом я крепко его обнял, чувствуя, как он носом утыкается мне в плечо, облегченно выдыхая. И этот выдох был таким красноречивым, будто он разом избавляется от всех тревог и сомнений, будто наконец чувствует, как всё становится на свои места. Я ласково погладил его кудряшки и чмокнул в скулу.
– Увидимся завтра, Икар, – сказал я, размыкая объятья.
– Конечно…– рассеянно ответил он и, резко развернувшись, быстрым шагом направился в сторону своей машины.
4.
Мой старый дом похож на заряженную катапульту, готовую вот-вот выстрелить. Я сам, как натянутая струна, чувствую напряжение каждой своей клеточкой и любой знакомый предмет, напоминающий о прошлом, срабатывает как триггер. Взять хоть этот потолок, который я множество раз сверлил взглядом, возвращаясь со школы. Или этот шкаф, где я хранил одежду, которая мне никогда не нравилась и не подходила. Та же старая расческа, когда-то распутывавшая мои длинные густые волосы, от которых не осталось уже и следа. Да даже эта кровать, в которой одеяло было моим единственным якорем в шторме цветастых ярлыков и имен. Все это оттягивает катапультовый механизм, и я не знаю, когда мне окончательной сорвет башку и тяжелое ядро отправится в полет по четкой траектории – в солнечное сплетение. Тогда я начну задыхаться и хруст сломанных костей заглушит тревожные воспоминания. Сотрутся лица людей, смеющихся надо мной, чужие голоса и чужие руки, хватающее меня за шею. Я потеряюсь в оглушающей панике и, кажется, окончательно умру, так и не решив, к лучшему это или к худшему.
Когда мы с Евой говорили о семье, я только загадочно улыбался, будто у меня есть какая-то любопытная и неоднозначная история в прошлом, но это не так. Я прост и типичен до безобразия, а история моей жизни до того, как я уехал из города, это история многих, кому не повезло родиться со стандартным набором идей, желаний и социальных характеристик. Разница между мной и кем угодно еще только в уровне трэша: если я прошел эту игру в легком режиме, ощутив только отголоски физического и морального насилия, то есть случаи более хардкорных режимов, со сломанными ребрами и синяками на теле. Я не вешаю себе на плечи груз мессии, решившего изменить мир и вступиться за всех угнетенных, но если у меня есть голос и рот, почему бы мне не рассказать?
Когда ты рождаешься в этом мире, все от тебя чего-то ждут. Что ты вырастешь и станешь доктором, юристом, ученым, космонавтом, президентом или еще какой важной шишкой. А иногда, если ты рождаешься с вагиной между ног, от тебя ждут еще и удачного строительства семейного гнездышка, внучат, хорошего мужика и дальше по списку. Одно из двух: либо карьера, либо семья, но неизбежно что-то хорошее, чем можно гордиться.
Когда ты рождаешься в этом мире, все от тебя ждут чего-то, но совершенно не того, что получают в итоге. Вот есть я: у меня красивые волосы и длинные ноги, я то принцесса, то зайка, то куколка, на мне красивые платьишки и сандалики. В чужих мечтах я могу стать кем угодно, от балерины до инженерки НАССА, но я взрослею и не попадаю ни под один социальный шаблон. Отрезаю волосы, покупаю джинсы, плохо учусь и не встречаюсь с мальчиками, читаю про феминизм и гендерные идентичности, становлюсь «бунтующем» подростком и без конца разочаровываю родителей. Начинаю курить, бью татушки, крашусь в какой-нибудь нереальный цвет и только молчу, что от собственного имени меня воротит. Смотрюсь в зеркало и мне совершенно плевать на вес, на то, как лежат мои волосы, на мое лицо, рост… Я смотрю на себя и боюсь, что если надену юбку, то потеряюсь.
