Buch lesen: «Свеча на ветру. Повесть об убиении и хождении в рай»

Предислови

е

ХII век – время возникновения легенд, которые будут волновать людей и в XXI веке: Святой Грааль, рыцари короля Артура, град Китеж. Создаются великие произведения искусства, жизнь людей наполнена бурными событиями. Древнерусские белокаменные храмы и готические соборы, «Слово о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника», трубадуры, рыцарские романы. Русь еще до татаро-монгольского нашествия и Европа до альбигойских войн и инквизиции. Вдохновенное творчество, страсть и преступления – убийство Томаса Бекета, убийство Андрея Боголюбского

В XII веке можно увидеть и, по словам летописца, «вещи сей начало», начало того, что произойдет в XXI веке…

«Свеча на ветру. Повесть об убиении и хождении в рай» – роман, действие которого происходит в Древней Руси в XII веке и в XXI веке. В Древней Руси это время возведения церкви Покрова на Нерли, Андрея Боголюбского, Улиты Кучковны, Даниила Заточника, в легендах – поисков Бел-горюч камня, русского варианта Грааля, построения града Китежа и т.д. Этот период предшествует убийству Андрея Боголюбского (1174 г.) и созданию «Слова о полку Игореве» (после 1185 г.) Особую загадочность истории придает уникальное археологическое открытие 2015 года: на стене собора в Переславле-Залесском обнаружено граффити XIIв. с проклятием убийц Андрея Боголюбского.

Роман основан на реальных исторических фактах. Об одном из героев романа, авторе «Слова Даниила Заточника» (XII—XIII вв.), произведения почти столь же яркого, как «Слово о полку Игореве», сведений почти не сохранилось. В летописании XIV века упоминается лишь место, где он был заточен. По гипотезе Воронина Н.Н. Даниил Заточник долгое время жил во Владимире и Боголюбове.

В романе упоминается любовная история пятнадцатилетнего княжича Игоря и Евфросиньи Ярославны, героев «Слова о полку Игореве», основанная на летописных сведениях. В их семьях происходили жуткие события. Настаську, любовницу отца Ярославны князя Ярослава Осмомысла, сожгли как ведьму. Возможно, к этому причастна мать Ярославны Ольга Юрьевна, сестра Андрея

Боголюбского.

Таинственное убийство боярина Кучки, владевшего Москвой (Кучковым) до Юрия Долгорукова, отражено в Повестях XVII века и в отчествах убийц Андрея Боголюбского в летописании XII века.

Основание града Китежа связывается с внуком Юрия Долгорукова, но сыном не Всеволода, а Андрея, что вероятно, так как легенда относит возникновение Китежа к 60-м годам XII века, ко времени жизни Андрея Боголюбского, и запись «Сказания» существует лишь в поздних списках.

О князе Андрее Боголюбском известно больше, чем о Данииле Заточнике и боярине Кучке, хотя и в его жизни много таинственного и противоречивого. А убийство Андрея Боголюбского – одно из самых загадочных преступлений ХII века. По странному историческому совпадению в день его памяти (17 июля) был убит Николай II (что также нашло отражение в романе).

О князе Андрее Боголюбском (1110–1174 гг.) рассказывается в «Повести об убиении Андрея Боголюбского» (там же упоминается меч князя Бориса) в летописании (XII в.), в повестях XVII века и в недавно открытой надписи XII века с проклятием и перечислением его убийц.

«Чтобы свеча не угасла ¹ »

Духовная грамота ХIVв

«Месяца июня 29 убиен бысть князь Андрей своими паробкы, овому вечная память, а сим вечная мука»

Надпись XII в на соборе в Переславле – Залесском, открытая в 2015 году

« Были тут по Москве-реке села красные, хорошы боярина Кучка… И ту Кучко боярин … злую смерть прият…»

Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы, XVII в.

«И сей град Большой Китеж невидим стал…»

«Китежский летописец», XVIII в

« Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?»

Поль Гоген, XIX в.

Глава 1.

Разноцветный рай

Ему снились леса, полные соловьев. Они звенели над реками, ивы клонили к воде свои густые, пахучие ветви. Родники били по песчаным откосам… И вдруг сквозь всю землю, охваченную этим теплым звоном, проступили слова.