До какого-то возраста всё просто и понятно: дружишь, слушаешься взрослых, хорошо кушаешь и играешь в игрушки. Но чем дальше, тем враждебнее реальность, окружающая тебя. Доверять людям всё страшнее, особенно, когда начинаешь понимать, что ты – не они. Твое мироощущение и ощущение себя в мире, кардинально отличается от общественно приемлемого. И самое пугающее во всем этом – тебе не с кем поговорить. Ощущение, что никто не в состоянии тебя понять, что в лучшем случаем они посмеются над тобой, а в худшем – вообще убьют. Родителям не нравится, как ты себя ведешь, учителям – как выглядишь, друзьям – о чем говоришь, а в общем и целом, ты никому-никому не нравишься и одиночество становится твоим перманентным состоянием. Ты привыкаешь говорить с самим собой, глушишь скуку книжками и сериалами, часами сидишь в соцсетях, только там находя оправдание своим не правильным мыслям.
Я понял всё, только когда начал разбираться сам. Не хочется вешать ярлыки, но сейчас я знаю, что «гетеро» и «цис» – это не про меня и от этого легче. Значит, я не какой-то больной, не сумасшедший и не особенный, просто совсем не тот, кем меня ожидали увидеть. Этот факт многое поломал в моей жизни, начиная от отношений и заканчивая планами. В родном городе меня не поняли. Я не злюсь, но быть здесь немножечко больно. Приятные воспоминания о беззаботном детстве, мешаются с травмирующими и тревожными кадрами юношества. От этого на душе совсем странно и мутно, не получается объяснить хорошо мне или плохо, счастлив я или несчастен.
Еще грустнее вспоминать пережитое, когда слышишь свои же страхи из чужих уст. Ева говорит те же вещи, что когда-то хотелось сказать и мне, но у меня не было никого, а у нее есть целый я, готовый выслушать без осуждения и дать совет. Кажется, что ей со мной очень повезло. Не берусь отрицать это утверждение, но и говорить о его достоверности – тоже. В один момент я собирал людей по кусочкам, а в другой – разбирал на запчасти без сожалений.
Тем утром, последнее, чего мне хотелось, это просыпаться. Прошлая ночь казалась каким-то сюрреалистичным сном, сценой из странного артхаусного фильма о подростках и сексуальности. Сначала меня целует Ева, и вот мы уже, вроде как, встречаемся, хотя меня никто особо не спрашивал. Потом с её же подачи я целую Икара, который тоже требует от меня какой-то ясности. Хотелось просто плюнуть на всё это и уехать домой. Туда домой, в другой город, где тишина квартиры нарушается только закипающем чайником. Где посиделки с друзьями, перекуры в форточку, подработка и рефераты, бутерброды на засохшем хлебе и никаких тебе любовных драм. Стол, стул, четыре стены, пол, потолок. Дом. Тишина и покой. Никакой Евы с рыжими веснушками и розовой челкой, с этими её шуточками и непрекращающимися разговорами, с шилом в заднице и руками под моей майкой. И никакого Икара с щенячьими глазками, черными кудряшками и мягкой смуглой кожей. Ни запаха лаванды, ни запаха сигарет, ни вкуса вишневой колы, ни вкуса пепла. Только квартира и покой.
Я встаю с кровати, потягиваюсь, широко зеваю и сразу же начинаю одеваться. Знаю, что пытаться поесть бессмысленно, потому что из-за всех этих переживаний кусок в горло никогда не залезет. Я застегиваю последнюю пуговицу своей рубашки, приглаживаю перед зеркалом волосы и тихо, как мышка, выскальзываю наружу, стараясь не привлекать внимание мамы и Веры.
С Икаром мы договорились встретиться в парке. Туда я добираюсь пешком минут за десять, изрядно устав и запыхавшись. Икар уже ждет меня на скамейке, еще более нервный, чем обычно. Поправляет волосы, топает ногой и теребит край футболки. Если с первого взгляда он показался мне надменным и безразличным, то сейчас я ясно вижу, как его дергает от волнения, почти колотит.
– Привет, – говорю я, широко улыбаясь. Икар вздрагивает.
– Привет, – отвечает он.
– Готов говорить?
– Всю ночь не спал, если честно.
– Тебе не о чем волноваться.
– Хорошо.
Мы сели рядом, соприкасаясь плечами, и это немного успокоило Икара.
– Так, ты хочешь узнать, что я к тебе чувствую, так?
– Так.
– Ладно. Я думал, пока шел сюда, и пришел к выводу, что ты определенно нравишься мне. В «том самом» смысле. И для меня это совсем не проблема, но сначала я должен кое-что прояснить.
– Что?
– Что чувствуешь ты?
Икар мгновенно напрягся и закусил губу.
– У меня такое впервые, если честно. Всё так странно, и ты такой странный, и я чувствую что-то странное, и еще Ева. Она меня убьет, если узнает, что я собираюсь тебе сказать сейчас.
– Ну, её же здесь нет, верно?
– Да, но она моя лучшая подруга. Я не хочу предавать её.
– Это не предательство! В конце концов, между нами с ней ничего нет, мы не женаты и я ничего ей не обещал. Мы даже не обсуждали то, что произошло, а она уже говорит, что мы встречаемся!
– Значит, всё будет в порядке, если я скажу, что ты очень-очень мне нравишься?
– Я не знаю Еву так, как ты, но у меня с этим всё в порядке. Я хочу узнать тебя получше, но пообещай, что с твоей стороны тоже не будет всяких драм, мне это не нужно.
– Ладно, я постараюсь, – Щеки Икара покраснели, а губы расплылись в смущенной улыбке.
Какое-то время мы просто сидели на скамейке молча, медленно двигая наши руки друг к другу, чтобы в итоге, совершенно очаровательно сплести мизинцы, пока наши с Икаром телефоны вдруг не завибрировали. Нам обоим писала Ева и просила срочно прийти к ней домой.
– Интересно, что такого ужасного у неё произошло, что она так настойчиво хочет заманить нас обоих к себе, – усмехнувшись, сказал я, но Икар не разделял моего веселья. Его лицо вдруг сделалось напуганным.
–Что, если она узнала?
–Узнала о чем, Икар?
– О нас! – я закатил глаза.
– Боже, да между нами даже не было ничего, мы просто поцеловались разок и подержались за руки!
– Это можно считать за измену.
– Я и с Евой-то не встречаюсь даже, с чего бы это могло быть изменой?
– Зная Еву, она может это так воспринять.
– Во что я вляпался? – тяжело вздохнув, я встал. – Ладно, идем. Ни к чему просто так голову ломать, давай сходим к Еве и узнаем всё из первых уст. Вставай.
По пути до дома Евы мы с Икаром молчали. Его лицо выражало глубокую задумчивость, иногда он закусывал губу и хмурил брови или высовывал язык. Словом, производил усиленную мозговую деятельность. Что ему думалось? Хотел бы я знать. Но мне оставалось только нервничать и накручивать себя, хоть я пытался совсем недавно убедить Икара, что ничего страшного не произойдет. Какая-то невидимая сила сверху говорила мне, что всё пойдет куда-то не туда и кончится, вероятно, плохо, в то время как мой разум пытался заставить меня сохранять спокойствие.
Дом Евы почему-то был похож на какой-то базар: всюду сновали люди, шумели и громко разговаривали.
– Какого черта здесь происходит? – спросил Икар сам себя и уверенно зашагал по каменной дорожке, ведущей прямо к порогу дома.
Когда мы вошли, Икар удивленно замер. Внутри тоже было много людей. Все копошились, что-то носили туда-сюда, но самое большое скопление было вокруг кресла, в котором сидела заплаканная женщина. К ней и хотел было кинуться Икар, но в дверном проеме кухни появилась Ева.
– Ева! Что тут происходит? – бросился я к ней. Только подойдя ближе я заметил, что её глаза тоже на мокром месте.
– О, вы пришли. Это хорошо, мне нужна ваша поддержка сейчас. Мой брат умер,– сказала она, и не единый мускул на её лице не дрогнул.
– Что? Как это произошло? – Глаза Икара удивленно расширились.
– Не здесь. Пошлите в мою комнату.
Мы поднялись на второй этаж. В комнате Евы было темно из-за задернутых штор. Я сел на кровать, рядом с ней, а Икар устроился на стуле возле рабочего стола.
– Так что произошло? —снова спросил он. Ева опустила глаза и тяжело вздохнула.
– Утром я пошла будить Макса к завтраку, мы всегда завтракаем все вместе. Я постучала в дверь, позвала его, всё как обычно, но там были какие-то странные звуки, копошение, грохот. Я решила войти без разрешения.