Он проснулся и уже не мог их вспомнить. Встал, поднялся на холм. Была тишина, та, что между тьмою и светом. Вдали голубело. И слова родились в нем внезапно.

Будь, язык мой,

тростью книжника скорописца

и уветливы уста,

как речная быстрость.

И спою боль сердца моего,

И разобью, как древние младенцев о камень.

Встань,

Слово мое,

Над лугом, над лесом

все выше и выше².

Так начинается этот текст, найденный нами в музее городка Градонеж. Мы думаем, автором его был местный краевед, погибший во время гражданской войны в 20-е годы XX века. В предисловии он еще пишет, что в своем историческом романе использует найденные им «древние письмена на коре».

Знаешь, дядя Этьен, я не зря приехал в этот край извилистых рек и тихих озер, думаю именно здесь в Градонеже, мы найдем то, что так волнует тебя и многих других – тайну возникновения великих загадочных легенд XII века. Тут возможны необычные открытия, будто это и есть Третий Китеж, говорит мой друг археолог. Ведь и Грааль, в местном варианте Бел-горюч камень, и град Китеж упоминаются в рукописи, как и путешественники XII века Гийом и Кийот/странное совпадение с нашим семейным преданием . И то, о чем я тебе писал раньше – клад Кучковичей, легенды о черном ветре и проклятии Рюриковичей, темные тайны древних убийств – в рукописи все связано, что началось в этой земле с Кучкова.

Кто убил боярина, когда Кучково назвали Москвой? Кто потом убил князя? Ты представляешь, эта история, случившаяся 900 лет назад, продолжается и в наши дни. В 2015 году на соборе XII века неожиданно найдено граффити с проклятием убийц Андрея Боголюбского.

Нам кажется, что все это как-то связано с современными событиями.

Прости, дядя, что пишу так сумбурно. Боюсь, у нас будут сложности с финансированием. Кстати, ты ведь говорил, что если мы что-нибудь найдем, то ты готов нам помочь. Ты как-то упомянул, что если проект будет результативным, то ты мог бы заинтересоваться. Было бы жаль, если экспедиция и исследования прекратятся

Жду ответа, Жан

Сher Jean,

Перевел тебе часть денег, которые может быть вложу в вашу экспедицию. Хоть ты тут и нафантазировал, но продолжать стоит. То, на что ты просишь деньги, по крайней мере, мне интересно. Надеюсь, что-нибудь получится. Перешли еще текст рукописи, он мне понравился. Кажется, я помню русский, которому меня учила мама.

Большое спасибо!

Пересылаю продолжение рукописи с моими комментариями. Не все сразу, интернет плохо ловит.

Древняя Русь.Х11 век. на холме под Владимиром стоит книжник Даниил Заточник. Его слова

Лети, моя песня.

Выйду я рано,

Рожденная болью,

Зажженная солнцем,

Гонимая ветром,

Лети, моя песня, над лугами зелеными,

Городами дивными, селами веселыми, озерами тихими

Рожденная светом,

Гонимая горем,

Гонимая ветром,

Гори, моя песня,

Как свечка над тьмою.

На опушку леса вышел высокий старик в рясе и остановился, вслушиваясь. Голос человека, стоявшего на холме, звучал громче и громче, и он взволновал старика. Ему вдруг подумалось:

А если бы вправду песня стала живой и взлетела, как сокол в поднебесье. Сверху ведь все видно: тут, внизу, на земле, кругом…

Боль человеческая была такая, что ее не измерить ни верстами, ни пудами. Слов нет в языке, чтобы ее назвать.

И еще была ненависть.

Ненависть разрасталась по земле и оттого становилось тяжело дышать. Но и потому все было просто.

И все те, которых оскорбляли и увечили, передавали свою ненависть детям, и дети в своей судьбе несли ее.

Перед продолжением романа перешлю еще. сначала странный текст на отдельном листе, он лежал , или скорее валялся среди бумаг рядом. Происхождением этого загадочного отрывка мы займемся позже, сочинил ли его автор рукописи или переписал с найденного им древнего источника, пока не знаю.

И случилось это в год 6673 от сотворения мира, и_1165 от рождества Христова.