– Погоди, ты же не хочешь сказать, что нашла его…ну, тело? – робко спросил Икар.
– Да. Я вошла и сначала подумала, что в комнате никого нет, но потом я заметила его лежащим на полу с затянутым ремнем вокруг шеи. Везде была кровь. Когда полиция приехала они просто сказали, что он душил себя во время дрочки, ну, как это там называется…
– Аутоэротическая асфикисия. – подсказал я.
– Да, оно самое. Короче, я напугала его стуком, у него рука дрогнула, ремень слишком сильно затянулся, он испугался и упал со стула, прямо виском о край стола.
– Боже… Ты… ты же не винишь себя в его смерти? – испуганно спросил Икар, прикрывая рот ладонью.
– Я виню его. Я же не рассказала самого главного. Когда я отошла от шока и хотела уже позвать маму с папой, я заметила, что на экране его компьютера было мое фото с пляжа. И у него сотни таких фотографий со мной, в шортиках, в новом белье. Он качал их из инстаграма, из семейных альбомов, хрен знает откуда еще. Это…
– Чёрт, Ева, – я обнял её за плечи. Она всхлипнула и уткнулась носом мне в шею, а я принялся медленно поглаживать её по розовым волосам.
Мы с Икаром переглянулись. Он сам чуть не плакал, но сомневаюсь, что дело было в смерти Макса.
– Ты будешь в порядке? Нам остаться с тобой? Может, ты хочешь, чтобы мы сделали что—то? – спросил я.
– Нет. Ничего. Я побуду с родителями, я им сейчас нужна. Просто не говорите никому, ладно? Я удалила все фото, родители не знают, как и полиция. Никто, кроме меня и вас.
– Мы не расскажем, можешь не волноваться. Если что понадобится – пиши.
Мы обняли Еву на прощание и покинули её дом, находясь в полной растерянности. Осознавать произошедшее было тяжело. Я плохо знал Макса, но с каждой новой деталью его смерть шокировала меня всё больше. Страшнее всего было думать о том, что чувствует Ева. Найти родного брата мёртвым, прямо на месте преступления, где он наяривает на её фотки – жуть.
– Мне нужно сегодня помочь отцу с кирпичами. Там машина приедет, надо разгрузить, – прервал Икар мои размышления.
– Да, конечно, иди, – ответил я.
– Ты в порядке? Выглядишь каким-то… не очень выглядишь, в общем,– Икар взволнованно заглянул мне в глаза.
– Просто это всё как снег на голову. Неожиданно. Нужно переварить такое, но всё хорошо. Даже к лучшему, что я смогу провести время наедине с собой,– успокоил его я.
– Я освобожусь к вечеру, можем встретиться.
– Было бы здорово.
– Тогда я напишу тебе, хорошо?
– Да, отлично.
Он неуверенно подошел ко мне и обнял, прежде чем уйти.
Домой идти совсем не хотелось, там были мама и Вера, которые обожали пилить меня. То я не так одеваюсь, то не так говорю, а то вообще «ты же девочка» и «когда замуж?» … Такие замечания всегда очень сильно раздражают, но если незнакомцев, лезущих не в свое дело, я могу послать, то маму с сестрой— нет. Поэтому я вынужден молча слушать, чувствуя, как годами строившаяся самооценка медленно рушится, крошка за крошкой. Как бы сильно мне не хотелось игнорировать их слова, они всё равно отпечатывались в сознании и всплывали в самый неподходящий момент. Иногда, когда мне становилось особенно невыносимо от своей бесполезности, сидя на полу в темной комнате, я слышал их голоса. Я видел их лица, искаженные отвращением и злостью, видел разочарование в их глазах, и всё это гудело, жгло, ломало, как монтировка, врезавшаяся с размаху в ребра. Такие дни всегда были поблизости, я чувствовал их присутствие. Порой все проходило легко, спасали сериалы, разговоры по телефону и домашние дела. Но случалось, что не помогало ничего. Чувство ненависти топило, заполняло лёгкие и душило меня, хотелось расцарапать себе грудь, чтобы вынуть чужие голоса оттуда. Осуждающие, унижающие, голоса тех, кто должен меня любить.