И хочу написать я о том, ибо видел я явления странные ужасные и дивления достойные, ведь о том, что створилось, вряд ли кто-нибудь еще расскажет .Боятся люди, ведь сказано: откроется то давнее убийство,и найдете знаки.

Много неправд было, но я хочу, поведать, как светло светлая и дивно украшенная земля наша погибает.

Были убийства и были проклятья.

И искали, кто убийство то злое створил, и где начало той беде?

С чего пошел гулять по земле черный ветер?

Я поднимался в гору – смеялся, я спускался с горы -смеялся, я пошел по дороге равнинной – и заплакал, ибо многое понял.

И я пишу нескладно и просто, и кто прочтет, пусть скажет, не было лжи в сердцах их, и спрятали они свое диво. И если придут времена горькие , князья бесчестные, правда улетит на небо, ложь меж людей ходить станет, пойди в города сокровенные, тайные, что основал Изяслав, и услышь слова и легенды. Дерево с тоской к земле клонится, ветер о том в ветвях поет,

И блуждали люди в поисках то ли рая разноцветного, то ли счастливой Ярилиной веси, то ли правды. Может это по пророчеству всех нас и спасет.

И снова рукопись:

«Старик долго стоял, потом свернул в лес. Оступаясь в талый снег, он шел по узкой тропе вдоль берега ручья. Кое-где уже появились проталины. У одной из них тропинка кончилась, тут был родник. Около него росла ранняя трава и лежало большое бревно. Старик сел на него, достал из узелка чашу с затейливо изукрашенными краями и засмотрелся на крутившуюся над песчаным дном воду.

– Благослови, отче, после дальней дороги.

На проталинку, с трудом пробираясь сквозь чащу, выехал всадник. Старик поднял голову, и лицо его прояснело.

– Добро или лихо привез ты нам, сын мой?

– С доброй я вестью, отче Лука. А ты, здрав ли?

– С божьей помощью.

– Скажи мне, что за человека видел я по пути к тебе? Стоял он на холме и то ли ворожил, то ли молился, да так мудрено и складно.

– Да то ж Даниил Заточник, муж мудрый и книжный. Разве ты его не помнишь, Гостята? Давно уж ты в пути, с тех пор как ты уехал по своим купеческим делам у нас лихое в городе створилось.

– Неужто булгары? Сейчас в лето 6673(1165) Здесь, в Залесье,во Владимире?

– Нет, от них князь вернулся с великой победой и честью, но княжич Изяслав погиб. И ко мне тогда пришло горе. Вышел я как-то из леса и вижу: бежит девица, не разбирая дороги, будто слепая. И вдруг упала, а встать не может. Я ее отнес в скит, но до сих пор не ведаю, будет ли здрава. Сколько, сын мой, в ней боли, сколько туги³.

– Горе-то у нас будто за каждой сосной стережет. Не Любаве ли ты помог, отче? Сказывали, Изяслав ее любил. Убили его. Что же это? Смятение в душе моей, отче. Хочу твоих речей услышать. Ехал я, а по пути… страшно не в бою, а видеть, как города горят, жены плачут, как без правды живем. А здесь Изяслава убили. Как же так, отче?

– Что я тебе скажу, сын мой. Сам я человек грешный. Только ведаю, коли встает зло в мире, страх и трепет в человечьем сердце, помни: зло порождает зло, но любовь порождает любовь. А любовь совершенная изгоняет страх. Так писано в древних книгах.

– Спасибо, отче. Твоя мудрость, как песня. Она дарит радость. Но хочу еще спросить у тебя, не знаещь ли ты вирника Завида , у которого шрам на левой щеке. Мне нужно найти его. О нем говорил перед смертью человек, который спас мне жизнь .Слова его были лихорадочны, не все я понял. Про давнее зло и преступление, про некоего отрока и еще про Завида.

– Здесь проезжал недавно всадник со шрамом на щеке , не тот ли это Завид? Вон туда ,в село у дороги,за лесом.

– Спасибо . отче. Может и он, поскочу узнать,

И купец Гостята поспешил к селу. Встреча со стариком пустынником обрадовала его. То был хороший знак, и может быть удастся ему исполнить просьбу умирающего, спасшего его.

Много путей было у Гостяты в жизни, и он давно узнал, есть тайные знания и тайные клады, они опасны. Но если передать их другому, может быть станет легче, и то давнее убийство не будет никого мучить, растает, как снег весной. Дорога здесь вблизи города Владимира была узкой, но утоптанной. Конь скакал быстро и весело. Вокруг росли высокие ели, Гостята смотрел , как от ветра качаются их ветки. И напевный строй мысли, который пришел к нему от песни Даниила, от слов старика снова охватил его.

Вдруг он резко остановился и вгляделся. Сбоку от дороги под елью неподвижно лежал человек, он был мертв, в груди его торчала стрела, а на левой щеке был шрам.

Старик, когда Гостята ускакал, снова наклонился над родником, тихо и бережно опустив чашу в воду, зашептал :

Студеная речка омывает зеленые берега, покрывает их серебряной росой. Говорлива и уветлива речная быстрость, сквозь леса пробираются к ней ручьи и притоки, и источники местночтимые.

Не взмути ключевой воды,

И она спасет и избавит

И в день зноя напоит тебя.

О вода, ты вода, ключевая вода!

Как смываешь ты, вода, крутые берега, так смой кручинушку с ретивого сердца,

Унеси тоску за сине море

Остуди боль горячую,

Напои всех жаждущих

В лесах, в городах, на полях чужих.

Ты чистей чистого,

Яснее ясного,

Все тайны тебе ведомы,

Пути тебе знаеми.

Говорлива и стремительная речная быстрость.

Русь покрыта родниками… В темных диких лесах, на зеленеющих полях, на берегах глубоких рек пробивается холодная струя. В знойный день от жажды умирающий путник, девица, умывающая для красы лицо свое, воин, изнемогающий от ран, певец, все зачерпнут святой воды.

Ибо прорвавшись сквозь твердь земную, она пришла к нам, как чудо.

Медленно, словно боясь спугнуть что-то, старик поднял чашу, встал, и держа ее в руках, пошел вглубь леса. По узкой тропе, протоптанной между сосен, он вышел на большую поляну. Тут росла раскидистая липа, под ней стояла изба, окруженная кустами. Их темные ветки с набухающими почками были столь густы, что летом, когда листья распускаются, все скрывалось в зелени. Чуть поодаль стоял деревянный крест. Старик подошел к двери избы и прислушался. Внутри было тихо. Тогда он поставил чашу на порог, сел рядом и задумался.

Хвойный, могучий лес шумел плавно и завораживающе. Он, казалось, изгонял из души ту тревогу, которую подобно неистребимому запаху пожара или отзвуку дальнего плача привез с собой из дороги купец. Ветви деревьев раскачивались, заговаривая тоску, и старик вспомнил, как давно, вот так же шумели ветви.

И он ушел в скит… Тогда покой вернулся к нему. Зеленое поле и темные ели вдали.

И только по ночам еще снились пожар, кровь. А потом вдруг приснилось зеленое поле и ели, зеленое поле и ели… И понял старик, что лучшее – мир душе твоей…

Люди шли к нему, думая, что он знал мудрость – он же нашел только покой. Но они шли, шли к нему и старик обрел что-то, что их утешало. Но вот этой девушке он не смог помочь. Ибо она не хотела покоя.

Ему послышался слабый стон. Он быстро поднялся и вошел в избу.

Под потолком висели сухие травы, перевязанные в пучки. Старик выбрал нужные ему, кинул в чашу и поставил ее на огонь. Жарким, медовым запахом потянуло в избе. Грешным, вражьим делом занялся дед. Ворожит он. Колдовскую траву кинул в кипящую родниковую воду. Давно было то время, когда волхв научил его. Шел Лука к волхву с божьим глаголом, но другая была у колдуна истина, не понял он, а Луку полюбил и научил тому зелью. И все же знает старик, что не грешно то дело, которое лечит человеческое сердце. Нет святее его на свете, надо его успокоить. Вот возьмет старик чашу, опоит ее пахучими травами и забудется ей все, забудется. Медовые, колдовские пары мешались с запахом соломы и солнца, падавшего из окна. Девушка, лежавшая на скамье, открыла глаза. Взгляд ее был тревожным, длинная коса спуталась, губы побелели.

– Дедушка.

– Ну что, милая?

– Лихо мне, зябко.

– На, дитятко, выпей травку, выпей, моя ладушка.

– Зачем мне она?

– Сонная это травка.

Светлым, теплым туманом заволоклась изба. Дед знает толк в травах.

И снится ей, будто идет она лугом, и трава такая мягкая и pocная по ногам, туман предутренний, тонкий и свежий. Всходит она на высокий холм и хочет разглядеть сквозь дымку, что за ним. А туман мягкий, нежный, но все покрывает, все заволакивает… А ей до страсти надо знать, что там внизу и вдали. А туман все скрывает. Она просит… хоть бы солнышко поскорее выглянуло. И вот оно падает жарким лучом на нее, вниз, на зеленую траву под ногами. И будто голос стариков. «Не надо, не проси». А туман впереди и от солнца все гуще… И будто кто-то хватает ее за руку и силится удержать, и снова кричит – «не ходи», а она от солнца, от травы бежит в туман. И вместо утра темно, и крики, и скрежет зубовный. И под ногами огромная ночь… И огни… И чьи-то тени. И все мечется, зовет, и нет конца их страданиям.

Когда Гостята выехал из леса, многое вокруг переменилось. И то, что случилось на лесной дороге, показалось ему уже другим. Он остановился. Там ели задевали его, осыпали снегом, а здесь…Он смотрел на поле.

В земле поднималась и ширилась ее сила. И люди своим бессильным разумом пытались ее понять. Везде среди снега появлялись на земле коричневые проталины с первой травой. И от их раздражающего запаха, от солнца все оживало в сердцах беспокойно и ярко: и жажда счастья, и прошлая боль, давнее зло и добро, все, что, казалось забытым, поднималось в душах, как трава после снега. Весенняя сила земли тревожила, она приходила ко всем.

Земля была добра. Они напоили ее кровью. Земля была щедра…

И с той внезапностью, с которой рвались на земле неокрепшие узы человеческого счастья, нежности, жизни – с той же силой возвращала она эту извечную жажду.

Всадник вдохнул весенний воздух.

Пути ему ведомы, чащобы знаемы, и в степи половецкой телеги скрипят, как лебеди вспугнутые, неверная стрела нечистая в сердце летит. Человек в бою шепчет заговоры, а сейчас он не молится. Смотрит благодарно на родное небо… прояснело над полем необозримо.

Странна и свежа эта синяя нежность над снегами, среди серых облаков. Бог ли христианский, весна ли чаровница, стрибоги ли ветры приоткрывают небо. Слышится колокольный звон и он знает, не сожгли город, пока он странствовал.

Такова земля наша, велика и обильна, а покоя в ней нет. Не в огне ли дом твой, не угнали ли жену, не убьют ли самого в поле? Истоки нам ведомы, яруги знаемы. И ведомо, как реки мутно текут, и встает род на род, брат на брата. Он оставил позади и боры дремучие, и веси, и источники тайные. И в пути убьют, и сбережешь ли дом свой от беды? Велика земля и обильна.

И потому всегда поднимает воин благодарный взгляд к голубеющему небу перед тем, как подойти к порогу. То в крови от дедов и прадедов.

Ибо велика земля наша и обильна, а покоя в ней нет.

Всадник повернул коня к городу.

Далеко кругом синели луга, над ними, на высоком холме, зажатые между стен теснились деревянные избы, церкви, белел храм. Была жизнь.

Еще приближаясь к городскому посаду, услышал Гостята разноголосый шум. А когда. проехав высокие ворота, поскакал по узкой улочке, перезвон, перестук, крики, ругань, песни, совсем оглушили его. Тихий, опасный лесной путь был теперь позади. В низеньких избах ремесленники раскрыли двери навстречу пьяному, вешнему солнцу и оттого весь звонкий серебряный перестук мастерских и кузниц хлынул на улицу. В нем чудился свой лад.

Тут и злато-серебро выделывают, мехи раздувают. Телеги скрипят с товарами.

Шум, гам.

А стука-то…

Звенят молоточки по Руси, строятся храмы, светлые, веселые, куются чаши-братины, чтобы потом залить их золотым медом и пустить из рук в руки, звенят молоточки… И сделают красавице-лебедушке золотые подвески – да для ее ли красоты золота мало, смотрится в медное затейливое зеркальце – «есть ли меня краше?».

И товарами узорчатыми богата Русь…

Стук, звон.

Радостное и весеннее чувство, которое охватило Гостяту при въезде во Владимир было так сильно, что даже та история с убитым вирником не мешала ему. Казалось, все темные и кровавые тайны, которые прятали люди, разогнало веселое солнце. Остановившись около избы горшечника, Гостята разглядывал хитро изукрашенные кувшины и чаши, видные сквозь широко раскрытую дверь. С тех пор, как восемь лет назад князь Андрей поселился в городе Владимире, жизнь здесь изменилась. Приехали ремесленники , купцы из разных городов и даже из дальних стран. Эта кипучая деятельность кому-то нравилась, а кому-то нет. Особенно после того, как год назад Золотые ворота обрушились на людей, на празднике в их честь . Говорили, что княжьи тиуны, вирники и слуги разворовали серебро, которое должно было пойти на строительство. Быть может, и Завида обвиняли в этом?

Гостята вслушивался в шумную городскую суету. Она всегда радовала его, особенно после дальней дороги. Но мысли о Завиде снова вернулись к нему. Он думал, дивно ли если муж погиб на войне, так погибали многие, и юные мужи. Тот же убитый вирник был немолод, и вряд ли кто будет плакать о нем, как говорил староста из соседней деревни. Но смерть вирника сулила много дурного людям вокруг,даже тем, на чьей земле нашли его тело. Хоть горька смерть на войне, но там ведь все понятно: и кровь,и добыча,а здесь все опутано цепью платежей и обид. Недаром говорили, что земля наша погибает от вир и продаж. Со времен Правды Ярославичей должны жители верви, села, где найдено тело, платить виру, много гривен князю, если не найдут убийцу или вора. А то и дикую виру. Да уж, придумали князья способ увеличить свое богатство. Даже мертвецов не могли оставить в покое. Потому иногда и случалось, что переносили смерды труп подальше от своего села. И начинал бедный покойник путешествовать от деревни к деревне, пока какой-нибудь тиун не остановит это движение. И еще сложнее становилось найти виновного, «гнать след». И как круги от камня, брошенного в воду, разные люди вовлекались в поиски. И вот он, Гостята, тоже оказался втянутым в эту историю. Тот человек перед смертью просил: «Помоги отроку найти вирника Завида. Пусть он узнает у Завида про клад, книгу и камень. То его наследство». Вот и поговорил с вирником. Теперь-то что делать?

Но если вирник прятал что-то ценное, может, кто-нибудь еще об этом знал? Не за это ли его и убили? Надо послушать, что люди о нем в городе говорят.

Двое прохожих подошли к соседнему дому. В одном из них Гостята узнал Даниила с вершины холма. У него был надменный взгляд . а его богатое, хоть и потрепанное корзно не вязалось с разноцветным тряпьем, в которое был одет его низенький спутник. У того было лицо человека, много повидавшего на своем веку и не раз битого, а на губах бродила какая-то полудетская, хмельная улыбка. Он вышел на середину улицы и огляделся по сторонам.

– Эх, веселее веселого тут у нас в посаде.

– Может и так.

– Да ты смотри, Даниил, будто боярыня.

По улице медленно и гордо шла свинья с медным кольцом в носу.

– И кольцо-то как золотое.

Спутник Даниила присел на корточки, дернул ее за кольцо. Свинья остановилась и посмотрела на него, задрав пятачок. Но тут на улицу выкатилась телега, полная горшков. В ней сидел мужик, который пытался увернуться от колотушек разъяренной бабы, бежавшей за телегой. Она кричала на всю улицу, не обращая внимания на любопытных, высовывавшихся из дверей.

– Ты что, леший, за шершнем с метлой гонялся. Сказано было поднести горшки, а ты мух считаешь!

Даниил кивнул в ее сторону,

– Экая злообразная ведьма. Лучше вола ввести в дом, чем такую. Вол хоть ни слова молвит, ни зла смыслит.

Вдруг из-за изгороди выскочил козел, и прямо на воз, конь отпрянул, да на бабу, а горшки посыпались на снег. Воспользовавшись суматохой, мужик спрыгнул с телеги и убежал, словно его и не было. Со всех сторон собралась толпа – и началось: кто коня винит, кто бабу, кто мужика, а пуще все вместе козла, который недоуменно уставился на кутерьму.

– Не видать вон от того козла молока, а в городе покоя. Что, неправду говорю?

– Правду, коли не врешь. Однако ж пошли отсюда, не дошло бы до драки. В чужом пиру похмелье…

Они свернули на боковую улицу, Гостята последовал за ними.Ему хотелось еще послушать их речи .На улице неожиданно оказался тот самый мужичонка, который бежал от горшков и козла. Он уже чинно стоял около монаха с постным лицом и бормотал.

– Люди добрые, что за жизнь, куда бы уйти?

– Тоска, на Руси, тоска, – уныло подтвердил и монах.

– Ну, не знаю, кому тоска, а по мне у нас тут в городке весело. Взглянешь кругом, так любая скорбь соскочит.-заметил Местята.

– Да, не жалуемся, – согласился Даниил.

– Звонят. – Над городом поплыл то ли горький, то ли радостный звон.

– Возьми, Даниил, меня с собой…

– Пойдем, Местята , только ты свои скоморошьи ризы отряхни для княжей гридницы.

Скоморох кивнул задумавшись, и когда колокола в храме зазвонили снова, заговорил:

– Да уж, окажу князю Андрею честь. Осиротели мы, Данилко. Кому теперь мы нужны?

– Помолчи старый пень. Я еще нужен.

– Дай-то Бог! Князь молодой любил тебя и был заступником. А сейчас, ну сам подумай. Друзья твои, коли чарку перед ними не поставишь, отвернутся. Да и Маринка твоя…

– Про Маринку ты зря не болтай. А князь… Изяслава я всегда любил. Только я мудрости обучен, и другие поймут.

– Ох, Данилко, смотрю я, ломала тебя жизнь, да не выучила. Спесив ты больно, не прижиться тебе здесь… Кланяться плохо умеешь. Тебе поклониться, что жениться. А старый князь – он не таков, он крут. Я сам всю жизнь на коленях, в шутах, а ведь поумней многих. Разве не про меня сказано, – не лиши хлеба нищего, мудра, и не вознеси до облак богатого несмысленого. Нищь бо мудр как золото в грязном сосуде, а богатый глуп –паволока, соломой натыкана. Без князя все мы сироты. Он заслонял. Так-то, Данилко!

– Эх, старый шут, и умен, да жизнь переломала. Так ты думаешь, меня, Даниила, просто согнуть? Да ведь мне сила дана, я слово чую.

– Что правда, то правда… Изяслав тебя не зря любил.Да только не все , кто слова и книги ценят, тебя поймут.Вот Завид, был ли он к тебе щедр?Слышал я,недавно вы повздорили и угрожали друг другу?

– Да, опять из-за книг. А ведь неизвестно , откуда он их взял и почему никому не показывает. Даже отцу Василию не только переписать , но и взглянуть на них не дал.

Тут Гостята подошел ближе и спросил:

– Услышал я от вас , люди добрые о Завиде и его книгах.Что вы о них знаете?Я купец, приехал сегодня издалека, и мне интересно, что сейчас творится в городе.

– Разное говорят,-пожал плечами Местята,– будто перекупил где-то Завид те знаменитые книги монаха Григория чудотворца, которые воры три раза пытались выкрасть у него в Киево-Печерском монастыре из кельи, да так и не смогли найти самую важную, по которой он пророчествовал. Будто из-за нее и утопил Григория юный князь Ростислав, брат Мономаха.

Завид тоже собирал книги и тоже кончил жизнь страшно, подумал Гостята,но вслух сказал:

– Пророчества Григория похожи на предсказания новгородца Богши, но почему так? Разве могли они читать одно и то же? одну и ту же книгу?И где ее написали?

– А может быть речь там шла о камне из рая , и тогда это новгородская история. Ведь по пословице,новгородцы рай искали

– А я слышал другое,-задумчиво проговорил Даниил Заточник,– что достал Завид где-то тайную книгу игумена Даниила.

– Того, что ходил паломником в Иерусалим после взятия крестоносцами? Я читал его хожение, что в нем тайного,-удивился Гостята.

– Тогда ты, наверное, помнишь, что Балдуин, король иерусалимский, любил говорить с игуменом, и не все вошло в то хожение, что писцы переписывают. Есть тайная книга игумена Даниила, и только в ней есть страницы о том, что узнал он в Святой земле о ковчеге и о чудесном камне.

– А я вот думаю,-понизив голос, прошептал Местята,– была у Завида повесть о том , что случилось у нас , в наших краях. В ней все и дело.И потому он боится показывать книги. Это ведь опасно, если там записано, как на самом деле погиб боярин Кучка рядом с городком, который Юрий Долгорукий потом назвал Москвою.Ведь Завид родом из тех мест.А в летописи о том даже отец Василий не написал, или не знал, или боялся.

Если ходят и такие слухи, подумал Гостята, Завид очень многим мешал из-за его книг, при дворе князя боярам Кучковичам или еще кому-то еще. О чем только не начнут шептаться горожане, когда узнают об убийстве Завида.

– – А мне иногда кажется, что все это сплетни , – прервал его мысли Даниил, – может и сам Завид их распускает, чтобы посмеяться над нами или набить себе цену.

– Точно никто ничего не знает, -согласился с ним Местята, -если бы был жив княжич Изяслав, может быть и удалось ему уговорить Завида продать книги. Да что говорить , если бы княжич остался жив, многое могло быть по- другому.

– Изяслава многие добром вспоминают,-кивнул Гостята.

– Что верно, то верно ,-Местята вздохнул,-Сидел я тогда за чаркой и думал, чем мне грешному его помянуть. В церковь пошел, а там при его теле, все одни бояре, да дружинники, не подойдешь. Я заплакал, а мне тиун и кричит: «Пошел, смерд, тебе здесь не место». И за обиду мне стало, как вспомнил князя, жалел он меня. В душе у меня будто что вспыхнуло, и я сам не свой, на весь собор и заголосил: «Сердце мое, как лицо без очей, ум, как ворон на развалинах, мечется, и я теперь, как трава побитая, ни солнца мне нет, ни капли дождя, как дерево при дороге, что все обдирают, так и я, всеми обижаем, ведь не огражден тобой, княже…

Княже, мой господине, приди, защити обиженных, княже».

Тиун глаза-то вылупил, все расступились, кто-то из бояр меня прямо к гробу подвел и дружинник, что рядом стоял, дал вот ногату .

– Так это ж мое. Слова-то мои.

– То правда. А мы ее вместе в корчме и пропьем. А то после княжеских хором и душно ведь бывает.

– Добро.

– Возьмите еще и от меня,– и Гостята протянул скомороху ногату,-речи ваши мудры и забавны, как разноцветная паволока. Я бы дал еще кун, если бы кто -нибудь записал , что у нас делается, вот так, не по -летописному

Даниил пожал плечами и промолчал, а Местята спросил

–Уж не по-скоморошьему ли? Даниил горд, отец Василий не будет, не осмелится. А я вот иногда думаю, как веселить людей, чтобы ноги не болели?

К этой странице есть еще одно приложение на отдельном листке, откуда взял его автор , тоже пока не знаю.

И пусть тот , кто прочтет ,не поругается, писал князь Мономах, солгал, как пес, говорил друг мой Даниил , прозванный Заточник, я же не князь,и не Даниил . Я не мудр, но в ризы мудрых облачался, сапоги мудрых носил, не дано мне дара ,как у Гийома гостя, по прозванию Кийот и друга его Кретьена из города Труа, рассказать почему возникли те легенды, которые спасут мир. Но с тех пор, как стало мне от недугов людей веселить, плясать, скоморошествовать уж не так легко, осмелился я передать повесть Гийома о событиях ужасных и дивных .И я пишу нескладно и просто , чтобы дети мои и внуки . и иной кто прочтет помнили о тех людях, что искали , и как пчелы с разных цветов, собирали они мед , чтобы создать нечто совсем иное и невиданное, тот мед, которым напоит мир Кретьен из города Труа, когда придет время осуществиться пророчеству.